14. Кто-то из редколлегии наткнулся на интересную книгу интересного автора. Джерри Пурнель/Jerry Pournelle хорошо известен как писатель-фантаст и прежде всего как автор апокалиптического романа «Молот Люцифера/Lucyfer’s Hammer» (cоавтор Ларри Нивен). Однако помимо художественных произведений он писал также научно-популярные статьи, которые регулярно печатались в ежемесячнике «Galaxy».
Математика, физика, астрономия, инженерия, логика, общественные науки – под его воистину золотым пером все это играло живыми красками. Время от времени он издавал хорошо сколоченные сборники таких статей. Одна из таких книг – «А Step Farther Out/Следующий шаг» была издана в 1979 году. Оттуда и было почерпнуто эссе «Cywilizacja na asteroidach?/Цивилизация на астероидах?», опубликованное в этом номере журнала в переводе на польский язык КШИШТОФА РУДЗИНЬСКОГО/Krzysztof Rudziński. И эссе это, надо сказать, нимало не устарело…
15. В статье Мацея Иловецкого/Macej Ilowecki «Coś nowego o latających talerzach/Кое-что новое о летающих тарелках» популяризуется гипотеза о том, что по меньшей мере часть НЛО может быть результатом пьезоэлектрических или триболюминесцентных явлений. Цветная иллюстрация М. ЗАЛЕЙСКОГО/M. Zalejski.
16. В конце номера публикуется небольшое интервью, которое Адам Холлянек/Adam Hollanek взял в Брайтоне у словацкого ученого-литературоведа Душана Слободника/Duszan Slobodnik. Надо сказать, что если о чешской фантастике мы и тогда немало знали, а потом узнали и еще больше благодаря О. Неффу со товарищи (косой взгляд на несколько полок с чешскими книгами), то со словацкой фантастикой дела обстояли значительно хуже. И я сейчас кое-что отмечу для себя. Так, для памяти…
Фантастику в те времена в Словакии публиковали пять издательств: «Mlade Leta», «Smena», «Tatran», «Obzor» и «Prawda».
Издательство «Smena» регулярно издавало антологии НФ, собранные по географическому признаку.
К наиболее популярным словацким писателям НФ Слободник относит:
Йозефа Жарная/Jozef Žarnay (полеты на другие планеты, приключения, встречи с инопланетянами и пр.): «Тайна змеиной стены», «Колумбы с базы Ганимеда», «Проклятая планета» (изд. «Mlade Lata»);
Яна Фекете/Jan Fekete (этические проблемы): «Музыка для космоса», рассказы в сборниках изд. «Mlade Lata»;
Ивана Изаковича/Ivan Izakowič (показ психологии людей, попадающих в изрядные передряги): «Чужие миры» (1978);
Йозефа Репко/Jozef Repko: «Колония Лямбда Пи».
Ну а это я уже до кучи: Владимир Бабула/Vladimir Babula -- понятно, чех, но издания-то словацкие.
17. На внутренней стороне задней обложки публикуется стихотворное вступление к «Жизни на Западе/Тhе Life in the West»Брайана Олдисса/Brian Aldiss в переводе АДАМА ХОЛЛЯНЕКА/Adam Hollanek. Графика В. САС-НОВОСЕЛЬСКОГО/W. Sas-Nowosielski.
18. И таки да: очередной эпизод комикса под названием «Tajemnica pustynnej pchły/Тайна пустынной блохи».
13. В рубрике «Встреча с писателем» напечатано интервью, которое Анджей Кшепковский/Andrzej Krzepkowski взял у Кшиштофа Боруня/Krzysztof Boruń. Я перевел это интервью, но, готовя его к сетевой публикации, обнаружил, что делать это (публиковать) в данный момент мне не больно-то и хочется. О Кшиштофе Боруне у нас, считай, совершенно забыли: повесть в томе «БСФ», сборник в издательстве «Мир» -- как давно все это было. Информация о нем, размещенная на ФАНТЛАБЕ вот здесь скудна и суха.
«Размочить» ее могло бы это интервью, но Кшепковский – интервьюер весьма неопытный, он задает вопросы, заранее «зная» ответы, а когда промахивается с этим, все одно пытается настоять на своем. В этом интервью Кшепковского чуть ли не больше, чем Боруня, чего вообще-то быть не должно… А ведь Борунь очень интересен и как человек, и как писатель НФ, и как журналист-популяризатор астрономии, астронавтики и кибернетики, и как увлеченный исследователь парапсихологии. Стилистом он был, прямо скажем, неважным, но творческого воображения у него куда как хватало. Интересно было бы проследить, как от книги к книге менялось его восприятие окружающего мира, его мировоззрение. Как, допустим, из убежденного атеиста в начале жизни он в конце ее превратился в агностика. Провести текстологическое сравнение вариантов знаменитой некогда «космической трилогии» -- от журнальных до «осовремененной» последней. И посмотреть, как же все-таки она писалась, как осуществлялось соавторство. Восстановить кое-какие купюры в единственном сборнике его рассказов на русском языке. Описать историю публикации «Восьмого круга ада». И историю написания либретто к «кибернетическому мюзиклу» «Изгнание из рая» (1969). Историю переводов на венгерский, словацкий, немецкий, украинский, чешский и другие языки. Деятельность в нежно любимом мной некогда еженедельнике «Tygodnik Demokratyczny»… Не думаю, что все это я сумею «поднять», но несколько позже, вероятно, решусь на нечто вроде более поверхностного, популярного, зрелищного очерка о нем, тогда надо будет вспомнить и про это интервью – ведь кое-что о писателе из него узнать все же можно. А пока давайте просто запомним, что оно находится в этом номере журнала.
КОНСТРУКТОР ВОПРОСОВ И ПРОБЛЕМ
Анджей Кшепковский: Сакраментальный вопрос: что для вас значит «написать книгу НФ или рассказ»?
Кшиштоф Борунь: Для меня написать что-то – попытаться сконструировать для самого себя различные миры, задать себе те или иные вопросы и поискать на них ответы. При том, конечно, основополагающем условии, что ответы эти не окончательные и никаких рецептов ждать от меня не следует. Это, впрочем, вытекает из моих взглядов на сам процесс моделирования – не только литературного, но и научного. Я предлагаю возможные решения проблем, выбор же из них или поиск других, лучших решений оставляю читателям. Ну и немножечко самому себе. К тому же процесс написания, по крайней мере для меня, это нечто самоорганизующееся, а не реализация заранее заготовленного алгоритма. Иначе говоря, начиная писать, я располагаю только векторами, а уж куда эти стрелочки меня заведут, что из этого получится, выясняется лишь в ходе сочинительства. Ну а если принять во внимание то, что меня интересует прежде всего психологическая и социальная проблематика, нетрудно заметить, что в работе над той или иной вещью я не ограничиваю себя представлением статических социальных моделей, а увлеченно наблюдаю за их развитием. Это основной принцип, а все остальное ему подчиняется. То есть подчиняется все конструкционное. Если, например, что-то в сюжете требует внесения в него элементов детектива, я использую их, не терзаясь никакими сомнениями. Детективные элементы можно найти у меня, например, в «Грани бессмертия/Prog nesmiertelności».
Анджей Кшепковский: Вообще говоря, ваши книги очень последовательно выстроены, скажем так, сделаны в классической манере.
Кшиштоф Борунь: Дело в том, что меня интересует сам процесс конструирования модели или проблемы, определенных событий и всего сюжета. Конечно, я могу поискать вдохновения в антиромане или увлечься сюрреализмом, в которых конструкция отступает на второй план, но все же предпочитаю заведомо крепкие конструкции.
Анджей Кшепковский: То есть, можно говорить о неких ваших «структуральных» предпочтениях? Я имею в виду не формально языковые структуры, а структуры произведения, образы, переходящие друг в друга, взаимозамещающие и взаимодополняющие.
Кшиштоф Борунь: Да. Это вопрос динамики развития описываемой и реальной жизни. Разумеется, жизни в широком ее понимании. Жизни не только биологической, но и психологической. То есть мне интересна каждая структура, понуждающая к развитию событий, меня интересуют процессы общественного развития. В общем, все, что движется…
Aнджей Кшепковский: Простите, что я вас перебиваю, пан Кшиштоф, но… В том, что вы говорите, видны следы какой-то весьма хорошей школы.
Кшиштоф Борунь: А именно?
Анджей Кшепковский: Я имею в виду профессора Котарбиньского.
Кшиштоф Борунь: Да, пожалуй. Я довольно рано заинтересовался философией. В какой то мере под влиянием Котарбиньского, а до него еще и Рассела.
Анджей Кшепковский: Это чувствуется. Только я не понимаю кое-чего другого. Почему вы, располагая таким хорошим понятийным аппаратом, так поздно взялись за сочинительство.
Кшиштоф Борунь: Ну не так уж и поздно. Свой первый рассказ, который к сожалению пал жертвой минувшей войны, я написал в 1937 или, может, в 1938 году.
Анджей Кшепковский: И в каком русле он был написан? Тогдашней реалистической литературы или…
Кшиштоф Борунь: Нет, нет. Это была опять же фантастика. И, надо сказать, что в том рассказе содержались все те основополагающие элементы, которым я верен до сих пор. Там был космос, была парапсихология, правда с излишним упором на физический ее смысл. Речь шла также о чем-то вроде телепатии с помощью Луны. Ну и, конечно, там были какие-то революционеры, поскольку меня всегда интересовали общественные явления такого рода. И если уж мы вспомнили о парапсихологической тематике, то, несмотря на мой многолетний неизбывный к ней интерес, я стал вводить ее в свои НФ-книги лишь после долгого перерыва, только под конец 1970-х годов. Это значит в «Маленьких зеленых человечках/Małe zielone ludziki» и немного также в рассказе «Человек из мглы/Człowiek z mgły». С тем, что она там трактуется как биологическое и физическое явление.
Анджей Кшепковский: Сам по себе биологический подход к пониманию парапсихологических явлений отнюдь не нов. Вспомним хотя бы Жулавского. Что вы думаете о его «Старой Земле/Stara Ziemia»?
Кшиштоф Борунь: Из всей лунной трилогии ее влияние на меня было наименьшим. В гораздо большей степени на мое воображение подействовали «На серебряной планете/Na srebrnym globie» и «Победитель/Zwyciężca». Хотя, вообще говоря, трилогия Жулавского произвела на меня сильное впечатление.
Анджей Кшепковский: А вот на меня сильное впечатление произвело ваше «Утраченное будущее/Zagubiona przyszłość».
Кшиштоф Борунь: И вы хотите, чтобы я вам поверил?
Анджей Кшепковский: Это не комплимент, а констатация факта. Попросту я не воспитывался на Леме. И, раз уж об этом зашла речь…
Кшиштоф Борунь: Слушаю вас.
Анджей Кшепковский:Вопрос, возможно, немного бестактен, но я все же рискну. Страдаете ли вы тем, что я назвал бы «комплексом Лема»?
Кшиштоф Борунь: Нет. Я начал писать позже возможно потому, что мне не хватало храбрости. Лишь Анджей Трепка склонил меня к тому, чтобы попробовать. Нас обоих к этому тянуло, хотя тогда я еще вовсе даже не собирался целиком посвящать себя научной фантастике.
Анджей Кшепковский: В моем представлении «Астронавты» и «Утраченное будущее» всегда находились очень близко друг к другу. Мне казалось, что они были написаны в одно и то же время.
Кшиштоф Борунь: «Астронавты» были перед нами. А мы… Что ж, мы были попросту очарованы Лемом, и в какой-то мере это очарование чувствуем и сейчас. Из этого не следует, конечно, что мы черпали что-то из Лема, надеюсь, что мои книги не дают повода для поисков такого сходства и подобия. Мы идем похожими, но разными путями, и эта разница возникает даже не из желания сказать об одном и том же иначе, а скорее из разной направленности наших интересов. Кроме того, вы это правильно подметили, я в какой-то степени втянулся в попытку совмещения фантастики с элементами сенсационности и усовершенствования получающейся конструкции.
Анджей Кшепковский: Вы прекрасный собеседник, в том, что вы говорите, много умного юмора. Но как писатель, вы юмором отнюдь не блещете. А ведь юмор «подкупает» читателей. Лем виртуозно этим пользуется, а мне не верится, что вам такое не под силу. Почему вы не пользуетесь такой возможностью?
Кшиштоф Борунь: Возможно потому, что не придаю форме особого значения. Для меня важнее смысл послания, а не его внешний вид. Но, конечно, иногда я сам чувствую некоторую неудовлетворенность, может быть даже нехватку легкости в этом самом творческом полете. Вижу сам у себя гипертрофию диалогов-дискуссий, иногда нагромождения элементов научной популяризации. Может быть, так дает о себе знать вторая моя ипостась – как раз популяризатора науки.
Анджей Кшепковский: О вашей роли популяризатора науки нельзя умолчать, но ведь не она определяет вашу жизнь?
Кшиштоф Борунь: Действительно. Популяризацию я ставлю на второе место, как, впрочем, и частично научную фантастику. Она исполняет служебную роль в отношении к проблематике.
Анджей Кшепковский: Никак новая школа Жеромского? Литература проблемы и проблема превыше всего?
Кшиштоф Борунь: Да. В какой-то степени да. Но не целиком. Я понимаю, что я слабоват в описаниях, в создании конкретных образов. Подменяю это проблемой. Разве что иногда случается – нужно описать, например, какой-то красивый пейзаж или нарисовать живописный портрет представителя неземной расы, поскольку это служит заранее определенной цели.
Анджей Кшепковский: Мне в этом видится некий своеобразный перфекционизм в использовании бритвы Оккама.
Кшиштоф Борунь: Можно и так сказать. Например, в «Маленьких зеленых человечках» появляется множество образов, но они все тесно связаны с развитием сюжета. С проблемой. При этом в этой книге весьма важная роль отведена визуальности.
Анджей Кшепковский: Я не уверен в правильности такого похода. Ваш «Восьмой круг ада/Osmy krąg piekieł» я высоко ценю как раз из-за того, что вы там не ограничивали себя одной только проблемой. И это мне нравится.
Кшиштоф Борунь: Это недоразумение. Я не принуждаю себя к сужению поля зрения. Речь идет скорее о строгом соблюдении творческой дисциплины. Кроме того, я не из тех авторов, которые творят икону из своих текстов. Все мной написанное я обязательно правлю, вычеркивая иногда целые куски текста, и, бывает, пишу то-другое заново. Случается, я возвращаюсь к началу и подгоняю написанное к тем элементам, которые «вылезли» позже.
Анджей Кшепковский: Разрешите я перефразирую мною сказанное. Я считаю, что доработка собственных текстов говорит о вашем к ним уважении.
Кшиштоф Борунь: Скажем это иначе. Я не считаю то, что написал, чем-то окончательным и нерушимым.
Анджей Кшепковский: Пан Кшиштоф, позвольте задать еще один нескромный вопрос.
Кшиштоф Борунь: Задавайте.
Анджей Кжепковский: Вы когда-нибудь брались за написание драматургического произведения?
Кшиштоф Борунь: А как же. У меня есть либретто к «Изгнанию из рая/Wygnanie z raju».
Анджей Кшепковский: Нет, я про обычную пъесу для театра.
Кшиштоф Борунь: Пытался написать. Ну и у меня есть также сценарии радиоспектаклей. Это ведь тоже вмещается в театральную модель. Ведь конструктивно все это написанные диалогом минидрамы.
Анджей Кшепковский: Я бы с удовольствием когда-нибудь почитал ваш рассказ, написанный исключительно диалогом. Без авторских ремарок. Чтобы все нужные описания места действия и характеристики ситуаций содержались лишь в репликах героев. Учитывая вашу неприязнь к описаниям, могло бы получиться нечто весьма интересное.
Кшиштоф Борунь: Та-а-к, дайте-ка подумать… Нет. У меня нет рассказа, состоящего из сплошного диалога. Там требовалась развязка, которой не получилось бы, если бы я формально продолжал бы придерживаться диалога. Это я про «Человека из мглы/Człowiek z mgły». Там текст почти целиком состоит из диалога, но концовка другая.
Анджей Кшепковский: Ну, сказав «А», надо было уже наверное говорить и «Б».
Кшиштоф Борунь: Нет, пришлось бы перебирать всю конструкцию в поисках новых решений, а меня, признаться, это уже не так забавляет, как забавляло раньше. Дело в том, что я пишу скорее для того, чтобы задать вопросы, чем для того, чтобы ответить на них, ответы я считаю уже чем-то вторичным. Я избегаю окончательных решений, оставляя выводы и оценку читателям.
Анджей Кшепковский: Бывают ленивые читатели.
Кшиштоф Борунь: Ну, если я иногда иду навстречу вкусам таких читателей, то делаю это потому, что сам ленив.
Анджей Кшепковский: Вам все труднее даются вопросы?
Кшиштоф Борунь: Лично я сам факт постановки вопросов считаю ценным свойством литературы. Это более сближает ее с жизнью, чем предоставление готовых ответов. В моих «Маленьких зеленых человечках» и положительные и отрицательные герои высказывают как правильные, так и неправильные суждения. А я воздерживаюсь от комментариев.
Анджей Кшепковский: Вы весьма ловко увильнули от однозначного ответа относительно лени многих читателей. Однако давайте вернемся к нашим темам. Внимательный читатель наверняка заметил тот своеобразный перелом, который случился в вашем творчестве под конец 1960-х годов. «Утраченное будущее» опиралось на уже известные схемы. Однако, с «Восьмого круга ада» начиная, вы начали строить собственную схему. Точные науки стали уходить у вас на задний план, а вперед выдвинулись науки общественные, набирая мощный тон моралитета. Вы потянулись к этическим проблемам, которые прежде редко гостили в научной фантастике. И не только в отечественной. Как вы искали эту новую дорогу для научной фантастики?
Кшиштоф Борунь: Сегодня мне уже трудно на это ответить. Для меня самого этот процесс моей эволюции был не заметен. И вот только теперь, когда вы меня об этом спрашиваете, я вижу, что действительно можно вычленить какие-то стадии или там этапы. И сдается мне, что на такую эволюцию повлияла научная, социальная и общественно-политическая публицистика. Можно найти параллели между моими тогдашними интересами и книжками, которые позже появлялись на свет как результат накопления определенного запаса знаний. В научной статье нельзя пренебречь бритвой Оккама, но в романе…
Анджей Кшепковский: Вы знаете, я хочу спросить даже не о том, портит или не портит журналистика перо…
Кшиштоф Борунь: Портит-портит.
Анджей Кшепковский: Ну, может, и портит, но не настолько же, чтобы… Но я про другое. Вы написали множество статей, затратив на это очень много времени. И вот теперь вам, как писателю, а не как журналисту, не жаль тех творческих возможностей, которые оказались нереализованными?
Кшиштоф Борунь: Безусловно жаль. Безусловно.
Анджей Кшепковский: Ведь газетно-журнальные публикации так эфемерны. Если бы вы больше внимания уделяли книгам…
Кшиштоф Борунь: Уйдя на пенсию, я порвал с публицистикой. Ну… почти порвал.
Анджей Кшепковский: Это вот ваше «почти» оставляет надежду на то, что когда-нибудь вы что-нибудь напишете и для «Фантастыки». А вообще, как вы смотрите на написание чего-то на заданную тему?
Кшиштоф Борунь: Да никак не смотрю. Последние четверть века я мог себе позволить себе нечто вроде журналистской роскоши. Будучи штатным журналистом, я писал только о том, что было мне интересно. А что касается траты времени, то тут есть один нюанс, который меняет дело. Занятие журналистикой предполагает предварительную проработку темы. И я подходил к каждой злободневной теме, своего рода общественному заказу, как исследователь, а не как хроникер.
Анджей Кшепковский: Не кажется ли вам, что выражение «общественный заказ» звучит несколько высокопарно?
Кшиштоф Борунь: Из девальвации этого выражения в нынешние времена отнюдь не следует, что оно не правильное.
Анджей Кшепковский: Не о девальвации речь. Мне само понятие «общественный заказ» кажется пустым звуком. Ведь откуда вы знаете, что общество заказало вам то, а не это?
Кшиштоф Борунь: Очень хороший вопрос. Я считаю, что то, что мы для краткости называем «общественным заказом», представляет собой комплекс проблем, стоящих в данный момент перед обществом. А писатель – часть общества. И чем острее те вопросы, которые он сам себе ставит, тем глубже ему удается проникнуть в этот самый комплекс.
Анджей Кшепковский: То есть, по-вашему, писатель чувствует вместо миллионов, вместе с миллионами… Допустим. Но где гарантия, что он чувствует именно то, что нужно чувствовать обществу?
Кшиштоф Борунь: Такой гарантии никто дать не может. Но в творчестве писателя можно найти более или менее точное отражение общественных явлений и устремлений, актуальных проблем и напряжений.
Анджей Кшепковский: И снова я хочу перевернуть ваш ответ с ног на голову. Не кажется ли вам, что слишком много проблем -- это уже само по себе проблема? И что в настоящий момент «общественный заказ» может быть совершенно другим? Что читатель хочет попросту отдохнуть от проблем, которые на него со всех сторон сыплются?
Кшиштоф Борунь: Несомненно. Такой «общественный заказ» тоже правомерен. Но наряду с ним существуют и другие заказы. И тут выбирать писателю. В том числе выбирать вопросы, которые он задает сам себе и читателям.
Анджей Кшепковский: Те вопросы, которые задаете вы, трудны уже по определению. А ответы, которые читатель вынужден самому себе давать, как правило, горькие. Поэтому я назвал бы вас горьким иронистом. В стиле позднего Виктора Гюго. Ну вот хотя бы из-за названия вашего рассказа «Фабрика счастья/Fabryka szczęścia». Не не является ли это (прошу прощения за термин) утонченным мазохизмом? Очень немногие из читателей могут такой текст переварить и правильно интерпретировать. В результате наш рядовой читатель до недавнего времени знал о вас меньше, чем читатель заграничный.
Кшиштоф Борунь: На то были свои, объективные причины.
Анджей Кшепковский: Ну да, ну да. Как и безусловно объективным является тот факт, что «Восьмой круг ада» аж 14 лет не мог найти польского издателя. А ведь очень хорошо о вас, как писателе, говорит то, что книга эта, несмотря ни на что, не утратила актуальности…
Кшиштоф Борунь: Возможно потому, что кроме завлекающей читателя довольно-таки острой сюжетной основы, я постарался вложить в эту книжку не только пару проблем нынешнего дня, но и кое-какие общечеловеческие вневременные начала и принципы. Разумеется, «все течет, все меняется», но в рамках временных интервалов, охватывающих иногда целые тысячелетия, некоторые из таких правил, главным образом моральные, можно считать вечными.
Анджей Кшепковский: И еще несколько вопросов. Прежде всего, почему вы написали так мало? Всего лишь четырнадцать книг, считая нехудожественные тоже. Может, дело в соотношении составляющих в формуле «спрос – предложение»?
Кшиштоф Борунь: В этом, конечно, что-то есть. Желания писать, не взирая ни на что, мало, нужен еще какой-то стимул. Для меня таким стимулом является заключенный с издательством договор. Мало… Но я ведь 35 лет занимался журналистикой. Да и общественная работа занимала около 30% моего времени.
Анджей Кшепковский: И как вы из всего этого «выкручивались»?
Кшиштоф Борунь: Писал по субботам и воскресеньям, в отпусках, в поездах и автобусах.
Анджей Кшепковский: То есть в условиях, которые могут испортить литератору зрение, стиль и… репутацию. Должен признаться, что прохождение вами столь суровой писательской школы мне импонирует, но я предпочел бы, чтобы вы, подобно Лему, прежде всего писали художественные книжки?[/i]
Кшиштоф Борунь: Почему?
Анджей Кшепковский: Потому что в этом случае мы, возможно имели бы в польской научной фантастике больше хорошей психологической и драматической прозы, написанной простым, а не вычурным языком. И, что за этим следует, -- проблема героя. Какой тип героя вы предпочитаете? Например, рядовой лемовский герой мне кажется… безликим что ли. Хоть и физиономия у него толстощекая, или, там, усов шнурочек под носом, или даже пусть он небетризованный дикарь, прилетевший из космоса. Вы в своих героев, мне кажется, вникаете глубже. И что вы из них вытаскиваете?
Кшиштоф Борунь: Я не сказал бы, что делаю это намеренно. Иногда сюжет требует, чтобы герои были слабыми, увечными. Случается, увечными в прямом смысле этого слова. Герой моих «Маленьких зеленых человечков» – слепой политолог, который, однако, несмотря на отсутствие зрения, ориентируется в ситуации лучше любых других героев книги. Так уж у меня бывает. Благополучному герою, обладающему некоторыми умениями супермена, может не представиться возможности пустить их в ход, потому что у него и так все прекрасно получается.
Анджей Кшепковский: Та-ак. У вас точно нет комплекса Лема. Но некоторые ваши жизненные проблемы вы все же в ваши книги переносите.
Кшиштоф Борунь: Трудно этого избежать. Такова жизнь: все в ней переплетается.
Анджей Кшепковский: По тону вашего голоса слышу, что вы не имеете претензий к миру и даже к… слабостям своих героев относитесь снисходительно.
Кшиштоф Борунь: Да, это так.
Анджей Кшепковский: Что ж, у вас было достаточно времени на усвоение таких жизненных уроков. Но вот еще. Вы пишете уже много лет. Всегда литературно хорошим языком. Но ведь язык научной фантастики меняется.
Кшиштоф Борунь: Вы это про модернизацию языка? Что ж, я -- «за».
Анджей Кшепковский: Не больно-то это заметно. Вы, конечно, актуализируете свой язык…
Кшиштоф Борунь: Но не существенно – хотите сказать? Должен сказать, что я не стремлюсь к языковому новаторству. Если бы такое новаторство потребовалось мне для достижения какой-то определенной цели, я пошел бы на него, ни секунды не колеблясь. Но пока что я не чувствую в нем нужды.
Aнджей Кшепковский: Нет, я не о новаторстве. Я о том, что в ваших новых произведениях много новых мыслей, но вот в их изложении нового особо не видно. Пластика сцен из «Утраченного будущего» подобна той, что мы видим в «Токкате», а ведь эти книги разделяют многие годы.
Кшиштоф Борунь: Ну, я всегда относился ко всему этому, как к чему-то инструментальному. Лишь недавно… Я, было, написал около четверти «Маленьких зеленых человечков» в прошедшем времени, но вдруг обнаружил, что сюжет требует времени настоящего – пришлось все переписывать.
Анджей Кшепковский: Значит, вы все-таки решились не только на актуализацию замыслов, но и на подбор форм, способов написания?
Кшиштоф Борунь: Да. И должен признаться, что до недавнего времени я не чувствовал в этом потребности. Теперь же, если дольше поживу и не перестану писать, я поищу новые формы, более адекватные содержанию. Как раз сейчас я беру на вооружение то, о чем вы говорили: использование диалогов с прямой речью без авторских комментариев. И я не стану зарекаться также от языковых экспериментов, но мой критерий все тот же: полезность для передачи писательского послания. Вот, например, для моего новейшего романа я сочиняю такой польский язык, который, может быть, войдет в обиход через триста или четыреста лет. Мой герой встречается с людьми будущего и…
Анджей Кшепковский: Ох, пожалуйста, не раскрывайте сюжет раньше времени. Хотя в том, что вы сказали, меня кое-что немного смущает.
Кшиштоф Борунь: Что именно?
Анджей Кшепковский: Что это немного похоже на «Восьмой круг ада»…
Кшиштоф Борунь: А это так и задумано. «Ясновидения инженера Шарека/Jasnowidzenia inzyniera Szarka» -- такое рабочее название у романа – будет чем-то вроде гротеска.
Анджей Кшепковский: В таком случаю я вижу здесь развитие некоего общего процесса. До какого-то момента времени литература серьезна, затем пытается путем новаторства вылезть из собственной кожи, наконец принимается сама себя высмеивать. Как я понимаю, вашей нынешней «конструкторской проблемой» стало пародирование некоторых определенных схем научной фантастики?
Кшиштоф Борунь: Пожалуй, да.
Анджей Кшепковский: В таком случае желаю вам успеха.
9. В рубрике рецензий Анджей Невядовский пишет о сборнике рассказов Марека Батеровича «Западня (ловушка) под луной» (Marek Baterowicz «Pulapka pod ksężycem». Wydawnictwo Literackie, Kraków -- Wrocław, 1983) и монографии недавно умершего ученого-филолога Юлиана Бартыся «Провидец или фантаст?», посвященной описанию личности и творчества Войцеха Гутковского (см. ниже «Словарь…») (Julian Bartyś «Wizjoner czy fantasta», Lublin, Wyd. Lubielskie, 1983), а также старательно прослеживает польскую родословную Теодоры Крëбер, матери Урсулы Ле Гуин, по случаю издания польского перевода ее книги «Нинава – сухопутный кит. Индейские легенды» (Theodore Kroeber «Ninawa – wieloryb ladowy. Legendy indiańskie» Tlumaczyla J. Mroczkowska, Wydawnictwo Literackie, Kraków, 1983).
Здесь же Мацей Паровский знакомит читателей с книгой Дэйвида Гая Комптона «Смерть в прямом эфире/The Unsleeping Eye. The Continuous Katherine Mortenhoe» (David Guy Compton «Śmierć na żywo». Tlumaczyla B. Kuczborska. Seria «Z kosmonautą». Warszawa, «Czytelnik», 1984), а Лешек Бугайский/Leszek Bugajski весьма одобрительно отзывается о книге братьев А. и Б. Стругацких «За миллиард лет до конца света» (Arkadij Strugacki, Borys Strugacki «Miliard lat przed końcem świata. Rękopis odnaleziony w zagadkowych okolicznościach». Tłumaczyła Irena Lewandowska. Iskry, Warszawa, 1984).
10. В рубрике «Критики о фантастике» публикуется (с некоторыми сокращениями) статья русской исследовательницы Татьяны Чернышевой «Mit i fantastyka/Миф и фантастика» в переводе на польский язык ТЕРЕЗЫ МАРЦИНИШЫН/Tereza Marciniszyn. Эта статья почерпнута из молодогвардейского сборника «Фантастика 72», где она носила несколько другое название: «Научная фантастика и современное мифотворчество». Карточка статьи здесь
11. Замечательный «Словарь польских авторов фантастики» стараниями Анджея Невядовского пополняется персоналиями Войцеха Гутковского/Gutkowski Wojciech (1775 -- 1826) – полковника, педагога военной школы, литератора, масона, и Раймунда Ханке/Hanke Rajmund (род. 1938) – литератора, политического деятеля, журналиста. Здесь же публикуется отрывок из трактата В. Гутковского «Путешествие в Калопею…» («Podróż do Kalopei…», PWN, Warszawa, 1956). Цветная иллюстрация М. ЗАЛЕЙСКОГО/M. Zalejski.
12. Польский знаток, библиограф и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует следующую часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- пока только книжные издания. В этой части библиографии описаны 1955 год и начало 1956 года.
5. Рассказ американского писателя Роджера Желязны/Roger Zelazny, который в оригинале называется «The George Business» (1980, ант. «Dragon of Light»), под измененным названием «Jerzy i smok/Георгий и дракон» перевела на польский язык АННА МИКЛИНЬСКАЯ/Anna Miklińska. Цветная иллюстрация С. Vega (Luserke).
C Р. Желязны нам уже приходилось встречаться в нашем журнале (см. описание № 5/1983). На русском языке рассказ под названием «Бизнес Джорджа» впервые был напечатан в 1992 году (сб. «Монстр», переводчик не указан), а затем в 1995 году под тем же названием в переводе С. Сухинова («Миры Роджера Желязны», т. 14). Почитать об авторе можно здесь Карточка рассказа тут
6. Повесть американской писательницы Энн Маккеффри/Anne Inez McCaffrey, которая в оригинале называется «Dragonrider» (1967, «Analog», 12; 1968, «Analog», 1), перевел на польский язык под названием «Jeźdźcy smoków/Наездники на драконах» МАРЕК ДОСКОЧ/Marek Doskocz. В номере публикуется первый фрагмент повести. Это первая публикация произведений Э. Маккеффри в Польше.
На русский язык эту повесть, лауреата «Небьюлы» 1968 года и номинанта «Хьюго» 1969 года, перевели под названием «Оседлавший дракона» Ю. Барабаш и М. Нахмансон в 1992 году (как 2-ю часть романа «Полет дракона»). Как отдельное произведение повесть под тем же названием в переводе М. Нахмансона и Ю. Барабаша напечатана в 2006 году в антологии «Солдаты Вселенной». Об авторе можно почитать здесь Карточка повести тут
7. Блок польской прозы открывает рассказ Яцека Пекары/Jacek Piekara «Smok /Дракон». Цветной рисунок В. ГВИЗДАЛЫ/W. Gwizdała. И вновь Я. Пекара меняет тематику и стиль.
Теперь это фэнтези с драконом, рыцарями, жаждущими с ним расправиться, и путающимися под ногами бунтовщиками. Дракон вот только не совсем традиционный… По всей видимости, это часть цикла о Хальдоре. На русский язык рассказ не переводился, его даже на польском языке нет в фантлабовской библиографии. Напомню, что мы уже дважды встречались с писателем (см. № 8/1983 и № 4/1984). О Я. Пекаре можно почитать здесь
8. Второй рассказ в блоке «Intryga/Интрига» принадлежит перу Анджея Джевиньского/Andrzej Drzewiński. Графика Е. ПОГВИЗД/J. Pogwizd. Инопланетяне тоже, бывает, шутят. Эх, да за такие шутки… Рассказ в 1983 году получил одну из трех равноценных премий на Общепольском конкурсе PSMF на лучший НФ рассказ.
Это уже тоже третья наша встреча с писателем (см. описания № 1/1982 и № 6/1983). Об авторе можно почитать здесь Карточка непереведенного рассказа тут
1. Во второй половине апреля в Брайтоне (Великобритания) состоялось аж три мероприятия сразу:
a) съезд World SF, на котором в состав правления организации из поляков ввели Януша Зайделя/Janusz Zajdel;
b) очередной ЕВРОКОН, на котором из поляков премии получили опять же Януш Зайдель (как романист), Ришард Войтыньский/Ryszard Wojtyński(как художник) и Петр Шулкин/Piotr Szulkin (как режиссер);
c) британский конгресс SEACON.
2. В рубрике «Читатели и “Фантастыка”» -- 18-я «посадка» (Lądowanie XVIII). Читатели предлагают на обмен книги и журналы НФ. Один из них решил сам премировать лучшие публикации «Фантастыки» и прислал деньги авторам (по 1000 злотых – не так уж и мало, если вспомнить, что номер журнала все еще стоит 50 злотых, а книжка 40 – 70 злотых). Второй пожелал, чтобы в журнале при оказии публикации печатались также портреты писателей, поскольку он хотел бы не только читать то, что они написали, но и ВИДЕТЬ их самих. Надо же, я тут вот исполняю его просьбу через каких-то 30 лет…
3. Рассказ английского писателя Стивена Эдварда Макдональда/Stiven Edward MacDonald, который в оригинале называется «Silken Dragon» (1980, ант. «Dragons of Light») под адекватным названием «Jedwabny smok/Шелковый дракон» перевела на польский язык АННА МИКЛИНЬСКАЯ/Anna Miklińska.
Графика Е. ГУТКОВСКОГО/J. Gutkowski. Цветная иллюстрация Б. ВАЛЬЕХО/B. Vallejo. Это первая публикация НФ произведений C. Э. Мак-Дональда в Польше.
Немного об авторе. Стивен Эдвард Макдональд/Stiven Edward MacDonald (род. 1956) – английский писатель НФ, ныне живет в США. Дебютировал рассказом «Empty Barrels/Пустые бочки», опубликованным в июньском номере журнала «Analog» в 1978 году. Гораздо большую известность, однако, получил рассказ «Ideologies/Идеологии», напечатанный в октябрьском номере журнала «Analog» в 1980 году.
Его первый роман «The Janus Syndrome/Синдром Януса», весьма интересная «космическая опера», был издан в 1981 году. К сожалению, с тех пор писатель дал о себе знать лишь парой новеллизаций (кинофильма и телевизионного сериала), последняя из которых вышла в 2004 году. На русский язык произведения С. Э. Макдональда не переводились.
4. Рассказ американского писателя Дейва Смидса/Dave Smeds, который в оригинале называется «Dragon Touched» (1980, ант. «Dragons of Light») под измененным названием «Opętanie/Одержимость (Мания)» перевел на польский язык ЯЦЕК МАНИЦКИЙ/Jacek Manicki. Цветная иллюстрация МАРЕКА ЗАЛЕЙСКОГО/Marek Zalejski (я ее выставляю). Цветная иллюстрация М. ГОЛЕНДЗИНОВСКОГО/M. Golędzinowski. Ранее произведения Д. Смидса в Польше не публиковались.
Немного об авторе. Дейв Смидс/Dave Smeds (род. 1955) – американский писатель НФ. Дебютировал в 1980 году как раз этим публикующимся в журнале рассказом. С тех пор издал три романа, одну новеллизацию и опубликовал более сотни рассказов в периодических изданиях, антологиях и сборниках, часть из которых вышла в свет в трех авторских сборниках. На русский язык произведения Д. Смидса не переводились (меня поправили -- переводился-таки один рассказ, см. комментарий Славича).
облако тэгов
