Сюзанна Ринделл «Другая машинистка»

Нью-Йорк, ревущие двадцатые, полицейский участок, пропитанный духом перестоявшего в человеческих телах алкоголя. Машинистка, чьи пальцы выбивают на машинке сухое стаккато признаний; глаза опущены к листам протокола. Эта девушка — бледная, практично одетая — будто бы еще совсем молода, но обречена оставаться старой девой. Разговаривать с ней «все равно, что ждать, когда лак на ногтях высохнет». Роуз Бейкер носит клеймо заурядности с затаенной гордостью, четко сознавая свое место в этом мире и свои обязанности. Она сосредоточенно печатает на машинке даже самую жуткую похвальбу убийц и мучителей женщин, потому что это ее скромная роль в восстановлении порядка, а порядок она привыкла почитать превыше всего. Она фанатична в своей страсти к должному.

Но тут в участке появляется другая девушка — другая машинистка. Одалия Лазар. У нее роскошный шлем черных волос, грациозное тело, элегантные наряды, удивительное обаяние, и украшения, которые никак не могут быть настоящими драгоценностями, потому что, если это настоящие камни, зачем такой девушке идти в машинистки?

Все в участке задаются вопросами, как сюда залетела эдакая райская птичка; но блеклая машинистка за столом напротив всматривается в нее особенно внимательно. Наблюдательность — это единственное, что поощряли монахини, единственное, что жизнь в приюте только обострила. Она даже ведет записи своих наблюдений за Одалией; видит, как та подбирает ко всем ключи, и ждет, когда же та придет предложить ей свою дружбу.

Конечно, из этой дружбы ничего хорошего не выйдет.

Эта книга выделяется из обего ряда психологических триллеров тем, что автор в первую очередь ориентировалась не на успешных коллег, работающих в этом жанре, а на «Великого Гэтсби» Фитцджеральда. Попытка вышла очень интересной. Как минимум, влияние Фитцджеральда заметно в стилистике. Язык не вычурен, не экспрессивен, не отличается нарочитой эксцентричностью сравнений и образов, он... именно что элегантен, как дама с хорошим вкусом, которая хочет пожать урожай заинтересованных взглядов, никого не шокируя при этом.

Кстати, язык и выступает первым маркером «недостоверного рассказчика», потому что у доподлинно заурядной серой мыши не может быть такого богатой и выразительной речи.

«Мы неторопливо шли по авеню, петляя между выставленными на тротуар плетеными креслами. Последние теплые деньки, еще можно устроиться снаружи перед рестораном, и воздух, казалось, гудел от голосов тех, кто обедал на улице, торопился ухватить эту ускользающую радость. Из-под навесов струился желтый свет, золотыми лужами расплывался у нас под ногами, а лица едоков превращал в подобие хэллоуинских тыкв. Обрывки разговоров липли к нам вместе с густым ароматом жаркого – вдосталь жира и чеснока. Мы склевывали впечатления, словно голуби, двигавшиеся шаг в шаг с нами, – крошки с тротуара. Упитанные птицы расступались перед нами и вновь смыкались чуть позади – так возвращается прилив».

Затем противоречий становится все больше, и я не могу не восхититься тем, как изящно автор заставлет свою героиню то и дело проговариваться. Несколько штрихов за спиной Роуз меняют перспективу — и читатель видит уже совершенно иную картину, которую наблюдательная машинистка просто не может понять. Хотя нельзя сказать, что она склонна к самообману. Скорее, к самоанализу, но даже самоанализ — это глиняный шлем и соломенная защита против отточенного, искрящегося обаяния Одалии.

История их взаимоотношений — это одновременно и «роман разочарования», и «роман взросления». Хотя взрослеет Роуз очень своеобразно. С этой точки зрения Одалия, злокачественный нарцисс, куда понятней и ближе, чем ее «подруга». Если подумать, то факты биографии Роуз вызывают сочувствие, а она сама — не вызывает. Потому что фанатики с ригидной психикой пугают; исходящая от них опасность отталкивает, чему бы они не служили.

Хотя, если бы история Роуз была подана в другой тональности, с другой точки зрения — например, если бы автор сосредоточилась на ее жизни в монастыре, — то она могла бы получить океан читательского сострадания.

Развитие интриги тоже заслуживает отдельной похвалы. Нити сплетаются вместе, превращаясь в веревку, а веревка собирается в узел... медленно, продуманно, неотвратимо.