Книга «Светила» произвела на меня противоречивое впечатление. У неё, на мой взгляд, при некоторых несомненных достоинствах есть и очень досадные недостатки.

Вообще, если произведению предшествуют целые пять с половиной страниц водянистых хвалебных отзывов, взятых из совершенно никчёмных для меня, как жителя России, иностранных изданий, я проникаюсь уверенностью, что есть какой-то подвох, и мне хотят впарить халтуру. Наличие Букеровской премии тоже, скорее, признак нехороший в современной конъюнктуре. Однако сама сцена — Новая Зеландия, прииски, вторая половина XIX века — слишком любопытна, чтобы не рискнуть.

В итоге у писательницы получился условно детективный роман с большим количеством действующих лиц, построенный в соответствии с какой-то астрологической моделью. К астрологической составляющей первый вопрос: а она для чего? Нет, я допускаю, что всё там по правилам и имеет чёткую структуру. Но читателю типа меня, то есть не погружённому в астрологические знания, эти символы, конъюнкции, карты и графики совершенно непонятны. А таких 99 процентов. Более того, влияния на течение событий как такового они не оказывают, являясь сугубо декоративным элементом. Ладно, буду считать, что автору просто захотелось добавить своему произведению особенности.

По подаче сюжета книга весьма неоднородна. Начало ошеломляет мощным потоком информации, числом действующих лиц и событий. Это будто ветер вдруг подхватит сухие листья и как бросит тебе в лицо так, что ты задыхаешься и отплёвываешься ими какое-то время, прежде чем идти дальше. Тут очень похоже. Не думал даже, что когда-либо буду ворчать насчёт чрезмерной детализации, а вот случилось и такое. Зато основная часть книги написана хорошо, динамично и интересно. Лично я читал книгу между началом и концом с большим удовольствием. Действие развивалось, загадки множились. Пока не наступил финал. Он очень скомкан: оформлен в главки, названия которых длиннее, чем они сами. То ли Каттон надоело, то ли издатель ограничил объём, то ли ещё какие-то причины вмешались, но в результате получилось, что у романа-великана, с ручищами и ножищами, оказался какой-то смешной, недоразвитый конец, ну, или головка…

Поэтому некоторые загадки не разрешены явно. Если кое о чём можно, в принципе, догадаться по косвенным обстоятельствам, то одна из них так и осталась для меня тайной, хотя имеет большое значение для сюжета. Стоп! Даже две загадки не объяснены.

Язык книги нормальный, если не считать надоедливо частого употребления слова «шлюха». Ну, раз эдак 500 оно встречается, а то и чаще. Я понимаю, синонимов у этого слова не так и много. Но автор всё же могла бы разнообразить свой текст в этой части.

И всё же, не могу сказать, что жалею о потраченном на «Светила» времени. В целом, приятные ощущения роман доставляет.

Книга мне не понравилась. Вместо слепка времени, которого я ожидал, писателем предложен слепок одного эпизода из жизни побитых ею, но очень молодых людей. На мой взгляд, это ровно тот случай, когда деревья загораживают лес.

Мы с автором ровесники, и в 93-м, в котором разворачивается действие, 19 было нам обоим. Поэтому по картине того мира разночтений быть особенных не могло. По восприятию — могло, а по содержанию — нет. Время было, так скажем, непростое и невесёлое. Собственно, только молодость его и скрашивала.

Этот короткий роман, как мне показалось, заварен очень жиденько. Нет в нём ни глубины, ни яркости образов. Сюжет, если очистить текст до скелета, заключается в двухдневном поиске группой товарищей ещё одного своего товарища, чтобы передать ему грустное известие.

Все персонажи очень много пьют, временами покуривают и часто проваливаются в трансцендентные состояния, во время которых предаются размышлениям и испытывают галлюцинации, в том числе коллективные. Ладно. Но дело-то в чём? Они ведь на ровном месте такие. У них нет истории. Может, объём не позволил автору прорисовать своих героев поподробнее. Не знаю. Но получилось, по-моему, не очень хорошо. Вторично.

А, может быть, недостаток глубины объясняется тем, что произведение было написано в 2004 году, когда события предыдущего десятилетия ещё были слишком близки по времени, чтобы видеть их с нужного расстояния.

Из хорошего отмечу несколько ярких метафор и определений. Например, главный герой признаётся, что он чувствует себя рекой, текущей против собственного течения. Вот это сильно! И вызывает сочувствие. Ещё запомнилось исполнение эпизода, где герой представлял своего несчастного ангела, истекавшего кровью и молоком. Тоже такой весьма драматичный фрагмент текста.

Да мат очень естественно встроен в нарратив. Он настолько хорошо в нём сидит, что я было подумал, будто Сергей Жадан написал «Депеш Мод» на русском. Однако нет, это всё же перевод с украинского.

Кстати, о «Депеш Мод». Я не уверен, что существует «поколение» этой группы, как о том сообщает аннотация, но, в любом случае, Депеш Мод из романа не имеет ничего общего со всемирно известным коллективом. Здесь это, скорее, мифологический элемент с выдуманной историей.

Если позаимствовать терминологию у фигурного катания, то нижеприведённое будет состоять из короткой программы в виде впечатления от книги и произвольной программы в виде, возможно, излишних размышлений о совпадениях.

Итак, стартую с самого близкого мне. Я начал читать «Обладать», и уже с самых первых страниц позавидовал переводчикам. Это восхитительный текст для работы. Я понимал, что он ставил сложные художественные задачи и, наверняка, много раз заставлял переводчиков скрипеть зубами от ярости, но замирать от восторга собственного труда тоже. Я угадывал английский оригинал в русском языке, подобно тому, как под одеждой угадывают соблазнительные формы женского тела. И стихи, и письма, да и нарратив — везде мастерство автора позволило языку предстать во всей его возможной красе. С удивлением в конце тома я обнаружил признание переводчиков в любви Антонии Байетт и её книге. Так что, в самом деле, работа с «Обладать» принесла им удовольствие. Кроме того, в послесловии они раскрывают множество справочных сведений и аллюзий, которые помогают лучше понять роман.

Осмелюсь только сказать, что я бы всё-таки постарался сохранить подлинную фамилию главного героя — Эш, то есть ясень. Возможно, дал бы при этом огромную, неуклюжую сноску в начале. Потому что «падуб» в качестве фамилии, как я ощущаю, звучит до крайности не английским образом. Не могу навскидку вспомнить в английском языке хотя бы одно слово со схожим фонетическим строем.

Самый главный, на мой взгляд, успех Байетт — это потрясающая эмоциональная напряжённость событий в двух временных рамках. Особенно, конечно, в 19 веке. По сути, что случилось? Мужчина полюбил женщину, она его тоже, однако жизненные обстоятельства не позволили им быть счастливыми. Этот на словах не сложный сюжет пером Байетт приобретает эпическую громкость и глубину. Мучительность невозможного просто разрывает душу и действующим лицам, и читателям, если они того захотят. Пара Падуб и Ла Мотт — Аск и Эмбла, Ясень и Ива. Два древа, которые никогда не смогут сплести ветви. А у нас, в русской традиции, помните? «Но нельзя рябине к дубу перебраться / Знать, ей, сиротине, век одной качаться...» Это общечеловеческий трагический образ. Длинные письма влюблённых друг к другу, их действия в разлуке — это удивительные примеры силы чувства, силы характера, благородства и, наверное, чрезмерного упрямства.

Персонажи современности, конечно, пожиже. В первую очередь, потому что они уже люди, а не герои. Это не упрёк. Писательница своим замыслом сделала их такими. Добрыми и не очень, альтруистами и стяжателями, но неизменно проще, чем фигуры, жизнь которых наши современники изучают под микроскопом. Это важно. Они-то изучают предков, а их самих изучать будут вряд ли. Хотя большинство из персонажей сегодняшнего дня в книге тоже вызывают симпатию. Тот же Роланд Мичелл. Не самое распространённое имя в современной Англии выбрано не случайно. Это Роланд, подошедший к подножию Тёмной Башни истории личности в литературе, готовый штурмовать её стены… Или Мод Бейли — учёный, которую американская подруга напрасно старается превратить в лесбиянку, и которая находит силы услышать в себе подлинное чувство. И другие фигуры.

Кстати, Байетт сделала американцев проводниками двух отрицательных посылов. Во-первых, американский делец хочет вывезти исторические документы в США. Когда их не получилось купить, он готов их украсть буквально из могилы. У него нет и признаков моральных сдержек. К тому же он любитель какой-то извращённой порнографии. В общем, он — типаж научного флибустьера. И второе, американский учёный, феминистка и лесбиянка, у Байетт символизирует культ сексуальности. Современное общество вообще всё рассматривает через призму сексуальности. У меня создалось впечатление, что Байетт это не нравится.

«Обладать» — поразительное произведение. Я очень-очень рад, что прочёл его. На этом короткая (не слишком, правда, короткая) программа закачивается. Дальше факультативная часть, что называется, «для себя».

***

Как же иногда монета вдруг раз! — и на ребро становится. Когда в действие романа вошёл персонаж Мод Бейли, женщина занятая литературоведением, да ещё именно английской романтической поэзией, меня кольнуло. А я ведь уже встречался с этой фамилией, правда, с несколько иным написанием, и она тоже была связана с английским романтизмом 19 века. Maud Bailey и Thomas Haynes Bayly… Вымышленный персонаж и совершенно реальный поэт и песенник середины 19 века, двадцать три произведения которого я перевёл.

Более того, мне вспомнилось, что Бейли иронизировал над захватившей Великобританию тогда страстью к биографиям. Это стало настоящей манией. Не успевала горсть земли ударить в крышку гроба, а в типографиях уже лежали упакованные и готовые к продаже жизнеописания. Сегодня копание в личной жизни известных людей стало только безжалостней, обретя видеоформат, «рыбу» которого можно заготовить ещё до того, как субъект умрёт. Бейли в 1840-х опубликовал поэму «Биография», в которой, шутя, угрожал написать биографию почившего спаниеля «мамаши Хаббард». Она так и начиналась: «Мамаши Хаббард умер пёс / Известный спаниель / Приму ж труд скорбный написать / Каков был этот зверь». А вот как она заканчивалась:

But now to take away a life

Each man of letters strives;

The undertakers thrive by deaths,

Biographers by Lives.

O'er new made graves, thro' murky mists

Of prejudice he jogs;

And so it seems biography

Is going — to the dogs!

В моём эквиритмическом переводе:

Присвоить чью-то жизнь себе

Всяк литератор рад,

Гробовщика питает смерть,

Биографа — Судьба,

Вот по могилам он труси́т

Мглу предрассудков сквозь,

Похоже, биографии

Скатились псу под хвост

А если от сатиры вновь вернуться к настроению романа «Обладать», то я бы хотел привести ещё одно короткое стихотворение Томаса Хейнеса Бейли…

I'll only hear the word farewell,

I will not now be told

That when you come again, you'll bring

A store of gems and gold.

To other friends, who love you less,

That promise you may tell;

At such a moment, let me hear

That one sad word — «Farewell!»

Yes, breathe no other word but that,

Unless it be the vow,

That promises a safe return.

With love as fond as now.

Say, you'll be true, though in the halls

Of splendour you may dwell.

Oh! let me hear you tell me this

Or only say — «Farewell.»

В моём эквиритмическом переводе:

Услышать должен я «прощай»,

Не должен слышать то,

Что ты вернёшься, принеся

С собой груз золотой,

Друзьям, что любят, но не так,

Такое обещай,

А мне сейчас скажи одно

Печальное «прощай!»

И не шепчи других мне слов,

Когда не клятву ту,

С любовью нежной, как сейчас,

Найти обратный путь,

Пусть в пышный занесёт чертог,

Её не преступай,

Позволь услышать это мне,

А нет – скажи «прощай»…

В романе «Обладать» Ива сказала Ясеню «прощай».

Прежде изложения впечатлений о «Тайной жизни» я подчёркиваю, что это именно личные впечатления, которые могут полностью или частично не совпадать с теми смыслами, которые заложил в неё автор.

Книга, впервые вышедшая из типографии в мой день рождения, 14 марта, — это книга-зодиакальная рыба. Она по-рыбьи тяготеет к чувственному, половому, эротическому, то есть составляющим того, что в совокупности иногда называют любовью.

Перед читателем разворачиваются размышления о природе любви, её свойствах, влиянии на человека, общество и мир. В «Тайной жизни» нет сюжета. Есть разрозненные воспоминания писателя, вокруг которых, жемчужиной вокруг песчинки, оборачиваются многослойные мысли Паскаля Киньяра. Эта книга — большое эссе.

Вырастая из основной темы, многочисленные меткие наблюдения о литературе, музыке и живописи, социуме и личности составляют единое целое с исследованием этого до-человеческого до-бытийного феномена соития, то есть пути двух влюблённых вместе.

Киньяр не требует от читателя эрудиции в античной истории и литературе, как европейской, так и восточной, или, например, эрудиции в физиологии, но ожидает накопленный багаж знаний, который позволит с авторской помощью ориентироваться в предлагаемом им произведении.

Форма подачи материала заставила меня предположить, что текст не писался специально для издателя с чётко определённым сроком. Это, скорее, компиляция из десятков записных книжек и блокнотов, в которые Киньяр записывал идеи в тот момент, когда они к нему приходили, чтобы связать их потом необходимыми мостиками. Поэтому есть главы на три строки, есть на тридцать страниц. Текст насыщен многочисленными угловыми скобками. По-видимому, писатель делал купюры в собственном изложении, выбрасывая что-то, на его взгляд, избыточное или не существенное.

В понимании автора, любовь не тождественна страсти и вожделению, враждебна обществу и не годна к браку. Любовь, утверждает Киньяр, вообще не является явлением одного порядка со всеми прочими элементами существования, поскольку выводит обе свои жертвы за пределы мира, где наши жизни протекают без любви. Мне показалась очень интересной мысль, что для любви губительны свет и язык. Не в бытовом, конечно, смысле, а в концептуальном. Первый заставляет увидеть не имеющее визуального образа, а второй задаёт границы не имеющему пределов.

Спроецируйте на себя! И в самом деле, акт любви в темноте, в отсутствии членораздельной речи (какая ирония: член исключает или хотя бы снижает членораздельность!) — это подобие гигантской волны, которая с течением времени вырастает до размеров вселенной, и рушится на влюблённых, готовая оставить после себя лишь руины и мёртвые тела. Но вот она откатилась обратно, волоча краешек липкой пены, и приходит свет, и звучат слова, оказывается, что постель цела, тела невредимы, хотя пребывают в состоянии заворожённости.

Вот этот абзац выше немножко похож на ткань повествования в «Тайной жизни» с поправкой на разницу в интеллекте и таланте излагающих (то есть Киньяра и меня).

«Тайную жизнь» трудно читать быстро и трудно читать помногу. Возможно, её даже не обязательно читать до конца. Но что-то заставляло меня, после каждых 20-25 страниц побродив с полчаса по дому или чем-то позанимавшись, снова брать книгу в руки. Наверное, это была смесь зависти и любопытства.

До завершающей трети заключительной части трилогии «Перстень Лёвеншёльдов» она мне нравилась больше, чем первые две. События в «Анне Сверд» происходят буквально через пару дней после окончания второй части.

В этом романе уже не приходится говорить об отсутствии отрицательных персонажей. Те, кто ранее не дотягивал до этой роли, претерпев эволюцию, превратились в настоящих злодеев. Женщина, домогавшаяся помощника пастора, из просто увлечённой стала одержимой, на своём пути к цели растеряв достоинство и всякие моральные принципы. Она стала его тяжёлой болезнью, которая в итоге могла бы доконать их обоих, заодно сделав несчастными n-нное число людей, случайно угодивших под раздачу.

И сам помощник пастора вызрел в тот ещё фрукт. Служение богу в общем-то происходит через служение людям. А его нельзя нести, не обладая чуткостью и человеколюбием. Именно этих двух качеств несчастный лишился начисто. Он настолько неприятен в поведении, манере держать себя, поступках, что мне хотелось сказать автору: «Постойте, постойте, вы сильно пересаливаете!» А потом, раз, я вдруг заметил сходство в каких-то черточках с человеком, которого часто вижу в зеркале. А значит, автор всё делала правильно, если сумела заставить читателя в отражении неприятного персонажа увидеть собственные недостатки.

Как ни удивительно, но сама Анна Сверд в романе имени себя фигура не самая важная. Да, она изображена очень достойной женщиной, не боящейся жизненных невзгод, готовой прощать, умеющей любить, но Анна — это фон, на котором чётче проявляются фигуры других действующих лиц. Во второй половине произведения её очень мало, почти совсем нет. Мне представляется, это недостаток романа.

И вообще, вынужден признать, что финальная часть книги мне совсем не понравилась. Внезапно происходит полная смена планов. Возвращаются персонажи и мистика первой части, вытаскиваются козыри из сюжетного рукава, которые предугадать было никак невозможно, остаётся просто их принять и всё. Лагерлёф пишет эпизоды, назначение которых мне не понятно. Например, Шарлотта, уже носящая фамилию Шагерстём, мечтает о ребёнке, которого у неё нет, на краткое время обретает его, привязывается к нему, но тут же теряет. При этом каких-то последствий ход вообще не имеет. Ну, как бы случилось, и ладно. Есть просто заброшенные линии: Шарлоттиному мужу пьяный врач начал где-то в середине романа делать операцию. Больше о нём в тексте нет ни единого упоминания. Можно лишь догадаться, что он, видимо, жив, так как её продолжают называть фру Шагерстрём, а не вдовой Шагерстрём. Далее, после гибели своего двоюродного брата она с убийцей в санях едет в его дом. Как их там приняли, не уточняется. И тому подобное.

Очень жаль, что впечатление от трилогии у меня оказалось смазанным в конце. Это, однако, не отменяет значимости произведения для Шведской и всей мировой литературы.

Вторая часть трилогии «Перстень Лёвеншёльдов» — роман под названием «Шарлотта Лёвеншёльд» является совершенно отличным от первой. В сюжете больше нет мистики. Речь идёт о любовных взаимоотношениях. С первой частью роман связывают потомки некоторых персонажей.

Я замечал, что в романтической литературе иногда встречаются произведения, где концентрация прекраснодушия существенно выходит за рамки средней. Эта книга — один из примеров. В ней все персонажи благородны и имеют самые высокие устремления. Ко всем коллизиям и страданиям, испытываемым действующими лицами, приводят в общем-то чистые порывы и намерения. Можно сказать, тут нет отрицательных героев. Даже сплетница, которая порушила всё, что только можно было, совершала свои поступки под влиянием чувства и по своему личному понятию о справедливости. Даже холодный и эгоистичный проповедник, творя непростительный грех убийства любви, искренне верит в божий промысел и наделён недюжинным мужеством.

Ещё один родовой признак романтической литературы — роковые или счастливые стечения обстоятельств. В «Шарлотте...» таковых тоже довольно много. Путника подбирает экипаж, в котором сидит тот, кто надо, происходят случайные встречи в городе, письма не догорают в печи и так далее. Также, любовь безжалостно настигает действующих лиц в необходимый момент. Главная героиня взяла и влюбилась в помощника пастора — отпрыска знатной семьи с отличным образованием. Кажется, по причине его красноречия. Была с ним помолвлена и пять лет надеялась переделать его, пока не обнаружила, что её избранник переделке не поддаётся и в профессора не собирается, в непоколебимости веры намереваясь всю жизнь простоять за бедной кафедрой. Что же поделать? Придётся любить такого. Богатый вдовец, которому для ведения дел в имении нужна новая хозяйка, охотно летит в сети любви, случайно узнав о мимоходом брошенной в шутку фразе.

Хотя его-то как раз можно понять. Шарлотта Лёвеншёльд в романе, названном её именем, это мужская погибель. Страстная, своенравная, сильная умом и духом, добрая, красивая, но при этом в очень затруднительном и двусмысленном положении. Тут сердце мужчины тает, как шарик мороженого под струёй кипятка из чайника.

И все сюжетные узлы сначала завязаны, а потом и развязаны крепким, обстоятельным языком классика. Я думаю, прочтение трилогии — это неплохая строчка в резюме любого читателя. Любопытно, какой окажется завершающая часть саги о Лёвеншёльдах.

Я ещё ни разу не читал романов, которые бы уместились меньше, чем на 70 страницах. Это первый. Возможно, в крупноформатную категорию его определяет то, что в сюжете довольно много действующих лиц и сцен, пусть коротких.

Мне кажется, когда автор писала «Перстень Лёвеншёльдов», заранее она не планировала сделать его первой частью трилогии. По-моему, он был написан в качестве самостоятельного произведения. Но спустя очень короткое время, Лагерлёф сочла необходимым на его основе создать целую сагу (В этом смысле есть некоторое сходство с рассказами о Ведьмаке, ставшими первой ступенью гигантской эпопеи). Предположение подтверждается тем, что две последующие части имеют более привычный объём для произведений такого рода — более 200 и около 300 страниц соответственно. Хотя это, конечно, только догадка. Ведь дальше я ещё не читал.

Сюжет «Перстня...» тоже не похож на классический романный сюжет. Обычно мы ждём завязки, а затем какого-то развития событий, приводящего к развязке. То есть, если говорить метафорически, сюжет — это мускул, расслабленный в начале, который напрягается к финалу. А тут нет мускула. Тут есть проволочка, которая от завязки до конца сгибается под произвольными углами, больше напоминая сказание или былину. Кстати, да, точно! Это и есть сказание, ново-скандинавская былина!

В романе нет главного героя, если не считать таковым покойника — генерала, которому принадлежал перстень. Все остальные персонажи не присутствуют более чем в отдельных сценах, сменяя друг друга от начала к концу. Они созданы не то чтобы схематично, но и глубокой проработки в них, конечно, нет — на это просто не хватает страничного объёма.

Мне понравился язык, которым написана книга. Не знаю, заслуга ли тут старого, добротного перевода или Лагерлёф действительно написала первую часть трилогии такой похожей на русский стиль, но выглядит он явно родственным некоторым отечественным произведениям чуть более раннего времени написания. И только имена и сугубо скандинавские реалии — риксдаг, тинг, сэттер — не позволяют забыть, что мы в Швеции.

Буду воспринимать «Перстень», как пролог-страшилку к настоящему действию в двух последующих частях трилогии.

Да, интересно, когда в детективе загадка и ход расследования — это лишь скелет, на который наращиваются мышцы психологизма. В итоге, на мой взгляд, получился отличный роман о чувствах.

Что есть хорошего? Во-первых, текст. Он простой, но очевидно написан квалифицированным писателем. Нет того ощущения, которое иногда возникает с авторами меньшего дарования, что текст не прост, а примитивен. Тут он ровно такой, какой надо для жанра и строя книги.

Среди хорошего также сюжет и косвенно объём. Мне понравилось, что действие не провисало, и его набралось на приличное, больше среднего, количество страниц. Мне обычно не очень по душе чередование первого и третьего лица, но тут как-то получилось естественно и не раздражало. Персонажи родились у Таны Френч разноплановыми, с яркими чертами, характерные. Одним словом, убедительные. Разве что… Хотя, об этом чуть ниже.

Третья хорошая черта — мораль. О ценности дружбы написать взрослое произведение, тем более в детективном жанре, я думаю, не очень-то просто. Ей-богу, после прочтения романа задумываешься, как же хорошо дружить! Я, конечно, нахожусь в фазе жизни, когда моих друзей юности судьба давно утащила в неведомых направлениях. И когда я читал последнюю сцену книги, касавшуюся именно дружбы, она отдавалась в сердце чувством сожаления. Стоило уберечь то, что когда-то было. Вообще, эта последняя сцена, из того, что я могу вспомнить, по высоте звучания сравнима с финальной сценой о дружбе в прекрасном романе Стивена Кинга «Оно» (Хотя мне никогда не нравился этот перевод названия ‘It’, потому что ни о каком «оне» там речи нет.)

В общем, хвалить «Место...» есть за что. Но всё же меня и царапало в процессе чтения. Во-первых, личное восприятие героинь. Не знаю, кому как, а мне было сложно считать их девочками-подростками. В моём восприятии, сложившемся в результате подачи Френч, они были взрослыми женщинами. Гораздо взрослее, чем женщина-детектив. Плюс детектив Стивен Моран у Френч получился такой, какими иногда у авторов-мужчин получаются женщины, то есть слегка неестественным. Я бы ожидал от уроженца ирландских низов немного других привычек и реакций. Впрочем, люди бывают разными.

Во-вторых, мне кажутся категорически излишними волшебные и сверхъестественные элементы повествования. Может быть я как-то не так понял, но ведь они в тексте были, верно? А если были, для чего они нужны в совершенно реалистичном сюжете?!

В-третьих, некоторые конкретные поступки вызывали у меня оторопь. Я сейчас грубо скажу, но лечь под парня, который тебе не то что не симпатичен, а глубоко неприятен, для того чтобы удержать его от свиданий с подругой, и тем самым уберечь её от вероломства этого парня… Такой ход мне представляется диким и ничем не продиктованным. Как и ещё ряд действий этих девушек.

Я что-то много критики написал. Но всё же хочу повторить: книга — отличная, и безусловно заслуживает быть прочитанной.

Я ранее не читал произведений Дэвида Митчелла, так что через «Тысячу осеней Якоба де Зута» познакомился с этим автором. Роман мне понравился. Если присмотреться, за фасадом исторического боевика можно разглядеть тайные комнаты с другим настроением и видами из окон.

Для начала одно скучное наблюдение. Митчелл, преднамеренно или нет, хорошо и правдиво демонстрирует природу коррупции. Очевидно это явление было спутником человеческого общества с древнейших времён, и на рубеже XVIII-XIX веков цвело пышным цветом. И, как мне показалось, Митчелл в качестве, так сказать, мотора коррупции определяет коммерсанта. Именно делец в своём намерении ради прибыли обойти закон заставляет крутиться колёса коррупции, вовлекая в коррупционные схемы прочих участников — других дельцов, органы исполнительной, судебной и законодательной власти, а также собственных работников. В романе коррупция определяет направление, по которому двигается весь сюжет.

Главный персонаж, как мне показалось, создан очень хорошо. Он — человек, искренне верующий в необходимость поступать правильно. Причём без смелости истерики, а с мужеством справедливости. Ему очень легко сопереживать. Он не вызывает раздражения своей праведностью, потому что она не показная и простая.

Также Митчелл не обходит стороной тему национального достоинства и патриотизма. Рисуя большинство действующих лиц не самыми приятными, образованными или милосердными людьми, будь то соотечественники-англичане, голландцы или японцы, писатель в моменты коллизии сторон позволяет некоторым из них вспомнить, что есть нечто более важное, чем их персональные выгоды или даже жизнь. Я аплодирую автору за то, что он вложил в уста одного из подлейших мерзавцев книги фразу: «Что такое флаг? Кусок материи!» Более очевидно передать читателю свою мысль «от противного», по-моему, было бы невозможно.

Ещё в «Тысячах осеней...» моё внимание привлек интересный ход — множественность зла. Одно японское, одно голландское, одно английское. Причём, хотя это очень субъективно, японское зло как-то уступало двум другим в отвратительности. Европейское зло было понятным и отталкивающим в своей не прикрытой алчности. Японское зло, будучи даже более жестоким к судьбам конкретных людей, тем не менее, выглядело локальным и слегка опереточным.

Впрочем, именно японское зло отвечало за препятствия на пути любви. Романтическая линия в романе очень трогательна, особенно тем, что заведомо обречена на несчастливый конец для всех углов треугольника. Произведения, где нет сладкой ваты, они же всегда гораздо сильнее задевают и запоминаются на дольше. Концовка вообще написана очень поэтически. Двухстраничное крещендо, где писатель даёт эмоционально насыщенную общую панораму японского города и страстей, бушующих под его крышами, произвело на меня особенно глубокое впечатление.

Я пока не решил, буду ли читать позже что-то у Митчелла, но я совершенно точно не жалею, что потратил время на прочтение «Тысячи осеней Якоба де Зута».

А, вот ещё что: при транскрипции японских имён и реалий переводчиком использовался не классический подход. То есть Ч вместо Т, Ш вместо С и так далее. Это зря...

Короткая пятидесятистраничная повесть «Золотой дождь» завершает сборник сочинений Михаила Леонидовича Анчарова, изданный в 1994 году в серии «Новая русская классика». Конечно, к названиям серий и рубрик следует относиться критически. Особенно, если там упоминается это слово на букву К. Маркетологи что только классикой не назовут: им и Акунин, и Солженицын — всё классика, ага!.. В случае с Анчаровым я не совсем согласен с названием серии. По-моему, в ней излишне слово «новая». Это просто русская классика во всём её ослепительном блеске. Русский язык, вышедший из-под пера настоящего писателя, которому есть, что сказать, обретает непревосходимую силу.

Эта повесть является размышлениями персонажа-художника о жизни и о себе, наполненными воспоминаниями о войне, предвоенном и послевоенном времени. И я хочу сказать, что немало из этих пятидесяти страниц я читал мокрыми глазами. А попробуйте бесстрастно прочитать, как главный герой, боец Красной Армии семнадцати лет от роду, отползает под миномётным огнём при захлебнувшейся атаке по густой траве, бессознательно скусывая ягоды клюквы, потому что уже не может действовать осмысленно, а потом в воронке размышляет, бегство это было, или всё-таки отступление, если от всей роты он остался один. Или как, ткнув дулом автомата в мешок, он видит выпавшие оттуда косы — чёрную и золотую. Или как его красавица тётка лежит на улице своего города с раздавленной танком головой, а от её двухлетнего ребёнка не осталось ничего, потому что «Тигр» намотал его на гусеницу.

Но в «Дожде...» не только боль. Там есть рассуждения об искусстве, его миссии в обществе. Очень живо описано, как человек осознаёт себя творцом, какие внутренние пертурбации с ним при этом происходят.

Главный герой говорит, что не очень хорошо владеет техникой акварели, но писательский текст, в котором он родился, именно акварельный. Настолько лёгкий для глаза, настолько проницаемый для эмоций, что не может оставить читателя равнодушным. Я не знаю, как долго Михаил Леонидович писал эту повесть. Ходко или тяжело шла над нею работа, потребовала ли рукопись многочисленных правок или сразу написалась набело. Я потратил на прочтение один вечер. Спасибо большое М.Л. Анчарову за то, что он мне его подарил...

Мне трудно чётко формулировать мысли и впечатления от прочтения повести Михаила Леонидовича Анчарова «Этот синий апрель...». Почему-то всегда язык плохо ворочается, когда говоришь о том, что произвело на тебя глубокое впечатление.

В таком случае, начну с начала. Понравилась ли повесть? Да, она исключительно хороша. Почему? Потому что написана потрясающим русским языком, и трогает душу. В ней, словно в капсуле, заключена жизнь очень хорошего человека. И, поворачивая капсулу то так, то этак, Михаил Леонидович позволяет рассмотреть эту жизнь от детства до зрелости со всех сторон в освещении трудного и трагического времени.

Главный герой — поэт. Но им его делает не столько дар «укладывать строки в стопочки», сколько особенное мировосприятие, смесь крепкого характера и удивительной беззащитности перед императивом поступать так, как он считает верным. Он — поэт от жизни, а не только от литературы, в том смысле, что был бы поэтом, даже не написав ни строки.

Через эмоции главного героя и я вновь переживал забытые, но иногда вдруг яркие воспоминания о детстве, своих дворах, школе и походах в гости к друзьям и подругам, где исподволь, незаметно в человеке формируются его якорные, глубинные черты и свойства. Эта повесть, она как бы не совсем проза, и не совсем поэзия. Она что-то неопределимое на стыке двух этих методов. Рассказывает, как проза, возбуждает, как стихотворение.

И война. Неброская героика, неброский ужас, неброская боль неброских сцен. Анчаров рассказал о военных днях своего Человека так, что подвиг, будучи написанным в приглушённых тонах, становится лишь рельефнее. Страшно читать, страшно тянет читать.

И после войны. Тебе двадцать с копейками, но ты уже знаешь то, о чём лучше оставаться в неведении, и видел то, на что что глаза смотреть не должны. Пылал праведной яростью. А уж если ты при этом не не разжился толстой кожей, то как же трудно тебе будет. Особенно среди тех, кто твоим багажом не обладает. А ты к тому же и не хочешь сглаживать углы...

Конечно, такие люди, как главный герой повести, редко бывают счастливы в бытовом смысле. Но в данном случае, автор, кажется, оказался не в силах отказать ему в надежде на любовь и тепло.

Я потрясён текстами Анчарова.

Роман «Самшитовый лес» занимает 235 страниц, но мой читательский пробег по нему составил, наверное, страниц 700, потому что раз, да через раз, прочитав отрывок, я останавливался, возвращался назад и перечитывал его дважды, а то и трижды, потому что мне необходимо было лучше, чище усвоить вложенные автором в текст мысли. Так хозяйка многократно проходится утюгом по ткани рубашки, чтобы она стала глаже.

В книге несколько раз упоминалось, что любая идея, даже самая сложная, лишь тогда чего-то стоит, когда её можно объяснить «на пальцах». Михаил Леонидович Анчаров в «Самшитовом лесе», на мой взгляд, смог саму жизнь объяснить на пальцах. Его выводы и замечания о человеке изложены настолько просто и неотразимо, что перехватывает дух, и только с обидой спрашиваешь у зеркала: а почему я не могу сказать то же самое, ведь слова — как ноты — одни и те же для всех. Разве что пишут их некоторые с ошибками...

Главный герой романа носит фамилию Сапожников, и мне почему-то сразу показалось, что она говорящая. Как в присказке «Сапожник без сапог» главный герой, обладающий парадоксальным, уникальным мышлением, как он сам говорил, приверженец нелинейной логики, легко делился плодами своего труда, своей фантазии с миром, сам оставаясь «без сапог» в виде благ, должностей, признания, без пресловутого «умения жить».

Мне кажется, Сапожников с его сводом моральных правил и нравственных координат воплощает в себе не то чтобы образ человека какого-то неопределённого будущего, и уж тем более не образ человека идеального, а, скорее, человека человечного — homo humanus, — ведь он признаётся, что его «тихие взрывы» вдохновения мотивированы желанием защитить кого-либо. А лучше, защитить всех. Естественно, его инакость вызывает смех, дальше злобу, неприятие, но с течением романного времени антагонисты осознают, что тянутся к Сапожникову. Он им нужен, как доказательство того, что и они могли бы быть такими, если бы только позволили себе именно быть, а не казаться.

И ещё один персонаж в книге стоит особняком. Это женщина Нюра. Я не знаю, кто она. Может, по созвучию имён, Норна? Судьба? Божественный луч, освещающий в минуту необходимости тёмные углы душ, чтобы люди их увидели? Проводник по закоулкам сердца? Персонализация страны? В любом случае, именно Нюра — нестареющая женщина — является поддержкой и опорой Сапожникова и многих-многих прочих. А вдруг она воплощение самой жизни, раз к ней льнут все животные и мужчины? Сила сил, оберегающая корни, из которых вырастает всё остальное.

Что ещё можно сказать, когда, как назло, слова разбегаются? В тексте можно встретить прекрасные сюрпризы. Например, совершенно неожиданное размышление о России вообще и её месте в мире и Европе. Именно России, а не СССР. При этом скрытого презрения к Советскому в романе нет вовсе, и это замечательно.

В общем, когда писатель рашпилем орудует по душе, это, конечно, очищает, но больно! Я даже близко не могу сравниться с Анчаровским Сапожниковым по дарованию, широте и свободе мышления, уму и человеколюбию, но мне тоже знакома рефлексия и томление бытия!

В то же время, я не решусь кому-то рекомендовать читать «Самшитовый лес». Пусть я покажусь занудой, но для него нужен возраст, какой-никакой жизненный опыт и сложившееся мировоззрение. Хотя... Откуда мне знать, как работает волшебство?

Ненужный PS

Наткнулся на строчку в тексте: «В другом человеке мы ищем себя, себя, себя» и обалдел, узнав-вспомнив одно старое, несуразное стихотворение под названием «Войд».

Меж тобой и мной —

Войд

В долгой темноте

Царствуй, пустота,

Догори, умри,

Белая звезда

*****

Между стенами,

Между нитями,

В пустоте висим,

Не открытыми

*****

Что в тебе искал?

Так, туман уплыл…

Я хотел, чтоб я

И тобою был

La Dama Número Trece… Испанский язык красив даже графически!

Триллер Хосе Карлоса Сомосы хорош. Он написан отличным языком, имеет интересный сюжет с динамичным действием, но! По сравнению с «Пещерой идей» это несомненный и значительный шаг вниз. «Дама...» не рождает, во всяком случае во мне, чувства спонтанной восторженности. Это просто очень качественно сделанный литературный продукт, а не ослепительная супернова «Пещеры...», когда кричишь в потолок: ###### себе!!!

Тем не менее, роман безусловно есть за что хвалить. Например, за главного персонажа. При настолько кроваво-волшебном сюжете он, не совершая за всё время действия никаких эффектных героических поступков, заставляет испытывать к себе уважение за целеустремлённость и бесстрашие, а также за готовность рисковать. Остальные персонажи, и, в первую очередь, зловещие дамы очень сильно проигрывают ему в харизме.

Хороши и сцены. Они построены автором так, что не нуждаются, если так можно выразиться, в меблировке. Сомоса кратко и ёмко обозначает локации, но основной драматический эффект, как мне показалось, достигается через переживания и взаимодействие персонажей. Особенно ближе к финалу это становится по-настоящему заметно. Три-четыре страницы, описывающие томительное ожидание героями финальной схватки со злом — это прямо очень хорошо, это почти физическое ощущение густой безнадёжности и смертельной решимости.

Роман говорит о тайной и безграничной силе литературы, в частности поэзии. И по сути, о её не человеческом происхождении. Что интересно, Сомоса приписывает поэзию и поэтов к домену злых божеств. Дамы зовутся в книге «ведьмами», но больше они напоминают то ли скандинавских, то ли античных богов — тщеславных, мелочных и недалёких, чья власть тем страшнее, чем менее она умна.

Здесь, на мой взгляд, кроется недостаток романа. Дамы бледны, унылы, невыразительны. В чём заключается цель существования их шабаша — совсем непонятно. Из текста вытекает, что только лишь в декламации стихов-заклинаний и немотивированной жестокости. Природа Дам не определена. То они вечные бестелесные сущности, то какие-то паразиты, существующие в телах-«вместилищах», то голые женщины сказочной красоты. Мне бы хотелось большей ясности.

И второй недостаток, по моему мнению, это чрезмерная запутанность. Генеральный замысел хитроумен, но не очень сложен. А вот вокруг него накручено слишком много финтифлюшек, ритуалов, констант и правил. По-моему, можно было бы слегка упростить всю эту магическую круговерть. Ну, ещё эротические сцены показались мне несколько не к месту — не попадают они в тон.

Но всё же, повторюсь, роман хорош. Я, конечно, не жалею, что прочёл его и планирую продолжить знакомство с творчеством Х.К. Сомосы, к чему и других призываю.

(написано 21 сентября 2021)

Не так давно я внезапно понял, насколько мало знаю о множестве значимых событий из прошлого Российского государства. А, точнее, ничего не знаю, что, без сомнения, стыдно. Поэтому я решил время от времени читать нехудожественную литературу, посвящённую ключевым или героическим событиям минувшего. Антология «Герои Шипки» из серии ЖЗЛ рассказывает об одной из самых достойных страниц истории поздней Российской империи — освобождении Болгарии от многовекового турецкого ига и помощи другим славянским народам.

О чём говорить сначала, о физике или о лирике? Пускай первою будет лирика. Такие книги, как эта, позволяют понять, что ты не висишь один в пустоте. Ты с рождения унаследовал принадлежность к великому, всеобъемлющему. С моей точки зрения, осознание своей идентичности и природы — вот, что является труднейшей для личности задачей сегодня, да и раньше было не просто. Данная антология помогает достичь такого осознания.

Герои Шипки построили часть нашего генома. Он таков, даже если в силу каких-то причин ты не желаешь принимать этот факт. Это твой народ, твоя кровь. Твои победы и твои горькие поражения. Это ещё не рождённый ты вместе с великими русскими солдатами и командирами демонстрировал чудеса мужества, самопожертвования и великодушия и на Шипке, и под Плевной, и в водах Чёрного моря. И уже ушедшие они будут стоять за твоим плечом, если вдруг на твою долю выпадут суровые испытания.

Теперь о физике. Книга написана в виде серии очерков. Лично мне недоставало строгости подхода. Обычно в ЖЗЛ приводится больше цитат из документов, тем более, что уж по русско-турецкой войне 1877-78 годов таких документов бессчётное множество. Но, учитывая, что издание вышло в ознаменование 100-летия тех дней, возможно, редакция специально выбрала более свободный тон текстов.

Также было бы логично, если бы часть авторского состава была болгарской. И болгарские авторы в антологии действительно есть, но их вклад настолько несущественный, что это бросается в глаза. Из почти пятисот страниц книги ими написано не более 20. Я понимаю: признательность и благодарность — чувства скоропортящиеся. И никто не любит быть кому-то обязанным. Но всё же...

Что поразительно, самый яркий очерк написан не о военном, а о штатском. Этим гражданским был Василий Васильевич Верещагин — великий художник, патриот и страшно сложная личность. Создавая наброски буквально на поле битвы под огнём, Верещагин заслужил право считаться одним из настоящих героев той войны. Кстати, он показал пример, что настоящий нон-конформист, бескомпромиссный критик власти, последовательный противник многих явлений российской жизни, может и должен в первую очередь любить свою Родину. А не как иные, желать ей бед и ущерба. Мне захотелось прочитать его биографию, которая тоже представлена в серии ЖЗЛ.

В общем, информативная и эмоциональная книга, написанная непривычным для документалистики языком.

Слабая книга с большим количеством недостатков, но я понимаю, что она может нравиться. Я всего лишь не целевая аудитория. Купившись на красивое название и неплохо сформулированную аннотацию, я выяснил, что Моргенштерн писала не для меня. Если взять на себя смелость развешивать ярлыки, то «Беззвёздное море» написано, как мне кажется, в расчёте на девочек-интровертов и мечтательниц приблизительно от 13 до 30 лет от роду. Может, и на мальчиков тоже, но сдаётся мне, что даже мальчики с розовыми прядями и узенькими брючками выше щиколоток любят вещи поконкретнее.

У меня сложилось ощущение, что по стилю языка роман Моргенштерн сильно похож на работы Марины и Сергея Дяченко. Только там, где Дяченко удерживаются от пошлости, у Моргенштерн будет чай со вкусом прелых листьев и осенней печали. Имена персонажей кажутся заимствованиями из фильмов-сказок 80-х годов: Аллегра, Мирабель, Дориан и так далее.

Сюжет очень жиденький. В книге около 580 страниц. По моему мнению, больше половины из них — это вода и даже что-то с меньшей плотностью. Например, вещество Сатурна. Повествование очень разрозненное. Разгадки находятся так далеко от загадок, что уже забываешь в чём эти загадки заключались. Некоторые, кстати, так и не разрешились, или я проглядел ответы, потому что в этом тексте трудно вылавливать детали. Он перенасыщен символикой и аллюзиями на различные литературные произведения. «Море...» в целом по своей природе является очередным романом, разыгрывающим карту сакрализации литературы. При этом в тексте помимо действия ничегошеньки нет. Пустота. Nihil.

А наибольшая беда «Беззвёздного моря» — главный герой. Он настолько бесцветен, что его невозможно представить. У него нет характера, нет достоинств, нет недостатков. Он просто необходимый элемент действия, претерпевающий согласно сюжетной линии различные приключения и испытания. Самое запоминающееся, что о нём уже ближе к финалу в этой книжке сказано: «Он был феминист». Он был феминист! Всё! А, ну и гей, конечно. Куда же без геев! Или мы не в XXI веке живём?!

В общем, книга напомнила мне слащавенькое слайд-шоу фоточек с дождём, фантазийных пейзажиков с единорогами и большеглазых анимешных андрогинов. Повторюсь, я понимаю, кому-то книга обязательно понравится, но хорошей я её назвать никак не могу.

После «Сексуальной жизни сиамских близнецов» я решил прочесть ещё что-нибудь у Уэлша. Название «Резьба по живому» зацепило меня своим драматизмом. В книге имеются персонажи, ранее действовавшие в других произведениях писателя, но читать их перед «Резьбой...» не обязательно.

Короткий роман демонстрирует фирменный стиль шотландского автора: максимальная агрессия, максимальный натурализм, бешеный темп. И обильное сквернословие. Снова Уэлшу повезло с русским переводом (Валерий Нугатов). Он качественно сделан, хотя задача перед переводчиком стояла очень непростая — адекватно передать речь эдинбургских у́рок и шпаны.

В романе, как мне показалось, есть два смысловых кита: изучение возможности человека изменить себя, а также психология и механизмы существования части современного общества Шотландии.

Что касается первого, то автор, по мере продвижения сюжета, по-моему, постоянно спрашивает сам себя: «Ну ведь возможно? Возможно же, правда? Ведь так бывает, если человек по-настоящему захочет?» Однако, в итоге на эти вопросы писателем даётся очень короткий ответ: «Нет». Сколько не ряди волка в овечью шкуру, сколько не занимайся он искусством вместо резни, сколько сильно не желай волк заблеять, природу не пересилить. В критических ситуациях она всегда выйдет на поверхность. И если в благополучии Калифорнии протагонисту, Фрэнку Бегби, ещё удаётся держать себя в рамках (и то не всегда), то в стрессе пацанской Шотландии верх берут инстинкты, ею же самой в главного героя и вложенные.

Отсюда ко второму смысловому киту. По-моему, в полной мере оценить картину мира, в котором разворачиваются события «Резьбы...» могут те, кто на собственной шкуре испытал времена деградации общества по каким-либо военным, политическим или экономическим причинам. Эдинбург сегодня в изображении Уэлша — это натуральные мои 90-е. Какая-то зашкаливающая криминализация, повальная бедность и неустроенность, алкоголизм и наркомания, приоритет понятий перед законом даже для полиции… Короче, повеяло ароматом юности, как Курт Кобейн пел в пропитанной саморазрушительной экспрессией песне Nirvana. Поразительно, что Уэлш рассказывает о современной Шотландии (2016), а не, скажем, Шотландии времён тэтчеризма. Хотя, возможно, именно в этом и был посыл писателя: ничего не меняется. Не меняются люди, не меняются условия их жизни. И с большой долей вероятности изменений не предвидится.

Уэлш снова создал очень яркие образы минимальными художественными средствами. У всех них в книге есть свой момент, какая-либо ситуация, где характер и черты проявляются в полной мере. И большинство этих ситуаций связано с насилием. Роман очень — очень! — жесток. Изощрённо жесток. Как мне показалось, даже слишком. Зато в нём Уэлш удержался от искушения завершить сюжет «сладеньким» финалом.

В целом, мне понравилось. И должно понравиться тем, кто уже читал Уэлша и получал от этого удовольствие.

Как мне кажется, я оказался прав в предположении, что в сборнике «Истории для души» каждое последующее произведение Ирвина Ялома сильнее, чем предыдущее. «Когда Ницше плакал», на мой взгляд, является лучшим из включённых в сборник. Однако, в том, что они по дате написания размещены в обратной хронологической последовательности, есть горькая ирония.

Сначала должен признаться, что мне не понравился перевод. Даже само название я бы перевёл иначе — «Когда Ницше заплакал». Согласитесь, между «плакал» и «заплакал» есть существенная разница. Первое предполагает большую или малую продолжительность действия во времени, второе — моментальный катарсис, переживаемый персонажем. Если брать содержание, то больше подходит мой вариант. Если смотреть на оригинал названия ‘When Nietzsche Wept’, то тоже. Плюс, переводчик неправильно использовала прилагательное «нелицеприятный». У неё оно является синонимом «плохой» или «недостойный». Что сильно царапает. Также она использовала ошибочное сочетание «имеет место быть». Или «имеет место», или «имеет быть», иного не дано. Контаминация двух выражений в профессиональном переводе печальна. Вышесказанное, конечно, не касается художественных достоинств самого романа.

В «Ницше...» у Ялома получилась чудесная психологическая игра, своеобразный поединок душевных расстройств главных героев. В результате этой дуэли скорби оказались поверженными. Пусть в случае Ницше лишь частично и на время.

В романе нет бытовой проработки героев, почти нет жанровых сцен, нет авторских наблюдений и оценок, но этот аскетизм оправдывается напряжением взаимоотношений между доктором Брейером и ныне всемирно известным радикальным философом. Излишние элементы, детали и подробности были бы отвлекающим фактором. Поразительно, как в общем-то сухие взаимоотношения и немногочисленные происходящие в книге события авторским усилием рождают глубокие эмоциональные переживания. Читатель сопереживает страданиям доктора Брейера и профессора Ницше.

По принадлежности я бы причислил «Ницше...» к историческому роману, может быть, даже к «альтернативной истории». Беседы и терапия, имевшие место в повествовании, могли бы произойти и привести к таким результатам, которые сегодня известны биографам немецкого философа.

Кстати, было бы интересно от этого романа ответвить спин-офф, где протагонистом стал бы Зигмунд Фрейд, являющийся одним из второстепенных персонажей произведения Ялома.

Всё же, какие у людей бывают мощные разумы! Даже в преломлении беллетристики, даже в упрощённом виде они внушают благоговение. Я бы, может, и почитал произведения самого Фридриха Ницше, но я же там мало что пойму! А что пойму, то всё равно не смогу усвоить…

Мне понятнее страдания доктора Брейера, одержимого своей пациенткой. У меня, по крайней мере, есть чуть-чуть похожий личный опыт. Когда-то я был преподавателем на инязе и влюбился в свою студентку. На этом моя педагогическая карьера завершилась. Правда, мне было легче, я не был женат. Своё сочувствие Йозефу Брейеру я выражаю легко и искренне.

Хорошая книга. Не зря я всё таки взялся за художку из-под пера психотерапевта.

Второе произведение из большого сборника «Истории для души» под названием «Лжец на кушетке» кардинальным образом отличается от первого — «Мама и смысл жизни». Оно интересное.

Сначала мне показалось, что сюжетного стержня опять не будет, что главы прикрепляются друг к другу не так, как ветви прикреплены к стволу дерева, а торчат в разные стороны, словно ушки-побеги больших кактусов. Но это было обманчивое впечатление, ствол у «Лжеца...» всё таки есть. Это уже не профессиональные побасёнки, не слегка оживлённое описание трудового процесса, а подлинная беллетристика. Мне даже кажется, что романы в сборнике размещены в обратной хронологической последовательности потому, что более давние из них лучше, чем последующие.

Название, основанное на полной омонимичности в английском языке глаголов «лежать» и «лгать», намекает читателю, что персонажи книги без устали лгут друг другу, лёжа на кушетке психотерапевта или сидя возле неё. Хитросплетения лжи автор завязал такие сложные и ажурные, что даже жалко, что не все они оказались распутаны в итоге. Как мне показалось, одним из смыслов, вложенных Ирвином Яломом в книгу, является демонстрация того, что психотерапевты — обычные люди, не волшебники. У них есть недостатки, страсти и пороки. Они не умеют читать мысли, и их можно ввести в заблуждение и обвести вокруг пальца.

В «Лжеце...» много сцен, разыгранных в приёмных кабинетах, и работу докторов интересно наблюдать. Особенно любопытно видеть, как труд психолога оказывает благотворное влияние на пациента. Причём иногда как бы вслепую, потому что доктор может не знать или заблуждаться по поводу мотивов, приведших клиента на его кушетку. Однако сами методы для меня, как представителя определённого социума, являются как минимум спорными и, так скажем, ориентированными на другую культурно-бытовую среду. И вообще, в романе почти все ходят к психотерапевтам, включая самих психотерапевтов, которые тоже посещают своих коллег.

А впрочем, если твоя голова настолько полна эротическим контентом, как у героев произведения, этим, без сомнения, надо с кем-то делиться, а то можно лопнуть не ровён час…

Резюме: прочитал, и прочитал. Теперь знаю.

Пару месяцев назад выяснилось, что я не знаком с творчеством одного из известных писателей-современников, испанца Переса-Реверте. Кубик судьбы выбрал для меня роман «Фламандская доска», и знакомство состоялось. Чему я очень рад.

Прежде чем говорить о чём-либо другом, отмечу сначала, возможно, не самую очевидную вещь, учитывая, что речь идёт о детективе, но произведшую на меня глубокое впечатление. Перес-Реверте очень лиричен, и это свойство придаёт его писательской манере своеобразный шарм. Когда я встречаю в тексте такую фразу: «Она произнесла эти слова, обращаясь к освещённой половине его лица, но ответила ей другая, скрытая тенью», я не могу не испытывать восхищения мягким, каким-то акварельным драматизмом, подвластным автору.

И, что логично вытекает из вышесказанного, читатель имеет дело с произведением, в котором детективная составляющая служит не конечной целью, а средством-проявителем глубоких человеческих переживаний, природы их поступков, любви, ненависти, печали и разочарования.

Догадаться, кто является злодеем в «Доске...» проще простого. Я сообразил сразу, но не из-за того что сильно умный, а потому что иных кандидатур на эту роль в книге нет. Но главный-то вопрос здесь не «кто», а «почему». И вот на него ответ уже не на поверхности. Кстати, чёрный ферзь, с которым себя отождествлял носитель зла — чёрная королева, queen. Слово queen имеет широко используемое сленговое значение, тоже сразу раскрывающее личность игрока чёрными.

Хотя определить преступника не составляет труда, сам по себе детективный сюжет по-настоящему захватывающий. Что предпримут игроки, каковы будут реакции? Оформление действия в многоплановую шахматную игру было, конечно, нетривиальным ходом со стороны сеньора Переса-Реверте, потребовавшим недюжинного напряжения ума. И кода к месту — мы должны были удостовериться, что герои не ошиблись в том, кто съел белого коня.

Правда именно в сюжете я обнаружил дыру-не дыру, но кое-что не сошлось у меня в голове: троица героев никак не извещала преступника о своих ходах на шахматной доске, но он почему-то всегда был в курсе. Как так? Может, я что-то упустил? Но я проверял потом по тексту и ничего не нашёл. А в таком случае героям тем более стоило задуматься, не сами ли с собой они играют! Этот момент так и остался для меня непонятным. Но некоторое несовершенство чаще всего не вредит подлинно сильному произведению.

Дополнительным проявлением этой силы стало то, что «Доска...» оставляет после себя настроение и влияет на читателя. В моём случае, настроение минорное. Закрыв книгу, я полчаса ничего не делал. Просто думал... Переживал... Наверное, даже усваивал.

Знакомство с Артуро Пересом-Реверте я обязательно продолжу по прошествии короткого времени, но пойду, судя по всему, доселе не проторенным путём.

В 2005 году в одной из турфирм Красноярска мне подарили красивый журнал об арктических и антарктических турах, наполовину рекламный, наполовину познавательный. Более всего мне в душу запал круиз на паруснике вдоль побережья Шпицбергена. Он тогда стоил 22 тысячи евро с носа без учёта трансфера в Осло. Сейчас уже очевидно, что побывать на архипелаге мне вряд ли доведëтся. Зато в руки попал детектив, где действие происходит в 90-е годы именно на островах Шпицбергена.

Особенности места определяют ограничения, которые приходилось учитывать автору. Во-первых, обособленный мир, в котором проживает малое количество людей, и все, как говорится, друг друга знают и чужаков сразу замечают. А, во-вторых, к 90-м угледобыча, ради которой норвежцы там всë и построили, была прекращена, и городки острова оказались полны сотен заброшенных, ветшающих зданий.

Что понравилось. Автор передала атмосферу социума. В книге нет описаний природы, нет глубокой проработки персонажей, но именно быт описан хорошо, и можно ощутить, чем они там дышат и как живут. К примеру, на Шпицбергене в то время было две таксофирмы, у каждой по одной машине. Понравилась лëгкость изложения. Кристиансен — писатель без филологического образования, и поэтому, наверное, решила придерживаться простоты речи, не придумывая излишне замысловатые фразы.

Что удивило. Судя по «Могиле...», норвежские власти Шпицбергена работают в режиме лайт, да и вообще никто, включая континентальную полицию, на работе не горит. На экспертизу улик требуются целые дни, если не недели. Но это ладно, место удалëнное и улики приходится транспортировать на континент. Но перевод странички с голландского, требующий несколько дней, – увольте. Это дело двух-трёх часов, было бы желание. Также любопытно, что обеспечением содействия расследованию занимается исключительно государственная власть в лице управления губернатора архипелага. Странно. А где муниципалитет? Местное самоуправление обычно берёт на себя технические вопросы. Может, на архипелаге нет института самоуправления?..

Что не понравилось. Расследование, как таковое, описано очень схематично, и преступник понятен сразу. Есть несколько намеченных линий взаимоотношений персонажей, про которые автор, по-моему, просто забыла. Ряд моментов в сюжете показался мне очень натянутым, а некоторые сцены были излишними, и ничего действию не добавили. Имеет место преувеличение важности преступления — после убийства ведущие медиа Европы и даже США направляют своих корреспондентов в этот затерянный уголок, где они живут больше месяца, хотя сообщать им в редакции нечего.

Резюме: роман можно прочесть из интереса к месту действия.

«Террор» — это моё знакомство с Дэном Симмонсом. И, возможно, я только что прочитал лучшее его произведение, уж больно оно сильное.

В «Терроре» совпало сразу несколько факторов, которые заставляют меня полюбить ту или иную книгу. Во-первых, место действия. Крайний Север и Заполярье завораживают меня. И Симмонс создал безупречную картину этого морозного и ледяного мира. В исполнении американца его очень легко увидеть. Этот мир живёт на страницах романа. Его ярость и жестокость, его равнодушие читатель при известной живости воображения может ощутить на своей коже.

Во-вторых, Симмонс, конечно, мастер. Его владение словом, построение композиции, управление персонажами — всё на высшем уровне. В книге достаточно большое число действующих лиц и верно распределить их по сюжету наверняка было непросто. Сами персонажи мне очень понравились тонкой проработкой. Каждая из ключевых фигур детализирована и обладает понятным характером, определяющим её действия. При этом они под гнётом обстоятельств развиваются, открывая новые черты. Особенно доктор Гудсир. Это большая удача Симмонса.

Отсюда вытекает ещё один плюс романа — очень высокая эмоциональная температура. В некоторых эпизодах лично у меня ком к горлу подкатывал. Это не то же самое, что чтение без каких-либо душевных затрат, это совсем другой уровень!

Кстати, Симмонс пишет кинематографично. Например, баркас на льду, в нём почти замёрзший человек. Из полярной мглы перед ним соткался образ чудовища. Человек не может пошевелиться. Только лёгкий пар от дыхания говорит, что он ещё жив. Чудовище приближает огромную голову вплотную к человеку. Принюхивается. С губ капает вязкая слюна. Секунд пять-семь держится статичный план. Монстр будто высасывает из человека тонкую серебристую дымку души, чтобы пожрать её. Но она оказывается слишком ядовитой даже для чудовища. Оно фыркает, медленно отводит голову, встряхивается и растворяется во мраке и торосах. Обратный план на человека: он уже мёртв от холода, его глаза заледенели, в открытый рот падает снег. Просто готовая сцена, согласитесь!

В-третьих, объём и темп. Я очень люблю романы 600+, но удержать напряжение действия на такой долгой дистанции — задача не просто нелёгкая, а наитруднейшая. К счастью, на мой взгляд, Симмонс успешно эту головоломку решил. Я думаю, за счёт того, что у него был качественно проработанный сюжетный план, на который он потом нанизывал ситуации. За счёт количества этих ситуаций, а не воды и набран объём. У меня давно уже не было такого, чтобы я не мог отложить книгу вечером. Многие книги летят, как семечки, но чаще всего благодаря легковесности. А тут, читая не быстро, я не мог остановиться, потому что хотел знать, что дальше. Один раз даже заснул с книжкой в руках, как ребёнок.

Но есть у меня и два повода ворчнуть. Например, роман имеет одну черту, почему-то часто встречающуюся в литературе. Главный герой знает, кто злодей и кто с большой долей вероятности станет причиной катастрофы. Но по смутным моральным соображениям ничего не предпринимает, и зло делает своё чёрное дело. В «Терроре» это происходит даже дважды. Почему?! Далее, Симмонс одного из ключевых героев взял и удалил из действия страниц на 350. Да, по сюжету отсутствие объяснено. И всё же...

Резюме: суперкнига на основе обалденного исторического материала, исполненная с высочайшим качеством!

Обложка очень красивая.

Как показалось, более донной литературной продукции мне не встречалось со времён Мюссо. Книга — безнадёжная катастрофа по всем параметрам.

Повествование ведётся частично в форме противного, заунывного монолога, к тому же обращённого не к читателю, а к другому персонажу, то есть во втором лице. А частично рассказывает историю ещё одного персонажа. Сюжетное развитие дёрганное, планы хаотично перемешаны, так что очень трудно уловить кто, что, когда и зачем делает. То мать нашлась, то потерялась, то вроде снова нашлась, а потом опять пропала, а потом снова нашлась — и так до конца.

Ландшафт романа — это бесконечные трущобы на реке, захламлённые пустыри, железнодорожные насыпи, где в отвратительном свинарнике живут неприкаянные, страдающие душевными хворями люди. Персонажи опять безумны — все!

В аннотации написано, что писательница придумала для главной героини и её матери свой язык. Враньё. Это Толкин придумал язык, а Джонсон придумала пять слов. Читателю заранее сообщается, что сюжет использует миф об Эдипе. Ладно. Но при этом автор изо всех сил до финала тянет страшную тайну пророчества относительно одного из персонажей и его матери с отцом. Ну, оно очевидно, вы же сами сказали про Эдипа! Далее, дочь ищет сбежавшую от неё мать. Ищет-поищет, и там ищет, и тут. Не ищет только в том месте, где они раньше жили, то есть как раз где родительница и пребывала, как выяснилось позже. Зло, которое преследовало персонажей, по всему должно было оказаться порождением их собственных разумов, так сказать, тёмной стороной. Но нет, это был крокодил или что-то на него сильно похожее. В Англии. И так далее, и тому подобное.

Язык — песня отдельная. Постарались все. И автор, и переводчик, и художественный редактор. Приведу несколько цитат. «Повсюду недопитые кружки и периодические набеги на холодильник среди ночи». Так и вижу, как по кухне повсюду вместе с кружками разбросаны набеги. Однако, пойдём по нарастающей. «Она скучала по родителям. Это чувство отдавалось у неё в запястьях и лодыжках и в основании языка». Прекрасно! Когда у меня что-то отдаётся в основании языка, значит меня сейчас стошнит. И это почти произошло, пока я читал «Глубину...» Далее: «В языке не было таких слов, чтобы заполнить пустоты у неё за щеками». Заполнить пустоты за щеками звучит чертовски возбуждающе. И, наконец, сверкающий бриллиант: «Когда она узнала это, она поняла, что просто знает это». Я [Роскомнадзор] от восторга, когда это прочёл, и поделился восхищением даже со своей собакой!

И перевод под стать. Оказывается, можно «касаться за плечо» и другие части тела. Можно в предложение на полторы строки втиснуть два местоимения «он» и одно «она». Можно родить такой перл: «Всё тело покрывала плёнка грязи, почти как чешуя, которую он безжалостно соскребал». Он что, рыба, занимающаяся самоистязанием?! Что же он чешую-то скрёб? Может, надо было так: «Всё тело, почти как чешуя, покрывала плёнка грязи, которую он безжалостно соскребал»? Тут даже не переводчик виноват. В гонке со временем и не такое можно налепить, я сам бывал грешен, если что-то случалось переводить. Редактор где?!

В общем, если бы книга не была библиотечная, я бы хотел закопать её у стен факультета филологии.

Таково произведение из шорт-листа Букера. На обратной обложке книги написано: «Дэйзи Джонсон — это гений. Джефф Вандермеер». Здравствуйте, Джефф! У вас нос не вырос?

Значительную часть «Лесного царя» я прочёл в лесу. Есть такая волшебная гора всего в 200 км от Красноярска — Аргиджек. Пока остальные участники похода собирали по склонам набухшую соком чернику и крохотную, но сладкую и невероятно полезную дикую малину, я забрался на мшистый валун и погрузился в книгу Мишеля Турнье, почти ожидая, что сейчас из чащи ко мне выйдет косуля или хотя бы лиса.

Если читаешь Турнье, необходимо держать в уме одно — он гораздо умнее и образованнее своего среднего читателя. Писатель использует литературное наследие, философские знания, сюжеты мифов античности. Что-то я отловил, но большая часть вложенных смыслов прошла мимо меня, я даже не сомневаюсь. При этом, роман является одним из важнейших произведений французской литературы. Гонкуровская премия — ладно. Эти премии кому только не раздаются. Как сказал Алексей Горшенёв, наверняка в свою очередь кого-то цитируя, «увековечивает время». Ради эксперимента я в Second Life нашёл трёх аватаров с явно французскими именами, и все трое из этой случайной выборки знали «Царя...» и читали его! Вот, что на самом деле имеет значение.

Главный герой произведения — кто он? Я не могу ответить на этот вопрос даже для себя. Сумасшедший? Безусловно. Потому что кто, как не сумасшедший низводит общечеловеческие трагедии до роли события, произошедшего исключительно для того, чтобы открыть ему путь. Извращенец? Да, конечно. Тиффож не насильник, но его тяга к маленьким мальчикам определённо эротична, пусть и является, как написано в предисловии, «платонической, негенитальной сексуальностью». Что с того? Она всё равно неприятна и даже преступна. Копрофил? Увы. Поиски высшего смысла в отходах жизнедеятельности и свойствах избавления от них хотя и любопытны, но тошнотворны. Может быть, Авель Тиффож просветлённый? Да! Свобода и нетривиальность его мыслительного процесса, парадоксальные выводы, к которым он приходит, говорят о нём, как о человеке, познавшем больше, чем это обычно удаётся людям.

Тиффож — это несомненная удача Турнье, один из самых своеобразных и запоминающихся персонажей, что я могу вспомнить из своего опыта. На него несколько похож только Бармалей, любивший маленьких детей пуще шоколада и мармелада.

Фашизм является лишь фоном произведения, и в нём ничего магического не было. Он и потребовался Турнье, по-моему, лишь потому что немецко-фашистская очень заформализованная среда, парадоксальным образом уживавшаяся с невероятной истеричностью, позволяла решить сюжетные замыслы по мере перехода от одной стадии развития Тиффожа к другой, обретя кульминацию в Кальтернборской школе, где главный герой получил власть над 400 отборными гитлерюгендовскими мальчиками. Кстати, сам Авель Тиффож не был фашистом в той же мере, что он не был коммунистом, роялистом или либералом. Он вообще никем не был. Социально-политические категории были к нему неприменимы. Он обитал в иной системе координат, имевшей отдалённое сходство с христианством.

Мне также понравилась роль Немезиды, в которой выступила Советская армия. Книга совсем не об этом, но если иллюзии берут над кем-то верх, загляните в этот незаинтересованный источник, и всё прояснится. Подумать только, французские военнопленные продавали своим охранникам махорку за деньги. Как велика разница, а? Ведь они были для фашистов всё равно свои. Заблудшие, развращённые, размякшие, но свои!

Попробуйте прочесть эту книгу. Турнье не трёхкопеечный автор, которому нечего построить за заборчиком действия. Турнье — интеллектуал, возводящий за этим забором то воздушные, то гнетуще мрачные замки.

PS Роман, конечно, называется «Ольховый король», но так как его название совпадает с названием поэмы Гёте, а её в своё время перевели, как «Лесной царь», деваться переводчикам Турнье было некуда.

Перед чтением этой книги я немного поинтересовался автором в целом. Очень многие литературные критики, и не наши, и наши, по поводу творчества Элис Манро твердят одно: канадский Чехов, почти Чехов, настоящий Чехов, лучше, чем Чехов. Я подумал: да вы меня уже [РКН] с Чеховым. Прочитал первые три абзаца: блин, ну Чехов же!

Потом иллюзия, конечно, рассеялась. Во-первых, потому что Чехов только один, а, во-вторых, калибр Манро всё же поменьше.

Другой фактор влияния на читателя ещё до чтения, это наличие у Манро Нобелевской премии. Впрочем, негативный фактор лично для меня, учитывая вопиющую ангажированность и политизированность старинного балагана. Однако, в данном случае я выяснил, что Нобелевскую премию дали писательнице, которая несомненно является замечательным мастером неброских, но ёмких описаний и умеет, как надо, раскрывать внутренний мир своих отличных героев.

На примере сборника из 9 рассказов очень легко проследить разницу между писателем, как мастером слова, и «стори-теллером». В рассказах канадки форма и действие — равноправные компоненты произведений, тогда как в подавляющем большинстве литературы сегодняшнего дня, даже хорошей, действие безоговорочно подавляет форму, обрекая её на предельную простоту.

Все рассказы по очереди описывать не вижу смысла. Скажу лишь, что излюбленная схема Манро — это ввести какую-либо обстановку или ситуацию, а также очень небольшое число героев, а потом совершить головокружительный скачок в далёкое прошлое или будущее. В первом случае рассматриваются причины вводной ситуации, а во втором — её последствия.

Манро пишет преимущественно о женщинах. О женском в поступках и принятии решений, о женских реакциях на раздражители, об их страстях и метаниях. В большинстве рассказов героини следуют своим чувственным желаниям или ищут возможности их реализации. И вообще, в тексте много бытового эротизма, эротизма удовлетворения потребностей, а не романтики. Понравилось: Манро с иронией относится к феминизму в его сегодняшнем карикатурном виде. Всё таки она сама женщина пожилая и мудрая. На момент оригинального издания ей было 70, а сейчас — 90.

Итого: отличная книга с качественным текстом. Несколько рассказов по-настоящему берут за душу эмоциональным накалом и пронзительной правдивостью. Мои фавориты: «Крапива» и «Мишка косолапый гору перелез». Первый за боль, а второй за растревоженное сердце.

Абстрагируясь от сюжета, его достоинств и недостатков, надо признать, что роман хорошо написан. Мне кажется, что этому помог интересный феномен — «эффект любителя». Автор не является профессионально подготовленным писателем, не отягощён грузом знаний о, так сказать, технологической составляющей писательства, как производственного процесса. Иногда это может быть плюсом. Текст «Дария...» очень прост. Но эта простота настолько естественна, что придаёт произведению удивительную правдивость, а его персонажам сходство с чертами множества реальных людей, которых мы встречали в своей жизни. Если бы я захотел этот текст по ощущениям от него с чем-то сравнить, то, не смейтесь только, мне на ум пришёл бы стиль Довлатова.

В общем, в аспекте языка и манеры мне роман Хоррама очень понравился. Да и не только в этом аспекте.

По сути, это книга для подростков старшего возраста. Не знаю, почему она маркирована 18+ на обложке. Ну, упоминается там утренняя эрекция и способы её укрощения, и то эвфемистически, да говорится о том, что пенисы могут иметь или не иметь крайнюю плоть. Напугали ежа голой задницей! Вполне лет с 14-15 можно читать. Полезно посмотреть, как подросток (а главному герою 16 лет) учится уживаться в мире взрослых и сверстников.

Как сам автор признался, основная мысль романа заключалась в том, что люди с клинической депрессией могут вести нормальную жизнь. В сюжете ею страдают двое — герой и его отец. Да — это важно. Но не самое важное. Как показалось мне, самое главное — это урок по преодолению барьера, не позволяющего принимать и самому оказывать знаки привязанности и благодарности тем, кого любишь, и говорить, что ты их любишь. Дарий учится любить своих бабушку и дедушку, родственников, а самое главное — отца. Он учится дружить. И вполне успешно.

Автор также делает прозрачные намёки, что его герой постепенно осознаёт себя, как гомосексуалиста. Полного осознания до финала так и не происходит. Но всё же то, какие мысли пробегают в голове Дария, как он относится к случайным тактильным контактам со своим другом, соприкасаясь плечами, локтями, бёдрами, говорят сами за себя. Это не вызывает отторжения или неприязни, потому что доносится до читателя исподволь, а не оглоушивает отвратительным грохотом гей-парада.

Все персонажи, которые играют хоть сколько-то заметную роль в книге, исполнены автором с большой аккуратностью и любовью. Они как живые. Просто отлично! Более того, Хоррам умудрился придать живость и индивидуальность даже некоторым неодушевлённым предметам. Например, танцующему от колченогости старому вентилятору. У этого прибора появилась целая роль! Великолепная писательская работа!

Согласно сюжету Дарий, по матери перс, едет с семьёй в Иран из США на несколько недель навестить больного деда. Мне понравилось, с какой деликатностью описана эта прекрасная страна и её быт. Несмотря на специфику уклада, автор демонстрирует читателям, в первую очередь на своей Родине, что в Иране живут обычной жизнью. Любят, играют, спорят, ссорятся, болеют… Хоррам не опускается до снисходительного, назидательного и враждебного тона часто свойственного западным обществам.

Отмечу лишь один недостаток в сюжетном замысле. Да и то в качестве придирки. Мать героя приехала домой в первый раз после замужества. Она 17 лет не видела родителей вживую, не по видеосвязи. Почему? То есть, я понимаю почему. Чтобы её дети не знали бабушку и дедушку, и знакомство с ними стало одной из главных коллизий «Дария...» Но так-то кто мешал иранке, находящейся в браке с американцем, и раньше выезжать в Иран и потом возвращаться обратно к мужу?

За исключением этого момента, других оснований ворчать не вижу. Отличная книга!

Евгений Водолазкин попробовал силы в драматургии, и выяснилось, что сил у него имеется с запасом на всё. Я понятия не имею, насколько моё предположение верно, но, мне кажется, он мог бы вчерне написать этот объём, скажем, дней за 10.

Пьеса, давшая название всему сборнику, по-моему, является одним из первых, а, может, и самым первым художественным произведением, эксплуатирующим тему коронавируса. Дело происходит, конечно, в больнице. Учитывая, что больница носит имя Альбера Камю, надеяться на что-то иное, нежели абсурд и фарс не приходится. Четверо действующих лиц, заболев, готовятся отдать души медсестре-смерти. Чтобы облегчить уход, они публично приносят покаяние и вспоминают моменты счастья. Кроме пары замечательно остроумных реплик, особо отметить мне нечего. Мне кажется, Евгений Германович просто поупражнялся в мастерстве. Или я ничего не понял.

Пьеса «Пародист» по манере наследует первой. Но под покрывалом фарса имеется чёткий детективный сюжет. Вообще, детектив состоящий только из прямой речи — это дистиллированный детектив. Несмотря на краткость, в нём есть все признаки жанра, самый классный из них, на мой вкус, это эффект обманутого ожидания. Диалоги пьесы очень хороши. Лёгкий налёт безумия, который обеспечивается всеми персонажами, но, в первую очередь, персонажем «Массажистка», оттеняет самое главное в пьесе: узнать и понять другого трудно, а, кажется, и невозможно. Люди могут быть совсем не такими, какими мы их с уверенностью считаем на том основании, что живём рядом. Эта наша уверенность ни на чём не зиждется. Образы близких, которые мы составляем — это пародии на них настоящих.

Пьеса «Музей», не выбиваясь из заданной стилистики, единственная, где действующими лицами являются реально существовавшие фигуры. И жаль. Потому что, на мой взгляд, в этом произведении Вололазкин подхватил распространённый вирус глумления. Текст талантлив, как обычно, но глумлив. А это очень-очень плохо. В предисловии автор даже попробовал объяснить, что-де не поймите неправильно, просто такая художественная необходимость. Ладно, когда глумится бесталанная, гнилая, омерзительная ватага — грязная пена, у которой за душой, кроме грантовых или выклянченных у государства денег нет ничего. Но за Водолазкина обидно. Ближе к финалу текст обрёл трагическое звучание, и стало получше.

Пьеса «Микрополь» самая короткая и, как мне показалось, самая забавная. Формат древнегреческой комедии и соответствующие имена сосуществуют с проблематикой выборов и обманутых дольщиков. Как ни странно при таком раскладе, в первую очередь, в пьесе говорится о любви. За всей нелепостью происходящего, за аллитерациями, число которых снижает степень серьёзности до отрицательной величины, о любви Евгений Германович говорит со звенящим надрывом. Из четырёх пьес «Микрополь» понравилась мне больше всех.

Те, кто любит Водолазкина, с интересом эту книгу прочтут просто потому, что он — её автор. Но это не «Лавр» и даже не «Авиатор». Не стоит ждать от «Сестры...» откровений. Это просто баловство таланта от его избытка.

Начну с претензии не к автору, а к переводчице. Либо перевод делался в условиях цейтнота, либо просто спустя рукава. На странице 318 есть такая штука: «...она приехала сюда в надежде обрести семью, а что получила? Старушачью комнатёнку под балками и холодное плечо тётки и своих троюродных». Я, конечно, всё понимаю, но этого я не понимаю. Какое-какое плечо?! Это ж простейшая идиома — cold shoulder, – её не то что профессионалы, её любой студент-второкурсник знает. Такой косячина просто поражает! И где, [Роскомнадзор], редакторы?! Ну да ладно, автор тут не при чём, и само произведение — тоже.

Оно, мне показалось, не такое уж плохое. Имеется интересная завязка, разве что завязка составила без малого весь объём романа. Я имею в виду, что как такового расследования нет. На протяжении книги идёт сбор информации, которая в кульминации систематизируется и поясняется.

При стандартном объёме для такого рода литературы в 400+ страниц прочиталась она махом. Этого не отнимешь: отложить книгу очень трудно. Текст разбит на множество маленьких главок, и они летят, как семечки — не остановиться.

Специально стараться угадать преступника я не пытался — не люблю, да и не умею — но это случилось само по себе, и обстоятельства разгадки были легко предполагаемы. По поводу злодея хочу только сказать, что нельзя в современных западных детективах и триллерах быть привлекательным, белым, гетеросексуальным мужчиной. А если с выразительными глазами, всё, амба! Приговор к повешению. Никто, кроме таких, как ты, не задушит и не столкнёт с лестницы…

Не в первый раз встречаю сюжетный ход, когда виновный сам берёт на себя труд каким-нибудь хитрым способом самоуничтожиться. Тут вот, к примеру, ступает на тонкий лёд и камнем под него уходит, хотя за две минуты до этого сам кричал жертве вдвое легче него на этот лёд не наступать. Так бывает редко, обычно цепляются за края полыньи, тем более на озере, где нет течения, способного затащить под лёд.

Что касается героев, то все герои второго плана мне понравились. Они писательнице удались правдоподобными в части реакций и поведения. Правда, одного из них, на которого можно было бы подумать, что именно он — тот самый, кого мы ищем, автор на середине спровадила из действия и больше не вернула. Ну, ладно, не он, так не он. А вот главная героиня слишком противоречивая. В ней уживаются взаимоисключающие черты. Такая из себя она робкая нахалка. Она мне не очень приглянулась.

Довольно неожиданно представлена городская среда в Англии. В изложении Уэйр повседневность английского общества чуть пониже среднего класса ужасно криминализована и в материальном плане убога. Обстановка и образ жизни этого общества, если верить роману, чудовищно неопрятны. Тут от человека, конечно, много зависит, но меня такой оборот удивил. Всё таки бедность — это не причина превратить своё жилище в помойку.

Если говорить о всём произведении в целом, то, мне кажется, автору не хватает индивидуальности, хоть каких-то отличий от сонма примерно таких же авторов. Да, по-моему, писательница Уэйр на самом деле писательница, а не лепщица блевотных литературных пирожков типа Мюссо. Но всё же, это стопроцентно конвейерный продукт. Получить немедленное удовольствие от чтения и забыть на следующий день.

О, ещё из «Смерти...» я узнал, что водка, оказывается, маслянистая и имеет бензиновый запах! Век живи, век учись, да!..

Не трудно догадаться, о чëм рассказывает исторический роман «Великий раскол». Ко времени написания произведения события, связанные с одним из самых трагических потрясений в судьбе России, уже прилично отошли в прошлое, что позволило писателю рассматривать их с позиции исследователя, то есть более-менее беспристрастно.

Даниил Лукич в авторском тексте своё отношение определил: обе стороны не ведали, что творили. Но в самом решении сюжета, в характерах действующих лиц, в эпитетах и описаниях всë же, как мне кажется, видна симпатия к тем, кто держался своих убеждений до конца. Недаром, в одном из эпизодов представляя всю Россию сценою, он выводит на неë раскольников справа, а никонианцев слева. А мы знаем, в кого плюем через левое плечо, и где заходит солнце.

Для меня непонятно одно: я считал, что никонианство было принесено на Русь, выражаясь сегодняшними формулировками, «нашими зарубежными партнëрами», чтобы подчинить страну латинской вере — католицизму. Чего милосердием божьим не случилось. Однако из текста романа я вижу, что и Никон был врагом католицизма. Пожалуй, мне стоит почитать научные работы по теме.

Роман, подобно древнему миру, стоит на трëх китах — протопопе Аввакуме, бывшем патриархе Никоне и мученице боярыне Морозовой. Никон показан в пору заката своего могущества, уже после того, как перестал быть вторым царëм наравне с Алексеем Михайловичем «Тишайшим». Читатель видит, как погубил Никона самый недобрый порок для церковника, да и вообще для любого верующего человека — гордыня. В гордыне он отказался от чина патриарха, в гордыне он не смог жить без поклонения и власти. Она превратила его в мелкого, скаредного старика, который строчил царю бесконечные жалобы на качество «корма».

Его антипод — протопоп Аввакум начисто лишëн гордыни. Всю свою жизнь проведший в муках и лишениях, он лишь укрепляется в своей вере. В романе он предстаëт по-настоящему несгибаемым аскетом, к тому же наделëнным исключительным полемическим даром. Он настолько твëрд в своих убеждениях, что Мордовцев называет его фанатиком. Он увлекает за собой многие тысячи людей, но увлекает их на пытки и смерть.

Ну и, наконец, Федосья Морозова Прокофьева дочь. Мордовцев в еë лице находит пример того, что Россию в конечном итоге определяли женщины. Душа и сердце у нашей Родины женские. Как бы ни были на том или ином историческом промежутке бесправны женщины, обречëнные, как в те годы, на безвылазное теремное житьë, в критические моменты истории у них проявлялась несокрушимая воля, бесстрашие и самоотречение. Правда, Мордовцев сделал боярыню Морозову молодой красавицей, чтобы жальче было. А если посмотреть, к примеру, на известное полотно Василия Сурикова или просто сопоставить даты, она таковою не была. Но это не меняет сути и не умаляет духовного подвига.

Прошли века. Но рана осталась. Победителей нет. Можно сказать, никонианство одержало верх, почти все крестятся щепотью, устоялись и другие изменения. И всё же старообрядчество живо. А вы только представьте силу убеждений, которые в течение столетий не растворились и не ослабели в такой информационно агрессивной среде, как наш сегодняшний мир!

Имеются в романе и ещё интересные моменты. Например, главы, посвящëнные патриаршим судам над Никоном и Аввакумом, есть предтечи судебных детективов. Прения сторон читаются весьма занятно. Как по мне, так веселее, чем сегодняшние образчики.

Итого: романтический исторический роман, который должен понравиться большинству любителей жанра.

Большая повесть «За чьи грехи?» рассказывает о восстании Степана Разина. Причём определение «восстание» — это, как я сейчас представляю, настоящее преуменьшение, литота. На самом деле, видимо, это была натуральная гражданская война со всеми её спутниками: душераздирающей жестокостью, потерей нравственных сдержек и реками крови.

В части сюжета можно обратить внимание на многоплановость повествования. Есть три плана, правда, неравнозначных и сменяющих друг друга немного в сбитом темпе. Первый — это иллюстрации из жизни царя Алексея Михайловича «Тишайшего». Прозвище никоим образом не говорит о кротости, его этимология другая. Царь в повести развлекается сталкиванием своих стольников в воду, проводит время со своей дочкой, да теряется от дурных новостей «бунташного века», особенно в связи с успехами Стеньки Разина. Эта часть произведения в общем вяловата.

Второй план — жизнь Воина (это имя) Ордина-Нащокина Афанасьева сына. Его отец — выдающаяся фигура в истории России. Я прочёл о нём очень интересную и поучительную книгу из серии ЖЗЛ — «Ордин-Нащокин. Опередивший время». Сынок же помог батюшке хватить лиха и позора, когда с царскими деньгами дал дёру в Европу. Однако тоска по Родине и любовь к женщине заставили его решиться на возвращение. Предательство было, не в пример многим другим, государем прощено. И даже искуплено дальнейшей службою, в рамках которой он лично хватил Разина саблей по голове. За Воином Афанасьичем в повести закреплена любовно-романтическая линия. Но тоже какая-то вялая.

И третий план, самый значительный — это, так сказать, трудовые будни Разина и его «толпища», преимущественно заключавшиеся в зверствах и гульбе. Хотя и автор, и историки, и я сам вслед за ними, признают в действиях Разина воплощение в жизнь народной мечты о справедливости и защите от угнетения, всё-таки события, описанные в повести, говорят о том, что для государства эта война с самими собой была чудовищным ударом. Образ Разина представлен автором таковым, что непонятно, почему именно за ним пошли десятки тысяч людей. У Мордовцева он просто зверь. Таких зверей среди казачьих атаманов были десятки. Так почему именно он?

Должен признаться, мне не очень понравилось построение повести. Разбитое на маленькие главки — 37 на 185 страниц! — оно оставляет ощущение рваного ритма. И чередование упомянутых выше планов тоже не последовательное, а, как мне показалось, произвольное.

Нельзя обойти вниманием гигантскую работу, которую автор проделал с источниками. Поэтому к фоновой исторической достоверности, я думаю, никаких претензий быть не может. Такая дотошность автора и редакторов приводит к тому, что книгу приходится читать с мизинцем в роли закладки в конце книги, где приведены комментарии. Буквально на каждой странице упоминаются события и персоналии, о которых надо справляться именно там.

Любителям исторической литературы «За чьи грехи?» должна понравиться, но, на мой взгляд, повесть имеет недостатки.

Я не понимаю, как 155 маленьких страниц с крупными буквами могут называться романом, особенно если там всего с пяток действующих лиц. В таком случае, список необходимых покупок, который сбрасывает мне жена в WhatsApp, – это повесть, а ответный «ок» — рассказ.

На мой взгляд, книга «Дистанция спасения» плоха. Я не знаю, как сейчас, а в моём детстве дети иногда собирались во дворе, и тот, у кого язык подвешен получше, рассказывал остальным страшные истории. Девчонки про какую-нибудь Чёрную Перчатку, мальчишки про древних чудовищ или пришельцев. Так вот, продукт Швеблин — это одна из таких историй. Причём, я помню, в детстве и поинтереснее доводилось слышать.

Роман эксплуатирует тему страха матери за своего ребёнка. Главная героиня «Дистанции...» вроде бы не наседка, которая не позволяет своей дочери в сторону на два метра отойти, но незримая нить, соединяющая её и ребёнка, постоянно натягивается и дрожит, как паутина. Собственно, длина этой нити и есть дистанция спасения, то есть максимальное расстояние, которое требуется, чтобы вовремя прийти на помощь.

Коллизия, происходящая в книге, имеет своим прямым предком сюжетную основу «Кладбища домашних животных» Стивена Кинга. Но сравнивать эти две вещи по художественной ценности, мне кажется, даже не стоит пытаться. Из всей массы возможных достоинств, за текстом Швеблин можно точно признать одно — унылая, угнетающая атмосфера стабильно сохраняется на всём протяжении повествования.

Сюжет очень прост, и как-то его запороть было трудно, но, тем не менее, есть два момента, вызывающие лично у меня непонимание. Вот вы женщина с ребёнком, отдыхаете где-то в глубинке, сняв дом. Начинает твориться неладное, вы испуганы. Ну, наверное, стоит если не собрать вещички и уехать, то хотя бы мужу позвонить. А тут осторожная и предусмотрительная дама обращается к мужу только после того, как необратимый [Роскомнадзор] уже наступил! А ещё по неопределённым причинам в «Дистанции...» нет объяснения произошедшего. То есть понятно, что случилось, но почему это случилось — вообще не раскрывается. Необходимо принять декорации, как данность и всё. Хотя придумать какую-то историю за возникшей в аргентинском городе ситуацией, по-моему, автор была обязана.

В общем, хоть книгу можно прочесть за час-полтора, лучше это время сэкономить на что-нибудь другое.

Любопытно иногда звёзды сходятся…

Как-то вечером в конце февраля жена мне и говорит: «Максим, — говорит, — а не завести ли весной нам у себя несколько ульев!» Я сдержал первую реакцию и сказал: «Ну, давай подумаем». Чтобы хорошо думалось, я притащил «Малую энциклопедию пчеловодства» и прочёл её от корки до корки, статью за статьёй. К сожалению, стало очевидным, что вести даже любительское пчеловодство — это большой труд, требующий ежедневного участия, а не наездов раз в две недели. Так что пасечником я не стал. Зато освоил всю основную терминологию и познакомился с самыми важными в истории пчёл персоналиями. Это здорово помогло в чтении книги «История пчёл», и мне не пришлось лазать в поисковики за «взятка́ми», «летками», «теорией Дзержона» и «ульем Лангстрота».

Роман, как очевидно из аннотации, построен из трёх историй. Натуралист Викторианской Англии тщится оставить след в науке и прокормить семью; американец-пчеловод начала нашего века пытается удержать на плаву свой бизнес и не потерять связь с сыном; китаянка будущего старается разгадать тайну произошедшей с нею трагедии.

Истории идут не последовательно, а переплетаясь поэпизодно. И тут я заметил интересную особенность этого романа. Партии англичанина и китаянки написаны в целом слабо и предсказуемо. Может быть, Лунде не хватило мастерства. Поэтому есть много натянутостей и нелогичных моментов.

Например, возьмём Китай будущего. Давайте даже проигнорируем, что согласно политзаказу современности китайское государство в «Истории...» демонизируется. Ладно уж, таков запрос сегодняшнего дня. В общем, тоталитарное государство, все работают без продыху, ни шагу влево, ни шагу вправо, вот это вот всё. При этом после определённого события героиня получает бессрочный отпуск с работы. Вот ещё! Будь всё в одной логике, её бы назавтра же снова на работу выгнали. А потом она уехала на поезде, не спросясь в комитете своём. Шаталась по столице, доставала важных людей, добравшись до самой главной китайской начальницы. И не только не попала за колючку, но даже восвояси не была отправлена. Угу, именно так тоталитаризм и работает… С квёлым англичанином тоже есть большие задоринки. В общем, эти две истории как-то не очень меня зацепили, несмотря на изрядный драматизм самих событий в них.

Тем удивительнее, что третья история не просто хороша, она изумительна! Борьба с судьбой хорошего, крепкого мужика из Огайо меня тронула до самого сердца. Чудесное проникновение в душу персонажа удалось Лунде! Как будто другой человек писал! Не знаю, может, с временным периодом она знакома лучше, может, прототипа хорошо знала, может, наконец, вдохновение её посетило. Результат один: эта история оправдывает написание книги в целом. Жесты, детали, совершённые и не совершённые действия, му́ка и стойкость духа — я просто в восторге от этой части романа. Испытания, посланные американцу, легко примеряются на себя. Да и в российской почве эта история росла бы, как в родной. Никакой разницы бы не было, кроме имён. Красота, да и только.

Ну а основная мысль романа: берегите природу, будьте благоразумны, иначе несдобровать ни вам, ни вашим потомкам.

Книга читается отменно легко. Мне кажется, она понравится большинству читателей динамичным повествованием и интересным сюжетом.

Главное авторское послание этого романа, по всей видимости, заключается в его названии. Лестницы замка Шамбор, предположительно спроектированные Леонардо да Винчи, удивительны тем, что представляют из себя две спирали, на которых люди могут сойтись очень близко, но никогда не столкнутся. Таким образом, книга Паскаля Киньяра — об одиночестве, как тяге, испытываемой человеком, или даже его сознательной цели.

Одиночество, конечно, для многих людей совершенно комфортно, привычно, приемлемо, но… Это не отменяет факт, что одиночество — одно из проявлений несчастливости, если не ущербности жизни. Вот и главный герой романа — глубоко несчастный человек. Ни его финансовая состоятельность, ни острый ум, ни деятельная натура не дают ему удовлетворения от себя. Автор заcтавляет своего героя постоянно мёрзнуть, даже в жару. Это, как мне кажется, символ отсутствия любви в его жизни.

А ему очень хочется любить. Поэтому на протяжении повествования он обращается ко многим женщинам, почти каждой, встречающейся у него на пути, с надеждой обрести это тепло, от души к душе. Но напрасно. Его собственные травмы и травмы его женщин не дают им построить хотя бы шалашик совместной жизни. Они вечно в рассинхроне. Он любит жару, женщины прохладу, он ненавидит музыку, они часами играют на фортепиано, он сух до бесчувствия, они пассионарны и взбалмошны.

Однако Киньяр не только констатирует неспособность своих героев быть близкими, он также определяет её причину. И, по мнению писателя, все проблемы персонажей идут из детства. Их истоки кроются в пережитых трагедиях и психологических ударах. Причём, в случае с главным героем, Эдуардом Фурфозом, в самом финале преподносится конкретное происшествие, так искалечившее его душу и обеднившее его жизнь. Это уж не говоря о том, что он был одним из девяти детей матери, которая с трудом отличала одного ребёнка от другого и почти с ними не разговаривала.

По сюжету главный герой — воротила рынка старинных игрушек и всяких мелких антикварных предметов. Он знает свою сферу досконально, и искренне любит работу. Наверное, это тоже символ того, что детство не додало ему радости и счастья. Мир коллекционеров и торговцев представлен не очень подробно — не в этом, скорее всего, был авторский замысел, – но некоторое погружение в среду имеется, и читать о ней интересно.

И, наконец, о языке. Я называю такую манеру «акварельной». Она богата метафорами, частыми, но не громоздкими отступлениями, сосредоточена на ощущениях и переживаниях героев. Это позволяет вылепить очень выпуклые характеры. Киньяр неоспоримо владеет мастерством слова. Особенностью именно этого романа являются многочисленные, по-женски детализированные описания внешности и одежды персонажей.

Книга опубликована в оригинале в 1895 году. К 1903 уже был русский перевод. В издании 2020 года он и используется. Перевод мне был очень интересен. Всё-таки прошло много лет, и повседневный русский язык претерпел кое-какие изменения. Однако при переизданиях перевод подвергался редактуре и осовремениванию. Я не знаю, косметически или основательно, но в итоге язык почти совсем не несёт печати времени. Жалко. По качеству он не очень хорош. Встречаются существенные ошибки, как смысловые, так и стилистические.

Теперь о самом романе. Начну с минусов. Их много. Как, по всей видимости, свойственно литературе XIX века, по сюжету расставлено много «роялей». В жизни главного героя с говорящей фамилией Темпест (то есть Буря в прямом или, в зависимости от контекста, переносном смысле) появляется благодетель почти из ниоткуда и начинает ему не просто помогать, а определять его жизнь во всём. При этом главный герой не задумывается, а в чём же дело, какова мотивация его всемогущего друга. Ключевые диалоги происходят в местах, где их легко можно подслушать, и тому подобное. Герои в зависимости от сюжетной надобности проявляют то нечеловеческую проницательность, то поразительную слепоту.

Далее, есть просто несостыковки сюжета. Например, два персонажа ранее встречались, но через некоторое время они снова впервые друг друга видят. Или: две девочки играли в парке, будучи плюс-минус ровесницами. Спустя годы одна из них признанный и опытный литератор, а другой по-прежнему нет и двадцати. Встречаются клише: американка, согласно уложению поздневикторианского английского общества, непременно искренняя и правдивая, но вульгарная и болтливая. В повествование зашито огромное количество личных претензий автора к критикам и издателям. Очевидно, натерпелась писательница от них!

Есть грубые ошибки в самом тексте (уж не знаю, на чьей они совести). «...ненависть, сверкавшую в глазах, выражающих восхищение...». Это как, одновременно что ли? Или по одному глазу на каждое чувство? И так далее.

Тем не менее, в романе мне многое понравилось. Он очень драматичен. На мой взгляд, есть у него одна интересная черта. Уровень экзальтированности межпиковой текстовой среды, пожалуй, чрезмерно высок. Однако кульминационные моменты, на мой вкус, очень хороши. Они по-настоящему берут за душу, рождают эмоцию и трогают. Объяснения героев, разрешение конфликта — яркие и запоминающиеся.

Ну и главный концепт как минимум любопытен: Сатана, падший ангел, страдает от своего падения, надеется заслужить божественное прощение и вернуться в горние выси. Но для исполнения его желания дьявола должны отвергнуть люди, которых он вечно обречён искушать. А этого, конечно, не произойдёт никогда. И возникает интереснейший феномен: дьявол верит в бога гораздо сильнее и искреннее, чем люди.

Роман насыщен жесточайшей критикой мира богатых и аристократов, все из которых, по мнению Марии Корелли, нищие душою, никчёмные и лицемерные. Пребывание среди них губительно для любого таланта и дарования. Именно они составляют, так сказать, целевую аудиторию Сатаны, и гирей висят у него на ногах, не давая возможности искупить своё падение.

Главный герой же, через страдания вернувшись к богу, вновь обретает самую важную свою потерю — способность творить.

У меня получилась даже не рецензия, а статья на 7300 знаков. Рекомендуемый максимальный объём превышен в 2,5 раза. На то есть причина: я не только изложил моё личное мнение, но и — —

Несколько дней назад я прочитал по диагонали книгу ‘We Modern People: Science Fiction and the Making of Russian Modernity’ («Мы, современные люди: научная фантастика и построение российской современности»), написанную доцентом Корнеллского университета Аниндитой Банерджи. Очень интересный анализ нашей беллетристики рубежа XIX и XX веков. Среди образцов, которые она кладёт на предметный стол своего исследования, один из самых значительных – это роман Евгения Ивановича Замятина «Мы».

Можно, конечно, свысока посматривать на то, как в тексте отражается русская история и становление государства, можно посмеиваться над тем, как исследовательница-иностранка интерпретирует различные особенности Российской империи и нации в совокупности народностей, но лучше этого не делать. Банерджи проделала огромную, скрупулёзную работу по изучению источников, логически обосновала свои выводы. И вообще, очень комплиментарна в отношении объекта своего научного интереса. Перевод всех нижеприведённых цитат из ‘We Modern People’ выполнен мною.

Изученные автором материалы, заставили её ещё в предисловии заявить, что «особая категория литературы под названием nauchnaia fantastika, которую я перевела, как «научная фантазия», стала определяться, создаваться и читаться в России задолго до того, как американский редактор Хьюго Гернсбек представил англоязычному миру термин «научная фантастика» в 1926 году».

«Однако, – продолжает Банерджи, – ещё более примечателен тот факт, что намного ранее момента, когда научная фантастика стала признаваться жанром на Западе и привлекать соответствующее внимание критики, её русский эквивалент, похоже, трансформировался из новинки популярной культуры в существенный элемент интеллектуальных дебатов о том, как лучше всего ужиться с новыми реалиями набирающего ход двадцатого века».

Не являясь частью ни Запада, ни Востока, Россия во всём искала свой путь. Как пишет автор исследования, «научная фантазия… также стала плацдармом уникального русского третьего способа видеть, узнавать мир и обитать в нём». Иллюстрацией этого вывода служит роман «Мы».

Американская учёная с восторгом говорит: «Было потрясающе увидеть, как Замятин, писавший в 1923 году (sic!), предвосхитил взгляды сегодняшних авторов и критиков на значимость научной фантастики в современные нам дни».

По её мнению, «Замятин постиг литературу, как действующий инструмент творческого вмешательства в историю, подтверждающего скоротечность и непостоянство всех основанных на опыте, объективных и «рациональных» концепций понятия времени. Он провозгласил литературу, способную на такое отношение ко времени, некой освободительной силой. Формальные характеристики романа — «неустойчивый, запутанный многоточиями язык» и «резкие, синтетические», поливалентные образы являвшиеся, как утверждал Замятин, продуктом его нового, синтетического взгляда на время, служат примером эстетического бунта».

Этот бунт позволяет, как полагает Банерджи, сам роман «интерпретировать как повествование о разрыве между субъектом-личностью и субъектом-принадлежностью государства. Таким образом, весь объём текста, написанного заболевшим гражданином Д-503, становится в равной степени пространством боя».

И в результате этого боя, анализирует «Мы» американка, «бывший верный слуга рационалистического детерминизма приходит к выводу, что предопределенная «научно расписанная» история – это всего лишь одно из прочтений прожитой эпохи, и далеко не самое желанное».

Исследовательница не обходит вниманием и подчёркнуто важную роль женского в романе: «…Замятин постулировал феминизированное, иррациональное восприятие времени, как самое мощное оружие против принудительного детерминизма, и сделал его символом первоисточника творческого вмешательства в историю».

«Показывая вероятности, а не давая прогнозы, российская фантастика, таким образом, обрела силу достаточную как для демонтажа современности, так и создания её неподражаемого национального варианта», – подводит итог своего исследования Банерджи.

Остался один пустячный вопрос, а что я сам-то думаю о «Мы». Так глубоко я, конечно, анализировать не способен, но кое-что возьму на себя смелость добавить.

Общество, изображённое Замятиным, не полностью оформлено. Оно не достигло финала развития. То есть то, что произошло на страницах романа, это и в самом деле болезни роста. Которые были, кажется, «излечены» в конце. Посмотрите: несмотря на полную упорядоченность жизни, жители Единого Государства мечтают, испытывают сомнения, могут в принципе осмыслить неподчинение распорядку. Да ладно жители, сам Великий Благодетель снисходит до своих винтиков и даже на них так по-человечески обижается. Достигни общество конечной стадии своего развития, разве было бы верховному пастырю дело до отдельной паршивой овцы среди своего стада? Нет, конечно. Или взять секс по расписанию. Шторки эти опущенные при совокуплении... Полагаю, если бы мир «Мы» достиг своего абсолюта, то акт продолжения рода был бы вообще ограничен какими-нибудь фермами с самыми фертильными производителями.

Я это к чему, мы судим — и осуждаем — полуфабрикат, а не конечный продукт. Скорее всего, он тоже был бы довольно страшен, но всё-таки одновременно был бы другим. В каком-то смысле более логично устроенным.

А так, жерновами оказался перемолот простой человек, инженер, умница Д-503. Его использовали, заставляли страдать, бессовестно им манипулировали, врали, и кто? Да уж не Единое Государство и его Благодетель. Такие дела… Возможно, трудно сочувствовать строю, но поддерживать таких революционеров ещё труднее.

Д-503 крайне чувствителен для индивида, прожившего всю жизнь в жёстком распорядке. Возможно, у него благодаря такой структурированной жизни просто не выработался иммунитет к внешним воздействиям, наподобие того, как японцы, долгое время державшие оборону против влияния извне, в итоге впитали массу чуждого своему культурному коду. Д-503 является носителем поэтики и романтики книги. Его переживания, его оборванные многоточиями фразы иногда бывают настолько трогательными, что ему сочувствуешь, как девушке, попавшей в сети циничного обольстителя. Я, как читатель ориентированный, скорее, на эмоцию текста, нежели на фактическое содержание, получил большое удовольствие от языкового исполнения «Мы».

А I-330, персонаж, на мой взгляд, отрицательный, служит хорошим напоминанием, что революционная деятельность была штукой смертельно опасной. Хочешь изменить мир — будь готов умереть за свои идеалы, так было раньше. Так что если не сочувствия, то уважения эта дама заслуживает.

Кстати, несмотря на то, что в РСФСР «Мы» сочли камушком в свой огород, замысел пришёл к Евгению Ивановичу на механизированных верфях Ньюкасла, где писатель курировал постройку ледоколов. Это даже по производственным описаниям заметно, где речь идёт о стапелях, на которых строился «Интеграл». А вообще, как мне видится, мир романа именно нам среди прочих кажется наиболее пугающим. Есть мнение, что мы этнически не очень-то любим порядок.

Одна из самых известных и значимых в историческом контексте антиутопий — хорошая добыча в списке прочитанных книг для любого. Только не стоит говорить, что «мы к этому идём». Мы идём, к добру ли, к худу ли, совершенно в другую сторону.

Интересно сложилось у меня с книгой «Сварить медведя». В некотором смысле она была знаком. Большую её часть я прочёл летом у себя на участке — есть у меня с супругой пол-гектара земли в горной долинке в Восточных Саянах. Место довольно отдалённое: сотовой связи нет, электричества нет, дорога последние 30 километров не фонтан. Кругом глухая тайга. А в ней живут медведи. В тот год в крае случаев встречи с ними было много, в том числе — трагический. И, углубляясь в лес на поиски черничного листа, я как-то даже нервно ощупывал фальшфейер в кармане-«кенгуру». Однако, «медведя» мне случилось встретить только вечером на страницах романа Микаеля Ниеми, и эта встреча была счастливой.

Я живу в картине мира, где всё хорошее приходит с севера. Это, конечно, не слишком всерьёз, но место действия на дальнем шведском севере в затерянных хуторах и селениях сразу привлекло моё внимание.

Я не анализировал, почему у этого произведения оценки, мягко сказать, невысокие. Хотя у меня есть предположение. Возможно, из-за того, что, открывая книгу с тайной в сюжете, читатели ожидают, что именно тайна и ход её разгадки станут основным элементом художественной конструкции. Есть, по-моему, уже клише такое — «скандинавский детектив» или «скандинавский триллер». Нечто мрачное, жестокое, натуралистично-физиологичное с отпечатком отчаяния. Здесь такого нет. То есть есть. Но не так. Детективная история в «Сварить медведя» — это всего лишь песчано-цементный раствор, скрепляющий кирпичи смыслов.

Как мне кажется, главнейший кирпич в здании романа Ниеми — это вера. Вера, как почва под ногами, как залог счастья и любви. Но, во-первых, душа человека подвержена сомнениям в правильности выбранного пути, и чем искреннее человек в него верит, тем горше его сомнения. А, во-вторых, предаваться пороку существенно проще, чем противостоять ему. На этих двух обстоятельствах построена коллизия одного из главных героев и белого света. Персонаж священник Ларс Леви Лестадиус — ярок, умён, образован и наблюдателен, за ним идут. Но это не гарантирует успеха его замыслов.

Ещё одной важной идеологемой романа является мысль, что при помощи и поддержке человек способен на всё. Если ты родился там, где волки выть боятся, в крайней нищете, у родителей, которые пьют, не просыхая, и колотят своих детей, ты всё равно можешь стать, кем захочешь. Нужен человек, который поможет тебе поверить в себя и сделать первый шаг. Даже если ты мальчик саам, которого презирают и ненавидят, потешаясь над происхождением и языком. Ты можешь стать всем. Например, первым писателем на родной речи.

Зло будет если не побеждено, то хотя бы остановлено. В «Сварить медведя» акт воздаяния произошёл. Но сказать, что добро победило я не решусь. Слишком далеко всё зашло тогда, в 1852. А, может, на тысячу или две тысячи лет раньше. А, может, в доисторические времена. А, может, вчера. Но Ниеми всё равно не даёт воцариться одному из смертных грехов — унынию.

Современный европейский автор написал о вере и нравственности без кривляния и экивоков. Это прекрасно. Я очень рад.

Книга популярная. В 2021 году я ждал её освобождения в библиотеке несколько месяцев. Когда до меня дошла, наконец, очередь, уже успели обнаружиться несколько моментов, которые могли оттолкнуть меня от неё.

Во-первых, если на обложке написано, что «из всех щелей начинает сочиться развесёлая хтонь и инфернальная жуть», а «Булгаков и Гоголь аплодируют», у меня возникает подозрение, что маркетологи оказывают автору медвежью услугу, обещая вместо обычного модернистского романа какой-то кислотный трип. К тому же, это враньё. Хтонические сущности вроде есть, но никакой инфернальной жути нет. Представить себе, что Гоголь хлопал бы в ладоши от «Петровых...» тоже трудно. Мог бы одобрительно хмыкнуть, мне кажется.

И второе обстоятельство, внушавшее мне пессимизм насчёт романа, это интерес к нему со стороны одного мазурика, который несёт проклятье, антонимичное Мидасову: всё, чего он касается, превращается в дерьмо.

И всё же книга довольно хороша, выезжая за счёт фундаментального принципа российской литературы. Принцип этот, перефразируя известную цитату, заключается в том, что у профессионального российского литератора есть два союзника: поразительное языковое чутьё и живое воображение. Алексей Борисович совершенно очевидно с ними крепко дружит.

В изложении Сальников и вправду силён. Когда описание какого-то действия в десять раз превышает длительность самого действия и, тем не менее, держит в напряжении, это о чём-то говорит? Мне очень понравились акценты на различных мелких деталях, переживаниях. Вынося их на передний план, автор, как мне представляется, позволяет взглянуть на жизнь пристальнее, чем мы это обычно делаем, заметить то, что всегда пребывает вне фокуса нашего внимания. Это прежде всего касается взаимоотношений внутри семьи. Но и внутри социума в целом тоже.

Время действия не обозначено, но по ряду признаков и жизненных примет оно не может происходить позже чем 2003 или 2004 год.

У меня, как у читателя, не возникло ощущения, что в романе есть два пласта событий — реальный и иллюзорно-бредовый. Мне показалось, что в тексте все события происходят в реальности. Да, автослесарь много читает и рисует комиксы, да, его полусупруга-библиотекарь время от времени убивает людей кухонным ножом. Никакого тут нет гриппозного бреда, просто из-за болезни все события и воспоминания героев являются немного затуманенными. Но абсолютно реальными, включая те, которые попадают в широкую категорию «магического реализма».

Много в «Петровых...» смешного, трогательного, грустного. Но на протяжении всего повествования мне было трудно сказать, а каково же авторское послание? С какой стержневой идеей был написан этот роман? Дочитав его, я по-прежнему не могу с уверенностью ответить на этот вопрос. Если только предположить, основываясь на некоторых намёках в финальной части, что несмотря на своё несовершенство, люди заслуживают того, чтобы их пытались понять и полюбить.

«Прощай, мой ангел» — единственное, кажется, стопроцентно серьёзное произведение из сборника «Все имена птиц». Ну, и, наверное, самое драматичное. Если прочим не хватало трагизма и надрыва, здесь и то, и другое в избытке. Это, на мой взгляд, хорошо.

Сюжет построен на том, что на Земле вместе с человечеством присутствует ещё один вид разумных существ — венец эволюции птиц, антропоморфные создания с рудиментарными крыльями. И они стоят выше людей, управляют ими; без видимого насилия, но, тем не менее, явно подавляют человеков, сдерживают полёт их фантазии и техническое развитие. На протяжении времени, о котором рассказывает повесть, система рушится, погребая под своими руинами и других, «грандов», и людей.

Во множестве фантастических произведений исследовались гипотетические взаимоотношения людей и чуждых рас. Частенько симпатии читателей предполагались на стороне иных. Ведь люди могут быть ужасными, да? Агрессивными, жадными, глупыми, прожорливой саранчой, губителями добра и культуры. Могут. Но избавиться от таких черт, не потеряв себя, способны только они сами, самостоятельно, без влияния извне.

Похоже, группа людей из мира «Ангела...» придерживалась этого мнения, так как предприняла жёсткие действия, чтобы в части Земли, называемой «объединённой Евразией», всё стало по-другому. Возможно, в долгосрочной перспективе для людей сделанные шаги обернутся благом, но сейчас ангелу придётся умереть.

В этот переломный момент становится очевидно, что «гранды» такие же, как мы. Они не едины, они не могут прийти к согласию, они боятся, страдают муками совести и просто страдают, принимают неверные решения, они — тоже люди, если считать людьми любые разумные создания с мятущейся душой, которые несовершенны. И, в общем, это типичная черта произведений о чужих. Я с ходу не могу вспомнить ни одного произведения, где другие были бы принципиально непонимаемыми и непознаваемыми. Может, только у Роберта Хайнлайна я встречал что-то подобное.

«Прощай, мой ангел» заканчивается смертью и словами «Всё хорошо». Трудно придумать более ясную метафору неоднозначности всего, чем мы являемся и что нас окружает.

Маленькая повесть «Покрывало для Аваддона» — это камерное произведение «для своих». Если вы не сильно хорошо знакомы с иудаизмом, то вам мало что будет понятно из повествования за исключением канвы событий. В точности, как мне. Наверное, это больше моя беда, нежели автора, но, тем не менее, раз повесть включили в собрание, она, по идее, была рассчитана на широкий читательский круг.

Текст происходит из 90-х, так что, как и другие наименования из сборника, он имеет ряд видовых особенностей, как то: высокообразованные дамы, преподаватели и учёные, вынуждены заниматься подработкой в виде ухода за могилами; есть карикатурные бандиты типа «братки». Эти явления жизни потихоньку растворяются в мареве прошедших лет, но пока по-прежнему сохраняются в памяти у многих.

Собственно, своими неосторожными действиями при благоустройстве одной из могил, главные героини разбудили какое-то древнее еврейское зло не зло, но что-то могущественное и недружелюбное, которое очень было недовольно пробуждением. Суть сюжета заключается в попытках дамочек под давлением этой силы помочь ей вернуться обратно под могильную плиту и сопровождающем эти попытки кипише.

Время, в котором имели место события повести, такое, что даже те, кто в нём жил не могут относиться к нему одинаково. Мария Галина в предисловии говорит, что не хочет вступать в полемику, была ли та эпоха катастрофой или временем надежды. Мне кажется, любое время — это время надежды, даже если одновременно и время катастрофы, потому что человек надеется, как и дышит, всегда. На бога ли, себя, государство или лотерейный билет, но нет такой поры, когда надежда покидает мир совсем.

Если брать эмоциональный заряд «Покрывала...», то он едва ли силён. Не трогают как-то все эти семисвечные перипетии. Так, скользишь вдоль сюжетной линии, пока не дойдёшь до конца. Разве что в финале есть момент, когда дамы-героини отказались от исполнения своих потаённых желаний, чтобы уж точно завершить процесс упокоения восставшей силы раз и навсегда. Обе они хотели бы отмотать время назад и где-то на перекрёстках жизни свернуть в другую сторону, но успешно преодолели искушение. Это было трогательно.

Я не думаю, что повесть имеет какую-то существенную художественную ценность, но как развлекательный номер в иудаистской атмосфере, почему бы и нет...

К изданию 2019 года произведение Марии Галиной, ранее известное под названием «Гиви и Шендерович», обрело новое имя — «Ирамификация, или удивительные приключения Гиви и Шендеровича». Произошло это потому, что в английском переводе первое название не рождало у западных читателей понятные нам всем ассоциации: что главные герои — грузин и еврей. Переводной вариант ‘Iramifications’ перекочевал и в родной язык книги. Так сказать, обратное заимствование. Ирам — это вымышленный город.

«Гиви...» написан в конце 90-х и является классической иронической русскоязычной фантастикой этого десятилетия. Ну, просто самый наиканонистый канон. В романе, написанном несложным, но качественным языком, все персонажи — жулики и проходимцы. Согласно нормам времени, чего уж там. И положительные, и отрицательные, и нейтральные… Вот все до единого — плуты.

В целом, книга представляет собою приключения в очень высоком темпе, замешанные на ближневосточном колорите и мифологии. Действие происходит сначала в Одессе и Стамбуле, а после в месте, которое не принадлежит нашему миру, но является стержнем и скрепой всех миров. И само мироздание, как мы его знаем, конечно, подвергается смертельной опасности. Повествование читается очень легко и, несмотря на солидный объём, не надоедает. По стандартам иронической литературы в героях воплощены в абсолютном виде те или иные черты характера или типажи. Они созданы яркими и заставляют сопереживать себе.

Однако наши писатели часто не могут или не хотят просто развлекать, им необходимо сыграть в тексте нотки серьёзности и глубины. У Марии Семёновны в «Гиви...» для этого используются притчи-интерлюдии. Оформленные в арабский и семитский стиль, они очень хороши. Есть среди них басни о мудрости и любви, есть о вере и её подобии. Притча о жертвоприношении Исаака показалась мне просто пронзительной. Вот умеют наши авторы брать крепкой рукой за беззащитное сердце когда захотят, не отнимешь у них такого таланта!

Ну а так, моральное содержание в книге, конечно, простое и традиционное, но никогда не теряющее ценности и актуальности: любовь дороже золота, но бывает зла; бремя власти способен выдержать не каждый; будь добр и отзывчив, и воздастся тебе; не предавай, не будь трусом.

Если честно, то после первых двух романов в этом огромном сборнике, я не ожидал, что третий роман так хорошо мне зайдёт. Но в данном случае было приятно ошибиться.

На мой взгляд, «Медведки» — очень интересное произведение, но только местами. Среди несомненных достоинств можно упомянуть завязку. Главный персонаж вписывает своих клиентов в сюжеты известных книг, дабы они могли на досуге потешить своё эго и почувствовать себя подлинными героями. Допустим, желающие бы нашлись, допустим, некоторые даже были бы готовы за это щедро заплатить. При этих двух допущениях сюжет действительно поначалу захватывает. Загадочный клиент с возмутительными и непредсказуемыми запросами, череда странных событий. Было любопытно, куда приведёт сюжетная линия и во что выльются эти самые события.

И вылились они, как мне показалось, в довольно унылую среднюю часть романа, где будоражащее ожидание тайны сменилась какой-то скучноватой метафизической мелодрамой. При этом сильно страдает, если так можно выразиться, серьёзность сюжетных намерений. Тут же замечаешь, что фамилии героев Блинкина и Сметанкина составляют юмористическую пару, что девочка Рогнеда (которая не девочка и не Рогнеда) носит имя исторической фигуры, женщины, имевшей трагические отношения с родственниками. Вокруг родственных связей и их важности в жизни каждого человека всё крутилось. Даже не вокруг важности в жизни, а вокруг факта, что близкие в широком смысле и есть жизнь, и без них, без возможности почувствовать себя членом клана, человеческое бытие пусто и горько. Апофеозом этой части стал скандальный родственный банкет, после которого наступила довольно короткая финальная часть, и вновь стало интересно.

В конце авторы, как правило, связывают все нити повествования воедино, и дают объяснения. Здесь произошло то же самое, и итог был неожиданным. Мне, в общем, понравилась концовка, хотя вернуться к прежнему серьёзному тону у автора уже не получилось или она не захотела. К примеру, бандитских манер дядька, говоривший на уркаганском языке, оказался филологом, защитившим диссертацию по творчеству Шаламова, и так далее. Хотя допускаю, что Мария Семёновна вообще не писала «Медведок» всерьёз.

Кстати, а причём тут медведки? Ведь пара хтонических богов, которыми оказались кое-какие действующие лица, и ночные насекомые — феномены разного масштаба, разве нет? Вообще, мне кажется, слово «хтон» стало слегка попсовым, модным. Ворчу, наверное…

Поворчу ещё и насчёт того, что многие из заложенных в книгу смыслов трудно распознать. Средний читатель вроде меня не настолько эрудирован (как минимум в античной мифологии), чтобы с лёгкостью находить и радоваться зашифрованным писателем штучкам.

Зато автор неравнодушна к Красноярску. Мой город редко появляется в художественной литературе, а тут два романа — и два упоминания. И неважно, что городская топография слегка изменена по сюжетной надобности… Всё равно приятно.

В общем, роман, который можно с интересом прочесть. Но можно и не читать.

Я собирался прочесть лишь одно из произведений Марии Галиной, но в каталоге библиотеки увидел том на 1100 с лишним страниц, в котором собрано пять романов и повестей. Ну, и хорошо, подумал я. Много — не мало.

«Малая Глуша», первый роман из сборника, оставил у меня смешанное впечатление. Что смутило? Во-первых, он состоит из двух абсолютно разных по стилю и почти не связанных между собою частей. Причём в первой из них топоним Малая Глуша вообще не встречается. Как бы само по себе это франкенштейновское строение книги ни хорошо ни плохо, но я просто не понял, чем оно может быть обосновано. Первая часть вполне самодостаточна, и является цельным произведением, а вторая часть — нет. В предисловии, написанном специально для сборника, автор сама отмечает, что читатели неоднозначно воспринимают такую «двойчатку», как она её назвала. Мне тоже такая структура не сказать, чтобы понравилась.

Во-вторых, лично я испытал что-то вроде эффекта обманутого ожидания. Первая часть романа является примером магического реализма на Советской почве. Прочитав предисловие, я подумал, если в романе будет ирония и сатира в отношении того мира, то ладно, а если сарказм, то противно. В итоге не было ни того, ни другого — просто картинки из жизни, где-то тонко подмеченные, где-то интересно описанные, но без использования ожидаемых мною стилистических приёмов. Я не имею в виду, что это недостаток. Вторая часть, это уже густая и вязкая мистическая история, в которой трудно сказать, где проходит граница между реальностью и мороком. А, может, всё это мороки: и действующие лица, и Малая Глуша, и я, и Фантлаб, и рецензия, которую я пытаюсь напечатать двумя непроворными пальцами.

В-третьих, заход был на что-то эпичное, а кульминациям, что в первой, что во второй частях, на мой взгляд, не хватило размаха. Всё как-то без огонька разрешилось, да и без чётко сформулированного итога. Так… Кончилось чем-то. Словом, цитируя злодея из фильма с забытым мною названием при виде вышедшего ему навстречу неказистого героя: «Я ожидал чего-то… Я ожидал чего-то более»! Герой впрочем победил...

Однако при всех этих первых-вторых-третьих роман было интересно читать. Текстовое исполнение мне очень сильно напомнило российскую фантастику девяностых и нулевых. Могу ошибаться, всё-таки времени уже прошло немало, но язык похож, например, на Евгения Лукина или Сергея Синякина. А, может, на Александра Громова, несмотря на непохожесть тем.

Я не знаю точно, но, мне кажется, нередко писатели рождаются в тот момент, когда человек, который может даже не ведать о своём таланте расставлять нужные слова в верной последовательности, переживает что-то переворачивающее его жизнь, сотрясающее самые основы мира, и после испытывает непреодолимую физическую потребность рассказать об этом себе, а заодно и всем, кто по какой-то прихоти захочет услышать этот рассказ.

Мне видится, «Уик-энд на берегу океана» — именно такой случай. Это первый роман Робера Мерля. По своей природе текст является сочинением на тему «Как я провёл лето». Лето автор провёл на войне, потерпев вместе со своей армией сокрушительное поражение и потеряв все ориентиры. Как и положено сочинению, оно наполнено личными переживаниями и эмоциями именно самого Мерля. Это очень заметно, я думаю. Реплики, детали, некоторые эпизоды можно взять только из памяти, придумать такое крайне трудно.

Я обычно берегу нервы и не читаю европейскую прозу о войне. Там всё не то, не так, неправильно… Но «Уик-энд...» не касается событий Второй мировой, которые составляют часть Великой Отечественной, плюс Мерль — писатель, который мне очень нравится, так что я решился.

На самом деле, в книге есть очень много общего с прозой советских фронтовиков-писателей по эмоциональному фону и по структуре нарратива за одной небольшой разницей. Главный герой «Уик-энда...» не понимает, за что воюет. С его точки зрения (как и с точки зрения, кажется, всех действующих лиц), нет справедливых войн, священных войн, войн за правое дело. Ну, очевидно, именно поэтому всё закончилось так, как закончилось, и в реальности, и в романе.

И в третий раз из трёх рецензий на работы француза я повторюсь — Робер Мерль большой, замечательный писатель. Это ясно с первой же опубликованной книги. Его стиль, его образный ряд, его персонажи — это первоклассная работа. Засим рекомендую «Уик-энд...» всем, кого не оттолкнут оторванные конечности, сгорающие заживо люди и всепроникающее чувство безнадёжности.

Моё знакомство с творчеством Робера Мерля проходит в обратном хронологическом порядке. Первым был «Мальвиль» (1972), теперь «Остров» (1964), следом будет «Уик-энд на берегу океана» (1949, его первый опубликованный роман). Поэтому интересно наблюдать как бы перемотку эволюции главного героя Мерля. Если в «Мальвиле» это был жёсткий, уверенный в своей правоте человек, то в «Острове» главный герой терзаем сомнениями в правильности выбранного им пути.

Роман представляет собой робинзонаду. Несколько британцев и таитян вынуждены обрести убежище на необитаемом острове, постараться выжить и, что намного сложнее, ужиться.

С сегодняшней точки зрения графическое содержание романа довольно умеренное. Я бы, возможно, вообще прочёл «Остров», как интересный приключенческий текст с моралью, и всё, но, заинтересовавшись социально-политическим контекстом произведения, стал выяснять подоплёку, и увидел, что как раз в период работы над книгой бурно шёл процесс деколонизации французских территорий в Африке и других частях света. Не секрет, что европейцы творили в колониях преступления, от которых кровь стынет в жилах (например, если прочитать о злодеяниях европейцев в Конго, то кошмары могут мучать ночами). Имея такой «задний план», Мерль заложил в свою книгу мощный гуманистический заряд, изобразив туземцев просто людьми. Не эльфами, не дикими детьми райских островов, а именно людьми со своими страхами, пороками и своими достоинствами. На этой стезе Мерль был, конечно, далеко-далеко не первым, но всё же!..

Но главное, что, как мне кажется, занимало писателя — это вопрос: может ли пассивное непротивление злу, так сказать, абсолютный пацифизм, быть лекарством от распрей в человеческом обществе. Как ни печально, но, насколько я понял, автор пришёл к отрицательному выводу. Иначе как расценить тот факт, что главный герой, не совершив ни единого поступка против своей совести и принципов, испытывает чувство вины за то, что другие привели маленькое сообщество на острове к беде? Ведь и в самом деле, отступи он от своих убеждений один раз в ключевой момент, и катастрофы не произошло бы. А потом приходит день, и герой задаёт себе вопрос, а, может, он и вправду ловкач, который, прячась за свои добродетели, достигает только собственной выгоды.

Отдельно хочу сказать о языке романа. Собственно, я и взялся за вторую книгу Робера Мерля именно потому, что мне очень понравилась классическая, стилистически богатая манера французского мастера. В «Острове» есть такая особенность — на протяжении почти всего объёма эмоциональный фон довольно сух, даже когда речь идёт о драматических и трагических событиях. Однако ближе к концу роман вдруг обретает щемяще пронзительное звучание, а финальная сцена — это просто грохочущая кульминация, когда буря природы и бури человеческих душ заглушают друг друга.

Последним предложением «Острова» Робер Мерль призывает надежду.

У меня нет слов. А очень надо их найти…

Когда какая-то книга подаётся, как «интеллектуальный» детектив, есть две опасности. Первая, что это ложь, а вторая, что интеллект читателя — например, мой — до уровня произведения не дотянет. В случае «Пещеры идей» мне было трудно, но я старался и, кажется, понял хотя бы часть смыслов, вложенных автором. «Пещера...» действительно очень интеллектуальная книга, в которой богатство языка тесно сплелось с богатством содержания.

Место и время детективного действия в романе необычны — Афины времён Платона. Он даже является одним из второстепенных действующих лиц. Но это по композиции ещё не всё. Второй план повествования — труд переводчика по переводу этого детектива c папируса. И основной текст, и объёмные сноски переплетены в тугой сюжет, который держит в напряжении, не отпуская. Обе партии сливаются воедино и расходятся порознь будто голоса певцов на древнегреческой сцене.

Сверхзадачей для писателя (Но какого?! Настоящего или вымышленного?!) являлось подтверждение или опровержение возможности создать литературное произведение, которое связало бы вместе все пять ступеней мудрости по Платону. Удалось это или нет может ответить (и ответит, только мы не узнаем) лишь сам выдающийся мыслитель. И есть ещё такой важный конструктивный элемент романа, как чувственность и наслаждения плоти! Читать книгу лучше вместе с какой-нибудь поисковой системой. Время от времени приходится узнавать значение философских терминов, предметов античного быта и особенностей государственного устройства Эллады.

Поразительно, как в таком сложном по форме произведении, писатель в итоге не оставил ни одной не связанной в узелок линии. Все многочисленные детали, намёки, ощущения, такие спутанные, в финале соединяются в безупречное полотно разгадки. Хосе Карлос Сомоса многократно неожиданными сюжетными решениями повергал меня в совершенное изумление. Опутанный сетью догадок, я неизменно пропускал ту самую деталь, что разворачивала картину вверх ногами. Может быть, другой читатель смог бы найти ключ одновременно с Разгадывателем, который наряду с Переводчиком и ещё кое-кем является главной фигурой книги в общем. Но дело в том, что и ключи могли быть фальшивыми! Часто бывает, что финал заставляет разочароваться во в целом хороших книгах. Но здесь финал не подкачал. Напротив, он стал подлинной кульминацией действия.

В «Пещере...» отлично проработана тема влияния вымышленного мира на реальный. Это влияние может быть настолько сильно, что миры захлёстывают друг друга и обвиваются вокруг самих себя. Вопрос кто кого создал становится совсем не так прост, как поначалу казалось. Распутывать эту загадку вместе с героями было настоящим удовольствием!

Я могу порекомендовать эту книгу практически всем. Мне кажется, любой найдёт что-то привлекательное для себя в её хитросплетениях.

PS Если вам показалось, что в короткой рецензии я переборщил с использованием синонимического ряда «связать, запутать, переплестись, опутать» и так далее, то это я просто не смог удержаться от использования стилистического приёма «эйдезис», выдуманного Х.К. Сомосой специально для «Пещеры идей».

Удивительно проходная книга! Она мне напомнила ситуацию, когда на каком-нибудь классном музыкальном альбоме вдруг попадается одна безликая песня, записанная «в нагрузку», так, хронометраж добрать.

Когда я учился в университете, во время занятий по разбору литературы (я забыл правильное название дисциплины) нас просили вычленять «месседжи», заложенные авторами. В случае с «Каждым новым днём» я бы затруднился определить это послание читателю. Единственное моё предположение — автор поставил (или ему была поставлена) цель онормаливания гомосексуализма. Во время чтения возникло стойкое ощущение, что я наткнулся на социально-политическую джинсу. У меня нет информации, кем оплачено написание и издание этого романа. Но почему бы не предположить, что это был какой-нибудь фонд поддержки очередных ущемлённых прав и свобод? Судите сами, в романе все действующие лица, тела которых временно занимает главный герой, — это подростки 16 лет. Процентов 35-40 из них либо гомосексуалисты, либо имеют гомодрузей. Их души чисты, а любовь горяча. В отличие от замученных комплексами и зашоренных всех других прочих.

Есть один интересный языковой момент. Да, это, конечно, не «Заводной апельсин» с его трудностями перевода, но здесь имеется свой подводный камень, и не маленький. В переводе главный герой — он. Просто потому что русский язык на наше общее счастье подразумевает бинарность. То есть, либо «я пошла», либо «я пошёл». Другого не дано. Но в английском языке морфологическая категория рода многим частям речи не присуща, в том числе глаголам. Для читателя на оригинальном языке пол главного героя/героини вообще не определён. В каком теле персонаж в данную секунду находится, тем или той и является.

Есть и сюжетные, и технические недостатки. Во-первых, всё в романе возникает на ровном месте. Никаких предпосылок, никаких обоснований. Полюбил и всё. Любовь с первого взгляда бывает. Наверняка многие имеют подобный личный опыт. Но даже в этом случае есть ответ на «почему». Здесь же, кроме того, что девушка была грустная, других причин в одну секунду на всю жизнь влюбиться не приведено. Во-вторых, нет ни малейшего объяснения, что же за аномалия такая — главный герой. Чем он заслужил это проклятье? Кто за всем этим стоит? Какие механизмы у его блужданий по телам? Ни одного ответа нет. Примите, как данность. В-третьих, частные случаи нарушенной логики. Например, герою память хозяев тел доступна, а навыки почему-то нет. Кроме того, он заявляет, что не вмешивается в их жизнь, а сам на деле только этим и занимается, прогуливая их уроки, пропуская тренировки и таская по окрестностям.

И, наконец, я не понял, чем кончилась книга. Не понял буквально. Там не открытый финал, всё завершилось чем-то конкретным, но чем именно, осталось для меня тайною.

Когда я потихоньку втянулся в текст «Вонгозера», у меня возникло странное ощущение, будто что-то не так. Вроде бы и интересно, и написано нормально, но по какой-то причине было чувство, словно камушек попал в ботинок. И, наконец, я понял, в чëм дело.

Мне не нравились персонажи. Я не мог в полной мере сопереживать этим аням-серëжам. Подчеркну, если писатель здорово прописывает не симпатичных или даже отвратительных героев, это классно, это свидетельство мастерства, но в данном случае, думаю, такого авторского замысла не было. Мне они были неприятны, как личности. Думаю, в реале я бы постарался с похожими людьми не сближаться.

Посмотрите на их друзей, спутников по бегству. Они все друг друга взаимно злят и раздражают, их беды вызывают у прочих героев злорадство. Но есть известное изречение Еврипида: «Скажи мне, кто твой друг. И я скажу, кто ты!»

Был один персонаж, который мог бы найти отклик в моëм сердце — это предыдущая жена главного мужского героя, женщина без истерических ноток. Но всë было убито одной еë репликой уже в начале, что муж де ушëл от неë к рассказчице лишь потому, что она стала отказывать ему в сексе. Ни одна женщина, которая дружит с головой и имеет здоровую самооценку, ни в жизнь не произнесëт ничего подобного, потому что вот так, одной фразой, одновременно унизить и себя, и мужчину, это надо суметь! То есть ты сама считаешь, что была для мужа, в первую очередь, вагиною и другими естественными полостями, ну а муж стало быть одними ими в тебе и интересовался. Что же, жаль коли так.

Имеется ещë подчëркнутое стремление героев как можно дальше находиться от людей, недоверие к ним, замаскированное боязнью. Это тоже отталкивает. Однако, автор, словно не замечая противоречия, либо опровергая принципы участников действия, дважды спасает своих путешественников именно руками отдельных людей, которых герои так сторонились. При этом одного из них беглецы грабят, а второго презирают за стремление помогать другим, пусть и без надежды на успех.

Не буду оспаривать реалистичность того, как быстро осыпались цивилизация и порядок в романе. У меня есть сомнения, что события развивались бы именно так, но каждый меряет по себе, это правда.

Кстати, если подумать, то можно предположить, что сама идея спасаться в одиночку, не попытавшись сохранить основы человеческого общежития, глубоко аморальна. Но это, конечно, очень спорный вопрос.

Резюме: интересный, но неглубокий путевой постапокалиптический роман, в котором ничего за душу не трогает.

Прочитав короткий пролог заглавной повести сборника, я понял: мне должно понравиться. Александр Евгеньевич Григоренко уже во вступлении в действие напомнил мне, что предложения могут быть сложными и длиннее двух строк, что в русском есть много прилагательных, в том числе, не затёртых, что текст не обязан быть сухим, подобно пустыне Гоби, и низкокалорийным, как шпинат. И в дальнейшем я не мог нарадоваться русскому языку книги во всей его несравненной красе.

А по пути самой повести, мимо событий и героев, писатель проехал, словно болотоход на своих огромных, но мягких шинах по трясине: осторожно, чутко, не замедляясь, чтобы не зарыться, и не ускоряясь, чтобы не забуксовать.

Повесть о слепом, потерявшем дудку во чистом поле, представляет картину жизни трёх поколений одного рода и их соседей в антураже времени, которое они разделили на Земле. Это, очевидно, от конца 70-х до 2013 или 2014. По важности, но не по равенству присутствия в тексте, я бы выделил 4 ключевых фигуры: мать, двух её сыновей, и внука-племянника-сына. Ничего не буду раскрывать по действию. Скажу, о чём, как мне показалось, говорит «Слепой».

О том, что трудно быть женщиной, что трудно быть мужчиной, бабушкой, внуком, что трудно и больно быть человеком. Трудно не в смысле подвигов, совершения каких-то поступков, требующих напряжения всех человеческих сил, а трудно в постоянном сопротивлении бытию, повседневной готовности встречать повороты судьбы, крутые и не очень, печальные и не очень, любые. И финалом, как мне показалось, Александр Евгеньевич постарался придать этой человеческой доле вневременной характер. Это чудесно. Грустно, но не горько. Так тоже бывает.

У меня есть один вопрос, который я задавал себе давно, и задаю сейчас снова, прочитав про Дуду слепых. Почему авторы бывают так жестоки к самым лучшим и сильным из своих персонажей? Чем они заслуживают не только безжалостного отказа в справедливости или хотя бы покое, но и глубоких моральных страданий? Тем что, по мнению авторов, они единственные достойны их принять, не ропща? Не знаю. Жалко бывает эти несчастные вымышленные души…

Также книга содержит короткие произведения такой редкой сегодня формы, как эссе. Автор является профессиональным, действующим журналистом. Думаю, поэтому его притягивает свободное изложение мыслей о нравственности, литературе, истории, политике. С удовольствием отметил для себя, что с Александром Евгеньевичем мы во многих вопросах конгениальны.

Чтобы рекомендовать такую книгу человеку, нужно более-менее близко его знать, но если кому-нибудь захочется познакомиться с произведением с малым количеством читателей, то почему бы не попробовать её прочесть?..

Всё, что я написал по поводу романа «Завтра» является моим оценочным суждением, частным мнением и личными впечатлениями. Это чтобы потом не повторяться.

Основа книги очень перспективная: он живёт в 2011, она в 2010, день тот же. Им вместе придётся решать непростую задачу. Можно было рассчитывать на удовольствие от чтения. Тем не менее, бо́льшей ахинеи я не читал ни разу в жизни. Такое количество ужасающих дыр, не стыкующихся деталей и глупостей мне встретилось впервые. Даже не знаю, что начать ругать первым. Допустим, сюжетную логику.

Впрочем, как можно ругать то, чего нет? Приведу два прокола, которые помогут понять глубину проблемы, один стратегический и один тактический. 1. Очень плохая девочка (далее ОПД) влюбляется в плохого и богатейшего парня. У парня беда — в перспективе надо пересаживать сердце. ОПД во имя любви примерно за 15-17 лет становится одним из лучших кардиохирургов Америки. Но у парня уникальная кровь, и ему подойдёт лишь сердце уникального донора. И вот (привет, рояль), донор обнаружен. Что должна сделать ОПД? Ну, как бы устроить так, чтобы сердце «освободилось», и пересадить его, пока милый друг концы не отдал. Но что ОПД делает в романе? Она выходит за донора замуж! Да четыре года с ним живёт, изображая нежнейшую любовь и привязанность! И только после этого всё равно старается сделать то же самое, то есть «освободить» донора от имеющегося у него органа в пользу своего настоящего возлюбленного. Зачем 4 года ждать?! Что за [Роскомнадзор]?!

2. ОПД, русская, кстати (эти бледные немощи [Роскомнадзор] на славянских женщин), встречается с русским же киллером, чтобы обсудить детали убийства донора. Я даже готов простить, что для встречи был выбран не пустынный парк, не парковка, не машина, в конце концов, а людное кафе, где любой при достаточной сноровке мог их подслушать, что и сделал. Но русская ОПД и русский киллер общаются между собой на английском. Наверное, чтобы их разговор легче мог быть понят посторонними. Это же [Роскомнадзор]! И таких зверских глупостей в романе великое множество.

Переходим к персоналиям. Главный герой-мужчина характера не имеет вообще. Он пустое место, ноль, ни одной живой черты. Кроме, разве что, неприятия сказок и легенд, напомнившего мне, как при ранней советской власти самые яростные активисты пытались запретить детские сказки (читал у Чуковского). То-то во второй половине книги он почти пропадает из действия. Главный герой-женщина, которая должна вызывать сочувствие, вызывает исключительно отторжение, потому что психопатка, манипулятор, дешёвка и склонна к мошенничеству. Если бы автор хотел, чтобы читатель её такой воспринимал, то вопросов бы не было. Но ведь по замыслу она — герой положительный!

Роялей хватает. То ключи чудесным образом попадутся, то навигатор от мотоцикла отвалится. Но самый главный рояль, это чудесное появление гика-всемогущего. Подключиться к любой системе видеонаблюдения, взломать любую сеть и даже — не шучу — записать героиню к модному парикмахеру без очереди, это для него дело двух-трёх минут. А когда рояль помочь не может, в ход идёт святая простота. Роман построен вокруг хроно-аномалии. Лет 150 писатели придумывают удивительные трюки со временем и создают временны́е парадоксы. Мюссо вообще никак не заморачивается с систематизацией своих манипуляций со временем. Когда надо герои помнят, когда не надо — не помнят. Вот уж точно, время — величина относительная!

Язык чудовищно пресен. Например, сферический писатель в вакууме пишет: «У него был толстый красный нос с глубокими порами, а под глазами набрякшие мешки». Мюссо пишет: «Он много пил». Отлично! Автор считает, что читатель не в состоянии сложить два и два и ему надо всё доносить буквально? Или такой запрос у европейского читателя? Не верю! А диалоги! Диалог двух практикантов-медиков о своей руководительнице, она же ОПД, за явным преимуществом выиграет конкурс «Самый неестественный и надуманный разговор в литературе». Редакторы бы, [Роскомнадзор], просто сели друг напротив друга и по ролям прочитали его!

Устал я так ругаться с непривычки. По-моему, ещё никогда книга не вызывала у меня такого неприятия. А я ещё критиковал Сару Перри и Жоэля Диккера! Всё познаётся в сравнении. Короче, открыть кингстоны! Место этой посудине на самом дне океана.

Действие «Игрок 1» охватывает очень сжатый период, всего пять часов. Роман является образцом произведения, где автор — как бы мне получше выразиться? — использует художественное пространство не как холст, на котором пишет свою картину, а как шахматную доску, разыгрывая на ней заданные позиции. Скажем, этот этюд я бы назвал «Нефтяной эндшпиль». Непонятно, да?

Я хочу сказать, что Дуглас Коупленд в этой книге создал мир очень схематичный и очень условный. Он практически двухмерный, и населён такими же двухмерными персонажами-функциями. Задача этих персонажей на своих в общем-то рядовых судьбах отыграть общечеловеческий кризис восприятия самих себя и всего мира так, как видит его писатель.

Три из четырёх ключевых фигур романа дошли до точки, которую, лучше и не скажешь, описывает строка из отличной старой песни: «Синие флаги, витражи, миражи… Как же жить, что делать?» Молодость упущена, возможности упущены, желания потеряны, а время осталось. И куда его деть, кроме как продолжать тратить впустую — непонятно.

Как мне представляется, на момент событий романа эта растерянность среди всех людей достигает критической массы, что выливается в какую-то катастрофу. Ну, вроде как экономическо-террористического свойства. Но сам по себе этот всемирный крах совершенно не важен, не важна его длительность, его свирепость и тяжесть последствий. Он лишь средство запереть людей внутри себя, чтобы они постарались навести в своих захламлённых чуланах какое-то подобие порядка. А уж как этот порядок будет достигнут, верою ли, делом ли, болью или любовью, или всем понемножку — это личное дело каждого. И Коупленд, на мой взгляд, интересно описывает процессы, происходящие на поверхности своих героев — они же двухмерные.

И есть ещё четвёртый главный персонаж. По-моему, это постчеловеческое существо, которое на протяжении романа одновременно находится и внутри действия, и в каком-то надпространственном лимбе, откуда наблюдает за происходящим, обозревая одновременно прошлое, настоящее и будущее. Что примечательно, в будущем это загадочное создание видит себя более-менее встроенным в социум. Таким образом, как иначе я могу расценить эту деталь, нежели авторское предположение, что конца человечеству не будет ещё долго и оно вряд ли претерпит кардинальные изменения?

Также, хочу сказать, что благодаря особенностям таких герметических произведений, их концовки часто выглядит оборванными, или, если сказать помягче, приоткрытыми. К этому надо быть готовым — всего лишь издержка художественного метода.

Ну, и, опять же сугубо на мой вкус, глоссарий в конце книги — элемент излишний. Лично я не смог как-то плотно связать его с текстом «Игрок 1». На полноту он тоже, конечно, претендовать не может и в общем похож на результат хаотичного гугления.

Книга мне, к сожалению, совсем не понравилась.

Несмотря на то, что в аннотации заявлен рассказ о мире поздне-советских хиппи, по факту он присутствует в сюжете лишь за кадром. Мы слышим упоминания «системы», «пиплов», «флэтов», а также фактов употребления разного пойла и колëс, но подробных картинок этого мира в тексте ровно одна. Остальные размыты и носят очень-очень общий характер.

Взросление главной героини тоже, как мне кажется, обозначено совсем условно. Она сразу взрослая в книге, нет никакого особого процесса развития. Ну, бросила одного торчка ради перспективы в музыке, ну, стала чуть ближе к своей матери, всë.

А вообще, все персонажи шаблонные. Юная и чудесно одарëнная девушка, больше похожая на гота, кстати, нежели на хиппи, загадочный и глубоко порядочный молодой человек с трагедией в прошлом, задëрганные бытом тëтки, грубоватые и равнодушные учителя и врачи — все они именно такие, какими мы ожидаем их увидеть. Ни шагу влево, ни шагу вправо.

Кстати, за исключением главного испытания для героини, еë метания вызывают не много сочувствия; кажутся, в целом, просто подростковой дурью. Хочешь петь — пой, хочешь носить что попало — носи, хочешь выделяться — выделяйся, но зачем при этом презирать и отталкивать других? Но тут может сказаться то, что я сам уже забыл, каково это было в 15-17 лет. Время безжалостно вымывает из тебя порывы, как вода вымывает золотой песок из породы...

Есть довольно много деталей, которые кажутся мне далëкими от возможного. Приведу только один пример, чтобы не сильно вдаваться в подробности действия. Студент-практикант работает на режимном объекте. Допустим. Он приходит на работу на режимный объект в выходной, и его впускают. Ладно, маловероятно, но допустимо в принципе. Студент-практикант проводит с собой на режимный объект в выходной день измазанное кровью нечто в нелепом наряде мимо поста охраны, которая отводит взгляд? Ну, нет уж.

Ещё момент: слово «нимфа» встречается в романе только в названии, и уж кто-кто, а главная героиня менее всего похожа на это создание.

И главная с моей стороны претензия к «Леснику...»: сюжет в целом — это подслащëнная копия «Истории любви» Эрика Сигала, перенесëнная на почву Советского Союза.

В плюс идëт, конечно, высокая эмоциональность романа. В ряде моментов думаешь, а что бы и не поплакать в самом деле? Повествование при этом простое по форме: описания есть только ситуативных переживаний героев. Должно понравится тем, кто не любит дополнительные текстовые опции, считая их занудными.