Сергей Шульц

ATTIS

Вот поля поля пустые вот поля покрытые сном

По торцам такыров плоских мимо кучек белых костей

Мимо желтых гряд песчаных мимо серых чахлых кустов

Мимо мертвых тихих кладбищ ты летишь в своей ладье

Над тобой сияет солнце над тобою кружится смерч

Над тобою ввысь взлетает сероструйный быстрый песок

Над тобой в миражных далях полыхают тени теней

Над тобой едва подвижный раскаленный синий свод

Ты летишь ты мчишься дальше ты летишь вперед и вперед.

Желтогривые барханы точно львы по такырам бегут

Прижимаясь мягким телом к их нагой соленой груди

Легкий тлен летучий панцирь шелестит по спинам песков

И бежит бежит тушканчик по сыпучим зыбким волнам

Не догнать тебя ни птицам ни огромным звездам ночным

Не догнать сиянью солнца не догнать дыханью весны

Не догнать тебя надежде и тоске тебя не догнать

Ты летишь ты мчишься дальше ты не слышишь речи моей.

Ты несешься голой пустыней сквозь хрустящий быстрый песок

Вечно мчащийся без цели без забот без горестных дум

Без надежды без награды без желания что-то понять

Без души без глаз открытых без начала и без конца

Принимая форму ветра и на ветре в небе держась

Он летит как черная туча туча-смерть или туча-бог

Призрак-сказка за тобою мельтеша на паучьих ногах

Саван-хохот в небо взвивает нить-безумье падает вниз

И со свистом нависая задает все тот же вопрос

Задает вопрос-загадку задает вопрос-приговор

Путь забвенья шаг неправды треск поленьев кружится снег

Черный пепел белый саван Furi et Aureli мертвая зыбь.

И на форуме те же толпы и все тот же скалится жрец

Тот же друг руками за горло тот же вопль раздирающий ночь

Тот же кубок упавший под ложе та же женщина то же вино

Тот же парус летящий в безумье тот же бешеный крик поутру

Тот же хохот гремящий из окон та же кровь на пятнистом песке

Тот же глаз умирающей птицы тот же бешеный бешеный крик

Это ветер ветер ветер свист песка ничего больше нет

Tipanum tuom Cybele tuae mater initia.

Там за морем в тени деревьев среди бешеных волков

Там в ветвях запутался шарик словно красный амулет

Словно веточка коралла словно выкуп брошенный в ночь

Он качается под ветром в нем все тот же тот же вопрос

Я хочу ответ услышать жизнь моя в ответе твоем

Поняла ли ты моя Аттис поняла ли ты теперь?

Но меня не слышит Аттис от забвенья радужных крыл

От забвенья низких истин от забвенья правды и лжи

От могущества забвенья от холмов ночной пустоты

Где всего всего земного протянулась зыбкая грань

Ты летишь ты мчишься дальше ты летишь вперед и вперед.

Да теперь я знаю знаю где ты ищешь себе приют

Ты бежишь из края мертвых молчаливых призрачных рощ

Ледяного плена Стикса гладь оставив за собой

Из страны где все измены сведены к одному столу

Из серебряного мира напоенного речкой дня

В ту страну где нет ни смерти ни тиранов ни рабынь

Где поют миллионы Лесбий простирая руки на юг.

1962

Анатолий Хотимский

ГРАВИТАЦИЯ

В глухую даль космических просторов,

К лиловой точке дальнего огня

В сопровожденье знающих приборов

Послало человечество меня.

Не видно мне из этой страшной глуби

Той точки, где земные небеса,

Где ждут меня доверчивые губы,

Где ждут меня тревожные глаза.

Безвременье. Безлюдье. Невесомость.

Здесь нету дня. Здесь не наступит ночь.

И если мне придется звать на помощь,

Придется самому себе помочь.

... Чтобы за мной могли идти другие

К далекому лиловому лучу,

Упрямо и уверенно лечу

И одолею геоностальгию.

Александр Олейников (сын обэриута)

***

А это было?

— Было.

Но когда?

— Планета, потерявшая дорогу,

Летела сквозь системы и года,

Подвластная неведомому богу.

Молились ей

на скалах и в морях,

Молились ей

на дне седых ущелий.

Суровый гунн

и сумрачный варяг

Ей на заре хвалебны пели.

Смеялась даль.

Рыдали города,

Рядясь в уборы перистых закатов,

И колыхала смрадная вода

Тела мурен

и спины скатов.

Вскрывал араб глухой подземный ход

Велением невзрачного симзима.

Плыл Магеллан,

и шел в атаку взвод.

Сиял Синай,

пылала Хиросима.

Пил гегемон.

И спал с чужой женой.

Влюблялись дети.

Гибли касты.

Страна за Марс боролась со страной.

Мальчишек поджидали педерасты.

Луну изрыли взрывами ракет.

Сменяли войны мирные минуты.

Откормленный старик

играл в крокет.

И папа торговался с Бенвенуто.

Все знали —

есть

Китайская Стена,

Все знали —

ласка

сломит недотрогу,

Но ни один —

куда летит она,

Планета, потерявшая дорогу.

Николай Тихонов

УТОПИЯ УЖАСА

Когда мечта, пленившая народ

Чешуйнотелым обернулась гадом,

Осмысленно зачавкал пулемет —

Беззубый зверь, плюющий верным ядом,

Распалися утопий корабли,

Умы сгорели, точно клочья ваты,

По улицам кричали и влекли

Назойливо ненужные плакаты.

На выбор били провода, давясь,

Храпели в спазме сдавленных известий,

И смерть взяла оправданную власть.

Придя к толпе, как суженый к невесте.

И годы шли в могильности седой,

В одной тюрьме, склонясь над общей чашей

Жуя солому с затхлою водой

По праздникам сражаясь из-за каши.

Народы жили, слушая часы

Свидетелей лениво-равнодушных,

И только стук железной полосы,

На воротах, в стенах тяжелодушных

Их пробуждал к минутным миражам —

Неясным и глухим воспоминаньям,

Что жизнь была, когда-то где-то, там,

А им остались: клетка и страданье.

Тогда они рычали сгоряча,

Косили взор, плевались и ругались,

Потом молились, про себя, ворча,

Ложились спать, а утром просыпались

И умирали не в часы, не в срок

То молодой, то старец, то малютка,

В известкою разбавленный песок

Тела бросали с торопливой шуткой.

Никто не знал ни скорби, ни стыда,

Инстинкт царил отчаянно и круто —

И только крик: еда, еда, еда, ~~

Объединял на тощие минуты.

И шум и говор висли над столом,

Глаза блестели жадностью несытой,

Когда юнец сойдясь со стариком,

Вгрызались разом в жесткое копыто.

Но мясо было лакомством. — Вода,

Солома, гниль отброса и отсева —

Обычная и гнусная еда

Людей не знавших мужества и гнева.

За родом род покорно вымирал,

Тюрьма пустела, окна зарастали

Травой и мальвой, редко выпадал

Из свода камень. Слабых убивали.

И мясо их бросали ястребам,

Собакам, кошкам, крысам из подвалов, —

И много их сбиралось по углам,

И мертвецов, бывало, не хватало.

Тогда больных сбирали и калек.

На праздниках с вином вносили чашу,

И пели гимн: свободный человек,

И получали гречневую кашу.

И шли года и многие пройдут

Еще года, а может быть столетья,

И будут ждать, что своды упадут

Отцов-теней безжизненные дети.

Или найдется кто-нибудь другой,

Укажет путь и гордо скажет: что же,

Растопчем цепи крепкою ногой,

И эти стены сами уничтожим.

Но многих ли он выведет на свет

Но многие ль последуют призыву?

Остановись, безрадостный поэт,

Не жги давно уж выжженную ниву.