Если читать «Множественные умы...» Д.Киза в предположении, что автор не банальный лжец, то впечатление может быть довольно-таки захватывающим. Правда, читатель, склонный к уяснению не разрозненных «фактов», а связной логической картины, не может тут же не задаваться кардинальным вопросом, каким образом вообще можно объяснять весьма специфические познания, способности и черты характеров множественных личностей, если текущая физическая жизнь героя повествования не давала материала для их «конструирования». Прошлые жизни одного и того же сознания тут явно ничего не объясняют, т.к. они не должны пересекаться друг с другом хронологически, да и вообще следует ожидать сходства характеров в разных жизнях (с постепенным «возрастанием» личности), а не разительных различий. На коллективное бессознательное с доступом к некоей общей памяти тоже ничего не спишешь, т.к. речь идёт о сознательных, а не бессознательных феноменах.

Можно было бы предполагать какой-то «аккумулятор» сознаний разных умерших людей, или склейку сознаний из каких-то параллельных, минимально друг от друга отличающихся миров, но эти гипотезы уж больно экстравагантны. Таковые предположения, с одной стороны, не являются материалистическими, т.к. взаимодействуют не куски материи, порождая необъяснимые для нас наблюдаемые физические феномены, а множество «умов»; с другой стороны — никакие известные религиозные, мистические или оккультные учения ничего похожего не предполагают в отношении «умов». Чтобы допускать такие вещи, надобны куда более веские основания, чем вера сомнительным рассказчикам и психологам.

У меня при чтении не было презумпции недоверия к автору. До этого, ещё в детстве, читал его «Цветы для Элджернона», и психологически сложно было допускать, что такой «пронзительный» автор мог бы оказаться человеком недобросовестным. «Множественные умы...» крайне плохо вписывались в определившиеся у меня метафизические представления; тем не менее долгое время относил книгу в раздел психологии, а не к научной фантастике. Через несколько лет, однако, возвратившись вдруг к этой теме при помощи поисковика, разобравшись в различных отзывах и материалах, в т.ч. о предыдущем творчестве Киза, а также о герое его книги, пришёл к выводу, что да, всё оказывается куда прозаичнее: мы имеем дело с обманщиками, недобросовестными мистификаторами, псевдонаучными деятелями, мотивации которых вполне очевидны. По поводу западных «психологов» и (весьма ограниченной) степени научности современной психологии не было никаких иллюзий и при первоначальном чтении, их «авторитет» особого значения не имел и тогда.

У нас нет оснований категорически отрицать расщепление личности как феномен, вообще и в целом. Но есть все основания отрицать его в той совершенно неправдоподобной форме, как это представлено в книге Д.Киза «Множественные умы Билли Миллигана». Нет никаких серьёзных оснований верить ни Кизу, ни его герою, ни тем психологам, что «изучили и подтвердили» данный феномен, создавая на этой теме себе репутацию.

Очень трудно сейчас найти хорошие fantasy книги. Огромное количество откровенно «макулатурных» авторов, в том числе и «популярных». По мне, так самое нехорошее, что может быть в волшебной фантастике — это «веяния современности», происходящие даже не от осознанного желания замарать ими повествование, а просто потому, что иначе авторы не умеют.

Что касается Анастасии Андриановой, то её книги нашлись по поисковому запросу: фэнтези волшебная чарующая книга. Непосредственно перед этим была попытка читать некоего Андрея Буревого, исходя из случайно встретившегося в сети положительного отзыва. Быстро сформировалось чувство отвращения: современный дух, жестокость... Оправдала ли Анастасия Андрианова ожидания? Пожалуй, не очень. Но читать её всё-таки получается, в отличие от подавляющего большинства современных авторов.

Стиль весьма неплох, автор действительно способна писать атмосферно. Описания морозных болотных мест хороши. Интересны женщины-сороки, мечтавшие жить людьми.

Только, к сожалению, её «чувство волшебности» несовершенно. Огромный минус — использование пошлых сокращений имён персонажей, что вызывает чёткую ассоциацию с примитивной «американщиной». Ну ладно, Ричмольд — Рич, это ещё туда-сюда, но Мелдиан-Мел, и Симониса-Сим — совсем уже никуда не годится!

Модернизмов не так чтобы много, но они встречаются. Вот, к примеру, фраза «А ещё есть те странные провидцы... может, и их подключить?». Кто-то серьёзно полагает, что слово «подключить» уместно в волшебной истории?

Впрочем, у автора есть формальное оправдание модернизмам. Её мир — это какой-то steampunk + магия. Но мир этот не сказать, чтобы органичен, производит впечатление чего-то неестественного и надуманного. Понятно, что ожидать проработанного в деталях мира, на уровне Forgotten Realms или Толкиена, от обычного автора невозможно, но в мире «Манускрипта» кроме того ещё и не ощущается почти ничего глобально архетипичного, тогда как именно отсылки к архетипам придают глубину «мифологического» восприятия. Это же первое дело для сказочного и волшебно-фантазийного жанра! Вольфзунд-Воланд — не архетип, а несуразная девиация (ещё у самого Булгакова). Из архетипического можно отметить разве что сиринов и другие элементы древнерусской мифологии, несущественные, впрочем, для основного сюжета и предыстории мира.

Главная героиня не вызывает нареканий (по внешности на картинках, кстати, есть общее с фотографиями самой А.Андриановой). Зато предельно неудачен образ Ричмольда; этот персонаж откровенно раздражает. По всем «мужским» качествам он однозначно проигрывает Алиде. Подразумевается, правда, что он «умный», но преимущества этого ума как-то не проявляются на деле и в разговорах. В конце книги он ещё и выражает готовность следовать за Алидой («Я останусь там, где ты»). Нечто подобное уместно было бы сказать женщине. Нет, понятно, конечно, что ситуации разные бывают, но в сочетании со всем остальным эта деталь совершенно добивает данного персонажа, придаёт своего рода законченность его «никчёмности».

Впрочем, есть в книге забавные вполне традиционалистские места: «- Кого это бесы приволокли? — громко спросила девушка с длинной черной косой. Алиду покоробило, что она была в брюках, а не в платье» и «- Почему бы тебе не наколдовать для себя штаны? — спросил он. — Удобно. / Алида посмотрела на него как на умалишённого. / — Девушки носят платья и юбки, Рич. Я думала, тебе не нужно это объяснять.». Если в главной героине можно усмотреть какой-то феминизм, то он во всяком случае настоящий, соответствующий смыслу слова, а не современный западный лже-феминизм (не раскрывающий, а убивающий всё лучшее потенциально присущее женственному началу).

Название книги «Finder's Bane» — игра слов, составленная из имён двух божеств вселенной, включающей мир Forgotten Realms (который сам по себе есть континент на планете Toril в кристальной сфере под названием Realmspace).

Во-первых, это, на мой взгляд, просто одна из книг достойных авторов, по литературно-культурному уровню превосходящих основную массу тех, кто пишет по Forgotten Realms. Здесь нет, например, примитивно-вульгарного убожества описаний сражений, что отталкивают взыскательного читателя в книгах Сальваторе (при всех несомненных достоинствах первых книг его серии про тёмного эльфа).

Во-вторых, особенно интересно это произведение описаниями «механики» взаимодействия богов и их священников, а также тем, что действие захватывает Outlands и Sigil. Джефф Грабб — изначальный автор пособия по ролевой системе AD&D «Manual of the Planes», а потому читатель получает безупречно адекватное описание метафизической стороны вселенной «Забытых Королевств» от первоисточника.

Читать надо сперва трилогию «Путеводный камень», затем «Masquerades», «Finder's Bane» и «Tymora's Luck», которые пока, по-видимому, не переведены на русский язык.

Время действия повествования «Крыльев ужаса» — примерно конец 1950-х или начало 1960-х. По ощущениям где-то в преддверии или в самом начале периода «южинских» кружков и раньше, чем квазидокументальный «Московский Гамбит». В общем случае мне видится немалым плюсом когда необычное помещено в советский контекст — получается интереснее и загадочнее (книгу «Альтист Данилов» можно ещё припомнить), нежели то же самое необычное, но уже на фоне постсоветской по-западному опошлённой действительности. Вот только конкретно в этой повести нет, к сожалению, почти никакой привязки к советским реалиям. Время действия угадывается лишь по возрасту девочки Иры вкупе с упоминанием о послевоенном времени.

В остальном же всё примерно то же, что в других крупных произведениях Юрия Мамлеева. 1) Лишённая творчески-созидетельного смысла и значения циклически разворачивающаяся/сворачивающаяся тьма миров Брахмана-Абсолюта. 2) Внутренняя практика достижения высшего Я (Атмана), который в адвайте-веданте принимается тождественным Брахману. 3) Особая мамлеевская любовь к России (не абстрактная, а к вполне конкретным её душевным и духовным особенностям), которая в рамках этой системы трансформировалась в нечто немыслимое для индуизма — единственное средство доступа к Бездне за пределами Брахмана-Абсолюта.

Цитата из «Крыльев ужаса», которая передаёт в чувстве, что такое Россия для Юрия Витальевича Мамлеева:

«Так говорит великая Веданта: «Я есть То». Все забуду, и ум человеческий исчезнет во мне, только одну Россию не забуду... Но почему одну Россию не забуду?! — вдруг спросила она себя, похолодев, глядя в окно на бесконечные синие дали, леса, и почти невидимую ауру. — Не знаю почему. Что за Россией кроется?! Но чувствую: «это» не забуду даже Там, в Вечности. Или... неужели придется выбирать?!!... Нет, нет, нет!!! Все должно исчезнуть во мне, кроме Бога, но не Россия. Только не Россия...»

А вот «что за Россией кроется» — трансбрахманова Бездна, о содержании которой нельзя говорить:

»- Думаю я, Фодя, что кроме мирового порядка, есть все-таки, как бы тебе сказать... какой-то ход вне всего, пусть и ни на что не похожий... Как бы тебе объяснить. Скажу уж по-моему, по-научному, как ты говоришь... В любой истинной духовной Традиции есть место для того, что выходит из Традиции, не вмещается в нее, и тоже можно сказать о Космосе, о мировом порядке. Не ладно говорю?

Фодя неопределенно качнул головой.

- Повтори.

- Лазейку, короче говоря, ищу, дыру в Космосе.

- Ого, — Фодя взвился, вдруг на глазах воссияв словно проскочил за один миг несколько перевоплощений. — Да ежели ты иль какой-нибудь еще человек, такую дыру найдет, неужели ты на такую дурь как Ирка, или на еще какое существо, будешь ее тратить?! Окстись! Да за такое... за такое... Вот что, Людок, — вдруг смягчился он, обомлев. — Забудь об Ирке, а? Не твое дело. Мировой порядок не черт, потрепет ее как надо — а потом отпустит. Глядишь, девка когда-нибудь и ангелом станет. А о дыре забудь. Не под силу человекам это...»

«Метафизика» Мамлеева (в явном виде изложенная в его «Судьбе бытия») проста и незатейлива. Но однако же впечатление такое, что подавляющее большинство читателей её не схватывает. Может быть, в данном случае, оно и к лучшему, когда суть видят только «люди в теме», способные оценить в сопоставлении с другими системами. С другой стороны, непонимание контекста учения и личности автора, похоже резко усиливает патологическую и инфернальную окраску многих образов его произведений в читательском восприятии. Но Мамлеев тем и интересен, что затрагивает тёмное, инфернальное по сути, не являясь всё же проводником бесовщины, т.е. душевно-духовного растления, _по преимуществу_ и сохраняя хоть какую-то причастность свету (та же Россия вечная), в отличие, думается, от всяческих Пелевиных, Сорокиных, Елизаровых (безошибочно вычисляемых уже по одной только приверженности матерщине).

Да, довелось читать «Империю духа» Ю. Мамлеева. А на днях вышло известие о массовом убийстве в казанской школе:

«В Telegram-каналах появилась запись допроса стрелка в отделении полиции. По его словам, два месяца назад он осознал, что «родился богом». Галявиев прокричал, что отказался от родителей, а в последнее время «начал всех ненавидеть». «У меня начал пробуждаться монстр», — сказал стрелок.»

«Этот человек, который стрелял, напротив нашего дома живет. Я его не знала, но о его родителях отзываются как о хороших. Родители съехали, а он в последнее время агрессивный стал, даже не здоровался»

«В мире не должно остаться живности, это ошибка вселенной» — утверждал убийца.

И вот, один из героев «Империи Духа» схож с «казанским богом»:

«Гранов же Денис был, как ни странно, внешне немного похож на Сугробова, но с совершенно иным выражением лица. Оно, прежде всего, довольно часто менялось, иногда прямо на глазах.

То вдруг возникала ярость, причём такая, что создавалось впечатление, что это существо вот-вот встанет и ударит первым попавшимся бревном по голове. Кто бы это ни был, даже женщина. Потом внезапно всё менялось, и лицо Дениса охватывало весьма и весьма депрессивное выражение — результат сумасшедше-глубинной депрессии, которая, к тому же, появлялась ни с того, ни с сего, без всякой внутренней причины. Но ещё на его лице царила печать какой-то всеобщей непонятности и потерянности. Точно Гранов не понимал, где он находится, почему он тут, и тогда окружающий мир он окидывал взглядом человека, упавшего не с луны, а откуда-то дальше. Но то была чистая иллюзия, ибо, в конце концов, ниоткуда он не падал, а взгляд его, выражающий полную одураченность, имел другие причины. Но в целом он, всё-таки, контролировал себя, как мог. Бревном, точнее, поленом, укокошил только один раз, и то подвернувшуюся под беспричинный гнев собачонку. Но мебель ломал.»

Несколько позднее друг Дениса, специалист в «метафизике» (т.е. в мамлеевской картине мироздания, по существу производной от алкогольно-«эзотерического» опыта южинских кружков 1960-70-х, хотя и декларирующей единство с адвайта-ведантой и всеми сразу «традиционными учениями»), сообщает Денису, что до воплощения на земле тот жил почти нескончаемой по длительности жизнью бога.

»- Не удивительно, Денис, — ответил я. — Если б ты мог тогда не пищать, а выть, то ты бы тогда бесконечно выл всю младенческую жизнь... И это вполне понятно, Денис, ибо ты пришёл сюда из сферы богов.

И я выложил ему те главные аргументы, если хотите, доказательства.

- И всё твоё, Денис, дикое поведение, ярость и депрессии, объясняются этим фактом. Не всегда боги, если воплощаются в человека, реагируют так, как ты, но помилуйте... даже сравнивать патологично, — продолжал я. — Там, в сфере богов, конечно, зависит от их категорий, но в целом несоизмеримая космологическая длительность жизни, исполнение всех разумных желаний, мысль контролирует без всяких усилий вашу тонкую материю, делает с ней всё, что хочет, наконец, владение Древом Жизни, бытия, наслаждения по интенсивности несоразмерны с низшими, к тому же, беспорочные наслаждения, и, наконец, главное — нет страха, жуткого страха, который всё время сжимает сердце человеческое, парализует волю, превращает в тварь слезливую и дрожащую. Ведь у вас там нет страданий, плоть ваша неуязвима, нет внезапной или насильственной смерти, и сама смерть слишком далека за далью немыслимых измерений... Есть что терять... И после этого воплотиться в чудовищном диком мире!»

Юрий Витальевич Мамлеев многие сюжеты своих рассказов основывал на реальных событиях. Интересно, не умри он в 2015 году, каким впечатлением реагировал бы на «атаку казанского бога»?.. В свою «метафизику» он неподдельно верил. Вот только единственное светлое начало в последовательно утверждаемой его книгами системе — любовь к России, да и она осмысляется дико: «Россия вечная» оказывается «щелью в Запредельную Бездну» (запредельную не нам с вами, но самому «Абсолюту» и всем достигшим своего высшего Я практикам).

«Путешествие к Арктуру» — книга очень необычная. Она может захватить воображение, умеющее развёрнуто воспринимать мистико-фантасмагорические образы и ассоциировать их по различным признакам с другими, почерпнутыми из иных источников образами и абстракциями. Эта книга — не для косных материалистов и любителей плоско «научной» фантастики. Но и к жанру фэнтези её не отнесёшь.

Если бы повествование Дэвида Линдсея выстраивалось в русле последовательных, психологически мотивированных представлений о добре и зле — вместо той перевёрнутой вверх тормашками мнимой «морали», что раскрывается в последней главе — книга могла бы считаться произведением гениальным и, вполне вероятно, получила бы признание уже в 1920-х годах.

Если ничего не знать об авторе и дочитать книгу до рассказа о путешествии с сострадательной и любящей Джойуинд, до упоминания Крэга в роли дьявола и о двух солнцах над планетой, может зародиться надежда на высокую этическую идею, на неординарное изображение противостояния добра и зла в нешаблонных, невиданных формах. Но надежда эта мимолётна. Очень скоро она угасает по мере продвижения по тексту.

Далее, вплоть до последней главы может казаться, что автор близок к бесплодному индифферентизму, а начальный порыв к чистоте и свету — лишь один из эпизодов, равноправный со всеми прочими.

И вдруг, под самый занавес, из кажущегося индифферентизма неожиданно вырастает зловещая доктрина радикального мироотрицания. Прочитав последнюю главу бегло, на одном дыхании (к чему она располагает), можно не уловить суть, даже если интересуешься «философией, религией и этикой» (см. ниже цитату из Толкиена).

А при осмыслении возникает вопрос, что это — манихейство или же гностицизм в «тёмной» версии (древние гностики по отношению к общепринятой нравственности распадались на два лагеря — на, условно говоря, аскетов, поборников чистоты, таких как Валентин, и либертинистов, таких как Карпократ, готовых предаваться порокам и тем самым бросающих, как им представлялось, вызов законам создателя мира сего). В пользу гностицизма, точнее аморальной его версии, свидетельствует прежде всего дурное поведение Крэга, которое сложно объяснить как в рамках манихейства, так и аскетической версии гностицизма. Личность демиурга, Кристалмена-творца, тоже, на первый взгяд, указует на гностицизм (ибо в манихействе мир людей понимается не как творение недостойного божества, а считается смешением Света и Мрака, подлежащим сожжению после освобождения всего пленённого в нём духовного Света)... Однако изображение в последней главе процесса прохождения духовного потока Маспела через тело Кристалмена рисует последнего уж очень похожим на манихейский первичный Мрак и порождённую им Материю. Тем более, Кристалмен, как выясняется, может иметь разные персонификации: сперва он — Формирующий, затем — Гангнет.

О наслаждении, с которым Линдсей ассоциирует Кристалмена, манихейское учение говорит вот что: «А Материя, помысел смерти — [мать] их всех, и она называется у них Ночь; [миры] плотей мужских и женских, а также огонь и наслаждение [суть] двенадцать часов этой [третьей Ночи.]» (Кефалайа, 4)

Герою романа открываются видения сути мироздания, после которых он становится на сторону Крэга, олицетворяющего боль, причём такой поворот психологически не оправдан ничем и опирается только на видения-откровения об устроении мира. Происходит подмена практической этики выводами героя из открывшихся ему образов метафизики. Подлинная этика исходила бы из добродетельных качеств сознания, закономерно порождающих добрые конкретные намерения, переходящие в деяния и поступки, ведущие в идеале к неубыванию и возрастанию добродетелей всех живых существ. Носителем подлинного добра на Тормансе получается мыслить только Кристалмена/Формирующего/Гангнета, но он подвергается поношению без очевидных причин, объявляется «дьяволом, изображавшим Бога», тогда как на место Бога-Суртура заступает Крэг, изначально обозначенный как дьявол.

В середине книги Глимейл выдвигает шаблонную диалектику добра и зла: «те, кто любят мир, зовут его дьяволом. Они не понимают, Маскалл, что без него мир утратит свою красоту». То же самое говорил Воланд из Булгакова про необходимость зла, приводя в качества «аргумента» тень от своей шпаги (очередная подмена этики, где нет бинарности, ибо отсутствие добра не равно злу, а уровней и форм и добра, и зла — бесконечно много, логически неадекватной бинарной схемой). В финале «диалектическая» теория, судя по всему, отбрасывается как промежуточная и остаётся дуализм, который можно было приветствовать, если бы речь шла о дуализме подлинных добра (самодостаточного) и зла, и предлагалось занять сторону первого. Но очень уж очень похоже, что герой оказывается на стороне зла, переворачивающего и искажающего представления так, что понятиям подлинной этики, добра и зла места попросту не остаётся.

Катарсиса в финале нет.

Тем не менее даже в таком виде книга остаётся выдающейся. Яркие образы, во многом даже визионерские (т.е. относящиеся к нефизическим реальностям; по сопоставлении с другими авторами-визионерами), сохраняют свою силу и ценность для работы воображения.

Из знакомства с биографией Линдсея приходит понимание, что большой, захватывающей идеи у него не было. Мнимая «моральная битва» романа выглядит скорее наваждением инфернального духа — невнятным для подавляющего большинства, несоблазнительным, в целом не опасным. Другие книги Линдсея не похожи на «Путешествие к Арктуру», тогда как «человек идеи» обычно её проецирует более чем на одно произведение своего творчества.

В отличие от Линдсея «человеком идеи» был его современник Дж. Р.Р. Толкиен. Наш Иван Антонович Ефремов — тоже, несмотря на то, что высокая этика у него волей-неволей (имея в виду советский атеизм) оказалась оторвана от возможности религиозного обоснования. Их художественные творения отвечали на какие-то невысказанные запросы современного им общества и получили признание сразу после опубликования. Что характерно, оба писателя были глубоко впечатлены книгой Линдсея. Многих нынешних русскоязычных читателей именно Ефремов на этот роман вывел своей краткой характеристикой со страниц «Часа Быка», побуждая интерес к сравнению двух Тормансов — своего и линдсеевского:

«На воображаемой планете происходило искупление грехов человечества. Мрачная, полная тоски жизнь, обрисованная автором, удивляет богатством фантазии. Планета называлась Торманс, что на забытом языке означало «мучение».» (Ефремов И.А. Час Быка)

Искупление грехов — это, конечно, достаточно произвольная трактовка. Но, в случае романа Линдсея, неточностью соответствий будет страдать любая попытка охарактеризовать его идею-наваждение в общеизвестных понятиях, будь то картина манихейской борьбы против тёмного начала Материи и телесной природы, или гностического бегства из мира, творимого недостойным демиургом, или буддийский путь преодоления сансарных иллюзий, или вояж по (несостоятельным?) концепциям философии жизни (спектр таковых в книге слишком уж произволен и узок, чтобы хотя бы отдалённо отображать исторически существовавшие системы философии), или же простейшая дихотомия наслаждение — боль, которая может показаться «основной идеей» читателю, мало знакомому с кругом религиозных идей и сопутствующих им мифологических архетипов.

Толкиен, со своей стороны, не пытался истолковать книгу (во всяком случае, сразу по прочтении), отмечая в своём отзыве, помимо главных достоинств, пленивших его, уклон в иррациональность и бессюжетность:

»...с грустью сознаю, что, судя по всем моим попыткам разжиться подходящим чтивом, даже через платный межбиблиотечный абонемент, вкусы мои нормальными не назовешь. Я жадно проглотил «Путешествие к Арктуру» — произведение, наиболее сравнимое с романом Льюиса, хотя и гораздо более сильное, и гораздо более мифологичное (и менее рациональное, и куда более бессюжетное — невозможно читать его просто как триллер, не интересуясь при этом философией, религией и этикой).» (Из письма Дж.Р.Р. Толкиена от 4 марта 1938)

Примечательно, что Толкиен ставит «Путешествие к Арктуру» выше (more powerful) романа своего друга К.С.Льюиса («За пределы Безмолвной планеты», 1938)!

Сам же Льюис указывал в письме от 1944 года на книгу Линдсея, как на источник вдохновения в написании всей «Космической Трилогии», несмотря на то, что об идейной стороне книги он высказывается весьма резко.

«The real father of my planet books is David Lindsay's Voyage to Arcturus, which you also will revel in if you don't know it. I had grown up on Wells' stories of that kind: it was Lindsay who first gave me the idea that the 'scientifiction' appeal could be combined with the 'supernatural' appeal-suggested the 'Cross' (in biological sense). His own spiritual outlook is detestable, almost diabolist I think, and his style crude: but he showed me what a bang you cd. get from mixing these two elements.»

/ «Действительный отец моих «планетарных» книг — роман «Путешествие к Арктуру» Дэвида Линдсея, который и Вас восхитит, если ещё не знакомы с ним. Я вырос на историях подобного рода, написанных Уэллсом, но только Линдсей подал мне идею, что научный уклон может сочетаться со сверхъестественным, порождая скрещивание (в биологическом смысле). Его собственная духовная перспектива отвратительна, почти дьяволопоклонническая, как мне думается, а стиль его топорен; но он показал мне ударный эффект, который можно получить, смешав указанные две составляющие.»

В письме от 1947 года Льюис пишет: «[...] Voyage to A is on the borderline of the diabolical: i.e., the philosophy expressed is so Manichaean as to be almost Satanic [...] the proper names (Polecrab, Blodsombre, Wombflash, Tydomin, Sullenbode) are superb and perhaps Screwtape owes something to them [...] you must read it» / «Путешествие к Арктуру — на грани дьявольщины, то есть выраженная там философия до того манихейская, что становится почти сатанинской [...] говорящие имена превосходны, и, возможно, Баламут чем-то обязан им [...] Вам следует прочитать книгу.»

На данный момент известно два перевода «Путешествия к Арктуру»: старый (Ю.Барабаш, 1993) и новый (Ксения Егорова). Второй читается лучше, хотя по части точности есть сомнения: Ксения Егорова неправильно перевела ключевую фразу «lovers of the world call him 'devil'», к тому же заменив в ней зачем-то слово дьявол (Крэг!) на демон. Говорящим названия Торманса не мешало бы дать продуманный русский перевод, чтобы инопланетный мир не воспринимался с неуместным англоязычным оттенком.

И ещё один небезынтересный факт. Когда Линдсей создавал свой роман, Арктур считался обычной, не двойной звездой. У Линдсея двойной характер звезды не связан, вопреки ожидаемому, с двумя противостоящими божествами, несмотря даже на то, что одно из них включает слово pain (Alppain — горная вершина+боль); на то указывает и отношение Гангнета/Кристалмена к ожидаемому восходу синего светила, и фраза Крэга «Гангнет рассуждает о своем знаменитом синем солнце». Так или иначе, представление об одиночном характере звезды Арктур сохранялось до недавнего времени. Однако по результатам астрометрических наблюдений со спутника Hipparcos, появились данные — пока ещё как будто бы не 100% достоверные — о наличии второго компонента в системе Арктура. Кое-где второй компонент упоминается как фактическая данность, и Арктур называется двойной звездой безо всяких оговорок:

https://ru.wikipedia.org/w/index.php?title=Арктур&oldid=113021309

https://www.universeguide.com/star/69673/arcturus

На различных книгоиздательских и иных сайтах сейчас можно обнаружить вал негодующих и критических, если не сказать хуже, отзывов о Марии Спивак, накопившихся 2014 года, когда её перевод (кажется, отредактированный) заменил перевод Росмэн в качестве официального. Сама же переводчица скончалась в 2018 году в возрасте 55 лет от рака мозга, или, как пишут, «Про болезнь Маши мало кто знал, два года она сражалась с ней». Т.е. она страдала с 2016 года. В интервью 2016 года Мария говорила, что ей поступают угрозы с момента выхода 1-ой части, что старается меньше бывать в Москве... Видно, что её потрясла смена прежних благодарностей за переводы, выкладывавшиеся в сети, на гораздо более массовый поток ненависти и проклятий со стороны поклонников переводов Росмэн, издание которых прекратилось. Вот и здесь, на fantlab.ru, в отзывах можно найти за 2017 год «прочёл ... не в официальном переводе М.Спивак (да будет проклято её имя!)». Складывается даже такое впечатление, что ненависть сторонников перевода Росмэн проявилась в действии и погубила переводчицу.

Меня всё это поразило потому, что именно в её переводе довелось прочитать Гарри Поттера — постепенно, по ходу написания оригиналов всех частей английской писательницей. Правда, 6-ую книгу пришлось читать, кажется, в народном переводе, а 7-ую и вовсе Росмэн, поскольку перевод М. Спивак то ли не был ещё сделан, то ли не был доступен в сети. Поскольку речь идёт об электронных текстах, то было очень легко заменять нужные слова на версии М.Спивак (Думбльдор, муглы, Уэсли... но не «Злодеус Злей«!).

Как можно настаивать на «маглах», это, между прочим, вообще непостижимо. И в русском звучании, и в написании это слово чётко ассоциируется с магами и магией. Английские слова muggles vs mages и пишутся по-разному, и звучат по-разному.

Стало интересно перечитать «Гарри Поттера» заново, чтобы сравнить переводы и проверить впечатление. За основу был взят вариант известный как Спивак + pottermore («Впервые опубликовано в печатном виде в Россия в 2014 году издательством Азбука-Аттикус» + «Это цифровое издание было впервые опубликовано компанией Pottermore Limited в 2017 г.»). Не знаю уж, что там издавал «Махаон» на бумаге — одно и то же, или же разные варианты, но вот этот конкретный перевод оказался весьма существенно отредактированным по сравнению с изначальной версией М.Спивак. Например, в изначальной версии Гарри жил в буфете под лестницей (что безусловно добавляло веселья), а здесь он таки помещён в чулан (англ. cupboard). Фамилия Уизли вместо прежних Уэсли (что формально было неправильно, но зато благообразнее). Текст стал более лаконичным: размеры переводов первой книги соотносятся так: изнач.Спивак 459k, народный 427k, Спивак+pottermore 407k, Росмэн 543k (!), English 439k. Русские переводы почти всегда объёмнее английских оригиналов, но здесь — редкое исключение.

В том, что перевод Спивак в основе своей лучше и живее, чем Росмэн, не было сомнений и прежде, нет их и сейчас. Но неожиданно выяснилось, что бОльшая часть критики в адрес перевода Спивак справедлива! Дело, правда, не в том, как она или последующие редакторы перевели имена и названия: на мой взгляд удачи и неудачи по этой части примерно компенсируются. Гораздо хуже, что оказался верным многими высказывавшийся упрёк в вульгаризации текста, предназначенного для детей, путём использования элементов денегеративного сленга («дебилы», «облажался», «по кайфу» и т.п.). От меня эти места как-то ускользнули при первом прочтении — наверное потому, что сюжет слишком завлекал тогда. Редакторы перевода Спивак запросто могли все подобные места исправить, но вместо этого, в некоторых случаях они сами добавили выражений в том же роде. Заметим, вопрос о наличии сленга в английских оригиналах на самом деле нерелевантен. Впечатления от сленговых выражений не могут иметь сколько-нибудь близкого соответствия в разных языках и культурах, и лучше убрать сленг вообще, чем заменять его чем-то иным по набору ассоциаций. Более того, если в английской версии действительно присутствует настолько уродливый стиль, то его можно лишь поставить в упрёк Дж.Роулинг.

Если из перевода Спивак убрать элементы низкопробной речи (не такие уж и частые), если выправить Злотеуса Злея на Северуса Снейпа, Белку/Страунса... ну допустим на Белкинса, Сверкароля Чаруальда на Гилдероя Локхарта/Локонса, то получается очень хороший перевод, по отношению к которому все пункты критики, за вычетом чисто субъективных привычек и вкусов, теряют силу.

Если не быть ни материалистом, ни сторонником парадигмы «на всё воля Божья» (т.е. и на преступления Чикатило тоже...), и допускать, что смерть М.Спивак и впрямь каким-то потусторонним способом, в силу неких закономерностей нашего омрачённого мира, обусловлена потоками ненависти в её адрес, то можно предположить, что создав перевод с элементами низкого стиля, она сделала себя уязвимой к дурным влияниям. И не будь её объективной вины (духовно снижающее воздействие, к тому же на детские души, помноженное на тираж изданий), читательская ненависть не могла бы повредить ей, а лишь вернулась бы к тем, кто её посылал.

Когда читал книгу ГПиМРМ, исходил из лежащих на поверхности сведений об авторе как «специалисте по искусственному интеллекту», вроде как разбирающемся в вопросах науки, в связи с чем местами ощущался некий диссонанс, особенно когда попадались комментарии вида «...вневременная формулировка квантовой механики (упомянутая в этой главе) настолько элегантна, что я буду очень удивлён, если финальная версия теории будет использовать время».

Но если посмотреть https://rationalwiki.org/wiki/Eliezer_Yudkowsky и др. источники, то узнаёшь, что Machine Intelligence Research Institute, к которому Юдковский приписан, основан им же самим на деньги Бриана и Сабины Аткинс. Юдковский является самоучкой и не имеет даже законченного среднего образования (high school). Верует в возможность создания искусственного сознания/разума, пророчит «технологическую сингулярность» и безжалостность фантастического разумного ИИ по отношению к человеку на том основании, что этот ИИ не прошёл через процесс эволюции, которым, по предположениям Юдковского, только и формируется психология отвращения к убийствам. Кроме того, Юдковский полагает себя «гением», и о чём сообщает 6 раз в своей «автобиографии». У него были кое-какие конкретные проекты, но все закончились провалом.

Личность автора, его мировоззрение, его выхолощенная мораль (вплоть до «he wrote a short sci-fi story where rape was briefly mentioned as legal»), набор предметов его около/квази-научной веры ни грамма уважения не вызывают, но тем не менее книгу читать довольно интересно. Автор, насколько понимаю — соционический Бальзак (интуитивно-логический интроверт) и в понятиях соционики является «иррационалом», т.е. воспринимающим, а не планирующим типом, у которого инструментальная функция — деловая логика фактов (а не структурная логика отношений; отсюда и планы денежного обогащения через с фокусы со временем при безразличии к теоретическому объяснению как подобные фокусы не приводят к фатальным противоречиям). Вот очевидная манифестация соционической «иррациональности» и логики фактов:

«Третья добродетель — лёгкость. Доверься ветру фактических подтверждений. Позволь ему нести тебя как осенний лист, не выбирая направления. Опасайся идти против этого ветра. В безнадёжной борьбе ты всё равно будешь отступать пядь за пядью, на каждом шагу ощущая горечь поражения.» (Юдковский Э. Двенадцать добродетелей рационалиста)

// О том, что Толкиен как мыслитель и писатель имел ряд идей, с точки зрения христианина, сомнительных, хорошо известно. Гностическая концепция творения мира, изложенная в «Сильмариллионе» — лишь один из примеров. //

Гностическая концепция «творения» подразумевает создание мира вопреки или, во всяком случае, помимо воли Бога, как результат выпадения из Плеромы. Причём о творении там можно говорить лишь очень условно, потому что многие этапы этого процесса в тех или иных версиях гностического мифа выглядят актами природными и бессознательными, а не разумным творчеством.

У Толкиена творение мира — это сознательное осуществление айнурами(как бы ангелами-божествами) высшего замысла Илуватара(Бога). Их сотворчество Богу в рамках т.н. «музыки айнуров». Естественно, концепция Толкиена расходится с ветхозаветной (целью Ветхого Завета было максимально упрощённое и прямолинейное утверждение представления о Едином Боге и грядущем Царстве Небес(Бога) на земле, см. Дан 2:44; там и о жизни после смерти ничего не было!). Но гностической она не является нисколько.

Толкиен в основном совпадает с зороастризмом (исключая самостоятельное и изначальное происхождение зла, где писатель следует христианской традиции). Аналог айнуров в зороастризме — язата, божества-помощники Ормазда. Ещё более ярко выражено совпадение Толкиена с Даниилом Андреевым: то же сотворчество Богу, то же отпадение Денницы-Люцифера (правда, мотивы и цели богоотступничества оказываются не столь просты и поверхностны, как изображается у Толкиена или традиционно толкуется в христианстве — гордыня и т.п.).

Следствие противобожеской деятельности — искажение устроения мира, законов жизни в нём, природы живых существ. По Толкиену: «Arda Marred, that is Arda with a Melkor-ingredient» (Myths Transformed. Morgoth's Ring) — «Арда Искажённая, которая есть Арда [изначального замысла] с составляющей, привнесённой от Мелькора». У Д.Андреева аналог «Melkor-ingredient» в более узком значении, в природе человека, называется эйцехоре, что перекликается с йецер ha-ра иудейской мистики; эта дьявольски привнесённая составляющая и отвечает за «падшую природу человека» — если использовать православную терминологию — замещая легендарное событие грехопадения Адама и Евы, которого в реальном мире, по всем признакам, не было, и про которое, соответственно, ни единым словом не обмолвился Христос в текстах Нового Завета.

По ветхозаветному мифу Бог сказал о первозданном мире «хорошо весьма». По Толкиену же «'Arda Unmarred' did not actually exist, but remained in thought — Arda without melkor, or rather without the effects of his becoming evil; but is the source from which all ideas of order and perfection are derived» (там же) [Арда Неискажённая в действительности никогда не существовала, но сохранилась как помышление об Арде без Мелькора, или, иначе, без последствий становления во зле; источником, из которого происходят все идеи должного порядка вещей и совершенства]. Факты реального мира подтверждают в этом вопросе принципиальную правоту зороастризма, Толкиена, Д.Андреева, даже Ивана Ефремова, который ужасался кровавой борьбой за существование в колоссально растянутом процессе эволюции жизни на земле, называя это состояние «инферно».

// Кто такой Властелин Колец? Кому посвящено все произведение? Очевидно, что это не Фродо, никто из Мудрых, ни даже Саурон — потому что никто из них никогда не обладал всеми волшебными кольцами. //

У Толкиена Властелин Колец — именно Саурон. Это прямо следует из текста книги, взять хотя бы фразу «the Black Riders are the Ringwraiths, the Nine Servants of the Lord of the Rings». Даже те кольца, которыми Саурон не владел, зависели от Единого Кольца.

// Толкиен учит восприятию врага сквозь призму его личной трагедии и через это подводит к единственно возможному отношению к врагу: состраданию. Несколько раз в трилогии подчеркивается та мысль, что конечная победа добра стала возможной благодаря акту милосердия, который совершил хоббит Бильбо по отношению к своему врагу. //

Похоже, Юрий Максимов был когда-то не таким уж плохим человеком. До того как стал единомышленником Д.Сысоева, категоричным апологетом «вечного» ада и борцом с «ересями» проф. А.И.Осипова.

Довелось читать эту книгу весьма давно, и тогда она в общем и целом понравилась тем, что это не плоская «научная фантастика», а что-то загадочное, открывающее куда более широкий простор воображению. Не удивительно, что при таком восприятии предположений об иносказательном прочтении книги (нелёгкая судьба диссидента в СССР) не было. Да и представление о Стругацких в ту пору было ещё недостаточно определённым, чтобы предполагать за ними настолько завуалированную критику. Но если всё же иметь в виду «антисоветское» прочтение, то оценку, вероятно, пришлось бы уменьшать за опошление идеи произведения.

Книга рассказов, объединённых общим воображаемым миром коммунистического будущего и рядом персонажей, которые попеременно то выводятся на передний план, то становятся фоном или же просто упоминаются.

Читать «Полдень» пришлось сразу после «Туманности Андромеды», исключительно ради сравнения представлений о будущем у Ефремова и Стругацких. «Туманность Андромеды», при всех её недостатках, на порядок глубже философски, необычнее, интереснее (почему, надо будет разобрать в отзыве о ней). Через «Полдень» же пришлось чуть ли не продираться, особенно поначалу. Общее впечатление: набор историй различного достоинства, от очень небольшого до чуть выше среднего. Некоторые истории просто ни о чём. Некоторые произвели впечатление весьма непривлекательного «балагана» (четвёрка Комова в школе); нисколько не соблазнительны картины будущего с подобными человеческими взаимоотношениями.

Как и почти повсеместно в фантастике XX века, изображаемое будущее несёт черты архаичности по отношению к современности (2010-е). Да, это не С.А. Снегов, додумавшийся ещё в 1960-х изобразить глобальную информационную сеть, взаимодействующую с людьми телепатически, а также управляющую машинами (предотвращающую столкновения, например), т.е. намного превосходящую сегодняшние компьютеры с интернетом.

Некоторые рассказы производят впечатление совсем глухой материалистической дичи (вроде копирования мозга умирающего в 20 блоков зданий уходящих в почву на 6 этажей). Противовесом, правда, выглядит другой рассказ — «Естествознание в мире духов», но завершается он ничем, что как бы символично для случая Стругацких.

Но самое отталкивающее в книге — отношение авторов к животным. Их идеальное будущее совсем не подразумевает изменения отношения к животному царству! Разведение животных на убой, охота, варварски дикое позирование с охотничьими трофеями, деловитое (по авторскому выражению) описание откусывания головы травоядному диплодоку (для Ефремова взаимопожирание в ходе эволюции жизни — трагедия дьявольского свойства, «инферно»), подробное описание процесса потрошения рыбы — всё это авторам по сердцу и потому остаётся в порядке вещей:

«Кондратьев взял камбалу, шлепнул ее на плоский камень и вытащил нож. Горбовский с восхищением следил за каждым его движением. Кондратьев одним ударом наискосок отделил голову камбалы, ловко запустил под кожу ладонь и мгновенно извлек камбалу из кожи целиком, словно снял перчатку. Кожу и выпавшие внутренности он бросил Славину.»

У того же Снегова человечество перешло на синтетическое мясо, а убийство барашка на шашлыки осуждается. Последовательная логика стремления к добру — она ведь проста. Как только у отдельного человека или человечества в целом появляется необременительная чрезмерно возможность не убивать, не заниматься живодёрством — этой возможностью надо воспользоваться.

Стругацкие рисуют мир неправдоподобного, непонятно чем обеспеченного изобилия, с высокой степени развития биологической науки, но у них не промелькнуло и тени мысли о возможности выращивать искусственное мясо (см. одноимённую статью в википедии).

Отсюда вывод, что Стругацкие, в глубине своих душ — никакие не гуманисты. Т.е., наверняка они «гуманисты» в некоем современном западном «либеральном» смысле (допускающем существование в Дании зоопарков, где на публику расчленяют жирафов и предлагают сдавать на корм хищникам отработавших свой срок домашних питомцев). Но по сути — нет. Весь их гуманизм — наносной. Он происходит не от глубинно направленности воли к добру, а от иных факторов, лежащих вне сферы этических идеалов (о которых, разумеется, по одному лишь отношению к животным судить не следует!). Наносной характер, обусловленность текущим политическим контекстом, между прочим следует и из эволюции взглядов Стругацких, ничем не уникальной, в точь-в-точь повторившей путь прочих «комиссаров в пыльных шлемах».

Этот специфический и показной гуманизм — не для всех. Также он выполняет функцию идеологически привлекательной личины (в рамках «коммунизма» или «либерализма»), под которой может скрываться нечто совсем иное. Если не на страницах книг, то на практике, особенно в условиях идейного противоборства, такая вот безосновность системы ценностей натурально приведёт к исключению из круга человечного отношения тех или иных категорий врагов, отнюдь не относящихся к животному царству.

Такие впечатление от книги «Полдень, XXII век», вариант 1967 года.

По обозначении Курильских островов в качестве места действия сразу пошли мысли: а зачем авторам это надо, как понравиться это японцам (которые регулярно появляются на страницах произведений Стругацких, хорошо знакомы им) с их территориальными обидами, предполагали ли авторы возможность японского перевода книги... А затем всё оказалось очень просто: «Какие-то мерзавцы двести лет назад устроили в ней залитое бетоном темное помещение. Они набили это помещение артиллерийскими снарядами». Поди-ка напиши так про советский склад боезапасов времён второй мировой... Японский милитаризм — совсем другое дело, про него можно.