Роман Шмараков «Овидий в изгнании»

Усложненная литература не обязательно требует трудоемкого чтения. Есть книги с пачкой приемов усложнения, которые читаются влёт, например, искрометный дебютный роман уникального русского писателя Романа Шмаракова «Овидий в изгнании».

Роман Львович – редчайший пример профессионального филолога, который пишет веселые книжки. Как-то у нашего брата (да и сестры тоже) принято выдавать на бумагу мрачное, тяжкое, раздумчивое, будто бы без этого читатель не поверит, что ты всю жизнь только и делаешь, что над буквами корпишь. Шмараков не такой, без пачки шуток за пазухой он за перо не берется и даже, мне кажется, из дома не выходит – и правильно делает. Слез у нас и в жизни, и в культуре с избытком, а вот добротного смеха дефицит; умеешь в юмор – поделись с другими.

«Овидий в изгнании» – это на 100% филологический роман, который в первую очередь стоит рекомендовать студентам старших курсов филфака, преподам оттуда же и школьным учителям литры, не до конца забывшим университетскую программу. В форму абсурдной истории о проваливающейся в подземное царство новостройке и борьбы местных сантехников за независимость от автора Роман Шмараков отливает в мелко перемешанном виде весь корпус знаний-умений-навыков, какие даются в вузах будущим филологам-преподавателям русского языка и литературы. Не забывает он и о других науках, от ботаники до математики, но лингвистика и литературоведение при поддержке философии и искусствоведения главенствуют над ними безраздельно.

Например, в книге есть развернутый план открытого урока по идиотскому тексту о таракане, живущем в ухе мертвого деда – и школьные изложения с элементами сочинения по итогам урока. Есть тезаурус самого романа с разбором, какая еда упоминается в метафорическом и неметафорическом контексте. Есть эпизод сбора фольклорного материала. Есть пример реконструкции текста по сохранившимся обрывкам. Герои постоянно сыплют не то что литературными цитатами, а литературоведческими и лингвистическими концепциями и терминами, пытаются сами написать книги, попадают в мифологические сюжеты, рассказывают друг другу истории, обыгрывающие те или иные произведения либо сказочные мотивы.

Попутно в режиме доведенной до абсурда сатиры Шмараков проходится по бытовым (бытийным?) проблемам российского общества конца эпохи гламура, от провалов строительного бума до сердюковского бардака в военкоматах. Больше всего внимания он уделяет простым семейным историям, как и мировая литература вместе с дописьменными источниками: кто кого полюбил, кто кому изменил, кто кого убил по бытовухе, кто у кого в гостях стал жертвой инопланетного вторжения, кто из-за травмы стал видеть все в красном цвете, кто от горя превратился в иву, у кого в холодильнике завелся полтергейст. И все это в исключительно юмористической подаче сквозь оптику утомленного 12 годами работы на филфаке преподавателя.

С самого начала я был готов, что книга будет просто цепочкой малосвязанных шуточных сценок, но помимо юмора и филологизма в ней есть еще и сюжет из двух параллельных линий генподрядчика, пытающегося выбраться из царства мертвых, и сантехников, ищущих вторую главу для своего внеавторского романа. Будто бы эпизодические персонажи из вставных рассказов внезапно возвращаются в действие и выполняют те или иные сказочные функции в историях главных героев. То есть «Овидий в изгнании» еще и воспроизводит нормативы художественной литературы («ружья» там всякие, арки персонажей, сюжетные двигатели, значимые детали), достигая полноты высказывания филолога о нелегком опыте филологической экзистенции.

В следующих сочинениях Роман Шмараков сосредоточится на отдельных жанрах. «Каллиопа, дерево, кориск» – готический роман о замке с привидениями, «Автопортрет с устрицей в кармане» – классический английский детектив, «Алкиной» – хрестоматия античной литературы (остальное еще не читал). А здесь – буйная, бурная, но не сумбурная сборная солянка из всего, от чего у филологов случаются вьетнамские флэшбэки. И да, я очень рад, что хотя бы в лице этого прекрасного медиевиста у нас есть литература для филологов без хмурых щей.

Был у нас на Зоне такой чувак по фамилии Видяев, а имя его было Олег. Погоняло — Видяй. Постепенно оно видоизменилось и превратилось сначала в Овидяй, а потом и в Овидий. И был он замечательный публий. Байки травить умел, бывало, вся публика уши по нарам развесит и слушает. И тишина ... Публий этот Овидий на Зоне был в пожизненном изгнании, причину не открывал, говорил только, что император его за что-то невзлюбил.

Варлаам Мусоровский «Соловецкие пляски. Воспоминания узника» М. 1945 г.

... пришёл к выводу, что это не фантастика, а произведение редко встречающегося филолого-приключенческого жанра. Иначе говоря, фантастики здесь не больше, чем в книге Н. Куна «Легенды и мифы Древней Греции», где то и дело встречается примечание — изложено по поэме Овидия «Метаморфозы».

Как это частенько случается, трудно было решить, с чего начать — с юных поросят, с красных бандеров Айвазовского, с заблудившейся миниатюрной брюнетки или с врущего холодильника, поэтому остановился на компромиссном решении — а начну-ка я с гадов, а к перечисленным выше артефактам вернусь, конечно, а куда же без них, — критиковать так критиковать, как говаривал, бывало, мой приятель Калистрат Генрихович Башковитов.

Тут без цитаты из лучшей, как мне кажется, восьмой главы (14-я тоже исключительно хороша, как образец словесного кружевоплетения) никак: «... далеко внизу лежало в рамках генерального плана фосфорически дышащее море, там были гады без числа, больше, чем в органах исполнительной власти, малые с великими, и глянцево-чёрный Левиафан, в своё время вызвавший замечание Аристотеля, что животное длиною три коломенские версты есть животное невидимое, самозабвенно играл в кипящих бурунах, не смущаясь быть единственным игроком в своей весовой категории.» Недвусмысленно, однако, актудневно и злобоально, в особенности, если читатель знает, что такое исполнительная власть и, самое главное, знает не хуже Аристотеля, что такое коломенская верста. Комментировать тут нечего, как не нуждающееся*, так что плавно, в стиле романа Романа, перехожу к поросятам.

Сам-то я в свиноводчестве разбираюсь слабо (да и в кролиководчестве, пчеловодчестве и коневодчестве не лучше), я садовод-овощевод и тружусь в своём садоводстве, занимаясь, понятное дело, садоводчеством и овощеводчеством. Во второй главе застрял на некоторое время в раздумьях на следующей фразе: « ... будешь на месте только к ночи, а дачные дома в массе такие, как у первых двух поросят, так что все едут первой электричкой, чтобы всё полить, осмотреть, что ещё у них отрезано и выколупано на цветмет ...». Конечно, сразу вспомнилась знаменитая электричка Венедикта Ерофеева и в миллион раз менее известная сцена в электричке «кисти» Виктора Колупаева («Сократ сибирских Афин», там тоже садоводы едут), но главное здесь несложный ребус о поросятах. Я хоть и садовод, но поросят издалека видел. Поэтому и догадался (честно скажу — не сразу), что это за поросята. В конце концов я всего лишь сантехник. Точнее, был им, но, как известно, бывших сантехников не бывает.

В романе есть упоминание ещё об одном поросёнке (и свинья там не забыта) в потрясающем монологе Ясновида (опять восьмая глава), который тянет на реферат диссертации (а диалог Ясновида со Сфинксом очень напоминает дискуссию на защите между диссертантом и официальным оппонентом) по устному народному творчеству. «Шелудивый поросёнок в Петровки замёрз»**. На мой взгляд, лучше бы Ясновид привёл другую поговорку. Вот эту: «У ково порося пропало, у тово и в ушах вижжит.» Этот подотряд точнее трактует прогностические функции привычных пород. Ясновид не только отличный фольклорист, но и талантливый начинающий писатель. Его фэнтези о Выдропуске и Роксолане заслуживает внимания издателей. А замечательное стихотворное вступление к этому отрывку просто шедевр. «... это же свежий Пушкин народился», говорит о нём средний, а этому сантатехнику верить можно.

Здесь необходимо небольшое пояснение. Сантехники, подобные изображённым в романе Романа, встречаются довольно редко. Это настоящая когорта славных, люди с высшим образованием, часто с философским или филологическим, и таких людей в узких кругах широкой общественности называют сантатехниками.

Поросята-строители это один из множества авторских ребусов, они щедро рассыпаны по книге. Среди них много намёков (даже аллюзиями их трудно назвать, больше похожи они на эхо) на различные литературные произведения. Я заметил среди авторов этих произведений Мопассана, Беранже, Шекспира, Ломоносова, Маяковского, Платона, Лукьяненко, Ирвинга Стоуна, Керролла, Киплинга, Фонвизина ... Встретилась даже одна эпитафия (королю Станиславу Понятовскому). Уверен, что таких аллюзий-намёков гораздо больше. Попадаются и очень заметные эхи типа «Детей капитана Гранта», «Сказки о рыбаке и рыбке», 1001 ночи и Библии. Всё это превращает чтение романа во что-то похожее на спортивное ориентирование с поиском кладов. Вот пробегает кэрролловский кролик, а там матрос из рассказа Мопассана в портовой таверне разговаривает с неузнанной сестрой, тут промелькнула реплика немаленького принца насчёт многих тысяч братьев, вот полстроки из того Владимира Владимировича, который был бесценных слов транжир и мот, а вот слабое отражение Аркадия Гайдара, недалеко от него плавает Ноя библейский ковчег, здесь Сократ произносит свои последние слова, а тут что-то похожее на эпизод с развоплощением мага из Дозора, и вдруг строка из «Весенних вод» Тютчева, недалеко от которой расположился Иван Андреич с басней «Волк на псарне», а там «Полтава» (Карл XII начинает сражение), ... и т. д. «И тишина» тоже есть, правда, без мертвецов с косами.

Особенно интересной мне показалась инструкция по охоте на полугорбых. Если эта охота как-то связана с 14-м путешествием Ийона Тихого (может быть, существует в литературе ещё что-то похожее, я не охотник и мало чего знаю по этой теме), то здесь Роман Львович, на мой взгляд, в чём-то даже превзошёл знаменитого космопроходца. Описание полугорбых и приёмов охоты на них написано очень профессионально и не менее остроумно и доходчиво, чем аналогичные описания Станислава Лема в 14-м путешествии, а пейзаж, где герои изучают инструкцию, очень напоминает местность, описанную в продолжении этой новеллы, носящем название «Осмотр на месте».

Разумеется, всего мне понять не удалось. Почему собака Карла V предпочитает имя Трафальгарский Триумф? Портрет короля написан в 1533 году. Трафальгар это 1805 год. Время Карла V это вершина могущества Испании, Трафальгар обозначил окончательное падение этого могущества. Собака, как знак судьбы, как «предсказание» монарху, обладателю 27 королевских титулов, предстоящей участи его огромного «лоскутного одеяла»? А в чём можно увидеть знак? Может быть, в опасном расположении собачьих челюстей как бы указывающих на близкий конец ... в историческом смысле ... обширной монархии хозяина? Не слишком ли сложно получается?*** Вот и разберись тут! Не прост автор, ох, не прост.

Почему автор придаёт столь важное значение теореме Виета? Теоремка довольно скромная, до теоремы Ферма ей, как до неба. А если вспомнить невероятные, фантастические формулы Рамануджана, то не покажется ли, что вот это и есть нечто, очень подходящее для переговоров с чужим разумом? Ну, это мне покажется (и уже давно кажется), Роман Львович имеет право, как тот старый барабанщик, на своё особое мнение.

По поводу миниатюрной брюнетки постараюсь обойтись минимумом слов. «Один человек» её проглотил и растворил в своём желудке. И совсем скоро появляется «лоснящееся от страха» (дом проваливается в преисподнюю) лицо этого человека, «в чьи глаза с размаху билась изнутри заточенная брюнетка». На самом деле она не затОченная, а заточЁнная внутри человека (а не пора ли прекратить считать, что в нашем алфавите 32 буквы? достало уже!), но дело не столько в этом, сколько в том, что будучи растворённой в желудке, как она может биться в глаза, то в правый, то в левый, не в оба же сразу, что тоже не так уж важно, просто к слову пришлось? Это же нельзя списать на Овидия!

Почему холодильник врущий? Так он же зайчатину крольчатиной обозвал... Или наоборот? Но это, пожалуй, пустяк, перепутал просто, он же всего-навсего холодильник, а холодильник ведь не умнее умывальника, мочалок командира.

И, наконец, что такое бандеры (ударение на усмотрение?)? «Пожрав корму турецкого корабля, трепещущую красными бандерами, огонь продвинулся правее ...». Трепещущую красными «устаревшими единицами площади, ранее использовавшимися в Нидерландах» (определение бандера из Википедии)? Сомнительно как-то. Есть у Азимова такой второстепенный отрицательный персонаж — Бандер (кажется, «Академия и Земля», я писал когда-то об этом романе), но красные бандеры на картине Айвазовского точно не имеют с ним никакой связи. Впрочем, и с нидерландской единицей площади связи тут не больше. Если это было задумано, как «брандеры», то они не применялись в Хиосской бухте (и их нет на картине Айвазовского), и были успешно задействованы через несколько дней в бухте Чесменской. Это у меня, как говорят в одной популярной радиопередаче, подвес. Второй уже. Ну так, повторяю, я всего лишь сантехник.

*)Есть только одно соображение — этот пассаж про гадов и Левиафана находится в центральной главе романа, что не кажется мне случайностью.

Имя у этого зверька совершенно не подходящее — Мисюсь. Левиафан Мисюсь. И не левиафан, а левиафаниха, — это необходимое и важное уточнение, несколько противоречащее вышеприведённому отрывку о гадах.

**) В академическом издании 1961 года «Пословицы, поговорки, загадки в рукописных сборниках XXVIII-XX веков» есть такой вариант: «Худое порося и в Петровки зябнет». У Шмаракова эту поговорку (о шелудивом поросёнке) приводит Ясновид в качестве ответа на загадку Сфинкса «Хитрый Митрий: умер а подглядывает». Ясновид ответа не знает и начинает виртуозно «лепить горбатого». Но не знает ответа не только Ясновид, этот ответ, как это ни странно, вообще неизвестен. По-моему, наиболее точную отгадку (два варианта) предложил один из петербургских сантатехников Владимир Петров. По его мнению это зимнее солнце, а второй вариант — месяц перед новолунием и сразу после него. Какой вариант верен (или оба не верны), фольклористам ещё предстоит выяснить.

***) Теперь, увидев эту картину Тициана, я обязательно вспомню Среднего Сантехника, который носил этот наряд на дне морском да ещё и командовал там армией царицы Прелесты. Так что мои познания в европейской живописи после прочтения романа Романа заметно возросли.

PS

В романе многое в различной степени остроумно, смешного же крайне мало, а уж хохочущий над романом читатель вызвал бы у меня, как минимум, недоумение.

Остроумным я назвал бы способ, которым автор дал понять читателю, что тот одолел половину книги. Всего страниц 510 и ещё две трети страницы. В верхней четверти страницы 255 читаем: «В окне электрички мелькнул рекламный щит с надписью «ЭТО МЕСТО — СЕРЕДИНА РОМАНА» и тотчас исчез, будто не было.»

Не могу пройти мимо самой сильной метаморфозы работы нового Овидия — превращения Жени (Евгения) Ящурко в Женю (Евгению) Ящурко (и никто не заметил, ни мать, ни одноклассники!). Вот отметаморфозил так отметаморфозил! Очень современно. Коллективный Запад встал на этот путь прочно и уверенно шагает по нему, как те слепцы на картине Брейгеля. Что б эти уроды ящуром заболели все разом, как футболисты корью! Жаль, что я не из бутылки, и волоски из моей бороды не обладают необходимыми для таких пожеланий свойствами.

Предпоследнее (но самое «полезное») замечание. На стр. 417 находится грубейшая (и наверняка давно всем известная) опечатка (мимоходом замечу, что опечаток в книге очень мало, мне попались всего три). Вместо «Единорог» (ведущий себя «руссоистским» образом, — неожиданное сравнение, но ведь понятное же!), напечатано «Генподрядчик» (?!). Интересно, останется ли эта бяка (или непредумышленная метаморфоза?) в последующих изданиях? Тут поработать надо, ясное дело. Так вот, НАДО поработать, — портит это родимое пятно (или бородавка, — кому как больше нравится) хороший, оригинальный, далёкий от любых стандартов текст.

А напоследок я скажу ... следующее. Стихотворение Грибачёва считаю хорошим, использовать его в качестве материализовавшегося проклятья — не дело. Не дело также издеваться над слепым поэтом (результат тяжёлого ранения — осколок снаряда в лицо), стихи которого нравятся огромному количеству людей, и неважно, что эти люди не смогут нормально воспринимать тексты, подобные обсуждаемому здесь, потому что у них мозги устроены по-другому. И чьи картины более дремучие, — Шишкина или Мунка, тут тоже могут быть, как сказала когда-то давно одна мудрая бабушка, различные мнения. Лично я нормально воспринимаю экспрессионизм, предпочитая манеру передвижников и импрессионистов. Но, как выразился бы генерал Лебедь, за Шишкина обидно.

Боже, благослови фантлабовские пьянки и издательство «Шико» в отдельности — если бы не они и не подмосковная электричка, я бы вряд ли добралась до этого автора, а зря. Честно скажу, мне давно не было так хорошо, как бы двусмысленно это ни звучало. Совершенно гедонистическое наслаждение от процесса чтения, как верно было замечено. В тексте есть совершенно все, что я люблю: безумный сюжет, филологический юмор, обилие удачно замаскированных цитат, русский язык всех разливов и мастей. Собственно, суть текста — именно в упражнениях с родной речью, то есть с различными вариантами стилизации, от былин едва ли не до падоначьего сленга (но все-таки нет). Это непередаваемо здорово сделано и непередаваемо смешно.

Пересказать сюжет или хотя бы внятно объяснить, о чем он, свыше моих сил. Определим его как приключения и на этом закроем вопрос, потому что, по большому счету, это не особо важно, тем более, что героев романа и героев романа, который пишут герои романа, а также автора всех вышепоименованных, так швыряет по сюжетному морю, что совершенно невозможно предсказать, где они окажутся в следующий момент. В целом — это куда веселее, чем можно себе представить, даже в отрыве от того, как написано.

Между тем «как написано» — это основной источник бесконечной радости. Игры Шмаракова с языком настолько хороши, что все предыдущие читанные мной специалисты по этой области просто бледнеют. Я натурально ржала вслух в метро, распугивая сонные толпы, и искренне жалею, что роман закончился так быстро. Сюжет начинается с того, что некий дом в результате некачественного проведения инженерных изысканий начал проседать в грунт и просел настолько, что за окнами нижних этажей натурально оказались грунтовые воды, а также подземные озера и тп с их увлекательной флорой и в особенности фауной. По факту на объект были вызваны Прораб и Генподрядчик (который неожиданно для себя оказался одним из главных героев):

»- С этими долопихтами — у них ведь, говорят, половой диморфизм сильный?

- Прямо замечательный диморфизм, — подтвердил Прораб. — Из соседних домов справедливо удивляются. Какой тут у вас, говорят, редкостный половой диморфизм».

Судя по одной из следующих глав, автор давал почитать начало родным и близким, и половой диморфизм оказывал на них столь же сокрушительное моральное воздействие, как и на меня, о чем они не замедляли сообщить :-D

Одна из основных прелестей игры со стилями у Шмаракова — в том, что помимо легко узнаваемых и чисто литературных, присутствует еще и множество примеров куда более живых стилей, еще литературоведением не заклеймленных, натуральная «живая жизнь». Есть весьма трагическая глава про школьного учителя русского и литературы, с приведением плана урока по рассказу местного писателя (оужас!) и изложений школьников по нему (даже не знаю, что из них более оужас!)

"– Кстати, тут Митя Пазюкин сдавал, – продолжал тот же рассказчик. Остальные сделали выражение лица, означавшее, что Пазюкин им небезызвестен и что этапы его неординарной судьбы где-то пересекались с их этапами. – Вопрос у него был «История открытия и публикации “Слова о полку”». Сидит, дышит. Говорю: ну чего, Митя, скажете? Он: «Мусин-Пушкин издал “Слово о полку Игореве”». Длительное молчание. Сидит и стегна жмет, как выражается былина о Ставре Годиновиче. Наконец открывает рот и прибавляет: «Перед смертью Мусин-Пушкин издал еще несколько слов». Тут я заплакал. Красивыми мужскими слезами. Давайте, говорю, Митя, зачетку и идите, поставлю я вам зачет, потому что никто на моей памяти не умел очертить биографию Мусина-Пушкина с таким потрясающим лаконизмом. Ушел, родимец, спасибо сказал.»

Ну да, я знаю, что в жизни такое бывает сплошь и рядом, и еще похлеще. Сама собирала за преподавателями смешные оговорки на протяжении пяти лет. Но именно в такие моменты я остро жалею, что в свое время у меня не хватило духу остаться в этой области — жизнь моя была бы, может, и сложнее, но куда веселее.

Определить, на что похож текст Шмаракова, учитывая уровень, весьма сложно. Ну разве что представьте нечто среднее между «Альтистом Даниловым» и Коростелевой — это, пожалуй, будет ближе всего. Не считая предпоследней главы, исполненной в форме фуги (зачеркнуто) монолога Молли Блум, но столь же смешной. «Овидий» приносит море радости, прежде всего, за счет узнавания — цитат, оборотов, общей стилистики, жанровых сценок и тд. Читая, скажем, Эко, сожалеешь, что у тебя не хватает образования, чтобы уловить все отсылки к мировой культуре, и при этом четко замечаешь, на что же именно не хватает. Читая Шмаракова, тоже, наверное, улавливаешь не все, но, во-1, это не так заметно, во-2, узнаешь достаточно как минимум в силу родства через великий и могучий. Опознав процитированную эпитафию Карамзина, я едва не зарыдала от умиления — пятнадцать лет ее уже не видела, родимую, ан вот она, где не ожидала! :-)))

Очень умилило появление в сюжете автора ближе к последним страницам. Люблю этот прием в любом виде и розливе, несмотря на один из моих ников, а тут он пришелся как-то очень ко двору и в остальной сюжет вписался вполне органично. С другой стороны, затрудняюсь представить себе такую вещь или персонажа, которую нельзя было бы вообще вписать в этот сюжет — вопрос в авторском умении, а с этим все отлично.

До сих пор временами перечитываю отдельные моменты, открывая «Овидия» практически с любого места, и сгибаюсь от смеха. Это прекрасно, товарищи, верьте мне!

Чудовищно насыщенный и безбожно эклектичный текст – конструкт из множества историй, от гениальных зарисовок (за историю про учителя литература Ивана Петровича надо бы Букера давать) до средней паршивости анекдотов. Учитывая это, может служить эталонным примером и как надо писать и как этого делать не стоит.

Типичный пример филологического винегрета, где за деревьями не видно леса.

Первые главы три — совершенно замечательные по качеству юмора, вариативности аллюзий, авторской демонстрации техник. Затем все несколько приедается, удачнейшие и смешные куски чередуются с достаточно традиционными ( пародии на школьные сочинения, диалог автора с джинном и проч.), а последние две главы дочитывал с откровенным трудом и скукой. При всей новеллистичности книги, вытекании рассказа из рассказа, автор не закольцевал композицию, так что по факту строением книга напоминает шашлык. Книгу по самому снисходительному счету подсократить на пару глав ( у каждого, правда, свое видение — каких) стоило.

Собственно, несмотря на очевидные авторские самобытные находки и несхожую фабулу «Овидий» представляется мне совершенно сопоставимым по достоинствам и недостаткам с «Путем и шествием» Березина. Точнее ориентира для читать-не читать не найти. Шмараков дополнил плеяду филологов, авторов вольных культурологических сочинений, в которых стилизации, игры и демонстрация техник, мощного авторского инструментария и юмора фактически подменяют связный сюжет и отсутствие эмоционального начала. Березин, Водолазкин — Шмараков точно в их ряду, наравне. Люди эти про сюжетосложение, технику письма знают все, однако проблемы у них возникают с сущностным высказыванием, поэтому пишут веселые, вкусные и отчасти «производственные» ( для своих) книги. Кусок стилизации исторического романа про Потемкина может яввляться предметом самостоятельной зависти современных работников этого направления, а в книге есть и стилизации в духе фэнтези и пародии на производственный, деревенский, психологический, модернистский тип повествования. Мне такой тип литературы симпатичен, но его ограниченность совершенно очевидна. Учитывая, что «Овидий» — раняя книга талантливейшего автора, надеюсь, что второй роман, который все-же издаст Мещеряков ( у «Шико» ловить проблематично), будет пособранней, энергичней и посуше. Не читая новелл, только исходя из продемонстрированной техники, полагаю, что они должны быть как минимум занятны. При ряде издержек Шмараков определенно повыше уровнем патентованных жанровых юмористов навроде Лукина или Успенского.

P.S. от 28 мая 2014 г. Перечитал с большим удовольствием. Определился с симпатией: энергичнейшее начало, вся линия с Ясновидом нравятся дюже и безоговорочно. Не нрваится линия с превращением в девицу парня и его дальнейшими скитаниями ( без блеска), рассказ про таракана и сочинения детей на ту тему.Часть про инопланетян не понравилась. Тема с сантехниками то удачна, то не шибко. Цитатность фраз из текста зашкаливат.

В своей колонке я уже высказалась о сабже (http://fantlab.ru/blogarticle28303#comments) , и весьма эмоционально; в предыдущем отзывае прекрасной kerigma подписываюсь под каждым словом (кроме категорического несогласия с «нечто среднее между «Альтистом Даниловым» и Коростелевой» — Шмараков гораздо профессиональнее как писатель и, если в августе это могло еще не быть так очевидно, что сейчас, четыре месяца спустя, очевидно вполне).

В формате отзыва добавлю, пожалуй, два аспекта, которые мне кажутся нюансами второго порядка, но от этого не менее важными.

Во-первых, и это можно предвидеть с уверенностью, молва о том, насколько Овидий смешно написан, будет дальше пускать круги по воде. Процитирую из себя же: «Овидий в изгании это некий высокий аналог Властелина кольца в гоблиновском переводе» — Роман Львович сами сказали, что это точное определение жанра, имеющий, как оказалось, называние ирои-комедии, то есть текста, в котором о высоком говорится низким стилем. Это предвосхищаемое увеселение (и я его разделяю с энтузиазмом) очевидно, послужит приманкой — вряд ли запланированной — общественному интересу, склоняя его опять в сторону античной литературы и символизма; при всем при том, что в Овидии символизм как таковой не используется, игра в него происходит, и можно себе представить, что многим и многим захочется эту игру продолжить вплоть до более короткого знакомства с античными и классическими источниками.

Интересно будет проследить, насколько раскрутится этот механизм — мы все падки на новые увлечения — и за сколько времени; если же он, то есть интерес — останется в рамках небольшой и замкнутой группы, это будет вполне конкретным ответом на окончательное расслоение литературы и завершение, гм, алхимического делания на этот этап.

Второй момент, который мне кажется важным, задает название. «Овидий в изгнании», вообще говоря, тоже самое, что «Овидий среди варваров», ха-ха. Кто же подразумевается под варварами — персонажи романа, автор с читателями или в целом эпоха и место — вопрос несущественный, поскольку на любой из вариантов может быть дан положительный ответ; в тоже время, глядя в честные глаза Шмаракова, трудно заподозрить его в каком-то ехидстве, так что смысл названия так и остается многозначным и неопределенным

Читал этот роман и меня не покидало двойственное чувство. С одной стороны — вкусный и великолепный язык, колоритные персонажи, потрясающая образованность автора (Тула не хуже Питера и Москвы, а вы что думали :-)). Но при этом — не моё, не интересно. Дочитать заставил себя силком. Поэтому такая низкая оценка — 8. Было б интересно, было б 10.