Виктор Пелевин «Чапаев и Пустота»

Сюрреализм, постмодернизм, психоделика, дзен-буддизм… Как по мне, так термин «шизофрения» гораздо проще и точнее. Но признаю, что эта шизофрения наслаивается сама на себя с определённой долей изящества. Я оценила. Спасибо опыту с «Москва-Петушки». Там тоже был бред, но тот бред был мерзким, а этот абстрактный, элегантный, многослойный, с примесью поэзии, юмора, философии и религиозного мистицизма. Отсюда и такая высокая оценка – максимально возможно высокая для полной чуши.

Потому что при всей многослойности и оригинальности, чушь не перестаёт быть чушью. Каждый конкретный эпизод выглядит ярким и осмысленным, но всё вместе – бред. Который, увы, нужно понять и простить, учитывая время написания: вся страна жила в этом умопомешательстве разрушения прежнего – классического – и поиска нового – пусть даже и абсурдного, но если не похожего на прежнее – значит, хорошего. Но не надо обманываться: ничего принципиально нового автор не придумал, он всего лишь вовремя разглядел запрос рынка и откликнулся на него. Вернее, пошёл на поводу. Есть запрос на брезгливую ненависть к прошлому – получите! Есть запрос на называние половых органов именами собственными – получите! Есть запрос на побег от реальности – получите! Есть запрос на филосовствование под кайфом, когда несёшь ахинею, но сам себе кажешься очень умным? – получите! Нет запроса на здравый смысл – не будет здравого смысла! Получите, распишитесь…

P.S. Принято в отзывах отзываться и про Шварценеггера с Просто Марией. А мне вот они как-то к слову не пришлись. Но подтверждаю: они присутствовали.

Основная идея любого посмодерниста ясна — человеческая мысль ушла в застойный цикл и вырождается в самой себе. Пелевин в своем романе берется за две таких мысли: реальный образ Чапаева с его Петькой-адьютантом, и истинное лицо России. Первая попадает в область фольклора, а значит опошляется и теряет свой смысл. Вторая подвергается попыткам «алхимического брака» — избитым идеям сближения с Западом или Востоком — и таким же образом из одного хаоса приходит к другому. Но все это лишь контекст, потому что идеи и способы объяснения действительности, ее интерпретации могут быть любыми — Пелевин уже затрагивал мысль, что болтовня часто не приводит к тому, о чем талдычит. События двух эпох, описанных Пелевиным (Гражданская война начала века и лихое десятилетие его конца) попали на времена беспорядка и разрухи, когда орудовали самые решительные люди, для которых дело было превыше слов. Помещение в них главного героя — это отличная попытка героя среди окружающей неразберихи разобраться в самом себе.

Зарубежные постмодернисты заполняют деталями бессмысленные пространства, в то время как Пелевин ясно указывает на наличие небытия в пустотах и даже ставит западному мышлению в укор, что его представители норовят эту самую пустоту забивать мельтешащей мишурой. Уж не знаю, почему вдруг роман записали в культовые, но он интересен как явление, попавшее в моду своего времени. В девяностые и нулевые как раз терлись эзотерические темы и псевдодокументалистика на основе квантовой физики (фильм и книга «Секрет», например, или пресловутый «Трансерфинг»), которые множественность реальности равняли под ее отсутствие, а потом провозглашали материальность мысли и делали ставку на магические силы визуализации. В этом плане осмысление постмодернизма играет ключевую роль в перестановке акцентов: утверждение мысли как реальности — безумие. Лучше уж осознавать пустотность окружающего бытия, чем пытаться его заполнить фальшивкой.

Постмодернизм активно использует образ зеркала. У Уилла Селфа (британский постмодернист) — это зеркальные городские здания, а у Пелевина дискотечный шар в клубе. Хаос современности на самом деле ничем не отличим от отсутствия чего бы то ни было. «С возрастом я понял, что на самом деле слова «прийти в себя» означают «прийти к другим», потому что именно эти другие с рождения объясняют тебе, какие усилия ты должен проделать над собой, чтобы принять угодную им форму». Пелевин обращает внимание на человека, а не на то, каким его пытается сделать мир или заедающая среда. Петру Пустоте легко свыкнуться с мыслью о своем отсутствии, когда и сама реальность настолько иллюзорна. Тут главное не вокруг смотреть, а попытаться себя увидеть в реальной перспективе, где не существует навязанной иерархии, а пошлый солдафон неотличим по свободе действий от начитанного петербургского поэта. И действительно, какая может быть разница, когда едешь с ними на одном поезде-жизни из одной пустоты в другую?

Зря Пелевина критикуют за его бессодержательность. Подобные критики либо хотят очередной псевдонаполненности, либо повтора вечных тем, продолжение которых они назвали бы развитием традиции. Еще один парадокс: так все-таки смена заевшей пластинки о неумирающих ценностях или засорение литературного пространства различными вариациями того, что слышали уже тысячу раз? А разве фраза Чапаева «живи по законам того мира, в который ты попал» не похожа на христианскую истину жить тем, что есть и не придумывать иной жизни?

Что разочаровало, так это похожесть романа «Чапаев и Пустота» на дидактическую литературу с типичным сюжетом, где педагог-философ решил направить своего сбившегося с пути ученика на верную тропу и выпустить его в мир с полным осознанием собственной личности. Помню в детстве наткнулась на советскую книгу для юношества о подростке, который познавал истину через путешествие по сюрреалистичным мирам собственной психики с помощью переделанного под эту процедуру зубоврачебного кресла. И лучше уж произведение с таким посылом будет действительно написано в художественной прозой, а не станет претендовать на статус эзотерического труда. А с другой стороны, Пелевин таким образом не изобрел ничего нового, зато смело открыл глаза на забытое и скрываемое мишурой современности важное креативное начало — пустоту.

Это, конечно, можно воспринимать по-разному — то ли как действительно тонкое, изящное и умное произведение для ценителей, то ли как тонкую шутку автора над читателем. Я и по сей день не пойму, в чем гениальность этого произведения, однако среднему читателю оно Не Идет (исследовано в библиотеке).

И тем не менее, это, пожалуй, лучшая книга Пелевина, и объективно она гораздо лучше «Оборотня» или пресловутой «Generation П». Помимо дзэн-буддизма, сюда таки вкручена «сильная эротическая сцена», но слабоватая концовка действительно портит все впечатление.

Видимо, надо пересмотреть свое неприятие Пелевина — я раньше читала только один его роман, «Generation «П», причем лет 25 назад — и тогда у меня осталось впечатление чего-то очень поверхностного, конъюнктурного и нацеленного на дешевый хайп (это как сейчас написать роман про ИИ и машинное обучение). На этом я и бросила, потому что вообще не люблю «модных современных авторов».

А вот «Чапаев» оказался очень классный, и умный, и захватывающий, и без всякой современной попсы. Набившие оскомину приметы 90х, конечно, присутствуют, но это все актуально периоду, когда текст писался, грех автора упрекать за то, что он описывает свою законную реальность. Неожиданная и правда интересная идея героя, который то ли в современном мире в дурдоме, то ли в революционной России, где в силу странного стечения обстоятельств оказывается тем самым «Петькой» из анекдотов про Чапаева. История про то, как «Петька» попал в помощники к Чапаеву, кстати, шикарная и по сути совершенно в духе классических воспоминаний /биографий из Серебряного века о том, как решались во время судьбы (и так же легко рушились), как странно и быстро все устраивалось. Очень здорово передан этот общий zeitgeist — когда взлеты и падения происходят как-то по чистой случайности, потому что человек оказался в это время в этом месте. И сам герой, в общем, очень укладывается в «среднего интеллигента» того периода: с одной стороны, образован, пишет и издает даже стихи (кто этого не делает), с другой, имеет револьвер, умеет им пользоваться и может при острой необходимости убить человека.

Образ Чапаева шикарен. Он очень пелевинский, конечно, весь этот дзен-буддизм, вся эта восточная мистика, которая то ли реальна, то ли нет. Это одна сторона, дальше есть такой Чапаев из анекдотов, надеваемый образ, который хлещет самогон и глумится над Петькой. И есть еще Чапаев-эстет, который переодевается во фрак к обеду, всем собой воплощающий даже не НЭП, а то, за что потом сразу стали расстреливать.

Анка тоже есть, и она шикарная женщина в совершенно современном понимании — не томная, а недоступная в силу отсутствия интереса, точнее, наличия других интересов, сама по себе.

Как и с кем они там воюют, не показано, да и не важно. Это интересно, но толком не перескажешь, слишком много сюра. Но очень качественного сюра, отлично написанного стилистически («такая моя командирская зарука») и с кучей всяких подтекстов.

Ну что сказать – мне потребовалось какое-то время, чтобы переварить это все. Честно говоря, долгое время избегала знакомства с Пелевиным по причине его культовости. Памятуя о том, сколько раз мне доводилось обжигаться на разного рода раскрученных графоманах, я старательно обходила этого очень модного в свое время автора стороной.

С первой же страницы стало ясно, что это мой писатель, и пишет он именно так, как я люблю – фразы хлесткие, меткие, остроумные, емкие по содержанию, часто сквозит в них почти неприкрытая едкая ирония или даже издевка. Живой язык, читается легко. Настолько легко, что в какой-то момент из-за боязни пролететь галопом мимо чего-то важного начала себя тормозить, читать с чувством, с толком, с расстановкой, перечитывая отдельные фрагменты и смакуя цитаты. И все равно, думаю, многое осталось для меня за кадром, надо будет перечитать, возможно, не раз.

Лейтмотив произведения – иллюзорность реальности. Что есть реальность? Что делает ее реальной? Существует ли вообще объективная реальность, кроме собственного сознания, или это все сон? Солипсизм в чистом виде.

Впечатляют абсолютно шикарные диалоги – Петра с Чапаевым, Петра с Черным Бароном, с Анной. Вообще, история отношений Петра и Анны – отдельная тема. Начисто лишенная набора клише, свойственного стандартной love story, она тем самым только выигрывает. Эмоциональный градус чрезвычайно высок, интрига держится до самого конца, а эротическая сцена, где даются только намеки, предоставляя возможность читателю «додумать самому» — вообще выше всяких похвал. Очень здорово. Высший пилотаж.

И еще одно. Так совпало, что я прочла эту книгу в довольно непростой период своей жизни, и тема человека, живущего в эпоху перемен, оказалась мне очень близка. Очень точное, на мой взгляд, высказывание о том, что «любой социальный катаклизм в этом мире ведет к тому, что наверх всплывает темное быдло и заставляет всех остальных жить по своим подлым и законспирированным законам». Грустно, но так оно и есть.

Итог: роман замечательный, писательский талант не подлежит сомненью.

P.S. А над стихотворением на смерть императора я плакала. Серьезно.

Размышления о высоких материях в психушке — добрая традиция для нашей страны. Где еще найти для этого время? Да и где грань, отделяющая совсем сумасшедших от не кондиции? Нету, а потому и фантазии главного героя совсем не удивляют и даже увлекают. Он не сказал ничего нового. Все мысли Петра Пустоты можно найти еще у древнегреческих философов. Но связь историко-философского материала с реалиями начала и завершения двадцатого века придает абстрактным рассуждениям о первичности сознания некий бытийный реализм и толику здоровой иронии.

Пелевин мастерски показал расщепление сознания героя в его фантазиях. Вот перед нами Чапаев, Анна, Котовский, Юнгерн: Петр беседует с ними и все происходящее воспринимается как самая настоящая реальность, до момента, когда собеседники переходят к теме первичности сознания и местонахождения пресловутого нигде. В речи собеседников сразу начинает звучать один голос — голос Пустоты, спорящего с самим собой.

Наверное, так и выглядит расщепление сознания изнутри, когда человек настолько уходит в свой внутренний диалог, что его внутренние прокурор, адвокат, подсудимый и некто четвертый, у которого нет названия, получают воплощение в образе и объекте. Человек уже настолько внутри себя, что его Внутренняя Монголия становится внешним миром. А внешний мир что же? А бог его знает. В этом и состоит одна из неразрешимых загадок мироздания: внешнее познается только через внутренний инструментарий личности, поэтому так легко перепутать горизонты событий, если слишком пристально вглядываться во внешнее изнутри.

Если вглядываться слишком пристально, то каждый видит свою объективную для него реальность: кто-то Шварценеггера на истребителе, кто-то харакири, а кто-то с Чапаевым в СВ разъезжает. Это в клиническом варианте. Вне клиники происходит примерно то же самое, только не так эпатажно. Поэтому условно не сумасшедшим так трудно бывает понять друг друга, ведь видят и говорят каждый о своем, а взаимно объективироваться в рамках общей темы не у всех получается.

Средневековый классик объявлял мир театром. Пелевин сделал следующий шаг и показал в своем романе мир как сумасшедший дом. И в этом есть свои резоны: никто из нас не может быть вполне уверен в своей психиатрической адекватности, ибо судим изнутри. Чапаев и Юнгерн — еще не самые плохие собеседники с собственным «Я».

В психиатрической составляющей причудливо преломляется сатирическое. Герой размышляет вроде бы о вечном, но и сиюминутному политическому достается искорка нирванного света: не в пустоте же пребывает Пустота, мир вокруг есть, хоть и меняется постоянно. А герой не может или не хочет зафиксировать какое-то одно состояние внешнего. Отсюда и психиатрия, в этом ведь и есть единственная разница между теми, кто по разные стороны забора — одни зафиксировали внешнее, других швыряет через время и пространство.

Вывод из этого сюрреалистического декаданса — все есть екклесиастовская «суета сует». Не ново, но не скучно, прочитать можно.

Мне книга очень понравилась. Это первое, что я прочёл у Пелевина, и раньше ничего подобного мне не попадалось. Возможно, нужно быть на одной волне с автором, чтобы лучше почувствовать атмосферу книги — околобуддистские рассуждения Чапаева о пустоте воспринимаются всё же довольно неоднозначно. Но в любом случае в романе очень здорово показано мышление людей на сломе эпох — сразу после революции 1917 года и в начале девяностых. Одно это уже вполне способно доставить массу удовольствия, так как читать и вправду очень интересно. Получается, что по сути нет особой разницы, какая идеология торжествует в настоящий момент. Что торжество коммунизма, что триумф рыночных отношений — одинакова фигня. Ломка мировоззрения, потерявшиеся в жизни люди, накатывающее удушливыми волнами безумие. А в плюсе только оголтелое обдолбанное кокаином зверьё. Метафизическая подложка воспринимается тоже очень славно, Пелевин расстарался и органично вставил в текст пространное объяснение на пальцах и даже для самых закоренелых скептиков добавил замечательную шутку Чапаева про лошадь. Помните: «Петька, ты что? Вот же она!» Так что можете воспринимать рассуждения о пустоте просто как забавную демагогию, благо автор явно предусмотрел и такое прочтение. Ещё в плюсе: превосходный язык; редкое умение писать живо, злобно и с матерком, но не раздражая нарочитой резкостью; абсолютные шикарности про театр, который слишком уж начинается с вешалки; вообще, осязаемая атмосфера безумия и шизоидности. Даже жалко, что я так долго не мог начать знакомство с творчеством Пелевина, теперь придётся непременно навёрстывать упущенное.

«Чапаев и Пустота» — это одна из тех книг, благодаря которой состоялась новая русская проза. Представьте себе зимний московский вечер. Зубы сводит от холода. Словно, это и не снег на Страстном бульваре.

Да и бульвар совсем не такой – вот виднеется Страстной монастырь. Немыслимо холодно и темно, и бело от снега. Только это точно не снег. А что-то другое. Отчего так томительно сводит зубы, и все кругом делается меланхоличным и загадочным, полным бесконечного смысла.

А может, наоборот, никакого не бесконечного смысла, а все плоско и нелепо – да, и вообще, это не Страстной бульвар, а декорация, грубо намалеванная. А может, весь мир – это только декорация? Загораживающая пустоту? Или Пустоту?

Кто ты – поэт Серебряного века, бредущий в бреду по промозглой Москве 1918 года, где братишки-матросы прибыли с Балтфлота в помощь революции, а командует ими твой приятель-литератор, теперь красный комиссар? А может ты – писатель из постперестроечной России, в которой братки-бандиты подъехали из Люберец помогать нуворишам-бизнесменам обустроить Россию?

Словно, и не бульвар это вовсе – вот, виднеются огоньки. Это в Москве 1918 года еще не заглохла электростанция? Да то не фонари горят – а в бесконечной степи костры.

Ты идешь по Страстному – а попадаешь во Внутреннюю Монголию. Ведь что такое «ты» — это просто слово. Никакого «тебя» нет.

Хочешь, вообще, назови себя как угодно – на самом деле никакого «на самом деле» нет. Это сказал Чапаев Петьке, когда выпала у них свободная минутка в их отчаянной революционной борьбе за полное освобождение всех живых существ.

Ах, как хорошо: иллюзии, аллюзии, скрытое цитирование и яркая пародия. Виктор Олегович совершенно неподражаем. Чапаев -- Гурджиев, Петр Пустота -- Петр Успенский и великая эзотерическая суфийская мудрость в анекдотах про Чапаева и Петьку. Великолепно. Очень понравилось. А глиняный пулемет и Внутрення Монголия -- это вообще шедевр. Слоны вокруг нас. Пойду-ка я записываться в тибетский казачий полк. :)

Главный российский постмодернистский роман, первая «большая» постсоветская книга, путеводитель по буддизму для начинающих — каких только эпитетов не удостоился «Чапаев и Пустота». Ну и наверное, действительно, это была первая книга в современной России, которая вызвала столько дискуссий в обществе, причём не только в литературной тусовке, но и среди обычных людей.

Герой существует в двух временах — в современном на момент написания книги (середина 1990-х) и в 1918 году — между двумя периодами смутного времени в российской истории проводятся довольно прозрачные аналогии. Более того, до конца нельзя понять, что же реальность, а что иллюзия, порождённая больным воображением. Роман наполнен огромным количеством пасхалок, цитат и отсылок к разнообразным культурным явлениям, собственно сам Чапаев предстаёт перед читателем в первую очередь не как реальный исторический персонаж, а как герой советского мифа, созданного книгой, фильмом и анекдотами. В книге найдётся место и эзотерическим исканиям, и буддистской философии, и актуальным на тот момент событиям — бандитам, разборкам, ларькам и локальным конфликтам, при этом всё очень хорошо увязано друг с другом, ощущения сшитого на живую нитку кадавра нет.

По прошествии почти тридцати лет многие события, персонажи, поп-символы уже неплохо позабылись, да и сам культурный код очень сильно изменился. Для человека, жившего в 90-е в сознательном возрасте, многочисленные подтексты понятны и очевидны, однако для людей, вошедших во взрослую жизнь позднее, многое совершенно неочевидно, наверное уже пора издавать книгу с комментариями. :)

Книга очень хороша, умно написана и, при всей своей эклектичности, не сваливается в китч.

Свойственное произведениям Достоевского представление о том, что раздвоение личности, так ярко выраженное в своей клинической форме, в определенной степени присуще любому и, более того, является одной из особенностей человеческого ума, становится отправной точкой идейного развития повествования, начинающегося с «мрачной достоевщины». Однако, в отличии от классика, полагавшего, что спастись от этого состояния можно представив перед собой цель (служение Богу или Родине) Пелевин помещает своего героя в условия при которых такой метод становится невозможным. Мир маскарада, умеющих объяснить «в какую сторону будет дуть ветер», и легкости с которой могут уживаться в сознании окружающих взаимоисключающие утверждения или оксюмороны вроде «рыночной экономики», вынуждают Петра смотреть на свою судьбу отстраненно, либо окунуться с головой в непрерывный поток личностей и целей, но в последствии он приходит к осознанию, что «спасать» то особо некого и не от чего.

Повторяющаяся в тексте многократно мысль о том, что «все личности являются ложными» подобна догадке внимательного созерцателя о существовании точки устойчивого равновесия, раскачивающегося маятника, автор уподобляет всю совокупность положений маятника набору координат — параметров характеризующих личность. Но вопрос, как ими распорядиться, ибо вариантов много: от небытия абсолютного шизофреника, при котором «возможно все», до небытия наивысшей разумности, при котором есть только одно положение наименьших потерь, только отвлечет от главного: можно на время перестать кривляться перед зеркалом своего ума и не делать никакого выбора, остановить маятник. Тогда останутся значения, относящиеся к единственно возможной отправной и конечной точке, очевидным центром внутренней системы координат.

Гармонию и ритм романа создает описание мучительной «борьбы ложных я», на них наслаиваются интеллектуальные или эмоциональные мелодичные вставки, радикально преображающие монотонное повествование, и превращающие его в литературный вариант, упомянутой в книге, музыки г. Кинг Кримзон, в ней смелые импровизации соседствуют с математически выверенными пассажами. Именно эти коротенькие, но завораживающие мелодии, являются для меня особо ценными, воспринимаю их более в таком качестве, чем в виде изощренных философских вывертов, влекущих к лихорадочной мыслительной деятельности.

Действующие герои, словно силуэты, выхваченные лучами прожектора, невнятные и определенные при помощи намеков, так и скрываются, не обнаружив себя в тени, отбрасываемой образом автора, этакого разбитного даосского монаха, вооруженного дубиной постмодернизма, при этом весело, с шутками и бранью отстаивающего моральные и духовные ценности. Образ весьма противоречивый и сложный для понимания, ведь в итоге разбив своим орудием «зеркальный шар этого фальшивого мира» Пустота «выдал мандат» аудитории на свободу помыслить и сделать более реальным прекрасный и величественный мир, либо упасть в бездны отрицания и отказа от созидания, погрузившись в унылое состояние ставрогинской мертвечины. Признаю, последний вариант более распространённым в качестве понимания людьми проявления «окончательной свободы».

Ребенок на уроке. Я на стуле. Читалка в руках. Глаза в тексте:

«Мир вокруг нас делается реальным только потому, что ты становишься этим водоворотом сам. Только потому, что ты знаешь».

- Ой, приветик!

Вполне себе живыми, а никак не метафизическими ушами слышу хруст, с каким рвется моя связь с пелевинской мыслью. Наконец, поднимаю глаза.

Девушка…

Кажется знакомая...

Где-то мы с ней могли встречаться?..

На маму похожа…

ОЙ!!! Родная сестра!..

- Привет... Я тут чипа.. чип… Чапаева читаю! Пелевин и пустота… черт, опять не то!

Штырило от этой книги не хуже, чем от грибов ейных.

Это сильнейшее и важнейшее из всего, прочитанного за последний десяток лет. А такого сильного резонанса с художественной литературой не было, пожалуй, ни разу в жизни.

Уникальный сплав русской классики рубежа веков с ее тончайшей восприимчивостью к движениям души с метафизикой и дзен-буддизмом. Хочется смаковать и перечитывать каждый абзац, наслаждаясь сначала безупречным построением фраз, потом, — безупречным построением мыслей, предельно созвучных собственным. Скажем, едва проходит ассоциация с Блоком и «Двенадцатью», как спустя страницу появляется прямое упоминание в тексте.

Изначально не хотелось читать этот роман из-за его чудовищной растиражированности: «Ну как же! Любой интеллектуал просто обязан открыть Пелевина!» — в 100% случаев подобная рекомендация порождает обратный эффект. И так было, пока случайно не посмотрела «Generation П», а потом не открыла пелевинские книги в магазине. Все подряд. И все подряд захотелось прочесть, потому что они «говорящие». О важном, о нужном, о невероятно захватывающем процессе самосознания.

В «Чапаеве и пустоте» это происходит на примере слома, эпохального разрыва цивилизаций. «Вы принадлежите к тому поколению, которое было запрограммировано на жизнь в одной социально-культурной парадигме, а оказалось в совершенно другой». За пару строчек проникаешься однозначностью и безапелляционностью происходящего – оно есть, будет и с ним надо как-то дальше жить.

Было удивительно следить глазами взрослого человека за верстовыми столбами главных вех в стране, которую застала ребенком. В начальной школе штампы новой России виделись такими же. Просто Мария – национальная героиня; в московском аэропорту ее чествовали также, как Эвиту Перон на родине. Шварценеггер – архетип сильного плеча и альфа-самца на все времена. Малиновый пиджак – не столько атрибут анекдотов, сколько вполне осязаемый символ нового времени.

В романе причудливо сплетаются разные виды, на первый взгляд, безумий. Их вариативность и достоверность поражает: в тот момент, когда читателю становится ясно, что это реальность уж теперь точно реальна... Хлоп! И мгновенным выщелком переносишься в другое измерение, где правда/истина уже подвергается анализу с пристрастием.

Разные реальности накладываются одна на другую, проступают и следуют каждая из предыдущей. Их края выпирают и прорываются в виде объектов, ассоциаций, «случайных» слов. Будто китовые спины, всплывающие влажными островками на поверхности океана, элементы другого мира показываются на поверхности этого.

Роман невозможно понять, не имея не то, что маломальского «эстетического» или «интеллектуального» багажа, но, не пропустив через себя пару-тройку эзотерических веяний. И я очень рада, что взялась за него сейчас, а не 6-7 лет назад – было бы без толку.

Если представляешь, о чем именно пишет автор, то не видишь сюр, бред или фантасмагорию, не воспринимаешь их литературными приемами, потому что, как не прискорбно, но у Пелевина с философской точки зрения – это практически бытопись. Чистейшим, великолепнейшим русским языком, перетекающим по мере надобности из достоевщины в блатняк, описаны явления, природа которых будет ясна и понятна всякому, кто хотя бы раз встречался с «матчастью», с философией, на которую опирается роман.

Примечательно, что в начале 90-х (незадолго до написания романа), Пелевин, работая в издательстве, редактировал, а местами и дополнял тексты Кастанеды. В это же время он плотно общался с «практикующим магом» Виталием Ахрамовичем, считая его своим учителем и расширяя в тот момент сознание всеми доступными способами. Посему диалоги Петра и Чапаева вполне себе реальные воззрения автора на суть этого мира, а вовсе не парадоксы ради парадоксов.

Точно так же заявление «действие романа происходит в абсолютной пустоте» отнюдь не трюк пиарщиков. По Пелевину и дзен-буддистам существование субъекта иллюзорно и личность его нереальна. Суть дискуссий о пустоте в объяснении не природы вещей, но природы мыслей о них. Соответственно, действие, происходящее в сознании, лишенного ума в прямом смысле слова человека – Петра Пустоты, разворачивается как раз в ней. В пустоте.

Удивительно другое; при всей своей философской эзотерике Пелевин чрезвычайно органично вписан в русскую классику вслед за Достоевским и Булгаковым. Наглядный пример эволюции, не вызывающий сомнений, отчего его стоит изучать на парах студентам.

ИМХО, редкостный бред. С самого начала мне не понравился язык автора, я с трудом сквозь него пробирался. Но после того,

Толком не имея представления о творчестве Виктора Пелевина, я полагал, что «Чапаев и Пустота» – история об экзистенциальном кризисе Василия Ивановича. Именно поэтому роман оказался для меня полон сюрпризов, первым из которых стал главный герой по имени Пётр Пустота. Об этом я узнал из отзывов, которые решил почитать перед погружением, так сказать.

Ещё одним сюрпризом стало некое особое расположение духа, которое дарит роман. Какое-то философско-ироническое с вкраплениями безразличия и отчуждённости. Чтобы перейти к следующему сюрпризу, давайте поговорим о сюжете. Значит, у нас есть две временные линии: действие одной происходит примерно в 1918 году, а второй – в конце ХХ века. Обе рассказывают о Петре, но в разных обстоятельствах: в первом случае Пётр общается с Василием Ивановичем Чапаевым, Анной и Григорием Котовским, а во втором – с Петром общаются санитары дурдома. И в этом то и заключается очередной сюрприз: обычно сюжетный ход с психлечебницей я встречаю в сериалах в качестве филлера, и необходим он, чтобы подвергнуть реальность происходящего вокруг главных героев сомнению. Сходу могу вспомнить «Тайны Смолвилля» и «Сверхъестественное», частично сюда подходит ещё «Лунный рыцарь». Но «Чапаев и Пустота» выстраивает вокруг этого весь свой сюжет. И если в начале книги читатель уверен, что линия из прошлого является плодом больного сознания главного героя, то ближе к середине эта уверенность сильно пошатнётся. А после финале вопрос, какую же из сюжетных линий можно считать главной и «реальной», становится слишком сложным, да и, по правде говоря, бессмысленным.

Книга написана отличным языком, благодаря которому я её и дочитал. Не люблю сюрреализм, плохо переношу размытость сюжета, но лёгкий слог Пелевина, помноженный на его чувство юмора, буквально пронесли меня через роман. В итоге испытываю к прочитанному двойственные ощущения. С одной стороны было весело, когда автор мельчайшую деталь разжёвывал на атомы, как, например, когда описывает левый глаз Шварценеггера, который ясно выражает очень сложную гамму чувств, среди которых сила, жизнелюбие, моральная поддержка, ирония и так далее. А с другой стороны было грустно, когда внутри простой фразы: «Что меня всегда поражало, так это звездное небо под ногами и Иммануил Кант внутри нас» скрывался целый ворох подтекстов, в которых легко заблудиться, пытаясь осознать, при чём же здесь Шопенгауэр. А грустно было от понимания, что целый громадный пласт романа, скорее всего, остался мною незамеченным, так как я не знаком с философией в достаточной мере.

Сюрпризов было ещё много: и тот же Шварценеггер, и японцы, и дзен-буддизм, и философско-теологические размышления в рамках понятийного аппарата криминальных элементов, и анекдоты про Петьку и Чапаева, и философские переосмысления анекдотов про Петьку и Чапаева, и много чего ещё. Хотя главным сюрпризом, наверное, для меня стал тот факт, что

Опыт знакомства с автором оказался интересным, позже обязательно прочитаю что-нибудь ещё из его творчества. Только дождусь подходящего настроения.

Для меня этот автор всегда был сложен и в плане чтения и понимания. Больше пяти лет назад читал Дженерейшн Пи ,и совершенно не понял глубинных уровней произведения, только на уровне сюжета было все ясно. В целом автор не вызвал восторгов и невероятных инсайдов. Тот же эффект получился у меня при прочтении Чапаев и пустота.

Действия в романе происходит в разных временных и пространственных измерениях –это не ново в литературе . Важнее, по-моему каким языком это написано, интересно ли читается, заставляет ли думать читателя, интересно ли думать о том,что исследуется в произведении. Вот с этим все, на мой взгляд грустно. Читать было откровенно скучно, умные сентенции, многозначность диалогов, интеллектуальные диалоги и споры между персонажами усугубляли ситуацию. А именно это и главная фишка писателя доносить свою философию через построение сложных абстрактных диалогов и с иллюстрацией на конкретных образах понятных русскому читателю. Иногда, читая очередные диалоги о самости, пустоте, о том, что есть я, складывалось ощущение, что это автор сам с собой разговаривает. Словно в голове у Пелевина два человека один наивен и прост, это ученик, а другой всезнающий, персонаж которому доступна тайная истина которая возвеличивает такого героя до уровня гуру, например это Чапаев. Проблемы обсуждаемые в романе меня не зацепили ,мне нравится тема познания себя и мира вокруг, однако стиль и язык Пелевина мне не близок.Этот роман считают буддийским -возможно и так, но буддизм здесь не от духовного совершенствования и любви, а от философии и осознании себя частью целого. Не знаю, мое ли восприятие помешало проникнутся смыслами или автор не смог подобрать ключик к нему . В ходе прочтения, у меня не возникало спорных вопросов, желания применить философию на себя, поспорить или согласиться с автором. Автора в романе было очень много, словно ты читаешь его поток сознания и за ним не видно героев, событий, да и событий и героев нет, а все это выдумка, философская мысль облаченная в узнаваемые образы для наглядности и стереотипы для понятности.

Буду далее читать Пелевина, возможно дорасту и пойму о чем он пишет.