ЭКСПЕРТИЗА БЕССИЛЬНА, ИЛИ ПОДЛИННИК АКИ ПОДДЕЛКА

Безграничные возможности, как ни парадоксально, чреваты пресыщенностью. Когда имеется возможность насладиться, например, любым сколь невероятно экзотическим фруктом, то, решившему перепробовать все мыслимые и немыслимые чудеса «плодово-ягодной экзотики», сначала первые несколько заморских «деликатесов» подарят истинное удовольствие, но дальше, по мере увеличения ассортимента, степень довольства будет снижаться. И если первые экземпляры с поистине царским величием смакуешь до остатка, то последующие вполне определённо заслужат лишь незначительной чести быть просто надкушенными. Поэтому ограниченность имеет значение. А для тех, у кого впереди Вечность, — в особенности. Это первая проблема бессмертия.

Не зря же имеет значение и число городов в мире повести — их всего лишь пять, — чтобы избежать пресыщения, а заодно и потери вкуса. К жизни, к миру, к себе, или к чему там ещё у бессмертных...

Да, извечная тема бессмертия всегда идёт в ногу с не менее долгоживущей темой искусственной жизни. И это вторая проблема бессмертия.

Ведь данное произведение ни что иное, как гимн искусственному, поэма суррогату, нью-классическая ода спроектированной жизни. Но что такое в сущности жизнь, точнее её рождение, если не заведомо реализованный проект. Из ничего никогда ничего не получится, а уж тем более жизнь.

И что такое бессмертие, если не искусственное вмешательство в жесткое ограничение, наложенное природой. И какая в общем-то разница, на что направленно это вмешательство: на перепрограммирование генома человека, физическое омоложение тела или на повторную молекулярную сборку нового ничем не отличимого от прежнего тела. Чем задаётся различие? Предрассудком? Стереотипом мышления? Или возможностями проектировщика? А чем отличается человек, эмбрион которого зачат естественным оплодотворением от оплодотворения лабораторного? Всего лишь методом, но отнюдь не результатом. Так чем же отличается искусственность от натурализма? Всё той же господствующей концепцией идеологического предрассудка.

Но жизнь-то неподсудна, она не знает комплексов, она выше любых предрассудков и ей далеко до надуманных условностей. Жизнь — выше их, как выше совершенство над временем, как далеко оно от всего наносного и навеянного. Закон жизни — жизнь. Это её мораль первичной категории и философское оправдание любой категории вторичной. В этом — третья проблема бессмертия.

Именно в этих проблемах я вижу смысловую нагрузку, вложенную автором в столь очаровательное произведение. Здесь прекрасная «фирмовая» авторская стилистика, причудливые исторические реставрации и тонкие психологические подлинники — ажурные, ненавязчивые душевные инспирации героя — создают именно тот экзотический фрукт, в котором вкус видимого бессмертия и закадровой искусственности смешаны с потрясающим безличием пресыщенного знатока в долгоиграющую экзотику будущего. И именно на этом безличии пресыщенного бессмертного будущего так ярко играет цветом ненастоящее (с точки зрения этого будущего), но по-настоящему живое, имя которому — искусственное. Искусственная личность, «гость» по терминологии обитателей будущего, так же реален, как и любой натуральный житель, так же мыслит, чувствует, любит и страдает. Он точно такой же, как все, носитель жизни, которая неподсудна, которая просто не видит черты между подлинником и подделкой.

А кто лучший эксперт, чем жизнь?

***

Почему-то не отпускает подозрение: не были ли все так называемые натуральные жители пятого тысячелетия тоже гостями, забывшими со временем (или не желающими вспоминать) свою истинную природу? И не отсюда ли их апатичность и нежелание задумываться над происходящим? И не в этом ли причина неверия Гайойи в своё омоложение? Ведь подобные красивые неопределённости вполне в духе Сильверберга. И надежда Гайойи на новую жизнь — такая же красивая мечта, как и вечно красивая поэма «Плавание в Византий».

Отвечу словами классика: «Где сказка, а где быль на этих мирах, спрятанных за бесконечными годами?»

СВОБОДУ ПОПУГАЯМ, ИЛИ РАБ – ЭТО ДИАГНОЗ

Зачем рабу свобода? Эта расхожая мысль прядильной нитью проходит через всё произведение, именно она задаёт узор подспудных мыслей главного героя и ложится в ковёр читательского восприятия из плотной пряжи авторского замысла.

Кружится веретено сюжета, бежит прядильная нить житейской философии раба, льётся невинная кровь века железного, ибо золотой век, если и существует, то не иначе, как в самих золотых слитках и только для тех, где этими слитками владеет. Власть раба – его ошейник. Но нужен ли рабу ошейник? Или раб – не тот, кто носит ошейник, а тот, кто никогда не снимет его?

Узор прядильной нити прост: раб – тот, кто считает себя рабом, а свободный человек – свободен в цепях. Такой вывод готовит автор, такая суровая нить из шерсти любого агнца. Только где искать золотое руно?

Расцвет рабства – это античность, и цвет клейма его – Рим. Не зря автор за иллюстрацию избрал именно Древний Рим, чья мощь и сила стояли на плечах рабов. Таким «плеченосцем» автор и создал своего героя – кимвра, мальчонком попавшего в плен к римлянам, выросшего рабом, но умершего свободным. Именно его жизнь и составляет канву произведения, служит картинкой для философских построений и копаний в психологии «носящих ошейник».

Не во всём получается согласиться с автором. Для него раб – это диагноз. Для меня же, скорее, тяжёлое заболевание, синдром приобретённого дефицита свободы. И быстрое лечение в этом случае только смерть. Свободен – но мёртвый, живой – но раб, с надеждой на свободу. Нет раба, который не мечтал бы о свободе. Даже богатые рабы при очень богатых хозяинах (история знает такие примеры) не могли купить свободу, если хозяин был против. Даже золотой ошейник не теряет своего назначения и давит на шею. А ведь золото тяжелее железа. И если ставить диагноз, то можно сказать так: раб – это трус. Только смирившийся раб – это честный трус, тот, кто в ответе за свою трусость, кто честно искупляет её своим позорным положением и тяжким (не всегда) трудом. А беглый раб – это подлый трус, лжец, готовый ударить в спину, ждущий удобного момента, чтобы нанести удар, и лицемерно изображающий покорность в страхе перед быстрым освобождением – смертью.

Кто более виновен в этом случае, каждый решает сам.

ГЕНИЙ СВОБОДНОГО ПАДЕНИЯ, ИЛИ РЕШАЯ ПРОБЛЕМЫ ДРУГИХ, ПОМОГАЕШЬ СЕБЕ

В этом году ушёл из жизни Стивен Хокинг – один из самых видных учёных современности и в то же время человек, физическое существование которого с большой натяжкой можно было назвать жизнью. Не стало Человека, перед волей которого можно смело склонить голову. Человека, для которого физические возможности этого мира были недоступны, но который не смирился со своей беспомощностью, служа этому миру силой своего гения. Человека, сумевшего победить телесное бессилие силой своего ума. Это настоящий подвиг.

Удивительное совпадение: Хокинг родился в 1942 г., и в том же году увидел свет и Хайнлайновкий «Уолдо», явив миру будущий образ гения-инвалида, чьё место в жизни описать просто: калека тела, но атлет ума.

Что такое быть инвалидом? А что такое быть беспомощным инвалидом, лишённым всяческой способности к движению, да к тому же с рождения? Приговор не лёгкий. Для кого-то инвалидное кресло – это конец жизни, а для кого-то – очередное испытание, способ победить самого себя. Жизнь жестока и не всегда справедлива, а чувство ущербности – самый страшный порок душевной деморализации. В такой ситуации так просто опустить руки. А для Уолдо эти руки и подавно никогда не поднимались. Но у человека есть разум, потому единственное убежище в этом случае – интеллект. Потому что мыслю – значит существую. И чем выше и ярче мысль, тем твёрже «ноги из глины». Единственный ответ физической неполноценности — полноценность умственная, интеллектуальный рост и интеллектуальное совершенство.

Подняться над своей физической немощью с помощью разума, развить в себе гениальные умственные способности выпало и Уолдо, но вот подняться над своей ущербностью оказалось ему не под силу. Он изгой. Для людей он чудаковатый гений, полный высокомерия и презрения. И очень несчастный. Единственные его друзья – дядюшка Гус, пёс Бальдур и канарейка Ариэль. Он одинок, очень одинок, и одиночество его вынужденное. Причина тому – чувство неполноценности. И никакой самообман здесь не поможет.

Пусть считает он себя избранным, пусть сбежал от «безволосых обезьян» на орбиту, но так или иначе для него всё вертится вокруг Земли, вокруг людей, потому что центр тяжести добра сокрыт внутри каждого из нас. Именно это в конечном счёте и постиг Уолдо, именно это помогло ему вернуть физическую полноценность и вместе с тем обрести полноценность психическую. Самую главную полноценность — уверенность в себе, уверенность в новую жизнь и новый мир. Это высший подвиг Уолдо.

Закон счастья прост – нужно верить в это счастье. И тогда никакие декальбы никогда не выйдут из строя. Плохие мысли – источник несчастья. Хорошие мысли – залог удачи и хорошей жизни. Мир будет добрым, если видеть его таким. Это главное открытие Уолдо. Он нашёл себя и обрёл любовь. Великий танец жизни. Свой танец. Своё счастье.

ХОРОШЕЕ СЛОВО «ЖИЗНЬ», ИЛИ ПОЧЕМУ СОБАКА ДРУГ ЧЕЛОВЕКА

Когда-то человек и собака жили вместе, но шло время, человек стал злым – и собака покинула его, веря, что когда-нибудь доброта вновь вернётся к человеку, и старые друзья снова заживут вместе. Эта «красная линия» магистральной канвой проходит через всё произведение, потому что собака пусть и обиделась на человека, но глубоко внутри хранит любовь к нему, и в душе – его вечный друг.

Мир глазами собак. Маленькая трогательная история бездомных псов, когда-то брошенных хозяевами и нашедших приют в обычном овраге, рядом с новой застройкой.

«Бывают дни, когда небо хворает мокрой лихорадкой». «К осени ближе наливаются грустью собачьи глаза». Из таких простых, но волшебных предложений и состоит магия и внутренний мир произведения — почти сказки – грустной и весёлой одновременно, щемячьей, как бездомная собачья жизнь.

Собачье счастье небольшое – вынь да положь, чужого не трожь. Но истинное счастье для любого пса – это иметь Своего Человека, не просто Хозяина, а именно Человека: доброго и хорошего, которому готов служить до конца своих дней, до последнего собачьего вздоха. Это как для ребёнка-сироты найти папу и маму, но для пса и того больше: найти друга. Настоящего Друга. Того, кому на заветное «дай лапу, друг!» вместе с самой лапой готов отдать целое сердце. В общем того, кто в собачьем мире зовётся «Свой Человек».

Ведь самое дорогое в этом мире – доброта, истинное золото, цвет которого – цвет самой жизни.

«Я знаю, где лежит золотое колечко. Я понюхал его и понял, что колечко носил добрый человек». Чувство доброты, простой доброты, собачьей или человеческой, не имеет значения, потому что доброта лишена личностей – это главное чувство всего произведения, и кто, как не собаки, понимаю его особенно остро. А жизнь бездомных собак остра до ран от любых чувств. «Раньше Человек и Собака разговаривали на одном языке. Нам незачем учиться человечьим словам, пока люди будут такими», — безжалостным приговором звучат суровые слова Чёрного.

Бездомный пёс – это собачий сирота, детдомовец о четырёх ногах, оставшийся без самого дорогого – без Своего Человека, и вынужден горько мириться с этим. Почему? Потому что тебя бросили. И слеза обиды навсегда обожгла сердце. Ведь собаки, как дети. Детская боль сродни собачей, потому что она невинна, потому что нет ничего обидней детских слёз, а собачьих слёз никто не видел. Но они есть. Поверьте.

Те, кто прочёл эту книгу в детстве, наверняка будут смотреть на бездомных псов понимающими глазами и, может даже, пронесут любовь к ним через всю жизнь. Те же, кто ознакомится с ней в зрелом возрасте, придут к неизбежному выводу, что по большому счёту некоторые собаки лучше иных людей. Злой пёс – это боль и обида на человека, это жестокость человека, глубоко вошедшая в сердце пса. Приласкайте его – оно потеплеет.

МАГИЯ ДЕЙСТВИЯ, ИЛИ ЧЕЛОВЕК ЗВУЧИТ ГОРДО

Сначала эмоции. Просто потрясающее произведение, маленький «комочек» живых чувств: красочное, динамичное, увлекательное, эдакое «пушистое» и, что самое главное, нестареющее. Даже сейчас, по прошествии более чем полувека, оно воспринимается как вполне под стать современному течению фантастической мысли. К тому же здесь и научное псевдофэнтези, и фэнтезийная НФ; драконы и космолёты; мечи и бластеры; оригинальный мир и люди, примитивные в технологии и непобедимые по своей природе; война людей с расой-рептилоидов с применением целенаправленных мутаций по селекции «живого оружия» из представителей вражеского лагеря.

Если очень кратко, то эта книга о борьбе. Только для Банбека — это борьба за свободу и счастье, а для Карколо — борьба за власть и господство. И если в первом случае сила оружия направлена на защиту от посягательств вторжения, в главную очередь — от чужаков-рептилоидов, то во втором — силовое воздействие подразумевает и господство над себе подобными. Именно в этом конфликт не только данной, но многих других книг Вэнса — во враждебности и непонимании человека внутри своей расы. Куда уж там ему смириться с чужаками. И эта враждебность и разрозненность — причина, почему человечество когда-то проиграло войну с грефами и вынужденно ютится в заброшенных уголках Вселенной. Одним из таких уголков является Небесный Булыжник, но и здесь выжившие люди продолжают грызться между собой.

Теперь о здравой логике и идейной вменяемости. Понимает ли Джоаз Банбек, что главный враг — это взаимная вражда, и объединение под одной рукой — задача первостепенной важности? Безусловно, да. Только мирного объединения не получится, а применение силовых мер для него не оправдание. Но и стоять в сторонке, как Жрецы — тоже не выход. Действие — вот единственное решение, ибо действие — это путь к цели, оно порождает противодействие, а значит, ведёт к изменению Целесообразности. Это поняли даже Жрецы, встав между выбором — погибнуть, сохранив принцип пассивности, или, отступить от принципа, но спасти свою жизнь. Что важнее — жизнь для принципа или принцип для жизни? Жизнь важнее, ибо нет жизни — нет и принципов. Поэтому пусть людей осталась только горстка на Булыжнике — это не конец. Жизнь — это вечное действие. Пассивность Жрецов — это смерть.

Не зря заглавие повести — «Хозяева драконов». Это символ человеческого господства над Породителями (Базовыми — в другом переводе), потому что даже в меньшинстве они продолжают сопротивление и не подчиняются Предопределённости и Целесообразности, потому что свобода — бесценна. Да простят мне трюизм, что человек звучит гордо, но именно эта мысль тёплым чувством наполняет грудь после прочтения повести. Человек звучит гордо! И будет звучать ещё очень долго, ибо звук этот магический, как и данное произведение Вэнса.

Думаю, магия его ещё долго не иссякнет. Да будет так.

РАЗУМ МОЙ – ЖИЗНЬ ТВОЯ, ИЛИ ИНДЮК ДУМАЛ, НО В СУП НЕ ПОПАЛ

На что способен человеческий разум? Вопрос, волнующий без исключения всех, этот разум имеющих, а уж если разум наделён нешуточным воображением, то и подавно. Писатели-фантасты, как первые воображалы в этом мире, по праву занимают почётное место в столь видном ряду «чудаков», пытающихся этот разум постичь. Что в конечном итоге больше смахивает на элементарное запудривание мозгов нам, простым смертным.

То, что предлагает Саймак в своём романе, можно назвать чем угодно, начиная от попытки представить разум как источник эволюционного движителя к высшей ступени развития новых существенных форм и кончая той самой пудрой на доверчивых и жаждущих чего-то необычного незрелых мозгах. В самом деле, идея о том, что способность мышления силой своего воображения может порождать плод своих фантазий, отнюдь не нова даже на момент написания книги, но вот придать сему статус нового приемника эволюции – это очевидная и бесспорная заслуга «деревенского» фантаста, творца оригинальной и незамыленной идеи – этакого подарочного сюрприза в пёстрой упаковке для ничего не подозревающего хомо сапиенса.

В самом деле, создавая миф, образ, человек вкладывает в него всю палитру своих ярких и разноцветных чувств, стремлений, страхов и надежд, и само собой разумеющееся, что подобный энергетический коллаж не проходит бесследно, а в силу неких недоступных пониманию творческих сил продуцирует энергетическую проекцию созданного образа или мифа в некую самостоятельную структуру-сущность. Иными словами, разум создаёт новую форму жизни, которая видится Саймаку следующей ступенью эволюционного развития природы. И чем сильнее и продолжительнее такие акты «измышления», чем большее число людей подкрепляет их своей фантасмагорической пищей, тем вероятнее и устойчивее новый продукт живой мысли. И если мысли принимают форму, если эволюция в своём развитии стремится создать такую форму жизни, которая полностью овладела бы окружением, то в этой гибкой податливой жизни она достигла своей высшей цели, своего конечного витка и эволюционного венца. И куда деться человеку: уйти с пути эволюции, остаться за бортом истории или вступит в борьбу? Конфликт налицо. Завязка щекочет нерв. Что дальше?

Но вот беда: на этом все достоинства романа и творческие потенции автора исчерпываются. Сформулировав идею, начертив мир и задав основной конфликт, Саймак весьма поверхностно положил эти «воды жизни» в русло реализации, что в итоге вылилось в весьма посредственный и примитивный мелкий ручеёк. Да, здесь и захватывающие стычки с ирреальностью, и детективная слагающая, и приключения в мире-воображении, и постоянная интрига – как найти выход? что сделать для этого? – но именно этот выход – самое нелепое и слабое место в книге. Как мелкие приключения все эти яркие эпизоды интересны сами по себе, но совершенно не привносящие законченной целостности произведению.

Запугать Дьявола, аки смертью, святой водой и железом? Сразить его наскоком Дон Кихота? Мелкого беса – ещё можно поверить, но Дьявола, высшего антагониста Бога? Не смешно. Это уже балаган и театральное донкихотство, которое полностью перечёркивает всю серьёзность, заданную в начале романа. Вся драматичность смерти, весь трагизм ситуации теряют свою остроту и превращаются в шутовской фарс, насмешку, сыгранную ради веселухи и забавного спектакля в петрушкиных декорациях. А почему, скажем, нельзя было усмирить Дьявола с помощью Бога, или сонма высших Ангелов, или ангельского воинства, которые также «продукт» человеческого мышления и, что самое главное, адекватная сила противостояния злу в облике Дьявола. Тем более коварство врага рода людского общеизвестно, и ничто не мешает ему отказаться от своих обещаний и бросить вызов снова…

В общем, наивность финала сквозит из всех щелей, выдувая всю идейную привлекательность книги и унося с потоками ветра дешёвый рационализм из столь скорого на эволюцию, но так и не состоявшегося конфликта разума. А жаль… Ведь как интересно всё начиналось!

ЗАКАТ СОЛНЦА ВРУЧНУЮ, ИЛИ ЭПОХА ИСЛАМСКОГО ПОЛУМЕСЯЦА

Фантастики, отталкивающейся от культуры Мезоамерики, можно на пальцах пересчитать. Её настолько непростительно мало, что каждое произведение, можно сказать, на вес ацтекского золота, и «Восход Шестого Солнца» в этом плане — великолепное золотое украшение, сверкающее всеми гранями центральноамериканской культуры.

Да, речь в первую очередь о мире, не просто заимствованном из истории доколумбовских индейцев, а получившем иную «аватару», следовательно — Паровоз Истории изменил свой ход, сойдя с привычной колеи на альтернативною ветку развития, и «стрелочником», передвинувшим исторические рельсы, является здесь битва при Пуатье (732 год от Р.Х.). В реальной истории франкский король Карл Мартел, одержав в этой битве победу, сумел остановить дальнейшую экспансию арабов. Но в данной повести всё произошло с точностью наоборот: франки разбиты, победоносные орды арабов двинулись дальше, и зелёное знамя ислама водрузилось над доброй половиной Европы. Колесо Истории завертелось полумесяцем — арабы полноправные властители Западного Мира, а христианству отводится роль жалкого внебрачного отпрыска. Всё это автор изобразил несколькими мазками, перенесся действие в Центральную Америку (Закатные Земли), где Тройственный союз индейских племён, в отличие от нашей реальности, не подвергся Конкисте, а мирно уживается с арабским Халифатом. На дворе 921 год Хиджры (1543 от Р.Х.), мир на грани катастрофы — с Востока явился легендарный Кецалькоатль (Пернатый Змей), предвестник гибели мира Пятого Солнца и рождения нового — Шестого. На кону очередная точка бифуркации — быть или не быть этому Шестому Солнцу?

Интрига в повести будет сохраняться до самого конца. Уже сама расстановка сил: индейцы + арабы (исторические и европейские) + христианские наёмники во главе с Кортесом — создаёт «магнитное» поле с чёткими полюсами напряжения и силовыми линиями, притягивающими внимание своим «ферромагнитным» сплавом культур, религий и магии, которые очень органично переплелись в динамический вектор развития сюжета. Как известно, всякое поле, испытывающее внешнее воздействие, начинает давать завихрения. Таким объектом возмущения служит здесь Кецалькоатль — индейская «аватара» Христа и Великого Пророка и неотъемлемая часть Духовного Прогресса и Совершенствования Мира. Непонятно только, почему он 500 лет находился в тени, пребывая в замке Коимбра у рыцарей Зелёного Ордена, после того, как Первого Пророка выловили из моря предки нынешнего магистра? И чем он там занимался столько времени, кроме продолжения своего рода? Опять же вопрос: при таком внушительном количестве его жён должны быть многочисленные потомки, и как тогда из них определялся истинный Топильцин и куда девались остальные? Ответа на эти вопросы автор не оставил, поскольку по ходу сюжета читателем будут владеть совсем другие интересы. А главным проводником по нити интриги будет Эрнандо Кортес — знаменитый конкистадор и покоритель государства ацтеков. Правда, здесь ему отводится роль поскромнее, но как фактор изменения истории он свою роль выполнит.

Исторический Кортес родился в 1485 году, стало быть ему по времени действия книги 57 лет. Возраст для наёмника, мягко говоря, не боевой. А именно вольным наёмником, предводителем кастильской бандейры он и фигурирует на страницах произведения. Человек волевой, решительный, жёсткий, рассудительный и осторожный. Потому и остался до сих пор в живых, по его словам, что излишне осторожен. Именно эту осторожность автор сделал основной чертой его натуры. Нужно отдать должное, Бенедиктов ещё и чересчур облагородил Кортеса, в реальности это был коварный, беспощадный и падкий до золота бандит и головорез. И если в реальной истории великому конкистадору пришлось сыграть роль Пернатого Змея, то здесь он выступает враждебной стороной Змею, честно исполняя свой «долг», хотя на самом деле пляшет под чужую дудочку. Именно эта честность в исполнении долга наёмника и является главной привлекательной чертой альтернативного Кортеса, как и честность ассасина — своего рода лебединая песня благородства и долга убийцы. Почти на протяжении всей повести симпатизируешь Кортесу, но стоит в конце появиться ассасину, как благородство Кортеса меркнет и теряет свою привлекательность, поскольку честность ассасина — это честность истинного долга, а честность Кортеса — всего лишь честность звонкой монеты.

Особо хочется отметить мастерство автора в изображении созданного мира. А получился прекрасный сплав, казалось бы, несовместимых культур. Предельно просто, небольшими штришками и побочными фразами рисуется объёмная и красочная картина удивительного евро-арабо-индейского мира. Например, одной лишь мимолётной фразой в разговоре «Большой Теокалли воняет, как старая скотобойня» сразу же создаётся атмосфера жестоких и кровавых жертвоприношений, и никаких описаний страшных ритуалов вырывания сердец больше не нужно. Что может быть более натуралистично и правдоподобно.

Теперь о недостатках, как же без них. Например, огнестрельное оружие, которое на Американском континенте так и является исключительной прерогативой арабов и европейцев. Но ведь в тексте говорится, что ещё в 642 году Хиджры (1264 от Р.Х.) купец Карим торговал с меднокожим народом ал-майям (майя), а это за 279 лет до описываемых событий. За столь длительное время экономико-политических отношений между арабами и индейцами огнестрельное оружие широко распространилось бы среди американцев, а в повести не то, что огнестрельное, даже стальное вооружение остаётся индейцам недоступным.

Или такая вот авторская вольность. Кортес верхом на коне на полном скаку легко преодолевает лестничный подъём пирамидальной платформы, что весьма сомнительно, учитывая крутизну подобных сооружений. Но пусть, допустим преодолевает. Но вот совершить обратный спуск, опять же на полном скаку: «Конь Кортеса легко, почти не касаясь ступеней, слетел с лестницы» — это уже под Очень Большим вопросом. Хотя, если учесть, что это сцена похищения Кецалькоатля, то вполне объясним «ход конём».

А вот почему Кортеса индейцы именуют Малинче? Ведь это имя его знаменитой любовницы. Даже, если допустить, что подобным обращением подчёркивалась его принадлежность к индейскому роду-племени, то всё равно Малинче не была официальной женой Кортеса. А может быть, автор просто перепутал Малинцине с Малинче. Ведь Кортеса иногда называли Малинцине — «повелитель Малинче».

Финал повести закономерен. Закон любого бледнолицего: хороший Кецалькоатль – мёртвый Кецалькоатль. Закон любой истории – ходить финтом. Остальное – на усмотрение читателя.

ТРЁХМЕРНАЯ СИЛА ВООБРАЖЕНИЯ, ИЛИ МАСТЕРСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОГО НАТУРАЛИЗМА

Как добиться полной, беспредельной силы изобразительности искусства — вопрос, который волновал и продолжает волновать во все времена и всех без исключения служителей того, что принято называть высоким, добрым и вечным. Не остался в стороне и автор данного рассказа: на этот раз предметом разговора служит поле деятельности скульптора — мастера резца, оживителя камня, чей дух творчества и стремление к абсолютному натурализму стали, как и водится у Смита, движущей силой пластики ужаса и сюжетной лепки.

Итак, некий посредственный скульптор в порыве творческого рвения способен одной лишь силой воображения вызывать из неведомых измерений и чуждых миров мерзких и отвратительных созданий столь демонического вида, что, используя их натуру, начинает ваять «нетленки» — в бронзе, мраморе и глине, — добиваясь исключительного правдоподобия и той самой пресловутой выразительной силы чувств, которые должно вызывать искусство, но которые, в силу демонического происхождения, язык не поворачивается назвать разумными, добрыми и вечными. Но на то и жанр «хоррор», что вызывать он должен иные чувства — глубокие, мощные и столь же вечные, как вечен страх и страшна злая вечность. Естественно, герой ходит по краю, и это придаёт только остроту всему произведению. А рассказ глазами очевидца наращивает экспрессию восприятия.

Тут сразу же возникают ассоциации с Лавкрафтовским рассказом «Модель Пикмана», с той лишь разницей, что объектом искусства в нём была живопись, а не скульптура. Но К.Э.Смит решил пойти дальше, не ограничиваясь простым показом звериной морды ужаса и истинного лица страха. Он добавил в рассказ ещё и жертву. Невинную, как водится. А оттого усиливающей трагизм ситуации. И сделал это настолько умело, что безоговорочно веришь автору и ни на секунду не сомневаешься в подлинности всего происходящего, словно являешься действительным участником невероятных и потрясающих событий.

Вот что значит настоящая изобразительная сила средств его мастерства!

«МОЛОТ ХРИСТА», ИЛИ ИИСУС КОНТРА КРАМЕР

История разуверившегося Иисуса. Возможно ли такое? У Фармера возможно всё, а в Мире Реки и подавно. Иисус без Бога, без веры, без смысла. Наедине со своим одиночеством и пустотой, которая и есть бог неверия.

Но кто в таком случае Иисус, если Мир Реки без всяких постулатов доказал несостоятельность любого сверхъестественного? Кем тогда он был на Земле? Простым человеком? Лжепророком? Или сумасшедшим, уверовавшим в божественный свет настолько, что сам стал святым? Пытаться дать ответ — бессмысленное занятие, поскольку найти его не представляется возможным ни автору, ни читателю. В повести Иисус Христос предстаёт как аллегорический символ потерянной религии, символ умершей веры, как пустышка от некогда Великого Мессии, оболочка, лишённая своего содержания. Потому что увидеть, во что превратилось твоё учение в руках отцов церкви, тысячами сжигающих невинные жертвы на кострах инквизиции, к тому же зажжённых от твоего имени, во сто крат хуже, чем потерять веру в бога. Поэтому ничего не остаётся, как повторно умереть за людские грехи — лучший для Христа исход, как возможность оправдать себя, как возможность самовыражения и обретение своего «я». Но выход ли это?

По всей вероятности действующий в повести Крамер из Германии — не кто иной, как знаменитый иезуит 15 века, более известный как Генрих Инститорис, соавтор Якова Шпренгера и второй отец «Молота ведьм». Ревностный католик и воинствующий блюститель религиозной чистоты предстаёт перед нами как грязный сын христианского догматизма, анафема с крестом, как главный злодей и символ исступлённого фанатизма. Именно ему Фармер отвёл роль носителя тупого религиозного рвения, который в приступе догматической нетерпимости в борьбе за несуществующую веру губит последние её остатки в лице настоящего Христа.

Финал повести трагичен. Крамер со злостью сжигает Иисуса на костре. И последние слова вечного мученика как упрёк всей человеческой безнадёжности: «Но они же ведают, что творят...»

ПО ЧЁМ НЫНЧЕ ПРИНЦЕССЫ, ИЛИ КОГДА НЕТ БЕЛОГО КОНЯ

Фантастика, в тебя можно влюбиться?

Можно, если хоть раз заглянуть в твои доверчивые глаза. Твои голубые глаза. Глаза цвета неба и цвета других миров. Глаза мечты, у которой нет имени, но у которой есть заветное слово, и слово это — Принцесса.

Однажды Принцесса, у которой нет имени, нашла тебя среди тысячи миров и сделала своим избранником. «Ты будешь ждать, когда я вырасту?» — были её прощальные слова. И ты обещал ждать. Зная уже тогда, что ждать будешь всегда. Потому что увидел её глаза, глаза других миров, потому что глаза эти были глазами твоей мечты.

Юношеская влюблённость в фантастику способна оживить мечту, наделить голубыми глазами романтику дальних миров и вдохнуть бессмертную душу в высокое деяние подвига. Спасти Принцессу, спасти тот мир, которой никогда не станет твоим, потому что у тебя нет белого коня. Потому что любовь твоя больше, чем ты сам, потому что она и есть фантастика. И зов Принцессы — это зов любви, любви к фантастике, для которой ты — Лорд с планеты Земля, готовый служить ей до последнего вздоха, до последней ноты твоего сердца. Потому что принцесса стоит многого, а любовь в мечту — всей жизни. Это потом будет белый конь и звание Принца. Это потом будут награды и толпы поклонников. А сейчас первый шаг сделан. И вечный зов навсегда в твоём сердце.

Имя твоей Принцессы — Фантастика, имя её паладина — Лукьяненко. Лорд с планеты Земля, Сергей, или просто Серж.

ФИЛОСОФСКАЯ КАТЕГОРИЯ ВОДЫ, ИЛИ НА БЕРЕГУ ОЧЕНЬ ТИХОЙ РЕКИ

Насколько широки философские рамки воды. Это и символ непостоянной, вечно изменяющейся, ускользающей жизни, полной стремнин, порогов и широких плёсов. Это и христианская категория крещения, и средство очищения, омовения от скверны и любой непристойной грязи. Это и формула утоления жажды, и прочий «гаситель» страстей и огней.

Ну и конечно — продукт самой жизни, основной базис «молекулярного состава» биологического существования.

С этих позиций «Мир Реки» — глубоко символичен. И замкнутость Главного Водного Потока на себя (впадение в свой исток) — символ цикличности и возможности начать всё сначала, как восточная категория сансары — это кольцо бесконечного перерождения «начального» бытия. Разорвать этот круг — задача каждого, как и найти его исток — смысл и настоящую цель своего существования. И весь цикл «водной эпопеи» как нельзя лучше несёт а себе капли философского камня в тяжёлый свинец бренного бытия. Цель пути — золото — благородный элемент совершенства и алхимия вечной жизни.

Итак, литраж Мира Реки — это пять основных романов, не считая довеска рассказов и повестей. Романов приключенческих, но с глубоким философским подтекстом. И именно философский подтекст — самая сильная его сторона. Приключенческая же часть довольно размыта и затянута, местами «кипит», местами «закисает», но по большей части «конденсируется» в суспензию и мешанину из множества персонажей, сюжетных линий, рефлексий и этического экстракта. В напиток, выпить который одним глотком не получится никак. Если продолжать аналогию, то напиток сей не очень крепкий, скорее какое-то разбавленное пойло, в лучшем случае минералка, настоянная на железном метеорите, или иная столовая водичка с «бульками», газированная водородом со сдувшихся дирижаблей и аэростатов, или вспененная монструозными пароходами, выпущенными, как джинн из бутылки, с попаданием в «молочко».

Цикл не гармоничен. Завязывая поочерёдно множество сюжетных линий, Фармер, бросив надолго одни, так же долго начинает раскручивать другие, чтобы потом отсечь окончательно, не удосуживаясь на объяснения. Типичный пример Фрайгейта. Сначала как обычный персонаж, потом как необычный (агент этиков), а потом – о актёрское мастерство! — Фрайгейт-II, чья маска суть лицо самотеатра.

Единственное исключение — Бёртон, любимчик автора и избранник среди избранных, альфа и омега всего цикла. И если Бёртону Фармер отводит роль главного ферзя в партии одновременной игры, то роль Сэма Клеменса не очень-то завидная. Он сольная скрипка в оркестре Мечты. Герой-неудачник и творец Сказочного Парохода. Один из лидеров и при этом — бесхарактерный, слабовольный и постоянно сомневающийся человек. Дитя, прячущееся за юбкой предопределённости («как только два первых атома во Вселенной врезались друг в друга, судьба была предопределена»), и отец Мечты, бросающей вызов Течению пароходным свистком истинного Бунтарства. Личность настолько противоречивая, насколько невероятен и сам Пароход. Действительно ли Марк Твен был таким, каким решил показать его Фармер? И почему великий Марк Твен за всю свою жизнь в мире Реки так и не написал ни одной строчки? По-моему, писатель не может не писать, иначе он умрёт как личность.

Большая беда цикла — это несерьёзное отношение автора к своему тексту. Фармер — заядлый любитель цифр, и в Мире Реки их более, чем достаточно. Но мало того, что эти цифры иногда поражают своей несостоятельностью, так к тому же, что поражает вдвойне, часто противоречат сами себе. То ли автор склонен к путаности и забывчивости, то ли вообще не задумывается над тем, что пишет. И если сначала подобное вызывает удивление, потом недоумение, то впоследствии переходит в неприязнь и полное неверие автору. Нельзя же так пренебрегать своим миром! Да и зачем дались Фармеру эти цифры? Чтобы компрометировать себя и терять доверие у читателя? Наиболее показателен пример с количеством воскрешённого человечества. В первой книге даётся точное число: 36006009637 человек, в последующих продолжениях оно почему-то превращается то в 35, то в 37 миллиардов. И точно так же, как предатель в стане врага, ведёт себя длина самой Реки: от 10 млн. до 20 млн. миль (книги первая и вторая), 14,5 млн. миль («Магический лабиринт», гл. 27), снова 10 млн. миль (предисловие к «Тёмному замыслу»). Таких перевёртышей в тексте более, чем в избытке. Одним словом — коварство «богов реки» в «магическом лабиринте» цифр. Только как постичь сей «тёмный замысел»?

На первый взгляд для Фармена первичное значение имеет грандиозность: грандиозность акта воскрешения, грандиозность Реки, грандиозность самого замысла и грандиозность технических средств для достижения цели. Добавим сюда типичное заблуждение любой эпопеи: чем больше страниц текста — тем грандиознее! Тем эпичнее! И тем масштабнее! Но так ли оправданна эта грандиозность? И где та тонкая грань, за которой грандиозные пароходы и дирижабле теряют свой шарм и превращаются в монструозных переростков? Если взять вместо 36 млр. человек меньшее число, например 5 млр., уменьшив соответственно диаметр планеты, что изменится? Ничего. Впоследствии Фармер, решив вернуться к своему миру, откажется от big-эффекта и сосредоточит всё своё внимание на философии. Поэтому два финальных рассказа, лишённые «мании гигантизма», по-моему, наиболее удачные, и заключённая в них начинка — лучший итоговый концентрат всего философского мировоззрения Фармера.

Мир Реки – это человек наедине с собой и со всем человечеством.

Мир Реки – это духовный символ человека, это символ его Поиска.

Но человек крепкий орешек. И даже горбатого могила не исправит. Потому как слишком велик горбыль грехов и крепка ореховая скорлупа. Расколоть её, достучаться до сердцевины и пытается автор своим циклом.

Его Церковь Второго Шанса и её пророк Ла Виро – явная калька с христианства и Мессии. Иногда автор паясничает (вспомним хотя бы обращение в веру Геринга), иногда предельно серьёзен. Но постоянно пытается призвать человечество заглянуть внутрь самих себя. Кто мы? Что из себя представляем? И достойны ли вечной жизни, на которую так уповаем? И что такое вечная жизнь: личное совершенство или совершенное соитие с богом? Или высшая цель – это сойти с пути «истинных» учений и признать в себе единственно истинным своё любимое «я»? Плыть по течению других? Или идти против течения, под парусом собственного разума, преодолевая пороги обстоятельств и стремнины горьких несчастий и поражений? Идти на дно или плыть вверх по Реке? К Башне – Священному Граалю, сокровенному символу духовных человеческих стремлений. Сложный ответ. Потому так и сложен путь к Башне и не все способны достичь её. Дать шанс всем, а не только избранным – заветная мечта Логи, ренегата и предателя, чужого среди своих и несвоего среди чужих, убийцы лучших ради спасения худших.

Судя по тому, с каким упорством Фармер преподносит свою концепцию «посмертного бремени» человека, — это не просто досужая игра в фантастику. Для него это скорее понимание реального положения вещей. Всё могло бы закончится небольшой повестью «Внутри и снаружи», где эта концепция нашла своё выражение. Но только глубокое убеждение в своей правоте могло подвигнуть Фармера на повторное доведение своей точки зрения до ума человечества, растянувшейся в сериал Мира Реки. Каждый роман цикла рассчитан не на определённую самостоятельность (ни один из них не заканчивает начатых в нём сюжетных линий), а на определённую заманиловку, на ловко кинутую приманку, дразнящую загадкой этиков, историями Икса и таинственной Башни, так старательно пересказываемыми в каждой книге, играющими роль червячка на крючке, заброшенного в Реку под названием «что есть жизнь». В чём её смысл, где искать Исток — Причину и Цель — вопросы, которые каждый задавал сам себе. Свой вариант ответа Фармер и хочет поведать миру. И трибуной оратору служит Мир Реки, с которым лично я готов считаться, но который, увы, не люблю.

ИТОГ: Ноль равняется бесконечности, бесконечность и есть бог, следовательно, бог — ни что иное, как вечный и бесконечный ноль.

ХИЩНАЯ БОТАНИКА, ИЛИ ПЛОТЬ ТВОЯ — МОЯ ПОЧВА

Джунгли, затерянные города, таинственные клады, тропическая лихорадка — тот мистический ореол «тёмной чащи», где кончается привычное и познанное и начинается что-то другое, неоткрытое и необычное. Но этому колдовскому союзу не хватает одного штришка.

Зла!

Наблюдающего за тобой из-за каждого ствола, таящегося у застывших развалин, поджидающего среди груды сокровищ. Какое зло будет здесь самое уместное? Конечно то, которое олицетворяет в себе все качества джунглей, несёт в себе их родство самой глубокой сути и в тоже время чужеродное им как нечто иное и противоестественное. Зло растительное и вместе с тем не принадлежащее царству земной природы. Зло хищное, жестокое и беспощадное. Алчное и голодное. Спящее, но не дремлющее, а лишь ожидающее нужного часа.

Вот он! Час добычи!

Охотники удачи! Как неосторожно оказались вы в ненужном месте и в ненужный час! Вы, два ловца удачи от ботаники, сами превратились в улов очень страшного зла..

Корни его врастут в вашу плоть, плоть напитает его соки, а соки дадут побеги.

И возьмёт оно вашу жизнь себе, ибо плоть ваша — почва, а жизнь ваша — хлеб его.

И сожрёт оно вас медленно и безжалостно. Ибо жрать хотят все.

...и не хлебом единым.

ОТ СУДЬБЫ НЕ УБЕЖИШЬ, ИЛИ РОЛЬ ДЕМИУРГА

«Повинуйся звёздам», — прочёл однажды Нюшен знаки своего гороскопа.

«Судьба призвала тебя», — сказала мумия, чей голос был подобен шелесту страниц.

«В добрый путь», — сказало твёрдое сердце.

И когда рассвет смешал серые утренние краски с золотистым светом свечей, Нюшен оправился в путь.

Долог и труден был путь его, ибо след его не праздная стезя. Ибо так велели звёзды. Так рекли силы небесные по закону астральных излучений. И одолел Нюшен три стихии, три элемента бытия. Земля, вода, огонь впустили его в свой дом, чтобы замкнуть круг жизни, чтобы сорвать занавес в последнем акте драмы под названием Явь. И вот перед ним дом Вергамы — самого тайного из всех богов и самого загадочного из всех демонов. И постиг Нюшен то, что постигает каждый, рано или поздно найдя в конце Пути. Ведь от Судьбы не убежишь — и кружатся в вихре времени, и ложатся в строчки знаки, сошедшие на миг из Её Книги, чтобы возвратиться вновь, ибо записанное в ней изменить нельзя. Такова рука Вергамы — Рука Судьбы — самого тайного из всех богов и самого загадочного из всех демонов.

Любые фантазии имеют право на жизнь. Так, подобно демиургу, и сам К.Э.Смит творит свои миры, даруя жизнь образам и видениям, рождённым его творческим гением. И оживают под его рукой знаки и сходят со строк, подобно последнему иероглифу Вергамы.

Когда рассвет смешает серые утренние краски с золотистым светом свечей, новый герой отправится в путь...

Я НЕ ТРУС, НО Я БОЮСЬ, ИЛИ ХОРОШАЯ ПЫТКА ЛУЧШЕ ПЛОХОЙ ПУСТЫНИ

За высокими горами, за синими морями лежит пустыня Йондо. Дурная слава ходит о ней, ибо песок её не похож на песок других пустынь, а тёмные горы её не принадлежат нашему миру. Мало кто попадает туда, а из тех, кто попал, возвращаются немногие. Но и они до конца своих дней несут на себе печать страха, и «безумный блеск их невидящих глаз наводит ужас на всех, кому доводилось с ними встречаться».

Хорошую службу служит пустыня инквизиторам бога Онга: после долгих пыток невинную жертву приводят к краю Йондо. Жрецы остаются ждать, а ничего не подозревающая жертва ступает на пески её.

Поистине, мудрость инквизиторов Онга не знает границ. Если жертва уже не способна выносить пытку, её следует препроводить в пустыню Йондо — для «релаксации». Долго ждать не придётся. Вкусив только маленькую часть всех ужасов, таящихся в этом месте, жертва вскоре сама возвратится и добровольно отдастся в руки «милостивых» инквизиторов, чьи пытки, по сравнению с кошмаром Йондо, — сущее удовольствие.

Поистине, милость палачей Онга не знает границ...

РАЗМЕР ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ

Наркотики... Мир одновременных грёз и кошмаров. Счастье и проклятие в одной сладкой дозе. Грамм греха и тонна раскаяния...

А если посмотреть шире? А что, если на других планетах, в других звёздных системах можно найти такие наркотические средства, которые не снились даже под самой крепкой дозой?

Именно об этом рассказ К.Э.Смита «Наркотик с Плутона» — об удивительных, неземных свойствах инопланетный наркотиков, о «дури», привезённой с чужих миров.

Герой рассказа — скульптор, получает возможность испытать на себе воздействие редкого наркотического вещества, привезённого с Плутона и дающего возможность проследить своё прошлое и заглянуть в будущее на незначительный отрезок времени. Воздействие наркотика индивидуально и зависит от особенностей личности. Открывшееся перед скульптором видение — это поток плавно меняющихся скульптур-событий, как бы перетекающих одна в другую без видимой перспективы и привычных координат. Как глаз четвёртого измерения. Как череда невероятных углов и изломанного света в оба конца времени. Но почему «танец скульптур» обрывается? Что это: предел видения или..? В отличие от скульптора читатель сразу догадывается, что означает это «или». Скульптору же не остаётся ничего другого, как воплотить его в реальность — стать жертвой своего убийства.

Сюжетная наивность рассказа бросается в глаза, но вот идея, выраженная в нём заслуживает высшей похвалы. Сказать, что она неординарная — предательски унизить гениальное новаторство К.Э.Смита. Идея — супероригинальная, по тем временам передовая, ударная сила наступающего фронта современной фантастики.

Наркотические вещества инопланетного происхождения — целый кладезь новых, невероятных возможностей галлюцинаторной реальности и кайфа божественных ощущений, перед которыми меркнут все другие «собратья по дурману». Ускорение чувства времени, возможность увидеть будущее, космические откровения и прочая, прочая, прочая — только маленькая часть того, что готовит человеку «кайф» от чужих миров. И диалог между скульптором и доктором по поводу того, что любой наркопрепарат может быть и лекарством и ядом — в зависимости от дозы, — это путь человечества в будущее, когда не только болезни (рак в рассказе уже побеждён), но и другие тайны снимут свой покров перед умелым использованием «дряни», которую когда-то привезут с других миров.

ПУСТОЕ МЕСТО СВЯТО НЕ БЫВАЕТ

Способность воздействия местности на эмоциональное состояние человека не вызывает ни у кого сомнений. Прекрасные виды, созданные природой, пейзажи, ландшафты часто оставляют неизгладимое впечатление в душе умилённого наблюдателя. Но есть ли теневая сторона в живых чертах ландшафтного «портрета»?

Безусловно, есть! — утверждает автор.

Рассказ — акварель слов на картине духовного восприятия, где кистью живописца служит чувство иррационального — истинное и неповторимое дарование Смита.

Попав в место с чёрной аурой, герои рассказа оказываются пленниками его эманации, жертвами его чёрного влияния.

И точно также, как завладев душами героев, злое место, обиталище чужого и враждебного, скрытым упырём проникает в душу завороженного читателя и заставляет верить в таинственность и непостижимость всего происходящего.

Пагубный лик местности, неосязаемая угроза, тайна и соблазн, как суть происходящего — не просто сильные слова. Это живое существо, дух места, властно вторгающийся в чувственное восприятие и тайным обрядом превращающее тебя в своего адепта.

Но полная сила зла приходит ночью. И гений места тьмы ждёт своего часа, алчно предвкушая радость торжества.

Кто ты: принц или пастух? Ищущий своё царство, или пасущий стадо коз на склонах гор в теченье жалкой жизни? Царственная твоя кровь полна величия, и зов далёкого прошлого тревожит неспокойное сердце.

Кто ты? Заложник сна иль пленник яви? Ты тот, кто скипетр свой вознёс над царством древним и забвенным? Или водитель горных коз, — тех коз, что взмахом посоха, как жезлом царским, покорные всегда тебе? Не ты ли в царстве Тасайдона заветный плод вкусил и глупостью своею обрёк себя на вечный сон, на грёзу сладкую, что пыткою сравнима с пустынным зовом в никуда?

Ответа нет. Ты — то, что есть, и в то же время нет тебя, как нет и царства твоего.

Есть пытка сном.

Ты пленник Ада.

И твой хозяин — Тасайдон.

Под обуглившимися небесами, где, как налитый кровью глаз демона, взирает полуслепое стареющее солнце, дряхлеет и маразмирует мир. Умирающий мир, гниющим пятном расползшийся на теле Земли, смердящий всеми пороками разлагающегося трупа. Мир греха, чёрных страстей и пресыщенного чародейства. Мир, где некромантия возведена в высшую степень своего безумия, а демоны порока и разврата пляшут оргию на погребальный кострах. Мир Зотика — последнего континента Земли.

Мир «зотического» ужаса, рождённого дьявольской фантазией Кларка Э.Смита. Именно «зотического» — как лучшая его характеристика. И перевод его названия Зотика (а не Зотик) мне кажется более удачным — по аналогии с «готика».

Так что же такое «зотический» ужас?

Это ужас чёрного, безысходного мира, мира «тёмного фэнтези», заражающий кровь уже тогда, когда понятия «тёмного фэнтези» ещё не существовало. Это ужас некромантии и страх превратится в живой труп. Это внутренности зла, съеденные и отрыгнутые адом. Это беспросветная обречённость, где единственным источником света является чёрный свет чёрного солнца. Это кошмарные создания, знающие только одного бога — бога кошмара, где квинтэссенцией высшего кошмара является сам человек.

Этот мир имеет свою эстетику. Эстетику смерти, безнадёжной и неизбежной. Очень часто отданной на поругание.

И как всякий мир он имеет свои законы:

Закон силы.

Закон зла.

Закон более сильного зла.

Зло порождает зло, но и зло убивает зло.

Каждый рассказ несёт в себе мораль — мораль возмездия злом. Зло наказуемо злом. Или оно погубит само себя. Или справедливость гарантирована более высшим злом. Такова белая нить тёмного полотна. Такова «математика» тьмы, где «минус» на «минус» даёт «плюс». Где корень зла всегда квадратный.

Этот мир собран из рассказов, где отдельный рассказ — маленькое поэтическое сказание, метафорическое воплощение поэтического таланта Смита. В целости — это драгоценный жемчуг на шее тёмной литературы.

Не все рассказы цикла одинаково хороши, но совокупностью своею рисуют потрясающе падший мир, мир острых ощущений, мир, по эмоциональности не уступающий раскаянию грешника. Мир, который ещё долго не можешь забыть.

Мир искрящейся тьмы.

Ночь. Зловещее место. Таинственный дом. Легенда, связанная с владельцем поместья, которую передают шепотом…

Все атрибуты чего-то недоброго, как часовые страха, заняли свои места.

Вот-вот что-то должно случиться, что-то потустороннее, отвратительно-ужасное, но вместе с тем манящее, таинственное, болезненно-притягательное.

Неизбежность происходящего, кажется, застыла в воздухе.

Атмосфера постепенно сгущается, и психическое напряжение готово вот-вот сорваться на высшей ноте или выпасть в осадок каким-то чудовищным кошмаром.

Но что-то невнятное, тяжёлое, как излишний побочный эффект, нарушает целостность картины. Тяжёлые метафоры и сравнения местами делают текст неподъёмным и, как следствие, снижают эмоциональное восприятие. И зреющий ужас печально теряет свою остроту и безвольно сползает в детскую пугалку... Хочется верить, что причиной тому не совсем гладкий перевод.

Масла, масла в огонь!

Вместо этого — смазанный, нелогичный и затушеванный конец. Как ушат воды на агонизирующее пламя.

Не всё то золото, что блестит. И не всё фантастика, что написано Уэллсом. Этот рассказ – именно не фантастика, но с позиций современности – не что иное, как фантастическое заблуждение писателя.

Уэллс рационалист до мозга костей и типичный сын своего времени. Времени господства материализма в науке и её противостояния «дикарству» духовному. Принцип этот самым прямым образом воплощён в данном рассказе. По Уэллсу, дикарь — он и не в Африке дикарь. И индустриальная цивилизация для него – мир духов, а технические совершенства – предмет почитания и фетишизации. Предмет обожествления, ибо, как учило тогдашнее «бремя белого человека», раз чернокожий – значит, дикарь, недочеловек, раб предрассудков и жертва суеверий. В прямом и переносном смыслах (конец рассказа недвусмысленно акцентирует на прямом).

Конечно, Уэллс – талант, который, как кашу маслом, не испортишь, — мастерски воплотил всё на бумаге, но вот позиция его в отношении «мракобесья» по праву рождения мне абсолютно не нравится. Хотя, как уже говорил, он дитя своего века. Какой век – такие дети.

Однажды Мировой Океан, Земля, Луна и Закон всемирного тяготения решили поиграть в квартет – «пленить своим искусством свет». В итоге на свет появилась Приливная симфония Сизигия – уникальный природный феномен, более известный как Нептунова Арфа, — вечный зов одиночества во Вселенной, и даже, если Вселенной не станет, «пребудет всегда, трагически одинокий, но непобедимый и неусмиренный, и будет слать и слать свой зов, и рано или поздно на зов этот откликнется Тот, Та или То, к кому он обращен». Почти живое существо, просыпающееся в определённые моменты, строго подчинённые математике небесного священнодейства – движению Луны вокруг Земли. И как всякое великое, оно далеко от мелочности человека, потому и гибнут корабли, попадая в неурочный час в зону его действия.

Но что оно: враг или друг человеку, пересекаясь с зоной его интересов? Этот вопрос – ключевой в повести. С одной стороны – уникальное, заповедное, неповторимое явление, с другой – препятствие для технологического торжества человечества. Природа или технология? Два полюса, два взгляда на мир. Природа – кто она для технической цивилизации? Добрый сосед или нелюбимый пасынок, отправленный в резервацию-заповедник. Для экологии 80-ых прошлого века – это был животрепещущий вопрос, и в советской фантастике он всегда решался в пользу матушки Природы. Не исключение и эта повесть. Человек – не просто дитя природы, он уже её хозяин, в будущем – не только преобразователь, но и творец, и в его руках как казнить, так и миловать. Вот только руки эти – чисты или грешны – ещё ох как долго предстоит решать.

И мыло тут не помощник.

ЭСТЕТИКА ЗАПРЕТНОГО, ИЛИ ИЛЛЮЗИЯ КАК ФОРМУЛА ЛЮБВИ

Юный поэт Вальцейн молод телом и годами, но стар душой, ибо ни сладкое вино, ни любовь женщин не способны уже согреть его сердце. Этот чувственный мир больше не волнует его. Но однажды брошенное учителем упоминание о ламии сработало, как пороховой заряд.

Ламия! Только она способна разжечь потухшее пламя в его душе.

Ноги сами приводят юношу на кладбище, где обитает та, чья любовь жаркая, как пламя, и губительна, как пасть змеи. Вспыхнувший между ними огонь любви полон истинного сладострастия.

Но каково же было разочарование юноши, когда он узнаёт, что под видом ламии скрывается обычная женщина. И испитый им нектар страсти теряет свой необычный вкус.

Рассказ — прекрасно исполненная нравоучительная басня. С моралитесом, как водится.

*

Моралитес первый:

Любовь — лишь призрак сладких грёз, обман, иллюзия, самовнушенье.

Как сон, она сладка в мечтах.

Разбей мечту. Любовь — слепа.

Вот истина её поста проста: любовь без грима — отвращенье.

*

Моралитес второй:

Запретный плод, известно, сладок.

Но, став добычей страстных рук, он вдруг —

Не более, чем кислый фрукт.

Любая власть губительна. Власть над смертью — губительна вдвойне. Однажды мёртвое дыхание времён расскажет красивую легенду о пустыне, о погибшем царстве, о жестокости по отношению к законному праву усопших и о надменности тех, кто вторгается в их права. О том, как два некроманта, возомнив себя богами, сотворят великое зло.

И мёртвые восстанут их могил... По зову те, кто силой наделён над смертью.

И вот великая империя зла стоит на её костях — империя некромантов, империя дерзкого величия, скверны и самозванства. Империя рабства над вечным сном. Как насмешка над смертью, как святотатство и оскорбление её власти.

Но Костлявая не прощает надругательств и платит обидчикам их же монетой. И мимолётное величие не более, чем иллюзия, лишь пыль от пыли, прах от праха.

Ведь право мёртвых — вечный сон.

Смерть милосердная в своих объятьях.

И горе тем, кто дерзостью своею

Нарушит царства вечного покой.

Им путь закрыт.

Сам ад не примет их.

О смерть, возьми меня к себе!..

ОСТАТЬСЯ В ЖИВЫХ, ИЛИ В КОМНАТЕ С ЧЁРНЫМ ПОТОЛКОМ С ВЕРОЮ В ЛЮБОВЬ

Выжить во время Серебряной Чумы — это благо или проклятие? Для короля, потерявшего при этом трон, друзей, близких, всех подданных и всё королевство — это непоправимая утрата, самая жестокая участь. Король без подданных, без права на надежду. Казалось, что может быть хуже? Но злая судьба уготовила ему ещё более страшное испытание.

Рассказ — это поэтическая легенда о безысходности, это реквием обречённости, в котором сольный голосок надежды как запах нежного цветка.

Но нет предела коварству. И голос надежды окажется злобным смехом пытки. А светлый его луч — лишь чёрным светом солнца.

Солнца Без Надежды.

В том царстве тьмы, где пытки боль хохочет над тобой.

У пресыщенного развратом и жестокостью царя Адомфы есть прекрасная и возвышенная мечта — таинственный сад, о котором ходят самые разноречивые слухи. За каменным забором скрыт он от постороннего глаза, и даже солнце лишено возможности тронуть его лучами. Такого сада нет нигде, ибо здесь растут человеческие части тела, собранные в коллекцию разнузданного кошмара. Это боль эстетики и страдание красоты. Это ожившее безумие, одетое плотью невинных жертв. Это мерзость и вечное сумасшествие убогого удовольствия и дьявольски извращенного представления о красоте. Но у сада есть плоды.

Вкуссссссси меня...

Как вернуть ушедшего от тебя возлюбленного? И как отомстить той, что увела его? Нет ничего проще, если ты — ведьма, а любовь твоя жаднá и ненасытна, аки ламия. Ибо ты и есть — ламия.

И смерть твоя — лишь миг несчастья,

Величья й торжесва — полёт.

И вечной тьмы душа твоя — заложница на век...

Атмосфера запретной любви соседствует в рассказе с атмосферой могильного склепа. Писательское дарование Смита рисует перед тобой зловещую картину извращённой страсти.

Тяжёлый саван ночи, накрывший ложе ждущей возлюбленной...

Огромный белый цветок луны, источающий аромат заупокойного...

Цепенение застывшего, словно в спящем чародействе, воздуха...

И жуткий вопль кошмарного страха с жаркой восторженностью споёт осанну кровавой любви!

МНЕ ОТМЩЕНИЕ, И АЗ ВОЗДАМ, или ЧТО РАЗ АУКНЕТСЯ – СТО КРАТ ОТКЛИКНЕТСЯ

Говорят, в детстве академика Павлова укусила собачка. Собачка убежала и забыла, а Павлов вырос, стал академиком, но не забыл…

В данном рассказе бедного мальчика обидела не собачка, а наследный принц. Принц стал королём и забыл. А мальчик вырос, стал могущественным волшебником и, как водится, не забыл.

И пришло время собирать камни! С «процентами», коих за много лет сосчитать даже трудно. Но мальчик (теперь колдун) сосчитал. Всё до последней капельки – крови, разумеется.

Это рассказ о мести могущественного колдуна могущественному королю. Страшный рассказ о страшной мести. Чёрной мести, ибо колдун, естественно, — чёрный и злоба его того же цвета.

Это Апофеоз мести.

Это Судный День мести.

Это Чёрный Апокалипсис твоего конца света.

Это чёрное полотно, где чёрные краски гуще, чем где бы то ни было. Где чёрная злоба и чёрное сердце, питающее эту злобу, творят свой адский танец. Где чёрная месть зреет в чёрных мыслях, где акт великого возмездия воспевается безумным триумфом мщения.

И сладость унижения, и крик разврата искупления сойдутся в бешеном экстазе и закричат, как грешная душа в аду!

Глубинное дыхание марсианских бездн пахнёт тебе в лицо...

Таинственная раса Иорхи, растаявшая в небытии уходящих веков, встретит тебя на пути...

Незрячий ужас, сытый мраком ночи, поднимется со тьмы Авернуса...

И гипнотический транс летаргического сна липким одеянием падкого блага примет тебя в свои пагубные объятия. И древнее существо, древнее, как сам мрак, навсегда сомкнёт над тобой свои жала.

Власть его вечна.

Имя ему — тьма.

Может быть, безысходность утешит тебя...

Может быть...

:weep:

Древность...

Сколько тайн, сколько непостижимых загадок кроется за этим словом. Сколько соблазнов...

Древние развалины, склепы, лабиринты... Прах веков, пыль столетий, немые свидетели ушедшего, забытого, проклятого... не потревоженного... упокоённого...

Ждущего... Ждущего своего часа... Часа возрождения. Торжества! Злого Мрака! Смерти! Твоей смерти!!!

Беги!

Не слушай зова!

Прошлое мертво!

Не буди его!!!

:mad:

ИМХО: Многое в рассказе вызвало ассоциации с «Чужым». Очень даже похоже. Вполне может сойти за прототип, если действительно не послужил таковым.

НАГРАДА НАШЛА ГЕРОЯ

Двенадцать чёрных, как ком тьмы, теней

Подвластны чёрному, как душа мрака, аду,

Рождённому от чёрной жажды зла.

И черен ликом он, и кровь его черна.

Уджу´к — аббат греха и дух порока.

Он ждёт тебя в пустыне И´здрель

Под мраком ночи, под гнилой луной.

В объятьях смерти ложе он постелет

И оргию отправит на твоих костях...

Спасенье есть, но долг уплатой красен.

Кому платить? — По жребию судьбы.

Героя два.

Но жребий их обманут.

Я встану в шёлковых трусах

На огороде, и в природе

Погаснут звёзды в небесах..

Наталья Фарион «Казино»

[адаптированный перевод]

***

СМЕРТЕЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ, ИЛИ ПРЕДАНЬЕ СТАРИНЫ ГЛУБОКОЙ О ПЕРЕНОСЕ МОРКОВНЫХ ГРЯДОК

Однажды апрельским утром три монаха вскапывали огород. Ничто, казалось, не предвещало беды... Но вдруг лопата звякнула о что-то твёрдое, и копание монастырских грядок плавно перешло в раскопки. Вскоре труды новоявленных археологов увенчались успехом. На свет божий явилась чудесная статуя Венеры, красоты неописуемой, мрамора невиданного, ваяния языческого, греха любовного. К тому же в лучшем из лучших нарядов Евы — одёже невинности. Ни о какой дальнейшей работе не могло быть и речи, так как не только речи, но и мысли рясоносцев роились вокруг «поганского идола», аки мухи вокруг взыгравшего мёда.

Падкую до сладкого братию призвали к обетам, а каменную богиню так и оставили в огороде.

Братва, как говорится, была безвинна и чиста, и дух смирения носился над землёю. Но эманации красоты и возвышенного томления напоили братьев не хуже «отче наша». А дух «большой и чистой» любви воссиял в их сердцах. Порок бесовского желания прочно поселился в растревоженном монастыре.

Козлом (или правильнее — козлицей) отпущения, как и следовало ожидать, оказалась злополучная «каменюка». Чары от неё исходили бесовские, зело непотребные. Да токмо красоту в карман не спрячешь, от братвы не утаишь. Чем закончился бы сей акт еретического нигилизма, можно только догадываться, не зажгись сердце лучшего из братьев праведным огнём веры и не исполни он роль жертвы, свершив богопротивный поступок с «пагубным истуканом».

Опосля чего «языческую гадость» вернули на прежнее место, то есть предали земле и вечной анафеме. Во имя светлых идеалов веры и взвращения спокойствия многострадальной братии. Да к вящей славе господа нашего. Аминь.

...А грядки с тех пор перенесли в другое место — от греха подальше. Вот только интересно: МОРКОВКА у братьев после того случая пошла в рост или захирела?

:smile:

Ведьмы, вурдалаки, оборотни...

Лики уродливых горгулий, демоны на раздвоенных копытах...

Дремучие леса, напоённые дыханием хищного чародейства...

Монастырские обители, возносящие торжественные песнопения к глухим на мольбы небесам...

Развалины замков, где нечистое колдовство уходит корнями в языческие времена, где прекрасные, восхитительные в своём соблазне ламии дарят восторженным жертвам смертное блаженство греховной любви...

И древнее Зло, как огромная горящая сатанинская печать, давящая души безысходным ужасом...

Таким предстаёт перед нами мир Аверуана, сошедший со страниц рассказов К.Э.Смитта. Мир тёмного средневековья, страшных преданий и жутких тварей. Мир чернокнижия и чёрных колдунов. Мир могущественных сил, соседствующих бок о бок с монастырской жизнью, святостью Церкви и благостью христианского всепрощения. Иногда под лёгкой дымкой юмора, иногда под вуалью таинственного, но всегда под покровом чёрного чародейства, прочно обосновавшегося в здешних местах, как вечная и неотъемлемая его часть.

Ни молитвы Господу, ни святая вода, ни крест животворящий не в силах совладать с несокрушимостью духовного врага. Победить зло можно только его же оружием – силою древних заклятий и магией первозданного колдовства. Иногда холодным железом или простым осиновым колом. Но никогда божьим словом. И никогда никакое оружие не способно устоять перед самым главным колдовством – силой любви, перед которой остаётся только пасть ниц, сдаться на милость победителя, тем более если это милость восхитительных чаровниц.

Краткое изложение цикла с ненаучно-истерическими комментариями:

- «Сатир» – Трактат о том, как рогатый наставил рога тому, кто сам наставил рога другому.

- «Повелительница жаб» – Сказка о злой лягухе, топком счастье и жабьей страсти.

- «Зверь Аверуана» – Пришествие Кометного Зла, или Исповедь героя о страшной тайне и не менее страшном Звере.

- «Колосс из Илурни» – Зомби-хроника о некромантской мести.

- «Создатель горгулий» – Сказ о средневековом «пигмалионе» и чудовищных «галатеях».

- «Второе рождение Венеры» – Преданье старины глубокой о переносе морковных грядок.

- «Колдунья из Силера» – Любовь зла, полюбишь и козла, или Баллада о несусветной любви и верном избраннике.

- «Свидание в Аверуанском лесу» – Сказание о нетопырях, гиблом месте и осиновом коле.

- «Святой Азедарак» – Туда и обратно, или Хроноповесть о благочестии, выборе и лишении возможности совершить этот выбор.

- «Конец рассказа» – Легенды грустный плен о добровольном, но счастливом плене.

Страх смерти, трупов, разложения — мощное психическое воздействие на чувства любого человека. «Энергетика» смерти по силе своего влияния сравнима разве что с «энергетикой» самой жизни. Эмоциональный резонанс усиливается архетипом всевозможных древних культов и чёрных сатанинских представлений. Атмосфера соприкосновения с физически реальным Погребальным Злом поистине устрашающая и волнующая.

Что скрывается за мрачной последней чертой? Чудовищные боги, пирующие за столом смерти, уставленном телами мёртвых? Исчадья преисподней, пожирающие трупную плоть? И что такое последнее пристанище? Вечный упокой? Или царство смрада, где властвует кровожадный Хозяин пресыщенного разложения, губительного слада и омерзительного духовного очищения?

Да! Это царство Мордигиана — верховного божества города Зуль-Бха-Сейра. Бога мёртвых. Бога страшного, жестокого и неизбежного. Но справедливого.

Ибо смерть не повод для обмана.

Среди голых, изъеденных ветром утёсов, где море ревёт чужим голосом, где ветра завывают угрюмыми невидимыми призраками, высится каменная обитель древнего колдовства. Там великий чернокнижник Авитекс со своим учеником творят древнее чёрное чародейство, вызывая обитателей запечатанных навеки гробниц и открывая бездны бесконечного мрака.

Но однажды соблазн таинственного заклятья станет твоим проклятым роком.

И чёрное дыхание мёртвых времён обрушится на тебя по твоему же зову.

Это не просто рассказ, это зловещая мозаика поэтической ауры древнего зла. Это мрачная атмосфера мистического чернокнижия. Это власть таинственных сил, способных открыть бесконечность запредельных бездн, где демоны мрака, хищно стерегут каждый твой неверный шаг, а неведомое дочеловеческое зло ждёт своего победного часа.

Слышишь? Это чёрной проказой ада явилась тень разложения страшных человекозмей.

1983 год — значимый для мира Реки. Это веха в отборе человечества, по которую оно было воскрешено. Фармер решил ознаменовать эту дату, приурочив к ней ранее не предполагавшийся пятый роман, увидевший свет как раз в 1983 году.

Он полностью посвящён этической стороне проекта. Человек — несовершенен и во многом противоречив. Совершенство для него, за редким исключением, не только недостижимо, но и вообще не ставится как цель. На первом месте у него удовольствие и наслаждение, удовлетворение своего «я». Поведение избранных, получивших в распоряжение могущественную Башню, как нельзя лучше иллюстрирует это утверждение. На их примере Фармер показывает всю ущербность рода людского и плачевный конец подобных невинных удовольствий. Для чего дан разум человеку, к какому безумию он способен привести, и чем разумный отличается от безумного? Финал произведения — очень удачная авторская находка, Безумное Чаепитие, где безумие обретает высшую степень своего торжества.

К счастью, всё заканчивается вмешательством Логи. Да и способно ли человечество без высшего вмешательства постичь свою ущербность и обрести себя для высших сфер?

Может быть и да, но времени для этого потребуется очень много, равно как и жизней, которая у человека ох как коротка.. Так что прав Лога в своём стремлении дать человечеству больше времени на совершенствование.

Как и в предыдущих книгах цикла пятая не блещет серьёзной проработкой и изобилует откровенными «сучками и задоринками», которые иногда выглядят как бревно в глазу. Своим вольным обращением с текстом Фармер вгоняет в ступор.

Вот несколько примеров.

С первых же глав мы узнаём, что высота Башни над поверхностью воды почему-то уже 10 миль, хотя раньше была 1 миля; а людей в Мире Реки 35 млр. (раньше называлось 36 млр. и даже приводилось точное число).

В «Магическом лабиринте» по прибытию избранных в Башню Лога объясняет, что сейчас 2307 год, а день всеобщего воскрешения наступил в 2246 году, то есть в мире Реки прошёл 61 год. Но уже в этой книге данный промежуток времени «магически» превращается в 67 лет, при том, что команда Бёртона находится в Башне всего лишь 7 месяцев (глава 28).

Почему-то в четвёртой книге цикла лифтовые шахты описывались как открытые вертикальные колодцы, а в здесь эти лифты уже с дверьми.

Не иначе, как шутки «богов реки» в «магическом лабиринте» цифр. Вот толь как постичь сей «тёмный замысел»?

По мне, так авторские объяснения причин, по которым этики не поведали воскрешённому человечеству о целях воскрешения просто смешны (оказывается, это заняло бы уйму времени и потребовало бы прорву агентов-информаторов). А не проще, скажем, оборудовать питающие камни системой оповещения — в аудио-, видео- или ином виртуальном исполнении. Или, на худой конец, использовать для этого цилиндры, вложив туда элементарное звуковое сообщение на соответствующем для каждого носителя языке. Для этиков с их-то технологиями такое более, чем реально.

В общем, то ли Фармер не захотел, то ли не посчитал нужным обращать внимание на всякие «условности», но любой мир, имеющий право на жизнь, нуждается в глубокой проработке, и не к чести автора так пренебрежительно относится к своему тексту.

Ужас поселился в окрестностях Перигонского монастыря. Приход кометы стал началом зловещих событий, навсегда лишивших покоя здешних обитателей. Страшный Зверь чёрным жнецом собирает свою кровавую жертву.

Во все времена появление комет в небе считалось дурным предзнаменованием. Испокон веков они наводили ужас на суеверное человечество. Злой гений человечества создал поистине космический символ своего предрассудка. Этим не преминул воспользоваться автор рассказа. Он очень просто, самым буквальным образом и притом вполне оригинально реализовал идею Кометного Зла.

Готов платить хорошие деньги за плохие дела? А что такое плохие дела? – Это попытаться ограбить нас!

История величайшего ограбления всех времён и народов. История величайшего злодея того же пространства и времени. И история стража самого величайшего сокровища, ставшего проклятием и благоденствием своей родины.

Или – или. Пан или пропал. На карту – всё. Игра – ура. Весь мир в кармане – или чёрная дыра в штанах.

Отдать всё, чтобы не получить ничего. Мир игры, каждой порой кожи играющий свою роль. И даже смерть не смоет долг расплаты.

Такова поэтика рассказа, где сам рассказ – поэтический миф, спетый гомером космоса – Кордвейнером Смитом.

Единственное, но очень важное уточнение: перевод, которых два. Чтобы иметь представление о их качестве, достаточно сравнить названия: «Кисоньки-пусеньки Хиттон-мамусеньки» (перевод Т.Перцевой) и «Малинькие катята» матери Хиттон» (перевод Н.Трухаровой). Если есть разница между поэтическим языком и коверканьем слов, то этот рассказ в двух переводах лучшее тому подтверждение.

За всё в мире надо платить. Автор решил взять это утверждение за аксиому, вложив его в основу создаваемого им мира и построив на этом систему товарно-денежных отношений с богами. Его боги меркантильны до мозга костей, только денежной единицей в сакральной торговле выступает жертва — человеческая, но не всегда кровавая. Система чётко отлажена, и любая попытка неплатежеспособности чревата серьёзными неприятностями. Строптивость божеств известна всем.

Таков мир Панадара, где люди экономически зависимы от богов, где привилегированное место занимает торговля, а руководящая роль отведена Торговой Палате; мир, где боги держат свой бизнес, разделив и ревниво оберегая сферы влияния среди людей.

Роман начинается как детектив: одна из назначенных жертв ускользнула от исполнения своего долга, заинтересованная богиня в гневе, последствия не замедлили сказаться — прекратил функционировать эскалатор, соединяющий Верхний и Нижний Города. Уклонившуюся жертву, сбившись с ног, ищут все подряд. И хотя с самого начала понимаешь, кто жертва, чтение от этого не теряет своей привлекательности. Автор постепенно сгущает краски, акцентируя внимание на вопросе «что стоит за этим?», и с нарастающим интересом следишь за прорисовывающейся интригой. Чтение становится всё более захватывающим, действие разворачивается тремя сюжетными линиями, работающими на одну цель. Магия постоянно присутствует, как и положено неотъемлемой части мира, наличие интересных авторских находок приятно украшает текст. Например, чего стоит одна только «тень должника».

Одним из самых ярких и запоминающихся персонажей является богиня Нэрренират. Её вульгарность вполне естественна, такое поведение более пристало богам, познавшим власть с Начала Времён и её неизбежное тлетворное влияние. Даже кратковременный уход со сцены Нэрренират делает повествование на тон скучнее.

Второй акцентируемый персонаж — афарий Титус. Сюжетный ход с установление им нового режима в Облачном мире — по-моему, не вполне удачный. Ну никак подобное не согласуется с образом афария, заявленным вначале. Это какая-то авторская издевка шутки ради.

Задав вначале прекрасный мир, со своей системой магии, экономикой божественных отношений, автор почему-то далее сместил действие в другой мир, где все предыдущие удачные находки теряют свои преимущества — в мир серого тумана, мир, который действительно непритязательно сер и вторичен по сравнению с Панадаром. В Облачный мир, мир-ловушку. И если знакомство героев и их уживание с новой средой читаются с интересом, то в последней трети книги действие топчется на месте, — уж лучше никакого, чем такое посредственно-серое описание похода в сторону зноя. Автор явно испытывает затруднения по части оживления сюжета. Да и запас финтов, заложенных в образ Нэрренират, похоже, исчерпался. А такие события, как захват власти Омфариолой в Панадаре и Сасханом Живодёром в Облачном мире, оказались за кадром. А жаль, именно они заслуживают самого пристального описания и манят неподдельным интересом. Сеттинговые богатства Панадара обещают гораздо более широкий простор для обыгрывания действий в ключевом спектре интересов и формировании сюжетообразующего конфликта.

Хотя... если учесть, что автор — женщина, то вполне понятно, почему главное место в книге отдано отношениям между Роми и Шертоном, их постепенному влечению друг к другу, закономерному сближению и неизбежному «тили-тили тесто» в лучших традициях женского финала.

Похождения бравого полковника Одинцова продолжаются. На этот раз большая часть приключений происходит в море-океяне, на разных плавсредствах и в разной компании (любовь-морковь прилагается, причем не на последнем месте). Боевые геройствования тоже на высоте – врагов главгер ложит, как строитель кирпичную кладку: ровненько, красиво и со вкусом. А главное – по тысяче в день. Даже начальству, в кои веки решившему самолично нанести визит «пропавшему гуляке», бьёт морду и качает права, наплевав на возложенную на него этим начальством миссию. Вот такой благородный и справедливый полковник, которому больше никто не пишет (читай – не беспокоит), поскольку желающих опробовать не себе его кулаки не имеется. Так и живет припеваючи. И не важно, что тело его в гибернаторе, в мире Земли – в спецаппарате по сохранению жизни, над котором корпит целый штат сотрудников, и не важно, что от побитого начальства зависит, оставить ли это тело дальше на сохранении или «перекрыть кран» и поставить крест на Одинцове. Главное – раз начальство получило в морду, стало быть, обязано с этого тела пылинки сдувать, не считаясь с затратами и всякими заморочками. Глупо, наивно, аляповато и уж совсем не по-начальски.

Теперь по поводу ляпов.

Огромное место в океанском круизе Одинцова под парусом автор уделяет бризу. Но бриз – это же название исключительно прибрежного ветра. А у Ахманова он дует в любой точке, даже посреди океана!

Также не обойдён вниманием и один из двух естественных спутников мира Айдена, а именно второй, маленький, называемый Кромом. В первой главе говорится: «…быстрый бледно-золотой Кром, успевавший за ночь дважды пробежать по небесам, уже склонялся к горизонту». В девятнадцатой главе то же самое: «…стремительный Кром, успевший за ночь дважды пробежать по небу, уже скрылся за горизонтом». Шустрый, однако, этот Кром. Но вот в конце книги Ахманов приводит комментарии: Кром – маленькая быстрая луна, обращается вокруг Айдена за 17 дней. Год Айдена – 350 дней, сутки Айдена – 25 земных часов. Как при таких астрономический данных Кром способен дважды за ночь пробежать по небу? А ведь Ахманов кандидат физико-математических наук.

Или ещё пример. В главе 8-ой есть такая фраза: «Найла метнула на него взгляд – не из ласковых, надо признать, – и бросилась на палубу».

Нет, никто не пострадал. К счастью для Найлы. Так как, читая дальше, понимаешь, что же на самом деле хотел сказать автор: «бросилась на палубу» следует понимать , как выбежала из каюты на палубу. Но позвольте, каюта, она что, не имеет палубы? Это ещё хорошо, что на корабле нет амбразуры дота.

Роман – типичное попадалово, в котором главгер (полковник Григорий Одинцов) в качестве подопытного кролика в ходе эксперимента по изучению новооткрытого эффекта перемещается в тело аборигена другого мира, являющего собой некий аналог нашего средневековья. Иными словами – отправился в царство-государство на пять минут, так сказать, чайку попить. Да вот чаёк понравился, и «подопытный кролик» решил погостить подольше. Тем более, что чаёк оказался крепким и горячим, как раз под стать главгеру, который чувствует себя в этом мире, как рыба в воде, вернее, как акула, для которой коренные обитатели приютившего мира – не более, чем мелкая рыбёшка. В общем, самые что ни на есть бравые похождения бравого полковника Одинцова в некотором царстве, некотором государстве, а точнее – в мире Айдена. Тому, кто знаком с ранним творчеством Ахманова, это название многое прояснит, поскольку «Путь на Юг» — немного перепетый его же роман Блейдовского цикла «Наследство Бар Ригона».

И бравый полковник со всеми наворотами, заполучив молодое тело, в одночасье забыв о цели своей миссии, поправ эксперимент и всех экспериментаторов вместе взятых, пустился на всю ивановскую обживать дивный новый мир и «добро наживать» — то бишь покорять женщин красотой своих героических пропорций и смертоносностью своих героический движений.

Наглядный пример. Попав в плен, Одинцов тут же на месте, у ночного стояночного костра, легко освобождается и так же легко «кромсает на фарш» своих обидчиков, оставляя в живых только их предводительницу – красивую незнакомку, с которой тут же занимается любовью – на том же самом месте, у костра, залитом кровью, ещё неостывшей после сражения.

Для него среди местных нет соперников, даже все боевые командиры – дураки, а он, в отличие от них, порох нюхал, и не важно, что в этом мире до пороха ещё далеко и дальше. Важно, что он из продвинутой цивилизации, а потому владение мечом и прочее махание железом – это уже пройденный этап истории, так сказать, первый класс в школе войны, а он, понимаешь ли, старшеклассник и лучше всех знает, с какого конца меч держать.

Некоторые логические, смысловые и прочие построения вызывают ряд вопросов.

Например, почему пятидесятилетний Одинцов перемещается в молодое тело Рахи, если автор подчёркивает, что действует закономерность ментального подобия, ведь менталитеты молодого и пожилого человека определённо разные?

Применяемый автором флот двухсотметровых морских плотов, по-моему, нереален, так как при первом же сколько-нибудь серьёзном шторме прикажет долго жить, прихватив с собой весь свой «багаж», как в живом, так и вещевом выражении, а для таких колоссальных размеров плотов – это чёртова уйма солдат и груза. Да и сам плот в силу своего гигантизма – вещь трудозатратная и дорогостоящая. В общем, экономически неоправданная. А то, что по сюжету книги, флот плотов находиться в открытом море 8 суток – то угроза «нарваться» на шторм более, чем реальна.

Почему, если Земли Юга никому не известны, если они «белое пятно» на карте, туда сразу отправляют несколькотысячную армию, вместо того, чтобы сначала произвести разведку и оценить степень предоставляемого интереса, а уж потом – меру необходимого вмешательства для завладения искомым. Как-никак, а небольшая разведгруппа значительно мобильней и незаметней и, что самое главное, экономически целесообразнее и эффективнее в любом из возможных случаев.

Большая заслуга Ахманова – это описание мира Айдена, которое он даёт с присущим ему умением: ярко, красочно, запоминающе, отводя главное место в этом мире тайне, на крючок которой и попадается доверчивый читатель. Автор уверенно ведёт его дорогами айденского мира, оставляя место для загадок, разгадать которые и предстоит главгеру во второй книге.

Обещанного три года ждут. Фармеру же понадобилось четыре книги, чтобы рассчитаться со старыми долгами и пролить, наконец, свет на тёмный замысел этиков. Если считать на время – то каких-то 60 лет в Мире Реки и 9 лет по времени выхода книг. Мелочь – по сравнению с тем, если перед тобой Вечность длинною в Реку, с бесплатной жрачкой, свободой отношений и прочими прелестями «речной» жизни. Но жизни ли? И для чего такая жизнь?

Этот вопрос терзал героев на протяжении трёх книг, никакие препятствия не смогли отвратить их от цели или хотя бы заставить угомониться. И вот «союз неугомонных» выходит на финишную прямую. Сюжет обостряется, накал растёт, предохранители не выдерживают – и смерть косит миллиарды и миллиарды, точнее 18 миллиардов (половину жителей). И Башня дразняще близка. Тяжёл и долог к ней путь. Но в конце концов жаданная цель достигнута, и жирная точка красуется в конце пути. Да вот жирная ли?

Всё время ждал, что Фармер выкинет коленца, поразит необычностью решения, вывернет наизнанку и поставит кверху дрыгом. Но нет, в итоге – повторение пройденного: старая песня, перепетая из его же повести «Внутри и снаружи», разве что в более расширенном исполнении. Так стоила ли овчинка выделки и зачем было надрывать кишки?

Ну что ж, пускай в очередной раз, но Фармер пытается достучаться до человечества, заставляет посмотреть на себя со стороны. Кто мы? Что из себя представляем? И достойны ли вечной жизни, на которую так уповаем? И что такое вечная жизнь? Да и вообще – жизнь? Плыть за течением, идти на дно или всё-таки идти против течения? Подниматься вверх по Реке жизни к Башне – сокровенному символу человеческих стремлений и исканий, преодолевая все препятствия и неудачи, вопреки всем предопределениям и неизбежным разочарованиям? Сложный ответ. Потому так и сложен путь к Башне и не все способны достичь её.

Дать шанс всем, а не только избранным – заветная мечта Логи, ренегата и предателя, чужого среди своих и несвоего среди чужих, убийцы лучших ради спасения худших.

Но Маэстро делает промах.

Расскажи Логу жителям Реки всю правду об истинных целях Воскрешение, об отпущенном им сроке в 120 лет – разве это не было бы более этично, без лишних жертв и ненужной крови. Хотите Вечность – вот вам шанс и 120 лет в запасе. Дерзайте!

Как-то не укладывается в голове: почему этики столько усилий потратили на обустройство целой планеты под Речной Мир, на Воскрешение всего человечества, можно сказать, космических усилий – ради короткого мига в 120 лет и закрытия проекта?

Как Логу мог выдавать себя за Торна, если вырос в Садах, и оттуда сразу же прилетел в Мир Реки? Откуда он мог знать земные реалии 20-го века, а тем более водить дирижабли, чтобы правдоподобно изображать из себя Торна?

Все эти авторские объяснения и смысловые построения шиты белыми нитками. Значительно большего я ожидал от Фармера. Вообще сложилось впечатление, что он не перечитывает свой текст. Допускает массу ляпов, нелепостей, наводит кучу цифр и сам же потом этим цифрам противоречит.

Эта книга не исключение. Например, за столь длительное путешествие по Реке все движущиеся детали механизмов обоих пароходов давно бы поизносились, в особенности гребные колёса и их привод. Даже элементарные подшипники требуют замены. А пароходы-то гигантские. Стало быть, и детали к ним нешуточные! Для замены нужна высокоразвитая, а главное, специализированная индустрия, целые промышленные комплексы, а не кустарные судовые мастерские. Но на пути пароходов нет таких «фабрик-заводов». Да и откуда им взяться?

Поражает сплав двух несовместимых тактик морского боя – современной и средневековой. Авиация, торпеды, ракеты, радары! И сабельный абордаж! Пистолеты и латы! Во даёт автор! Дух захвачен абордажем зрелища. «Звёздные войны» нервно курят в сторонке.

По поводу цифр очень показательный пример: глава 44, цитирую:

«Согласно показаниям радара «Парсеваля», диаметр моря составляет тридцать миль. А диаметр башни – миль десять. Так что от пещеры до нее – всего двадцать миль».

Оригинал: «The sea, as reported by the Parseval radarman, was thirty miles in diameter. The tower was about ten miles in diameter. So there were only about twenty miles to go from the cave».

Напомню: башня – в центре моря, пещера – на краю. Расстояние между ними – это разница радиусов моря и башни: 30/2–10/2=10. Почему у Фармера 20? Математика волшебства или элементарное её незнание? Добавлю, что в 57 главе третьей книги автор наводит другие цифры: там диаметр моря уже 60 миль, Башни – 10 миль. Но как ни крути, от пещеры к Башне всё равно не будет 20 миль. Такой винегрет из цифр для Фармера скорее правило, а не исключение. Похоже, он сам не задумывается над тем, что пишет.

Как всегда добавил масла в огонь перевод (Н.Виленской). В финальном сражении пароходы идут навстречу друг другу, расстояние между ними сокращается до 260 футов (80 метров)! Начинается продолжительное по времени ракетно-орудийно-торпедно-бомбовое дирижабле-сражение. И всё это вмещается в каких-то несколько секунд, за которые пароходы покрыли бы разделяющие их 80 метров? При их-то скорости в 45-30 узлов (23-15 м/с)? Просто поразительно! Посмотрел в оригинал – нет, не всех собак вешать на автора, у него дистанция не 260 футов, а 26 сотен футов.

В итоге – полное пренебрежение к тексту, что авторское, что переводческое, что редакторское.

Но самое большое противоречие – это Сэм Клеменс. Сколько неимоверных усилий потрачено, сколько препятствий пришлось преодолеть, чтобы исполнить желание Сэма добраться до короля Иоанна. А главное – сколько крови пролито на алтарь мести. И где эта месть? Получив, наконец такую возможность, Сэм ни с того ни с сего начинает жалеть короля. В нём вдруг проснулось человеколюбие! Это как? Сотни человеческих жизней, заплативших за возможность возмездия, уже не в счёт? Их не жалко? Большой вопрос к Фармеру: действительно Сэм Клеменс был таким чудовищем или автор умышленно изображает его таким?

Я бог войны, я царь и бес

С оружием и без.

-----------

Что получится, если скрестить Великого Киммерийца с главным скандинавским божеством? Ответ прост — получится божественный Конан, или Конан почти бог. И имя у него звучащее — Одинцов, лучше и не придумаешь. Да и думать автору особенно не пришлось — так, взять немножко и переделать его же «Ричарда Блейда, пэра Айдена» в русском, если можно так выразиться, «колорите». В итоге — полковник Одинцов, герой дилогии собственной персоной. Он же — бывший спецназовец, прошедший «Крым и Рым» всех горячих точек планеты, испечённый в пылу войны и в жаре сражений, закалённый в горниле выживания и сошедший с наковальни боевого опыта. И прочая, прочая, прочая... В общем, бес войны голыми руками и бог побед с любым видом оружия. Ну и великий конкистадор на любовном фронте да и вообще генералиссимус по женской части.

Вот такой супер-пупер «конан» ждёт читателя на страницах данной дилогии.

Чем отличается человек от обезьяны? От животного? Правильно: личным превозношением, самомнением и возвеличиванием. А что лучше всего возвеличивать в себе любимом? Конечно же, душу – самое ценное, самое сокровенное и самое необъяснимое даже для себя самого. Человек так дорожит своей душой, что создал целый культурный пласт, где душа обретает форму товара, некой разменной монеты, а то и просто объекта похищения. Естественно, что такое сокровище надо очень хорошо охранять. Чтобы не спёрли, не дай бог. И кто? Вредные инопланетяне. А то!

Такой ход мыслей стал основой данной дилогии, где двеллеры (они же сархи, они же бесформенные) стали той самой притчей во языцех, гипотетической нечистью, охочей до человеческих душ, как кот до сметаны. Они хоть и инопланетяне, существа технически более высокоорганизованные, но лишённые этой самой души, а потому и ущербные, по мнению человека, и заранее обречены на проигрыш. Больно сметанка самим нужна, и нечего на чужое добро рот разевать. Вот и получает нашкодивший кот по наглой морде. Причём для этого достаточно всего двух спецагентов – Кирилла и Джамаля, одного посредника – Доктора и, конечно, Сарагосу. Остальные персонажи не более, чем красивый довесок.

Вот и поди ты – победить инопланетное зло легко, очень даже легко, а если с умом подойти, то это же зло можно обратить в самую что ни на есть настоящую пользу – обеспечив всему гуманоидному роду счастливое будущее и вечную жизнь. Во всяком случае, долговечный сосуд для бессмертной души гарантирован.

И главным оружием против «вселенской напасти», по мнению автора, должна стать экстрасенсорика – кладезь божественных возможностей. Дар, возведённый в степень абсолюта, посильнее любой атомной бомбы. Вот только встречается он крайне редко, зато, как говорится, метко. Что тут греха таить: дай каждому встечному-поперечному исключительные способности, — и весь мир у нас в кармане, вся Вселенная ляжет у наших ног. А потому – хорошего понемножку. Для безопасности самой Вселенной. Ей хватит и одного Бога.

Для меня самая сильная сторона дилогии – это описание миров-фэнтриэлов. Прекрасный и дикий Амм Хаммат, чарующий и роскошный Фрир Шардис, слаженный и организованный до автоматизма Сархат. Каждый из миров достойный отдельной книги, каждый имеет свою цену, а собранные под одной обложкой дарят незабываемый свет ярких впечатлений и приятного времяпрепровождения.

Особым словом хотелось бы отметить некоторых «персонажей», которые и не совсем как персонажи, но которые всегда присутствуют в кадре, неразрывно вплетены в ткань текста. Они хоть и навязчивы временами, но благодаря им произведение приобретает живость, которая называется чувством – будь то раздражение или весёлость – решать читателю.

1) Харана – личный «ангел-хранитель». Харана созвучно словам хана и охрана. Пропел малиновым звоном Харана – значит, хана, сказала охрана. Невольно вспоминается знаменитая песенка из мультфильма «Бременские музыканты»: «Харана, встаёт Харана!»

2) Майор Звягин – живая энциклопедия армейской мудрости, комбат-батяня и «учебник» на всю жизнь. Как сказал бы майор Звягин: «Кто меня породил, за того и выпью» (комплимент автору).

3) Брови как персонаж лица и жертва авторского произвола. Автор чересчур много внимания уделяет бровям своих героев. Можно сказать, патологически много. Они их постоянно «хмурят» и «супят», «приподымают» и «вскидывают», «шевелят», заставляют «ползти вверх» и чинят прочие неподобства. Больше всех преуспел в этом Сарагоса, благо есть чем – брови у него густые и мохнатые, как две гусеницы. Он их не просто приподнимает и хмурит, он — любитель высшего пилотажа: мастер «поиграть бровями» и даже «подёргать себя за брови». И это на протяжении всего цикла. Зациклиться можно, я насчитал в тесте 120 упоминаний бровей! Стоит закрыть глаза, как эти густые мохнатые брови прямо порхают перед глазами, нагло хмурясь и строя всевозможные рожицы. Ну в самом деле – Чеширские Брови!

Выпустив пар со свистом из мыльного пузыря Воскрешения в первой книге цикла и выжав достаточное количество «воды» из железного метеорита во второй, Фармер принялся разматывать длинную нить повествования, а проще говоря — тянуть резину в долгий ящик. Или, скажем прямо, переливать из пустого в порожнее в своей грандиозной водокачке под названием «Мир Реки».

Перед нами начинают прокручиваться несколько сюжетных историй, а по сути — одна и та же, исполненная под разными именами. Группа неугомонных (с намёком на избранность) строит очередное Техническое Чудо — из того, что бог послал, — и в очередной раз получает от ворот поворот: либо это чудо нагло воруют, либо чудом избегают подобного, чтобы вляпаться в очередное «чудо». От этих всевозможных предательств и предателей в самых неожиданных местах, очередного повторения истории Таинственного Незнакомца — уже не интересно. От них уже оскомина. А от постоянных пинков под зад главным героям — мозоль на соответствующем месте. К чести самих героев, они терпеливо всё сносят и продолжают цикл по-новому. Вот только читателю такая цикличность — игра на нервах. И терпение у него далеко не геройское. Не всякий может вынести столь утомительное путешествие... нет, не путешествие, а топтание на месте по пути к Башне. Шаг вперёд, два назад. Любой, в отличие от героев книги, не выдержав тугомотины, вправе сойти с дистанции. А дистанция-то отнюдь не маленькая, уже около тысячи страниц текста — куча слов, а воз и ныне там. Цель всё так же недосягаемая, а герои всё ёщё находятся там, где и были, попросту говоря, — на старте. Очень уж он затяжной этот старт...

Дочитав до конца книгу, понимаешь, что полезной информации тут с гулькин нос — по сути, всего несколько глав, а их здесь аж семьдесят. Умело водя читателя за нос и изредка подсовывая ему загадки в виде тёмных шариков в голове и тёмного шара на голове Незнакомца, Фармер пытается удержать интерес. Читая «Тёмный замысел», понимаешь, что автор ой как темнит и что всё далеко не так просто, а просто далеко до света в конце туннеля. Пока что тёмного. Последняя глава тому подтверждение. А потому нужно держаться, переварить прочитанное, сделать паузу и, приложив упорство, читать дальше. Наверное, в этом и заключается принцип отбора двенадцати избранных (или уже дюжины дюжин) — в упорстве. Стойкость духа, несокрушимое упорство и желание узнать: ЗАЧЕМ? Как читатель я тоже вправе задать такой вопрос: зачем? ЗАЧЕМ ТАК ДОЛГО?

Отдельного замечания заслуживает полёт на аэростате «Жюль Верн», в основе которого положен принцип нагревания водорода внутри оболочки шара при помощи горелки, питающейся смесью водорода и кислорода, добытых из воды посредством электрической батареи. Весь источник тепловой энергии здесь — вода. Вода, находящаяся на борту. По замыслу Фармера, аэростат достигает тропопаузы — пограничной зоны между тропосферой и стратосферой. Температура воздуха снаружи — минус 73 градуса по Цельсию (в переводе И.Лахминовой и М.Нахмансона почему-то -40 С, хотя в оригинале: The temperature outside the cabin was — 73 C). Минус 73 по Цельсию! Ни за что не поверю, что при такой температуре уместно какое-нибудь понятие «воды». Это лёд и только лёд! Допустим, всё дело в горелке. Но чтобы поддерживать температуру выше нуля при помощи аэростатной горелки, нужно обогревать не только металлическую гондолу (при теплопроводности металла потери тепла будут колоссальными), но и обогревать резервуар с водой и водород в шаре. А для этого нужны очень и очень, ну прямо ОЧЕНЬ, большие затраты энергии. Где её источник? Откуда дровишки? Ответ: из ВОДЫ. Ну и что, что на аэростате её до смешного мало. Это же мир воды! Мир Реки! Умеет же автор гнать воду!

И напоследок маленький «шедевр» словесности. В 62-ой главе, на вопрос, почему он хочет участвовать в рейде по захвату Иоанна Безземельного, Сирано де Бержерак ответил (цитирую перевод Н.Штуцер и В.Ковалевского):

«Зачем? Вы, видно, забыли, что я тоже был на борту «Внаем не сдается», когда Иоанн и его пираты захватили судно. Меня тогда чуть до смерти не убили.»

Вот здорово! Можно, оказывается, убить до разного состояния. Можно до смерти, а можно чуть-чуть.

Оригинал фразы: «Why? But you forget that I, too, was on the Not For Hire when John and his pirates seized it. I was almost killed.»

Тот, кому понравился первый роман дилогии «Двеллеры» — «Скифы пируют на закате», — однозначно прочтёт и второй. Так как первый – всего лишь одна большая завязка. И если попался на её крючок – то лезь в лукошко, иначе незачем за грибами ходить. Я попался, а потому лукошко… ой, книгу в руки – и «по грибы». Вместе с Кириллом и Джамалем, причём последний отнюдь не по приглашению, а в качестве сюрприза. Приятного, конечно, ибо Джамаль всё-таки лучший персонаж книги, хотя и в иной на этот раз ипостаси. Итак, «грибы». «Грибов» будет предостаточно. Сначала поганки-шинкасы, далее лисички — амазонки-сестрички, потом благородные белые — правящая каста и конечно же мухоморы-двеллеры – вселенская напасть и главная цель грибников. Не по любви, а по необходимости. Теперь «грибники». Кирилл – как всегда, «сын огня и железа», эдакий Бойтесь-Мыши-Кот-Идёт. Джамаль – он же Ри Варрат, главный сюрприз и верный спутник-соратник ГГ, Сийя ап'Хенан – персонаж необязательный, но с точки зрения главного грибника (т.е. главного героя) совсем наоборот, Сарагоса – «главный лесник и хозяин леса», а также хозяин мохнатых бровей, курительных трубок и твёрдого решения. Ну и Харана, который здесь в основном молчит, но всегда присутствует, как и положено – за спиной. «Лес» тоже разный. Сначала Амм Хаммат, потом Сархат – «поляна мухоморов», или главная цель похода. Чем дальше, тем гуще. Хотя дров в лесу тоже хватает, о чём ниже. И если вначале книга представлена как чуть ли не фэнтези, далее – космоопера, то в конце – это уже претензия на философичность, так сказать, привал на поляне – с выпить, закусить, и поговорить – всё как положено. А философия проста, в духе отцов-гуманистов: всякая живность имеет право и место. Нужно только это место знать. Не обязательно сархам господствовать над душами землян и других рас. Можно и наоборот. Ведь тело сарха – это идеальная биомасса, способная к регенерации и принятию любой формы существования. Имея защиту от их ментального воздействия, можно, заполучив эту биомассу, обрести бессмертие. К такому выводу приходит не только Ри Варрат, но в конце концов и Сарагоса.

К «дровам» (т.е. недостаткам) книги можно отнести отсутствие системы безопасности у сархов — при их высочайшем технологическом уровне это выглядит, мягко говоря, как-то по-детски. Или, почему отправляясь в Амм Хаммат за падда, зная его пагубное влияние запахом, Кирилл не додумался взять противогаз? Или свободное владение сархатским языком. Да, талант Доктора обеспечивает знание языка, но только в тех фэнтриэлах, куда сам отправляет. А вот в мир бесформенных наши герои-грибники, кроме Сарагосы, попадают сами по себе.

Хотя вторая книга и послабее первой, в целом же понравилась. Особенно мир Сархата. Несмотря на то, что мухоморов не перевариваю.

Caveat emptor — покупатель, будь осторожен: юридический термин, означающий , что покупатель берёт товар, имея его перед глазами, т.е. осознавая его качество, а следовательно лишён возможности предъявлять впоследствии претензии к продавцу. Это я к тому, что, вопреки красивому названию, никаких скифов в романе нет. Хотя автор в предисловии и попытался честно признаться в своих намерениях, эту небольшую деталь он явно утаил. Нет скифов, ну и ладно. На нет, как говориться, и суда нет. Вот вам и caveat emptor. Тем более, что книга от этого ничем не проиграла. Зато в ней есть амазонки — горячая мечта горячего мужчины — сына гор и ярого представителя восточного темперамента. Таким предстаёт перед нами Джамаль, сын Георгия — грузинский князь, персонаж яркий, колоритный и запоминающийся. Вот без такого-то персонажа книга действительно в чём-то бы и проиграла. Вах! Обидно, понимаешь...

Ну, а главный герой всё-таки Скиф — не по определению, а по прозвищу. И пировать ему пока что заказано. Ибо пирушкой здесь и не пахнет, так как это всего лишь первая книга, и представляет она собой одну большую завязку, сплетённую в тугой клубок из экстрасенсорики, толики альтернативки, инопланетного вторжения, наркотического кайфа, таинственной спецслужбы и невероятных приключений духа и тела. Замысел, идеи, интриги, персонажи — всё на уровне, все краски сверкают, а все ружья стреляют в нужных местах.

Книга пленяет, очаровывает силой фантазии, тайной невидимого закулисья, мозаикой сложного сюжета, умноженными на игру читательского воображения. Но самое главное — путешествиями по мирам и красивыми описаниями этих самых миров, или фэнтриэлов в авторской терминологии. И каждый фэнтриэл — словно раковина-жемчужница, открывающая сияющую перламутровой радугой жемчужину-мир. Скифы пируют на закате. Как хочется насладиться красками этого заката с бокалом бьортского в руках, так похожего на глоток горного воздуха, пропитанного ароматами цветущих миров.

Но нет совершенства ни на Земле, ни в других мирах. Недостаток книги — это манера авторского письма, его умение выражать мысли и создавать зримый образ, зачастую в ущерб динамики и лёгкости восприятия. Например, описывая сцену схватки со стаей гиен-тха, когда ставкой жизни или смерти являются быстрота и точность движений, наверное, очень уместны размышления главного героя об удобстве рукояти катаны, о мудрости японцев, о том, что малайские крисы и китайские клинки, с которыми он тренировался у Кват Чона, не были такими удобными. Такие размышления в данном месте совсем не к столу, тут главное самому не попасть на стол к этим самым тха. Далее, чего стоят такие авторские обороты:

- «плащ птичьим крылом струился по пятам» (непонятно, струился следом за его обладателем или всё-таки по пятам);

- «она пошевелила лук носком ноги» (с каких это пор у ног появились носки);

- «на челе Сарагосы заиграла усмешка» (может, автор и хотел придать челу значение лица, но для русскоязычного человека чело всегда было и остаётся лбом, и били на Руси всегда челом, а не в чело).

Отдельного упоминания заслуживает мотивация существования самой Системы, или ВРО — глобальной засекреченной сети борьбы с «врагом невидимого фронта». Если честно, то это не что иное, как параноидальный бред обоих полушарий... нет не мозга — полушарий планеты Земля, потому как огромнейшие всепланетные средства расходуются на поиски неизвестно кого и неизвестно зачем. Если бы это касалось только России, то «поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что» ещё можно было бы простить, но в масштабе всего мира менталитет русской сказки однозначно играет в ящик.

А потому на всякий идеал хватает простоты. Книга явно не идеал, но и простотой её назвать сложно. То, что называется «хорошо». По мне, так даже очень хорошо. Тем более, что это только начало...

О чём вторая книга цикла? О мечте и её осуществлении. О красивой мечте. И о надежде. Большой надежде человечества найти свой Исток. И не зря название парохода — «Внаём не сдаётся», потому что мечту нельзя уступить другому. Потому что Мечта — это твоё счастье. Это сон твоего счастья. Это ты сам.

Второй куплет большой песни под названием «Мир Реки» Фармер решил спеть голосом Марка Твена, сделав его солистом и одновременно дирижёром всего оркестра. Остальные участники хора, за исключением разве что Джо Миллера, не более, чем декорации, задник большой сцены, послушные любому взмаху дирижёрской палочки. Чем вызвана такая покорность? Личной харизмой? Организаторскими способностями? Пассионарной жертвенностью? Лично я всего этого не разглядел. Есть только красивая и большая мечта. Причём мечта не большого человека, а маленького ребёнка, во что бы то ни стало желающего блестящую игрушку под названием «колёсный пароход». И никого другого, кроме маленького дитяти, Сэм Клеменс со всей своей внутренней беспомощностью, слабостью характера, постоянной рефлексией и самосожалением с лёгкой руки Фармера не напоминает. К тому же лентяй, каких свет не видывал: любитель понежится в постели до полудня, не прочь кого-нибудь послать к чашному грибу со своим цилиндром, и даже первую лопату земли при раскопке метеорита не смог довести до конца, устрашившись нелёгкостью данного труда. Неужели настоящий Марк Твен был таким? И такой человек способен подчинить своей воле тысячи других? Не верю! Не зря автор приставил к нему Джо Миллера. Не будь такой силовой поддержки, давно бы Клеменса освистали и выгнали со сцены за ненадобностью.

Кстати, о Джо Миллере. По мне, так это единственный, вызывающий симпатию образ. Если Казз (в первой книге) был лишь оконтуренным и слегка раскрашенным действующим лицом, то Джо Миллер — это уже живой и притягательный персонаж, под видимой простотой которого прячется чистая и благородная душа. Браво, этот образ автору явно удался.

Но самый главный вопрос, или даже вопрос вопросов — постройка парохода. За 26 лет. С нуля и из ничего. Причём шикарного парохода, по последнему писку техники — с телевидением, автопилотом, гидролокацией и авиацией. Да ещё колёсного — технологически неоправданного и устаревшего с точки зрения технического прогресса. Но вот скорость хода — 45 узлов! Для колёсного парохода — это первая космическая! Но Фармер видно решил гулять, так гулять — раз за 26 лет можно развить индустрию двадцатого века (в реальности на это потребовался десяток тысячелетий земной истории), то и скорость у парохода должна быть соответствующая. И при таком уровне индустрии и технологии читателю даётся лишь смутное представление о рабочей жизни Пароландо. Где поражающий воображение масштаб? Промышленный бум, производственные циклы, бурлящий котёл рабочего процесса, инфраструктура, в конце концов? Потоки сырья, стремнины топлива, водопады полуфабрикатов, гонка инструментария на опережение, постоянная доводка, приёмка, калибровка, сборка, контроль и новое совершенствование? Где семимильная поступь прогресса? Где невиданный галоп продуктивных сил? Ведь на кону 26 лет. Движение, движение и только движение. Непрерывное, взаимосвязанное, постоянное. Мама миа! Голова идёт кругом. Всё это должно напоминать копошащийся гигантский муравейник внутри растревоженного осиного гнезда. Картинка должна впечатлять, а у Фармера только несколько беглых упоминаний дыма из заводских цехов, закладки дамбы, да разовых поставок руды, ну и мимолётная зарисовка аварии при монтаже двигателя на пароход. Вот и весь масштаб. У него даже не упоминается ни об одном видимом рабочем. А ведь от них должно рябить в очах! Зато на фоне всего этого — скукотня, безделье и рефлексия Сэма Клеменса. Да при таком размахе он должен вертеться, как белка в колесе! Если так хочет свой пароход. Сказать по правде, такое развитие событий больше всего похоже на знаменитое «по щучьему велению, по моему хотению», в фармеровском варианте, естественно.

Отдельного вопроса заслуживают чаши-граали, или чаши-цилиндры. Вся вторая книга построена на использовании метеорита, его железа, прочих металлов и постоянной борьбы за них. Люди гибнут за металл. В прямом смысле слова. Не замечая, что этот металл у них под самым носом, в самом доступном и в самом огромном количестве. Ведь это же сами чаши-цилиндры! Плюс их содержимое: кружки, ножницы. В первой книге цикла автор многократно называет их металлическими, к тому же очень лёгкими и прочными. Допустим, эти цилиндры плохо поддаются обработке, но для пароландовцев, освоивших использование иридия и вольфрама (как самого тугоплавкого металла) и оседлавших современные технологии, это не проблема. Постоянные войны и набеги оставляют после себя внушительную гору убитых и равную ей гору цилиндров. Разве это не настоящий неиссякаемый источник столь желанного, а главное, готового металла? Ура, товарищи! Всего сотня-другая массового поголовного самоубийства всех жителей Реки, и этих цилиндров будет хоть пруд пруди. Вернее, можно запрудить ими всю Реку или построить столько пароходов, что хватит для всех 37 миллиардов человек! Ксати, в первой книге упоминалось 36 миллиардов — автор явно противоречит самому себе. Кроме этого есть и другое технологическое применение цилиндров. Это подключение их к источнику электрической энергии — фармеровскому батацитору (батакайтору, дельтатрону — в других переводах) и независимое получение пищи. Полная свобода от чашных камней (грейлстоунов)! Или, на худой конец, можно использовать чаши как понтоны для постройки плавсредств — экономичнее, быстрее и эффективнее, чем древесные аналоги. Да что говорить: в любом хозяйсте эти цилиндры — незаменимая вещь.

Или взять те же кристаллы растворимого кофе, которые сами за 3 секунды вскипячивают воду. Сколько можно извлечь полезной энергии, пустив их в производство. Да это же идеальное топливо для парового двигателя! Халявное!

Нельзя обойти стороной и аграрный сектор. Сельское хозяйство в Мире Реки совершенно отсутствует. Это при том, что в состав чашного меню входили фрукты. Отсюда вполне естественный вывод: выращивать эти фрукты из косточек. Это же самый простой и опять же независимый источник питания! Ну ПОЧЕМУ всего этого Фармер НЕ ВИДИТ?! Ума не приложу.

Итог: интересная завязка и хорошее начало, но слабое, схематичное и упрощённое решение. Остаётся окончить отзыв тем, с чего начал. Эта книга — о мечте. О мечте, которая приносит даже в самое мрачное и безысходное существование свет и краски жизни. Но самое главное — рисует цель на горизонте. Достичь её, преодолеть все связанные с этим препятствия и есть сущность человеческой жизни, её внутренний смысл, становление и самоопределение человеческого «я». Возможно, в этом как раз и заключается волевое совершенствование Сэма, его «воскрешение» и взросление к капитанской фуражке. Дай бог всем нам стать тоже капитанами.

Ещё один забавный момент. В самом начале книги говорится, что, плывя на драккаре, Эрик Кровавый Топор, находясь в трюме, резался со своим телохранителем в пульку (это у Нахмансона). В оригинале: «Bloodaxe and his bodyguard were shooting pool». В переводе Трофимова — «резались в бильярд». Бильярд! При резвой волне и судовой качке!

Большие замыслы требуют столь же большого исполнения, и не менее большой серьёзности, поскольку и спрос с них никак не маленький. А замысел этого романа (пока что только сюжетный) не то что большой — грандиозный! Ещё бы, переплюнуть самого Творца, и вместо двух глин, Адама и Евы, — вся грязь земная. Всё человеческое болото, от первого до последнего комка. В общем все 36 миллиардов «сосудов души» за всю историю Гончарного Круга. Или, если уж придерживаться заданной Фармером образности, — то весь речной ил, намытый Рекой Вечности, поскольку именно как символ Вечности предстаёт перед нами бесконечная и однообразная Река. Масштаб, что и говорить, баснословный. А вот что из себя представляет сама басня, или прибаутка, так как «Восстаньте из праха» только первый куплет большой песни, так сказать запев на «Раскинулось море широко...» или лучше Расторгуевское «Ты неси меня, река, за крутые берега...»?

Сама басня вызывает противоречивые чувства. С одной стороны поражающий воображение набор возможностей, с другой — лишённая эффекта простота исполнения. Казалось бы, какой простор для игры воображения, какая база для конструирования новых социальный идей, общественных отношений и человекоисследовательских откровений, но в итоге всё банально и без какого-то глубокого смысла, местами уныло и тягуче, как ленивое однообразие бесконечной Реки.

Единственное, на что способился Фармер, так это поиграть в библейские сюжеты, для начала в качестве намёка обрезав всех мужчин. И предоставив решать: какая жилплощадь — Рай или Ад — дана на обживание человечеству? Ну а Воскрешение — говорит само за себя. А гвоздь программы — это вплести в интригу дьявола, такого себе «падшего ангела» — Иуду в стане «святых», змея-искусителя, подсунувшего Бартону своего рода «плод познания». Только кто тут «ангелы и демоны», понять пока что непросто, поскольку ангелы совсем уж не кажутся такими, а демон-изменник больше похож на ту часть тьмы, «что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Совсем по-фармеровски. К тому же число этиков — двенадцать — тоже прямой намёк на двенадцать апостолов. Да и мораль басни типично Фармеровская — на первый взгляд все те же христианские заповеди: человеколюбие, воздаяние, искупление, духовное совершенствование и шанс на вечную жизнь, а с другой стороны — игра со скукой, эксперимент ради удовольствия. Но, похоже, это только для затравки, ибо не в богословской этике атеиста-Фармера держаться строгости «христианской реанимации» и блюсти чистоту и стерильность клинической веры в «божественную медицину».

К тому же Мир Реки оказался со множеством «подводных камней» и грубых нарушений «водного баланса».

Например.

Весьма сомнительный описываемый способ плавания по Реке против ветра и течения с помощью примитивного катамарана и совсем уж примитивного бамбукового паруса. На широкой глади ещё куда ни шло. Но в узких каньонах? Где вода «кипела, как в котле»? Фантастика! Здесь не то что галсы — попутный ветер и вёсла были бы бессильны. Но герои плывут, как ни в чём не бывало. Наверное, при помощи водяного духа Каббурканакрубимсе, которому Казз всё-таки принёс втихаря свою жертву.

Или такая вот условность. Если среди воскрешённых есть даже неандертальцы, то где китайцы — где пятая часть всех людей мира? При такой статистике они в любой группе должны если не доминировать, то хотя бы быть в наличии. А их нет совсем. Думается, всё дело в буддизме, для которого отсутствуют христианские представления о рае и аде. А следовательно нехарактерно и то поведение при вступительном акте Воскрешения, которому автор с лёгкой руки придал вид массовой истерии и раскаяния. Он явно умышленно уходит от ответственности и избегает ненужных противоречий.

Или взять хотя бы самих этиков. Из повествования ясно, что они далёкие потомки землян. Теперь цитата: «После смерти последнего жителя Земли мы готовились к Воскрешению несколько тысяч лет.» Если этики — это прямые потомки землян, как тогда понимать «после смерти ПОСЛЕДНЕГО жителя Земли»? От кого они тогда произошли, если последний землянин умер?

Или, например, зачем агентам этиков эти дурацкие фотографии Бартона? У него же метка на лбу — идентификатор в чистом виде, печать зверя, если угодно. Как говорится, всё на лбу написано. Так нет же, его ищут по фотографиям.

Или такая вот нелепость. Какой смысл со стороны этиков давать интервью Бартону, чтобы затем стереть всё из его памяти? Можно ещё допустить их желание узнать кое-что полезное для себя из допроса Бартона, но наоборот, давать ответы на его вопросы ради удовлетворения его же любопытства? Нет уж, во всех отношениях это полнейшая чепуха. Зато хороший сюжетный ход. Да, только очень примитивный.

Посему первая часть цикла очень поверхностная и полна условностей. Единственная её сила — это захватывающая дух картинка, эффект впечатляющего замысла. Весьма и весьма туманного. А потому загадочного. К тому же полного сомнительных противоречий. Чем и привлекательного. И финальный оптимизм Бартона, его одержимость Поиском питает надежду читателя на достойное продолжение, дабы узнать Правду и найти таинственный Исток Причины, разрешив тем самым все волнующие его душу сомнения.

Впервые познакомился с этим произведением в его первоначальном варианте 1963 года, изданного у нас под названием «Люди в стенах» в серии «Зал славы всемирной фантастики» в замечательном переводе Н.Любимовой. И очень было грустно сознавать явную незаконченность повествования. О существования полного варианта романа было известно, но книга в руки не попадала. И вот наконец выпала возможность осуществить желаемое — прочитать полный, доработанный вариант.

Сразу хочу отметить: перевод М.Ланиной во многом уступает переводу Н.Любимовой. Самое главное отличие и самое прискорбное: язык произведения полностью утратил свой полушутливый тон. А это же Тенн! К тому же такие, казалось бы мелкие детали, как например имя Эрика, тоже не в пользу версии Ланиной. У неё он «Одиночка», у Любимовой — «Единственный», что более соответствует смыслу, так как Эрик единственный ребёнок в семье. Поэтому рекомендую первую часть романа читать в переводе Н.Любимовой под заглавием «Люди в стенах».

Теперь сам роман. Автор рисует картину нового состояния человечества. Вследствие захвата Земли Чудовищами оно, как проигравшая сторона, вынуждено занять новую для себя нишу в новом ареале своего бытия. А именно — перейти на положение жалких «таракашек», обитающих внутри стен жилищ Чудовищ, благо размеры Чудовищ и их жилищ позволяют это — по сравнению с ними человек всего лишь мелкая букашка. Лучше скажем «таракан» — в самую точку.

Всё, что осталось для человека — это желание мести, его великая идея-фикс. А потому возведённая в ранг особой религии. Это — Наука Предков и её «еретическое» отклонение — Наука Чудовищ. А на деле — мышиная возня за лучшее место в группе и более высокое положение. Именно разобщённость человечества и его стремление к удовлетворению собственного «я» являются главной причиной его патового состояния. Это лучше всего видит Эрик, потому как умеет смотреть (не зря же он Эрик-Око) и думать тоже (он же отщепенец, а потому свободен от всяких предрассудков). Именно ему суждено сыграть одну из решающих партий и пройти главную эстафету в «тараканьих бегах». Именно он — настоящее человечество, и именно за него болеешь больше всего.

Используя такой весьма необычный приём, — меняя местами человека и таракана, — автор постепенно вырисовывает мотивы такой перестановки, а в последующем и подводя философско-моралистический базис под, казалось бы, совсем безобидный пародийный трюк. Ведь не всё так просто, как может показаться. Помещая человека в столь унизительное состояние, автор тем самым преследует определённые цели.

Во-первых, он совершенно натурально и убедительно показал мир с точки зрения тараканов (крыс) и прежде всего их отношение к человеку, в глазах которых он самое настоящее Чудовище. Не зря же роман в оригинале называется «Of Men and Monsters» — Тенн уже самим названием полемизирует: кто люди, а кто чудовища?

А во-вторых, Тенн даёт звучание такому «перевёртышу» устами своих героев — на удивление очень серьёзное по сравнению с комичностью метода. Первое объяснение он вкладывает в уста Эрика: безопасные и тёплые коридоры — это Земля, где ты находился перед тем, как открыть дверь на территорию Чудовищ. А территория Чудовищ — не что иное, как враждебный и неописуемо опасный Космос. Действительно, как мелок человек в своём маленьком «коридоре» по сравнению с чудовищностью чуждого нам Космоса, несмотря на весь свой антропоцентризм и мнимое величие, которыми он так пытается себя защитить.

Это философский, так сказать, базис. А второе объяснение — моральный базис — куда как более нелицеприятен. Главная цель унижения человечества — это возмездие всему роду людскому за его надменность и жестокость по отношению ко всему живому. И его хвалёный антропоцентризм в один не очень прекрасный момент может оказаться не во главе угла, а, простите, — в заду (если не сказать ещё более конкретней). Вместе с самим человеком. Нет, уже не человеком, а в полном соответствии с местом нахождения — самым настоящим паразитом. Это и есть его Великий Апофеоз!

По мнению автора так и должно звучать в финале конечное предназначение человека, истинная цель его эволюции.

«Человек во многом похож на крыс и тараканов — он всеяден. Он способен адаптироваться к широкому спектру условий. Он может выжить и в одиночку, но большего успеха достигает в коллективе. При малейшей возможности он предпочитает существовать за счет продуктов жизнедеятельности и запасов других живых существ. И неизбежный вывод из всего вышесказанного заключается в том, что он задуман природой как высший вид паразита, и только отсутствие на ранней стадии его развития достаточно обеспеченного «хозяина» помешало ему превратиться в вечного иждивенца, заставив жить, довольствуясь плодами собственных рук.»

И именно как паразит человек осуществит свою великую Цель — завоевание Космоса. И отомстит.

Я мстю, и мстя моя страшна!

И ещё один момент, явно заложенный в иронию Тенна. Если принять во внимание, что идея человека-паразита принадлежит исключительно народу Аарона и что великий Исход в мир Вселенной предпринял только он (а в том, что народ Аарона — это евреи, сомневаться не приходится), то к следующему выводу всего один шаг: носителем человеческой паразитарности являются таки ев'реи.

Есть такой старый «бородатый» анекдот.

Санитар на каталке везёт накрытое простынёй тело из операционной. Из-под простыни умоляющий голос:

- Браток.. а, браток... может в реанимацию?

Санитар молчит и везёт дальше.

- Браток.. а, браток... ну может всё-таки в реанимацию?

- Не умничайте. Доктор сказал в морг, значит в морг!

«Ужасы старого кладбища» точно такой же анекдот. Ну разве что вдоволь расширенный и приукрашенный — в строгом соответствии с требованиями литературного жанра. Ведь все признаки того, что «пациент скорее жив, чем мёртв» налицо, однако авторитет слепого и глухого доктора Пратта не то что живых — мёртвого убедит, а уж героев анекдота тем более. Ибо медицина — сила, а сила убеждения — медицина вдвойне. А поскольку требования жанра хоррор применимы и к анекдотам, то перед нами анекдот-ужастик. Да что и говорить: место действия его — Тихая Заводь (Stillwater), то есть тихий омут, в котором известно что водится. Опять же, бороды в рассказе тоже присутствуют — как и положено настоящему анекдоту с бородой. У стариков-рассказчиков. Которые травят этот анекдот всем падким до жуткого слуха зевакам, вовсю стараясь их напугать, упадая до зловещего шепота и тряся этими самими бородами, а сами, небось, в те же бороды и посмеиваются. Потому и сменяют они друг друга, что потехи ради устроили целое представление. А ещё потому, что временами не могут сдержаться, чтоб не заржать в голос, оттого и «спрыгивают» на дрожащий (от смеха) шепот, быстро уступая место следующему актёру. «Уж я то знаю, как было», — говорит тот и опять трясёт бородой.

И третий анекдот — переводческий. Один из персонажей рассказа — Сайлас Атвуд (Silas Atwood), упоминаемый также как преподобный (reverend) и пресвитер (Elder). В переводе М.Волковой Elder превратилось в имя собственное, и помимо Сайласа Атвуда появился новый персонаж — Эльдер Атвуд. В переводе М.Куренной такого уже нет, зато Атвут всё равно раздваивается — в одном месте он Атвуд, в другом уже Этвуд. Видимо, перводчики, посчитав, что двух покойников в одном рассказе маловато будет, решили подхватить эстафету и смеха ради ввели в рассказ третью «мёртвую душу». Надеюсь, в следующих изданиях это исправят.