Алексей Сальников «Петровы в гриппе и вокруг него»

Буду краток. Это ню. Жанр такой. Он не требует сюжетности. Но он требует от художника чрезвычайно тонкого вкуса и мастерства. Чтобы не свалиться в пошлость, не рухнуть в порнуху. Автор удержался. На самой грани, однако.

Ах, да. Я забыл сказать, что это ню не телесное, а психологическое и даже местами душевное. Во всех смыслах. Фантастическое владение русским языком позволяет автору совершенно простыми словами, без всяких там экивоков, описывать... что? Тончайшие душевные движения? А вот нифига. (Тут почему-то вспомнился заяц из анекдота: «А зато я богат духовно!») Описана на самом деле кондовая бытовая психология, но герои будто вывернуты наизнанку, автор проговаривает за них многое из «грязного белья» тех порывов и мотивов, которые и составляют самую обычную жизнь и которые подавляющее большинство из нас в себе фрустрирует. Именно поэтому сия бытописательная нудятина читается взахлеб: в читателе просыпается вуаерист, который буквально заставляет подсматривать в щелочку за всем этим слегка циничным оголением порывов и мотивов. А еще интонация, весьма точно выбранная: отстраненно-ироничная. Даже не знаю, с чем сравнить. Ну вот если взять Веню Ерофеева, убрать куда-нибудь разудалость, но добавить въедливость взгляда, интраверсию развернуть наружу... как-то так, наверное.

Понятно, что книга пойдет не у всех. Но мне трудно сказать, у кого. Изысканность вкуса вряд ли играет существенную роль. Хотя «нырнуть в стиль» поможет. Пол? Наверное, любой. А вот возраст... Возраст — видимо, средний. Потребен читатель в соответствующем кризисе и вокруг него.

Как ни странно, я, как и Ябадзин, только вчера закончил сагу о Петровых. Действительно, сюжета нет. И если бы автор догадался ввести еще с десяток действующих лиц, можно было бы продолжать в духе многих американских писателей: «Петровы в кори», «Петровы в свинке» и, наконец, «Петровы в коронавирусе». Все эти восторженные хлюпанья видных интеллигентов и советы , что прочитать в карантине и подвигнули меня на чтение этого опуса. Кроме как упоминания знакомых улиц и мест Екатеринбурга, где когда то учился, ничего интересного я не нашел. Действительно — ничто о ни о чем.

Все стремятся к некоему идеалу жизни, который пытаются достигнуть через определенные маяки, при том что жизнь бушует вокруг этих маяков, совершенно непредсказуемая и неостановимая.

Удивительно, но я помню тот момент, когда о Сальникове не говорил только ленивый. Буквально волна читателей и отзывов, перебивающие друг друга и публикующие восторженные рецензии. Ну, я человек не из торопливых, могу ждать десятилетиями, когда схлынет волна популярности)))

Самое поразительное, что даже спустя пару дней, сложно сформулировать, — почему роман понравился-то? Есть у нас семейство Петровых, живущих своей странной, но забавной жизнью. Петров старший — автослесарь, заболевший гриппом перед Новым годом. У него есть бывшая жена Нурлыниса, которую все зовут по фамилии мужа — Петрова, и сын — Петров младший.

Все они благополучненько заболели и... А вот их полет мыслей казался мне каким-то наркоманским, но связным, бредом. Особенно забавно наблюдать за Петровой, женщина не без скелета в шкафу)

Странно, вот где-то отдаленно сюжет выстроился, а в целом сказать что поняла роман — не могу. Он не напрягал, слушала с удовольствием, но при всем этом, внятно выразить не могу. Будем считать, что была в хорошем настроение, так что цепляться не будем)))

Очень лёгкий слог автора. Начал слушать в аудио формате и прям зацепило. Сразу чувствуются корни Екатеринбурга, по настроению смесь «Географ глобус пропил» и, наверное, Пелевина. Сюжет не сильно мудреный. Больше описание жития с пьяными философствованиями. Но все такое локальное ностальгически родное. Не без скелетов в шкафу.

Сложно давать оценку этой книге. С одной стороны, я ее дочитал и не жалею. С другой — не очень понял, что мне это дало ) Сюжета здесь нет, все строится на конкретных сценках и их описании. Если не знаете, стоит ли читать — просто откройте в любом случайном месте и прочтите пару абзацев. Вся книга будет точно такая же. Ровная как стол. Не будет ни кульминации ни развязки.

Про мистическую изнанку произведения и его тайные намеки: ну знаете, мне кажется это настолько всем тут по фигу, настолько это не имеет значения, как пытаться определить вкус гомеопатического зелья от прыщей, может даже интереснее. Я либо не понял, либо понял не так, либо автор вообще ничего не хотел сказать... Ну абсолютно фиолетово, как можно видеть в этом какие-то пророчества и откровения? Совершено непонятно.

А вот когда книга кончилась, я долго смотрел на последний абзац и не мог поверить, что это все. Такой резкий грубый конец, словно последнюю пару глав автор сжег в память о Гоголе. Ощущение недосказанности, незаконченности буквально висело в воздухе. Хотя в принципе генерировать такое чтиво можно до бесконечности, ведь оно не привязано ни к каким незаурядным событиям и персонажам. Просто автору нравится играться словами, собирая их именно таким образом, а про что именно — не так уж и важно, повод всегда найдется.

Тем не менее, больше всего у автора получилось за детей. Взрослые вышли беспричинно глупыми и каким-то жестокими. Лично у меня большинство их тупизма вызывало только недоумение и не развлекало. Особенно «хорошо» вышло начало за пьяного мужика, которое в принципе-то ничем не отличается и от реального поведения, почти без всякого сарказма. Так что можно сказать, что книга в начале даже пытается прикинуться чем-то другим. А вот младше-петровские главы были интересны.

Букв будет много – книга заслуживает.

У этого романа непростая дорога; ко мне он тоже шёл долго, через неприятие и скепсис, как и к широкой публике, и я очень благодарен глубоко уважаемым мной Галине Юзефович и Владимиру Ларионову – именно их искреннее восхищение сподвигло в конце концов меня на прочтение. Если честно, я хотел расковырять «эту пустышку», чтобы аргументированно, с оттяжкой, с удовольствием разгромить, предъявляя экспертам косяки и кривости.

Получилось ровно наоборот.

Где-то слышал мнение, что уральцы просто пищат от романа, вызывающего узнавание. Когда-то я был лучшим выпускником спецкласса и должен был поступать, как минимум, на физфак Ленинградского университета (но лучше бы в МФТИ или Баумана); однако судьба хмыкнула и, обернувшись инструктором ЦК ЛКСМЭ, выписала мне комсомольскую путёвку в Свердловское военное училище. И я прожил в столице Урала четыре года.

Первые впечатления были ужасными: барак при заводе, а не город. И это после великолепного Ленинграда, в котором я родился, после неповторимого Таллинна, в котором вырос.

Однако очень быстро я понял: Свердловск/Екатеринбург не пытается влюбить в себя, понравиться; ему вообще на тебя плевать. Он работает, выживает, кашляет грязными испарениями в серое небо; ты либо становишься своим, либо сбегаешь – и тебе даже не посмотрят презрительно в спину, потому что презрение – это тоже эмоция, а на эмоции здесь не особо размениваются.

Да, я узнавал в романе Сальникова эти улицы, эти троллейбусы, этих людей; это скрипящее существование, пропитанное истиной – несложной и настоящей. Я читал роман и тонул в тексте, словно в тёплом болоте; ветер растаскивал мою душу над ледяными пространствами зимнего Екатеринбурга, пустыми и наполненными одновременно – как страницы «Петровых». Сальникову часто пеняют за «примитивный язык», за воду и пустоту; они не знают, наверное, что Алексей – поэт, то есть знает цену каждой букве, каждой запятой; что автор чувствует язык хребтом, всей своей сутью, и никогда не потратит вхолостую и абзаца. Мне это напомнило тщательное грунтование холста – просторного, широкого, бесцветного. На таком метафоры взрываются подобно салюту – и надолго зависают в душе читателя, как в ночном небе. А метафор там богато; вы запомните на всю жизнь и нервно курящую перед свиданием урну, и серых усталых осликов в погонах, и многое другое.

Возьмём, например, водку. Что может быть проще? 60% воды, 40% дешёвого химического продукта; состав примитивен, каждый мог бы догадаться, но сумел только Менделеев. И каков эффект!

Сальников не использует сложных ингредиентов; язык его – это язык обычных людей. Но каков эффект!

Это совершенно волшебная, алхимическая, колдовская книга; она затягивает, топит, реанимирует – и совершенно непонятно, как она это делает.

Если не боитесь, что изменитесь навсегда – читайте.

Плутониана

Сказанное слово может размножаться в человеческой среде как живое, по сути дела слово – это как квант света, имеет сразу несколько сущностей, только свет может иметь корпускулярную и волновую сущность одновременно.

Ты вот придумал себе, что если ты в ямке своей сидишь, но при этом тушью рисуешь, то тебя это как-то оправдывает.

А ведь, и вправду — мы принимаем, как данность что Олимпийцы, в придачу к прочим сверхчеловеческим качествам, должны славиться плодовитостью. Забывая о том, что Лебедь, Бык и Золотой дождь — все это образы, которые принимал, нисходя до простых смертных, Зевс. Хотя Посейдон тоже отметился на поприще воспроизводства. Из старших богов один только Аид бездетен. Он и Персефону вынужден на полгода отпускать в Верхний мир, дабы выход красавицы из царства мрачного супруга знаменовал приход весны. Никаких условий для нормальной семейной жизни, не правда ли?

Теперь скажите, о какой из областей современного мира бог подземного царства мог бы сказать: «Я дух этого места»? Намекаешь на Свердловскую область, с чего это? С того, что столица Урала — ворота Сибири, а дальше сибири не сошлют (Елисейские поля отчизны). И с того, что рудниками испокон веку славится, а рудное дело по части Аида. И с того, что птенцы гнезда Свердловского рок-клуба не на одно десятилетие окрасили российскую музыку инфернальными тонами андеграунда. Да с того, что Алексей Сальников так сказал, а слово — это квант света.

Я ведь не ошибусь, утверждая, что книга выстрелила и полку читалей прибывает по экспоненте, а значит отзывов, которые рассмотрят ее со всех возможных сторон, будет достаточно. Я астролог, я понимаю толк в литературе и могу утверждать, что хорошая книга непременно несет отпечаток архетипической энергии определенной планеты, даже если автор ничего подобного не имел в виду в процессе работы над ней. И мне интересно проследить, как в романе последовательно разворачивается линия Плутона (на случай, если кто не знает, Плутон в римской мифологии соответствует Аиду в греческой, как Юпитер Зевсу, Меркурий Ганимеду, а Венера Афродите).

Очень кратко: Плутон в астрологии — планета смерти и возрождения, неотвратимых роковых ситуаций, ям, подземелий; толп — вообще больших скоплений народа; политики и манипуляции общественным сознанием; больших денег: наследование, страхование, инвестиции, банковское дело (плутократия — власть богатства); странной сексуальности (совершение и расследование серийных преступлений на почве секса). В ведении Плутона спецслужбы и любая секретная деятельность.

Теперь поехали. Начало, троллейбусы, которыми любит ездить Петров — общественный транспорт предполагает большое скопление людей. Кстати, сумасшедшие, что то и дело подсаживаются к герою, это не плутонианская вотчина, скорее затуманенное искаженное восприятие действительности по части Нептуна. Однако разговоры эти странные люди ведут совершенно в русле Плутона: мировые заговоры, конспирология. А старичок. который подсаживается к девочке, вещая о положении дел с ранними браками в Индии и Пакистане — он прямой плутонианец.

Дальше, Игорь, в книге мы встречаем его пассажиром катафалка (смерть, Плутон), беззастенчиво предающимся возлияниям над непонятно кому принадлежащим мертвым телом. Рассказ о предыстории отношений — панегирик деструктивной харизме человека, умеющего кого угодно убедить в чем угодно, в анамнезе попойка с нарядом милиции, который прибыл арестовать дебошира. Он и здесь сумеет напоить водителя катафалка прямо по ходу движения. Всегда при деньгах (при очень больших), одет в черное, не выказывает признаков опьянения после количества спиртного, несовместимого с жизнью и еще вот это — он умеет так взглянуть на тебя, что мгновенно почувствуешь себя инфузорией на предметном стеклышке микроскопа.

Теперь Петров, он автослесарь и он любит свою работу, а по-настоящему счастлив бывает, когда порой случаетлся сутками не выходить на свет, ковыряясь в яме (подземелье, Плутон) с особо сложным случаем. Странные преференции, — протянет досужий наблюдатель. Просто каждый реализуется так, как для него оптимально. Этому парню хорошо вот так. В свое время он оказал большую услугу Аиду, оказавшись в нужное время в нужном месте и в нужном состоянии и теперь находится под особым покровительством. Что ж не сделал его всемогущий Дух Этого Места банкиром или знаменитым художником, чьи мрачные полотна снискали бы мировую славу? Не знаю, возможно банкиром ему не надо, а для художника таланта недостаточно — видит же он сам несовершенство своих комиксов. А потом, Аид вам не Зевс, у него и дары специфичные. Но любить свою работу — это немало, доложу вам, господа. Он и копать, кстати, любит, как герой «Котлована» Платонова», помните?

А женой у него Эриния. Нет-нет, если кто недостаточно знаком с мифологией, к Эросу, сыну Афродиты это божество отношения не имеет. Эринии — богини мести, обитающие в Аиде. Нет, я не буду подробно рассматривать образ Нурлынисы (угу, не знаю, насколько автор имел в виду зашифровать архетип в имени, однако ему это удалось) Петровой. Оставлю это удовольствие читателям. А другом у него, обиженный на весь свет и выбравший самоубийство в качестве способа мести, Сергей. Да, при непосредственном участии Петрова (а что делать, если бог смерти осенил тебя печатью?) А основная тема книги — умирающий от инфлюэнцы ребенок, которого удается спасти в последнюю минуту волшебным средством (да, я о просроченой четверть века назад таблетке аспирина из города Невьянска). Смерть и возрождение в ведении Плутона, помните? А главная награда Петрову-старшему — любовь сына к его графическим романам «Про мальчика». Как-то так.

«Петровы в гриппе и вокруг него» все чаще начали попадаться мне на глаза. Последней каплей стал выпуск подкаста «Книжный базар», в котором Галина Юзефович настолько сочно расхваливала роман, что я не удержался.

Верхний слой сюжета достаточно прост – есть семья Петровых, и семья Петровых болеет гриппом. Собственно, это все, получите-распишитесь. Сюжетных линий три: линия Петрова (включая флешбеки из детства и юности), линия Петровой, и линия Снегурочки – самая незаметная, вроде лежащая на виду, но запрятана в самую глубь.

«Петровы в гриппе…» — смешной роман. Не-не-не, не так. «Петровы в гриппе…» — очень остроумный роман. Остроумны ситуации, в которые попадают герои. Например, Петров не может никак добраться домой – его прямо с троллейбуса забирает знакомый, Игорь, и увозит Петрова на очень странную пьянку. Сначала они бухают водку в катафалке, изредка заливая гроб с покойником водкой, позже уезжают в какой-то дачный поселок – пить с местным интеллигентом, а утром Петров просыпается и сбегает от друзей-собутыльников. «Ну да, очередные мужики бухают» заметите вы, но то, как все это написано, превращает всю эту историю в нечто большее. Или Петрова и ее размышления о работе в библиотеке, местных завсегдатаях, и бесконтрольном желании кого-то убить. Даже флешбек про Петрова и его друга Сергея, непризнанного писателя с манией к суициду, совсем не такой депрессивный, как это описание. И опять – вроде выглядит как чернуха, пахнет как чернуха, и на вкус тоже чернушно, ан-нет! Читается легко и, можно сказать, весело. Это вам не Быков, хотя он мог бы.

Второй слой «Петровых…» для меня – идеальное описание быта обычной семьи. Ладно, поймали. Не совсем обычной семьи, норм? Петров работает автослесарем, а в свободное время рисует комиксы. Его жена, Петрова, работает в библиотеке, и у нее случаются приступы агрессии. Сын Петрова, Петров-младший, обычный школьник, со средними оценками, любовью к компьютерным играм и нелюбовью к печатному слову. Их жизнь ощущается настоящей благодаря всем тем мелким деталькам, которые автор скрупулёзно описывает, что может показаться излишней многословностью. Постоянно открытый подъезд с домофоном и запиской на дверях, странные люди в троллейбусе, постиранная с розовыми колготками куртка, аспирин 1976 года, терапевт с тягой к сплетням и много-много всего.

Самый нижний слой «Петровых…» — двузначность происходящего. Кроме того, что текст очень легко читается, он удивительным образом передает ощущение липкого горячечного бреда. Постоянно ловил себя на мысли, что здесь реально, а что – следствие высокой температуры. Подобное я встречал только в романах Марии Галиной («Медведки», «Малая Глуша» и «Автохтоны») – реальность, которая, еще чуть-чуть поднажми, и сломается, демонстрируя то, что видеть не особо хотелось. Так еще и автор подбрасывает намеки то тут, то там. И в этом сюрреалистичном мире, глубоко-глубоко, запрятан миф про Аида и Персефону…

К чему я все это писал? Даже не знаю… К тому, что каждый из нас, если болел гриппом, понимает чувства Петрова и разделяет его состояние? Или к тому, что реалистичному, на первый взгляд, роману не повредит немного чертовщины? Или может к тому, что у каждого есть свои нелицеприятные секреты, спрятанные от близких? А может мне просто очень сильно понравился роман, но мысли, такие стройные и красивые в голове, оказались не совсем такими в буквенном изложении? Решать вам.

П.С. То, что я поместил под спойлеры должно было быть курсивом, но в отзывах, увы, это невозможно выделить таким образом.

С опозданием, но перед выходом экранизации, ознакомился с романом «Петровы в гриппе и вокруг него».

Язык, описание российской гриппозной хтони, проблемы нового маленького человека, который уже не только о шинели мечтает, но ещё и рисует комиксы, отношение родителей и детей, отношения мужа и жены, быт, всеобщее индивидуальное сумасшествие — всё это потрясающе прописано.

Но в последних главах всё начинает завязываться, все ниточки, персонажи, судьбы, полунамёки начинают сплетаться в единый узор. Последняя глава, так вообще от лица нового персонажа. В ней уже появляются прямые прикосновения героев, как телесные, так и воспоминаниями.... клубок скатывается, скатывается... но как-то в общую картину развязка у меня так и не сложилась... Такое ощущение, что я пропустил какую-то очень важную мысль в середине и из-за неё не могу всё скомбинировать идеально.

Книга всё же сильно понравилась. Получил истинное удовольствие от языка, подробных личных описаний. Постоянно не покидало тоскливое ощущение, что всё это про меня, про моё детство, про то что всё это я думал ,видел, ощущал, переживал и не раз.

Оценка большая. Обязательно к прочтению и перепрочтению.

Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три…

Нас качало с тобой, качало. Нас качало в туманной мгле (из песни)

Вынесенные в заголовок и в эпиграф ассоциации с волнующимся морем появились здесь совсем не случайно и не для красоты. А просто как образное отреагирование на прочитанную книгу. Потому что и в самом деле по мере чтения текста постоянно возникало ощущение, что ты подобно штормовому купальщику качаешься на морских волнах — вверх-вниз, вверх-вниз… Книга то захватывала и возносила тебя на свои пенистые, барашками закрученные гребни, и тогда перед тобой широко открывалась картина волнующегося морского простора, с ветром, с пеной, с брызгами и альбатросами, с криками мечущихся над солёными пучинами чаек, с глубоким небом, транслирующим морским обитателям быстрые облака; а то вдруг ты стремительно летел вниз, окунаясь с головкой, и слепо таращился глазами в пугающую тёмную зелень, пузырящуюся захваченными с поверхности воздушными шариками, суетливо рвущимися из морских глубин вверх, к воле, к небу… Вот это ощущение жизни по синусоиде возникало, прежде всего, из-за очень неровного, буквально волнующегося текста романа. И при этом речь идёт не о литературной форме, а именно о тех сутях и смыслах, которыми наполнено содержание «Петровых...». Которые то ошарашивали тебя своей узнаваемостью и точностью, а то вдруг приводили в недоуменный ступор полным несоответствием тому, что и как ты думаешь о людях и о жизни. И потому какие-то главы или какие-то эпизоды романа тянут на добротные пять баллов без всяких натяжек, а кое-что просто единично и в лучшем случае двоечно.

Однако этот роман таки не без изюминки. В качестве которой выступает и семья Петровых, и практически все встречающиеся в тексте книги обитатели-персонажи. Изюминность всех этих героев состоит как раз в полном отсутствии всякой героичности, в абсолютной обыденности и приземлённости и их самих и их жизни. Жизней. Потому что в течение всего романа с нашими героями практически ничего не происходит. Нет, конечно же что-то случается — заболевают, бухают (с ударением на А), треплются о том о сём, изменяют супругу (супруге), мытарятся с заболевшим ребёнком, таскаются по новогодним ёлкам, работают работу, ссорятся и мирятся — в общем, живут совсем обычной, обыденной, ничем не примечательной жизнью. И даже в самые острые моменты всё у них происходит обыденно и буднично. Не кинабельно, в общем. Показывать нечего, да и смотреть тоже столько же. И фишка, наверное, как раз в этом и состоит — Сальников, вероятно, так и хотел — показать нам наше истинное лицо, макнуть нас в нашу собственную обыденную негероическую повседневность, в наше реалити-шоу под названием жизнь. И наверное это у него получилось, раз уж даже я до этого дотумкал и докумекал.

И всё же… всё же… Я ж говорю, очень неровная книга. Вверх-вниз, вверх-вниз...

Дочитал, и даже не знаю что и сказать.

Фабула донельзя прямая, как шпала. Герой совершает некие бытовые дела, причем написано это легко и с юмором, но сюжетного движения при этом на пол-шишки.

Но при этом «очучается» некое подводное течение, ныряя в которое, начинаешь видеть подземное царство, аллюзии со смертью и все вот это вот.

Структура романа мозаичная. Герои с их поступками связаны единой безумной нитью. Это автор хорошо запилил.

Но цель этой нити, ее итоговый рисунок, от меня ускользнул. Или возникает бесконечное количество интерпретаций, как в «Замке» Кафки, только ближе к отечественному телу.

Даже и не знаю, что сказать про «Петровых в гриппе и вокруг него», за исключением того, что это отличная книга. Здесь только повторить можно вслед за классиками: «...арбуз – не арбуз, тыква – не тыква, огурец – не огурец… Черт знает, что такое!».». А «.. на вкус — точь-в-точь смесь вишневого пирога, омлета, ананаса, жареной индюшки, тянучки и горячих гренков с маслом...»

Если же пойти на поводу своей склонности приклеивать ярлычки, то можно сказать, что это такой скандинавский детектив шиворот-навыворот. (На самом деле — нет, замес покруче:))

Ведь оно как в скандинавском детективе-то? Каждый третий — убийца-душегуб, каждый второй — извращенец, и у каждого первого в голове сплошной экзистенциализм, а Пер Гюнт, Туве Янссон, Снорри Стурлусон и Кафка (для комплекта) хороводы водят на фоне горящего драккара. В реальности же главный герой действует на фоне идеально чистых, красивых, но мрачных и зловещих пейзажей. А в «Петровых» что? А там — раз! И тулупчик овчиной наружу. Красивый, но дремучий и зловещий пейзаж у всех в головах, а на улице — горящий драккар и сплошной экзистенциализм, и хоровод из Кафки (все остальные из хоровода потихоньку отстали где-то в районе реки Нарвы). Каждый третий встречный — привОд в органы имеет, каждый второй — неслабо за воротник закладывает. Но в общем — нормальные люди, обыкновенные. В «Петровых» — начинаешь читать смешную историю про предновогоднее пролетарское времяпрепровождение: сам герой не в себе — гриппует, случайно друга встретил, из тех, с кем идешь пивка выпить под пиццу в каком-нибудь городе Центрального нечерноземья, а в результате оказываешься в плацкарте поезда до Кировска, потому что вдруг захотелось посмотреть на северное сияние над Хибинами. Смешно, да. Неплохое чтение. А читаешь дальше и глазам не веришь. Минуточку, товарищ писатель! Это вы о чем вот сейчас? Ну нет! Не может такого быть!

Необычная книга. В ней есть всякое-разное, от чего мурашки бегут по спине. Что-то такое, непонятно чем тревожащее.

P.S. А если возникли вопросы по прочтении, можно перечитать первую главу. :)

Удивительный роман, нарочито стилистически небезупречный, с отсутствием какой-то четкой сюжетной линии и в то же время притягивающий и увлекающий. Шизофрения обыденной жизни, тонкие психологические наблюдения, отличный юмор, выверенные временные мостики, закольцовывающие какие-то события, даже весьма второстепенные — это очень увлекательное литературное путешествие. Я соскучился по вкусному повествованию, а Сальников дает именно такую плотную, основательно приправленную пищу, пусть иной раз и без чувства меры. И в конце прочтения мне было жаль, что все вдруг закончилось, и Петровы исчезли, растворились...

Почему: «бесспорно» лучший роман прошлого и этого годов по мнению всех рецензентов. Даже как-то боязно было начинать такой шедевр. «Нацбест» роман уже получил, на «НОС» и «Большую Книгу» номинировался. Уже успели издать ещё один роман Сальникова на волне хайпа.

В итоге: очень, очень своеобразное чтение. Безостановочная вязь метафор и бытовых зарисовок, непрерывных аллюзий и обычной жизни. Плотно написано, но очень легко читается. Глава про детство Петрова вызвала острый приступ ностальгии по детству, благо времена как раз моего детства описывались. Причём ностальгию спровоцировала не какая-то там сентиментальность, а именно описание ощущений ребёнка, который особо и не понимает, что с ним происходит, зачем его куда-то ведут, и так далее. И всё это просто с огромным количеством точно подмеченных деталюшечек. Этих деталей так много, что начинает казаться, что это происходило именно с тобой и ты просто вспоминаешь прошлое.

Отлично написанный, немного путанный роман.

Жанр этого произведения — магический реализм, но чтобы прийти к такому выводу придётся приложить некоторые усилия. Начну с самого магического персонажа.

«Петрова не помнила, сколько их у неё было. Если бы она оглянулась на свою жизнь глазами* нормального человека, то ужаснулась бы, что даже первый уже исчез из её памяти или перемешался с остальными настолько, что она не только не помнила первого, но и даже не помнила, в какое время дня и в какое время года у неё с ним это произошло.» Прочитав эти строки и немного дальше о том, что Петрова «обычно как-то планировала свои действия и присматривалась к будущим мужчинам попристальней, чтобы не было потом так стыдно, чтобы не думать потом о разбитой чужой семье, плачущих детях и собаке, которую некому будет выгуливать; такие моменты накатывавшего стыда были Петровой тоже не чужды.», ... так вот, прочитав это, а позади уже более трети книги, начинаешь понимать, что описываемая в ней семья уж никак не среднестатистическая для России, а долгое время именно так и казалось. Петрова-то не совсем человек, а демон в человеческом облике, попавший неведомым путём в тихую городскую жизнь из какой-то бесконечной огненной пропасти. И этот демон уже потерял счёт мужчинам, которых зарезала эта женщина! Она, безусловно, самый колоритный персонаж романа, что подчёркивается наиболее полным представлением её читателю. Зовут её Нурлыниса Фатхиахметовна**. Это вам не какая-нибудь Татьяна Ларина, хотя, с другой стороны, ничего особенного в этом сочетании, как будто бы и нет. С удовольствием повторю — Петрова Нурлыниса Фатхиахметовна — звучит, по моему, очень приятно, даже гармонично.

Для Петрова-старшего Автор на имя и отчество поскупился. И это справедливо, поскольку Петров за свою жизнь убил всего лишь одного человека, правда, своего друга и, что весьма существенно (смягчающее обстоятельство !), по настоятельной просьбе убитого. Ну, какая уж тут среднестатистическая?!

Но это для нашей реальности, а если дело происходит в параллельном мире (одной из Земель Веера миров по-Головачёву), тогда почему нет? А реальность-то и в самом деле другая, и на эту мысль наводит одна малозаметная, теряющаяся в потоке других таких же, сцена, когда Петров наблюдает за старичком, выбивающим пыль из половиков — «... старичок продолжал бить пыль пластмассовой хлопалкой, похожей на эмблему олимпийских игр на ручке, только, как если бы материков на Земле было не шесть, а около двенадцати.» Отсюда с очевидностью следует, что в олимпийской эмблеме этого мира шесть символов (не обязательно колец) материков, а не пять, как у нас. А это, в свою очередь, означает не более и не менее, как то, что Антарктида там, у них, не покрыта многокилометровым слоем льда, а представляет собой нормальную, обитаемую землю с пригодным для жизни климатом. Есть и другая более заметная разница между мирами, которая тоже не сразу бросается в глаза, тоже слегка припрятана в огромном количестве слов, как последнее зелёное яблоко среди многочисленных трепещущих на ветру листьев. Это поистине чудесный факт исцеления находящегося в шаге от смерти Петрова-младшего таблеткой аспирина двадцатилетней давности. В нашем мире фармацевтическая промышленность даже и мечтать не может о таких сроках годности лекарств. Завершает эту картину маслом странная фигура с инициалами АИД, которая каким-то чудом через много лет находит ставшего взрослым мальчика, когда-то прикасавшегося своей горячей ладонью к холодной ладони только что пришедшей с мороза Снегурочки, благодаря чему была спасена жизнь ещё не родившегося ребёнка.

Но и в этой, параллельной реальности, был некто, написавший историю девочки со спичками, хотя звался ли он Гансом Кристианом Андерсеном, читателю остаётся неизвестным. И, разумеется, там есть «Звёздные войны» — непременный атрибут любой реальности.

Итак, реализм, почти всегда нарочито детальный, в этом романе смешан с фантастикой, добавка которой, пусть и в гомеопатической, но тем не менее убедительной дозе, превращает его в реализм магический. Что и требовалось доказать.

*) Оглянуться глазами — словосочетание русскому языку, мягко говоря, несвойственное, и сразу трудно сказать, развитие это или деградация. Задачка для специалистов.

**) Не обиделась бы на Автора за такое имя для демона-убийцы весьма значительная часть российского народа! Шутка же!