облако тэгов
Сергей Сафонов. Немецкий прибой: (роман). – Book’ва – 2020 г., 368 стр., ч/б илл. Евгении Галактионовой (специально для этого издания).
Твердый переплет, тиснение золотом, шитый блок, цв. форзацы, ляссе, формат 130x200 мм. Выход по плану — май.
Предлагаемый читателям роман печатался первоначально в фельетонах одной из распространенных наших газет — органа, служащего русской национальной идее.
Не смотря на все удовольствие, с которым мы выступаем под таким знаменем, нам приходится, однако, сознаться и в чувстве некоторой досады, потому что труд наш является перед судом публики далеко не в том виде, в каком задуман первоначально.
Первая причина этого — условная форма фельетонного романа, требующая от автора особой планировки его произведения, специальных приемов творчества, даже — исключительной манеры излагать мысли. Действие течет и развивается не так широко и логически, как хотелось бы иногда, да и «идейная» сторона часто должна уступить место фабуле «фельетонного» характера.
Вообще, фельетонный роман, в том виде, как он выработан на Западе и как привился у нас вместе с газетным делом, страдает многими неизлечимыми пороками, которые отлично сознаются некоторыми авторами и с которыми, все-таки приходится уживаться по той простой причине, что другого типа, лучшего и, вместе, подходящего к требованиям времени, еще нет.
Газета с каждым днем завоевывает себе все большее и большее право гражданства. Будущее несомненно принадлежит газете. Старый тип литератора с его медлительными приемами — вымирает, а на смену ему идет журналист — всезнайка журналист — паспарту, который везде поспел, все высмотрел и отлично умеет применяться к утилитарному духу века, у которого девиз — «время — деньги». Человек вчерашнего дня еще имел досуг для книги, над которой можно было бы поразмыслить; он медленно переваривал свою духовную пищу. Человеку сегодняшнего дня уже некогда, он очень торопится куда-то. Сознаемся, что его обуревает жадное любопытство, но ему хочется узнать все, что делается в мире — сидя в конке, на расстоянии между двумя разъездами. И вот, к нему подсаживается журналист, который расскажет о Бисмарке и фальсификации о вчерашнем спектакле, и налоге на соль. Если после этих важных или наивных сплетен читатель пожелает развлечься — ему дают «легкий» фельетонный роман. Над ним не надо размышлять, над ним нечего засиживаться: хотя он и преисполнен крови, ужасов, нечеловеческих злодейств или самого бесшабашного адюльтера, — этих специфических штучек, которые царапают и щекочут дряблые, притупившиеся нервы, — но злодеи и дамы, изверги и кавалеры правильно распланированы, снабжены ярлычками и уложены так удобно, что их всегда можно взять, поиграть ими и снова спрятать; крови же и поцелуев отпущено на каждый день как раз в меру: на три минуты беглого чтения. Это очень удобно для едущих на конке. На такого рода произведения существует спрос, а тот романист, который взял бы на себя неблагодарную роль исправлять литературные вкусы толпы и отнесся бы с презрением к бульварному фельетону, низводящему литературное творчество до степени портняжного мастерства, рисковал бы двумя вещами: или его не стали бы читать, или… не стали бы печатать.
«Литература, сэр», — как говорит Диккенс.
Нового типа фельетонного романа еще нет, как мы упомянули выше. Но он мог бы создаться, если бы авторы, памятуя заветы своих французских учителей а́ lа Габорио — великих мастеров в области бульварных ужасов, — попытались бы, кроме того, как-нибудь осмыслить всю эту уголовщину и приурочить ее к делу. Строгий идеал чистого искусства, идеал художественный, потерян для них безвозвратно, об этом нечего и говорить. Но есть еще непочатая область — вопросы времени, даже дня, если хотите. Доступный и любезный толпе фельетонный роман, во всеоружии своих «увлекательных» свойств, к которым принадлежат: необычайная фабула, взвинченное действие, легкость изложения и т. п. — мог бы послужить отличным проводником многих полезных и здравых идей в массу Роман-памфлет (разумеется, в хорошем значении этого слова), роман тенденциозный, как иллюстрированная передовая статья, — был бы большим шагом вперед, на чистый воздух и на твердую почву из того болота, в которое посадили его французские бульварные мастера, а за ними — русские закройщики и сапожники.
Этими именно соображениями руководствовались мы, когда приступали к роману «Немецкий прибой». Но, с одной стороны — проклятие, тяготеющее на фельетонной форме и на срочной газетной работе, подгоняемой по календарю, а с другой — трудности нового пути без образцов, без вымощенной дороги с едва намеченными, да и то наугад, вехами, — все это послужило причиной, по которой мы далеко не осуществили того, о чем мечтали.
Вторая и тоже значительная причина многих недостатков нашего труда понятна без больших объяснений: мы выбрали для романа ряд моментов настолько недавнего прошлого, что многие еще называют его настоящим. Автору, берущемуся за изображение живой действительности общественного значения. приходится иногда против желания обращаться к вымыслу… Утешаем себя мыслью, что право романиста говорит не только о том, что есть, но также и о том, что может и даже должно быть… Мы будем счастливы если впоследствии те, которые пойдут за нами по следам, сумеют продолжать картину, которую нам привелось лишь наметить несколькими штрихами…
Что же касается до предмета нашего романа по существу, то, оканчивая объяснение с читателями, мы не можем не отказать себе в удовольствии повторить, в виде эпиграфа к дальнейшему, несколько мыслей знатока «немецких дел в России» А. А. Велицына (его превосходные статьи о «немецком завоевании» были в числе материалов, которыми нам удалось воспользоваться для нашего труда):
«Сплоченная идеей германизма, враждебная ко всему русскому и стремящаяся всячески установить свое владычество над нами, тихо, но неуклонно надвигается на нас масса немецкой национальности. Правда, здесь еще не гремят пушки и не льется кровь, но разве эти внешние атрибуты так уж существенно необходимы для завоевания? Было время, когда споры частных лиц решались кулаком и открытым боем; но это время прошло, и враг ваш может вас убить и уничтожить нравственно гораздо вернее и мучительнее, чем простым ударом меча…
То же самое и с отдельными национальностями. Конечно, в международных отношениях и теперь еще «ultima ratio» есть физическая сила, но уже в настоящее время выработался и все более и более совершенствуется способ войны, неизвестной прежним векам — войны экономической. Три капитальных сражения не истощат так сил враждебной страны, как систематическое, в течение десятилетий, эксплуатирование ее лучших сил, выжимание из нее соков. Если же этот процесс может быть соединен с последовательной германизацией лучших частей ее территории, то чего же лучше желать?..
Необходимо прямо взглянуть на вопрос и иметь смелость назвать явление собственным его именем…»
А. А. Велицын («Немецк. завоевание на юге России». Русский Вестник, Январь, 1890).
Как же назвать это явление? Мы дали ему имя — «Немецкий прибой», немцы называют его «натиском на Восток» (Drang nach Osten). Читатели же пусть сами, если хотят, назовут так, как подскажет им их собственная справедливость, любовь к нашей родной России и ненависть к ее исконным врагам.
С. А. Сафонов.
С.-Петербург. Октябрь, 1892.
Подписка до 27 апреля.
