Уильям Голдинг «Пирамида»

«Я сидел в её кресле, уткнувшись локтями в колени, подбородком в ладони. Я не мог разобраться – к чему, к кому относятся мои чувства, да и в самих чувствах».

Вот и у меня было что-то такое. Но затруднение это происходило от силы романа. Это попытка выразить то, что выразить невозможно из-за сложности и многогранности чувств.

На долгие годы Голдинг слился для меня с «Повелителем мух» – с книгой мошной и страшной, с чудовищными внутренними безднами залитыми жестокостью и чернотой. От «Повелителя мух» я и отмеривал остальные его книги. Вернее следующую – «Шпиль» не слишком-то впечатлил, хотя и чувствовалась его «притчевость».

И вот теперь – «Пирамида». Вещь, казалось бы, непритязательная. Её сложно отыскать в списке лучшего автора. Если не вникать в творчество автора, то о её существовании и вовсе можно не узнать. И это будет ошибкой.

В отличие от весомого «Повелителя мух», с его удачной замашкой на вечное, «Пирамида» – легкая книга. Её легкость ощущается в стиле, в самом повествовании, уходящем иногда (вторая часть романа из трех – особенно) в комичность. Её смысл лежит на поверхности – провинциальный мир условностей, мир жестких социальных рамок и вечного наблюдения друг за другом («стеклянная пирамида» – так называет это автор). Тут Голдинг похож на другого английского автора – Джона Фаулза. Эви Бабакумб чем-то похожа на Сару Вудроф, перенесённую из викторианской Англии в Англию перед Второй мировой – без явного социального протеста, юную, с «желанием матки» больше чем с «бунтом матки», но что-то общее в них есть. А сама история взаимоотношений героя с юной Бабакумб чем-то напоминает отношение рассказчика в «Волхве» с его женщинами. Ну, это так, к слову…

Всё лежит на поверхности. Но тут – вдруг – оказывается, что это лишь видимость, что под поверхностью есть ещё что-то – сложные, невыразимые глубины. Нет, автор не окунает тебя в них с головой, чтобы дух перехватило от шока. Он лишь заставляет легонько к ним прикасаться. И этого хватает. И это завораживает, как вопрос без ответа.

Психический, душевный мир Эви Бабакумб и та роль, которую сыграл (и сыграл ли?) в её жизни герой-рассказчик. Наблюдаемая всеми драма Пружинки, скрытая от глаз часть её; само отношение героя к своей учительнице-чудачке. И даже в срединной части – чуть комедийной и придающей роману большей эмоциональной рельефности – наряду с кичливостью обитателей маленького английского мирка, наряду с природой и крахом влюблённости – тонко проступающая трагедия заезжего режиссера. И что ещё больше придаёт роману сложности – сам рассказчик, пытающийся дистанцироваться от «стеклянной пирамиды» (и от своего Стилборна), но по фату являющийся одной из граней её.

Тонкая история под вуалью истории простой. Но эта та тонкость, которая подразумевает острое игольчатое проникновение в сложность и неоднозначность людей, общества, мироздания. История «иная», приземлённая – но мало чем уступающая притчевому шоковому «Повелителю мух». Так мне кажется. Так я её вижу.