Советская студенческая песня о том, как после получения диплома стиляги отправятся по распределению в колхоз и построят там новую, красивую и модную жизнь. Светло, озорно, иронично, лирично. И очень по-русски.

Поскольку песня относится к числу народных, то единого текста у неё нет. Есть два основных варианта. Первый, судя по активному использованию сленга стиляг, восходит к 50-м годам. Второй чуть поновее и, скорее всего, был создан в 60-х или 70-х годах, когда память о стилягах ещё была свежа, но их жаргон уже стал выходить из употребления. В любом случае оба варианта хороши.

«Вот получим диплом...» отлично сочетается с монологом Александра Филиппенко «Козёл на саксе» (1980 год) и фильмом «Стиляги» (2008 год).

Если говорить об исполнении песни, то самое неудачное принадлежит группе «Дилижанс». Современная попса как музыкальный жанр имеет право на существование, но для исполнения студенческой песни 50-х – 60-х годов XX века её манера подходит крайне плохо. Лучшее, что я нашёл в сети – это дуэт Ксении Куприковой и Евгения Карпука (более современный вариант песни), а также исполнение Максима Кривошеева (более старый вариант) на передаче «В нашу гавань заходили корабли» в 2000 году. Ну и два мужика (гитара и баян), исполняющие песню где-то на берегу пруда тоже отлично отожгли.

Вот это Фантастика, так Фантастика. Рассказал бы кто — ни за что не поверил бы. Немыслимо просто — поверить. Необъяснимо, невероятно, невозможно.

Песне — никак не больше 150-ти лет. Это — самый, что ни на есть, теоретический максимум. И это — сегодня. А если вспомнить застолья родителей, где я первый раз оную песню и услышал, то — не больше 100. А ежели деда с бабкой брать, что отца моего рОдили, в станице Кардоникской, на южных кордонах Руси, то им — не старше 50 лет песня получается.

Это, опять же получается, вместе с прадедами на Русь пришла. ВСЕГО ЛИШЬ — с прадедами. Я-то думал — веками уже поётся. Как всё в нашей галактике-то, накоротке, однако. Прямо-таки — чуть ли не вчера

Помнится еще что в названии этой песни из двух слов ,второе слово начинается с дабл,вот так W.

Эта песня ,,шеф нам отдал приказ,никакой не гимн журналистов,журналисты здесь только примазаны,а обыкновенная стиляжья лабуда.На самом деле это английская может быть и народная песня.Мой друг слышал как ее пели в порту Новороссийска английские

моряки.Другой мой друг ,который живет в Америке подтвердил что это английская песня и даже назвал ее,да я забыл,помню только что название ее из двух слов.На русский язык она никогда не переводилась.

Откуда взялись эти несуразные и просто глупые тексты не известно.Кстати и мелодии все разные,некрасивые ,примитивные ,даже не возможно слушать.Каждый исполнитель сочиняет свою ,а заодно изменяется и текст как кому вздумается.Но история песни интересная.Послушать бы ее в оригинальном английском исполнении,посмотреть текст или перевести его.Мой друг,который слышал ее от английских моряков,запомнил и напел мне совсем другую мелодию,очень красивую и выразительную,совершенно не похожую на эти наши стиляжьи ,,и сакса звуки,,с преглупейшим текстом.

Я сообщил Вам все что знал,если может быть Вам откроется что то новое, сообщите мне пожалуйста на электронную почту ,я также сообщю Вам ,если что узнаю.

Я, Игорь Могилевич, с 1970 года несколько лет был солистом в том самом ансамбле « Гномы». Но это они позже назвали себя Гномами. А тогда это был ансамбль «Тополь» по названию одноименного ресторана в углу Мясоедовской улицы.Это были 3 музыканта. Правду говорили Миша Блехман-руководитель и кларнетист, и Алик Мовчан-певец с неподражаемым по тембру баритоном громадного диапозона-эта песня действительно просто «случилась». А попробовала бы она не случиться... Песня была заказана, деньги за неё были заплачены.. Вот и была на скорую руку приспособлена популярная тогда в исполнении Радмилы Караклаич «Парамела».Имеющий уши да услышит.. «Мясоедовская» нота в ноту совпадает с «Парамеллой»- и запев и припев.Но почему-то почти никто этого не замечал.А песня просто стала народной.За свою жизнь я встречал несметное количество «авторов» музыки этой песни. Трудно даже вспомнить сколько бутылок коньяка было выиграно у этих «авторов» после того,как вместо «Мясоедовской» им напевали «Парамелу». И вначале в песне действительно было только 4 куплета.Придумал их именно Миша Блехман.Все остальное и про Мишку Япончика , и про Леню Утёсова-это наплывшая потом , когда песня уже стала популярной, пена постаравшихся как обычно бывает в таких случаях,примавшихся «поэтах». Вот и вся совсем простая и не хитрая история «Мясоедовской».

Одна из «нищенских» песен 30-х — 60-х годов XX века о несчастном мальчике, который холодной ночью, под снегом и дождём вынужден просить милостыню на улицах Нью-Йорка. Скорее всего, песня «перелицована» из какого-то более раннего стихотворения конца XIX — начала XX века — чтобы «вагонных исполнителей» нельзя было обвинить в том, что они «порочат действительность социалистического строя».

Наиболее широко известный вариант написанной на это стихотворение песни — стал популярен после выхода на экраны х/ф «На войне, как на войне». Но всегда меня в этом варианте достаточно сильно смущало, что многие строки почему-то абсолютно не рифмуются — особенно «карточка пылиться / при погонах». А уж строка (и это в песне-то про танкистов!) «Поднимут на руки каркас» — мне вообще рвала шаблон...

Но вот несколько лет назад мне надиктовал текст «лётчицкой» песни отец моей троюродной сестры — Николай Матвеевич Маркин, бывший (в мае 1945 года) курсант лётного училища, «опоздавший» на Великую Отечественную войну. По его словам, песня была «самодеятельно» сочинена во время знаменитых довоенных Больших киевских маневров. И вот тут-то (бинго!) удивительным образом в песне и «встали» на место и рифмы, и смысл! Нигде на просторах интернета я такой вариант не нашёл, поэтому позволю себе выложить текст здесь:

В казармы убыла пехота, / Маневрам штаб сыграл «Отбой». / А молодого военлёта / Несут с разбитой головой.

Мотор заклинило на взлёте, / Погиб наш славный экипаж. / Не скажем плохо о пилоте – / Он до конца «пытал» форсаж.

Машина пламенем объята, / Вот-вот рванёт боекомплект / И прыгать надо бы ребятам, / Но высоты, чтоб прыгать — нет.

Прощай же, милая подруга, / И самолет – братишка мой! / Ведь вас я больше не увижу — / Лежу с разбитой головой.

Нас извлекут из-под обломков, / Поднимут на руки каркас / И залп из табельных наганов / В последний путь проводит нас.

И полетят вдаль телеграммы / Родных и близких известить, / Что лётчик больше не вернется / И не приедет погостить.

В углу заплачет мать-старушка, / Рукой смахнет слезу отец, / И дорогая не узнает, / Каков пилоту был конец.

И будет карточка пылиться / На полках позабытых книг — / В полётном шлеме, при петлицах, / И ей он больше не жених.

В казармах спит уже пехота, / Во сне ей снова снится бой — / В честь молодого военлёта / Флаг расчехлили полковой.

Прах молодого военлёта — / Навеки с киевской землёй.

«Славно, что я не танкист. Верная смерть» (с) «28 панфиловцев»

«На поле танки грохотали…» является своеобразной антитезой оптимистическим «Трём танкистам» и бравурной «Гремя огнём» и просто не могла не появиться. С одной стороны – испокон веков любит наш народ вот такие надрывные и мрачные песни. С другой стороны – танк при всём своём могуществе является крайне уязвимым объектом и лакомой целью для противника на любом поле боя. Так что идея спеть об обратной стороне жизни танкистов прямо-таки напрашивалась сама собой.

Доставляет чёрный юмор, который не оставляет рассказчика даже в такой трагический момент. Четыре трупа возле чадящего танка не просто лежат, они в ходе яростной битвы дополняют (а если исполнитель оговорится, то и вовсе – украшают) утренний пейзаж. Почему я называю битву яростной? Ну, так ведь солдаты в песне идут «в последний бой», а это значит, что сражение достигло своего апогея.

Любопытно и другое: довольно многие из певцов предпочитают исполнять песню именно в мажорной, а не в минорной манере. В результате, несмотря на весь свой трагизм «На поле танки грохотали…» оставляют впечатление скорее светлой грусти, а не траурного отчаяния.

Единого текста в данном случае просто не существует (даже «официальных» танкистских версий имеется аж две штуки) и каждый исполнитель песни поёт как ему нравится. Однако десять баллов данному произведению поставлено отнюдь не случайно. Уж больно яркий феномен военной лирики представляет собой эта песня. Причём лирика в данном случае разработана не профессиональными и идеологически выдержанными поэтами, а является плодом «окопной» самодеятельности. «На поле танки грохотали…» – является подлинным Народным Гласом. Ну а то, что в голосе народа при всей трагичности рассказываемой истории порой слышатся и ироничные нотки, говорит о величайшей силе духа и самоиронии, которые не утрачивают наши люди даже в самые страшных ситуациях.

P.S. Рифма «карточка пылиться / при погонах» ничем не хуже «карточка пылиться / при петлицах».

Перед нами яркий пример того, что бывает, когда литературный импотент берётся за поэзию. Автор (по причинам, которые станут понятными ниже) пожелавший остаться неизвестным, взял народную, всем известную песню «Любо, братцы, любо» и после первых четырёх куплетов добавил ещё три своего собственного сочинения:

Отрешившись от идеологического содержания новодела, прошу оценить стиль и рифму данных куплетов. Сказать что они плохи – значит не сказать ничего. Как можно вставлять в песню фразу «Местечковый, трехъязыкий, жадный продотряд»? Её неудобно даже просто проговорить вслух, не то что спеть! Да и «И всё то, что было, помним всё, что было» немногим лучше.

Мысль автора скачет подобно бешеному кенгуру. В три куплета уместилась казачья станица, которую вырезает какой-то продотряд (почему именно продотряд — не ясно, видимо ничего другого в рифму не влезло), плач по кубанским и терским казакам, замученных проклятыми евреями и какие-то невнятные обещания не забыть обиды даже на том свете. В результате автор успешно продемонстрировал идеологических тараканов обитающих у него в голове, однако что он хотел сказать своей «песней» мне так и осталось непонятным. И самое главное: как этот поток сознания сочетается с первыми четырьмя куплетами оригинальной «Любо, братцы, любо»?

Зато с уверенностью можно сказать, что жизненным кредо автора является девиз: «Повторяю ещё раз: я не повторяю!» В противном случае я не могу объяснить постоянные повторы в куплетах одних и тех слов: «Тихо СПИТ станица, матери не СПЯТ», «Запалил СТАНИЦУ, вырезал СТАНИЦУ», «Так помянем, БРАТЦЫ, БРАТЬЕВ наших верных, Терских да кубанских наших БРАТЬЕВ во Христе», «То ИУДА Троцкий, то ИУДА Свердлов», «И ВСЁ то, ЧТО БЫЛО, помним ВСЁ, ЧТО БЫЛО». Да, и в оригинальной песне есть место повторам, но там подобные моменты сведены к минимуму, здесь же они занимают половину текста.

Или, например, авторская логика, вернее её отсутствие. Берём первые строчки куплета:

Итак, старухи и молодухи, если верить тексту, спят, а матери – нет. Сразу вызывает вопрос возраст матерей проживающих в данной станице. Видимо всё женское население у автора разделяется на детей, молодух, матерей и старух, причём матерями (раз он выделяет их в отдельную категорию) у него являются женщины неопределённо-среднего возраста. Подход, что и говори любопытный. И вообще, станица спит, а матери — нет. Что-то здесь не сходится. Быть может матери находятся за пределами станицы, которую собираются вырезать евреи-большевики? Ау, автор, ты хоть сам понял, что ты написал? Нет ответа...

Финал песни просто потрясает:

Плачущие зомби-казаки, которые молятся за Святую Русь – американским режиссёрам, специализирующихся на создании треш-фильмов о живых мертвецах остаётся только мечтать о подобном сюжете!

Итог: уважаемые лаборанты, будьте бдительны! Эта песня хоть и написана по мотивам «Любо, братцы, любо» (у которой на Фантлабе есть своя собственная страница), но ею точно не являются. И прежде чем ставить этому «шедевру» десятку или восьмёрку подумайте, а он точно заслуживает столь высокой оценки?

4 апреля в компании пели эту песню. Вдруг один старичок заявляет, что эту песню сочинил он. Возможно, это так. Это Шпак Юрий Ефимович, 1933 г. р., человек с очень интересной судьбой.

Есть также созвучный по смыслу вариант этой песни: «Здравствуй, мать, сестреночка Галина!..». В некоторых исполнениях эти варианты компилируются.

Песня, скорее всего, 50-60-х годов ХХ века. Нужно сказать, что в ней абсолютно нет никакой «воровской романтики», скорее уж она поётся как «жестокий романс» от лица нестарого ещё мужчины, отсидевшего «за колоски» немалый ГУЛАГовский срок по «надуманно-политической» статье «закона от седьмого-восьмого».

И очень обидно, когда эту песню — по незнанию — считают просто «полу-уголовной блатотой»... Но у нас в стране «перегибы» — исторически прижились на любых уровнях — от применения Уголовного кодекса и до простого человеческого восприятия поэзии. Достаточно вспомнить негласные запреты 50-х годов на издание книг Сергея Есенина, которого тоже некоторые считали чуть ли не иконой уголовного мира...

В детстве, помнится, очень хотелось узнать, чем же кончились похождения цыпленка. То, что я слышал лет так в 6 от своих дворовых приятелей, обычно хоть и начиналось за здравие, но кончалось... черт-те чем. «Свинья упала, штаны порвала, пошла на речку зашивать!» Или еще неприличнее. Но факт тот, что злополучный цыпленок куда-то девался уже после первого куплета.

То ли дело теперь, когда есть интернет и все, что хочешь, можно с ходу нагуглить... Но сакраментальный финал оказался разочаровывающе простым. «Его поймали, арестовали и разорвали на куски!» Я, честно говоря, думал, что там вообще что-н. несусветное будет, тык-скыть, Crowning Moment of Awesome. И жестоко обломался *хе-хе*

пЫ сЫ: Строчку «Я не советский, я не немецкий» помню с детства, но что она из этой же песни — как-то не приходило в голову.

С высокой долей вероятности песня не фольклорная, а авторская. Скорее всего написана кем-то из самодеятельных поэтов круга Аркадия Северного в самом конце 70-х годов и лишь по столь позднему написанию она не успела попасть в его репертуар.

К «воровской романтике» текст явно не относится, скорее он написан в традициях городского «жестокого» романса. Но при этом лирический герой оплакивает расставание не с любимой женщиной, а со своим любимым городом — Ленинградом.

Старая жиганская песня (её пел ещё Аркадий Северный) что называется о «правильной организации» массовой кражи на московском пляже, когда внимание «культурно-отдыхающих трудящихся» отвлекает то, что подставная «Красотка, лет семнадцать, прекрасна и стройна, вдруг стала раздеваться до самого гола».

Песня — скорее не «воровская», а даже «гражданско-нравоучительная»; вполне возможно она не и фольклорная, а была написана как раз для Аркадия Северного кем-то из самодеятельных поэтов его круга... И, надо сказать, что с годами — мораль песни абсолютно не утратила свою злободневность: «В Москве, как в магазине, — на то она Москва: чуть варежку разинул, ну и пиши — хана!».

Одна из популярнейших иронических (как это на первый взгляд ни странно звучит) народно-лагерных песен. Дата создания — предположительно конец 40-х годов. Особенно широкое распространение получила на воле после хрущёвского «реабилитанса» 1956 года. Однако, к «блатному миру» песня имеет только косвенное отношение — она насквозь «гражданская», что не мудрено [i]«в стране, где каждый третий сидел, а каждый пятый — охранял»[/i]. И это даже в современной России — не особое преувеличение: только с 1992 по 2007 год — в стране были осуждены свыше 15 миллионов человек.

А в период написания песни ситуация ещё и сложилась с печально знаменитыми Указами от 4 июня 1947 года «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» и «Об усилении охраны личной собственности граждан». Первый предусматривал наказание от пяти до двадцати пяти лет лишения свободы, второй — от четырёх до двадцати лет. Это о них пелось в песне: «Этап на север — срока огромные. / Кого ни спросишь – у всех Указ»... Вот потому-то песня и по праву может считаться народной, хотя и помещена формально в раздел «Жиганско-уркаганский фольклор».

Не смотря на то, что «декорациями» песни являются лагерные бараки — к «воровской романтике» песню отнести никак нельзя, скорее она написана в традициях городского «жестокого» романса. По тексту даже можно было бы предположить, что песня написана в кругу «политических» по недоброй памяти печально знаменитой 58-ой статье в 50-е годы...

Но вряд ли это так — тогда бы она наверняка попала бы в репертуар Аркадия Северного. Можно предположить, что песня написана кем-то из поэтов его круга в самом конце 70-х годов и лишь по столь позднему времени написания она им не исполнялась. Косвенно это подтверждается тем, что песня скорее всего «ленинградская» — в ней использовано слово «парадные» вместо общероссийского «подъезды».

Одна их «народных» песен, популярная ещё во времена, когда самолёты имели только исключительно поршневые двигатели. Хронология её сочинения сколь-нибудь точно не установлена. Строчка из песни «А высота три тыщи метров» (а в другом варианте даже «На высоте пять тысяч метров») — не должна вводить в заблуждение, с таким же успехом в размер может укладываться «На высоте сто двадцать метров». И тогда становится более логично, что после того как машина врезалась в землю — «Пилот в крови весь, с разбитой грудью / Губами бледными шептал...», а не перешёл «в ультра-дисперсное состояние».

Хотя, продолжая рассуждать о хронологической привязке событий песни, эмоционально-психологический портрет «героя» соответствует скорее не тридцатым годам ХХ века, когда в военной авиации был жесточайший отбор в лётные училища и железная дисциплина. Присказка, что, мол, бардак в авиации начался ещё когда Орвилл Райт стащил у Уилбура Райта его плоскогубцы — носила тогда скорее юмористический оттенок и имела ввиду поведение пилотов «вне строя» и уж тем более не в небе. А «небесная акробатика» Валерия Чкалова — была не правилом, а редчайшим легендарным исключением.

Так что ситуаций песни скорее подходит для времён начала 20-х годов, когда юных авиаторов ещё не отпустила психология только что окончившейся Гражданской войны, где «жизнь — копейка». А может быть песня вообще ещё и дореволюционная — психология «пилота-самоубийцы» на почве полу-надуманной любовной драмы вполне тоже укладывается в психотип вчерашнего гимназиста, пришедшего вольноопределяющимся в авиаторы.

Старая песня (ещё из репертуара Аркадия Северного) на бродячий сюжет о «ловле фраера на живца» коварной девицей-обольстительницей. Песни с аналогичным сюжетом: «Был майский день, чирик-чик-чик», «Времени шесть часов, дело к вечеру», «Я с вечеринки шел домой» бытовали ещё в XIX веке.

Увы, но «ничто не ново под луной» и на классических примерах — никто не учится. Схема гоп-стопа «с подсадной» XIX века — благополучно продолжает работать и в XXI веке. И популяция дурачков-терпил, падких на скоротечные знакомства, почему-то не только не вымирает, но даже и не становится эндемиком.

Песня известна в исполнении Аркадия Северного. Скорее всего, Амурская дорога тут ни при чем, а первоначально в тексте было «По широкой урманской дороге молодой Кучеренко шагал». В другом варианте песня начинается: «По Варшавской железной дороге молодой Кучеренко шагал...» И якобы был такой исполнитель — Кучеренко, исполнявшей репертуар, схожий с Аркадием Северным. Есть также такой вариант песни: «Был в Ростове младой Кучеренко, а теперь расстреляли его!».

Увы, но о каком Кучеренко поётся в песне, реальный ли это персонаж или исполнитель так «проецировал» та себя уркаганскую судьбу — найти в сети информации не удалось, однако очень похоже, что песня пелась ещё дореволюционными каторжанами. Замечания в некоторых источниках, что финский нож (упоминаемый в песне) стал популярен только после советско-финской войны — по меньшей мере просто смешны, если вспомнить хотя бы есенинские строки: «Будто кто-то мне в кабацкой драке / Саданул под сердце финский нож»

С достаточно высокой долей вероятности эту песню можно считать ещё даже дореволюционным фольклором... Несколько смущает жаргонное слово «цирик» — в некоторых источниках считается, что оно перекочевало в уголовный жаргон от монгольского, где так именовался солдат Монгольской народной республики.

Однако, в дореволюционной «классической фене» есть созвучное понятие «на цырлах» — т.е. на пальцах, на цыпочках — возможно, что в песне слово звучит не как «цирик», а как «цырик» — благожелательно настроенный к заключённым надзиратель, оказывающий им за небольшую мзду «мелкие услуги».

Текст в сборнике «Блатная песня» скорее всего следует отнести к ещё дореволюционному «московскому» варианту — «мусор» происходит от аббревиатуры МУС (Московский уголовный сыск) — дореволюционный предшественник МУРа (Московского уголовного розыска). Нигде, кроме как в Москве, служащих уголовно-сыскных отделений дореволюционной полиции — в воровской среде «мусорами» не называли. И, надо сказать, что тогда это носило хоть и злое (скорее даже зло-уважительное), а не просто презрительное звучание.

Кстати, «мент» — происходит от «ментик» (в данном случае наплечная накидка поверх шинели у полицейских Австро-Венгрии); «легавый» — от служебного, опознавательного серебряного значка за лацканом дореволюционной «наружки». Таким образом, в дореволюционной уголовной среде всё это были точные определения принадлежности к «профилю» конкретного должностного лица. В отличии, увы, от нынешнего огульно-презрительного «полицай»((

Нет данных, что это песня эмиграции первой волны, — но после Великой Отечественной «старая эмиграция» эту песню хорошо знала. Пути песен — тоже часто неисповедимы, пришла ли эта песня в репертуар Аркадия Северного с Запада? Или наоборот? Возможно, что песня для Аркадия Северного и была написана; тогда предполагаемый автор — Владимир Раменский, а время создания — первая половина 1970-х гг.

Юмористическая песенка о непотребной драке на дне рождения бакалейщика Левы Либермана, где вся его «родня» вышла сухой из воды, а погорел только один Иван Иванов — неясным образом очутившийся на этом «празднике жизни» со своим стаканом и с чужой женой.

Но, самоё занятное, что песня-то совсем и не о «еврейском вопросе»... Скорее уж это довольно едкая и злая насмешка над советским судом, который (как мы помним из фильма «Кавказская пленница») — «...самый гуманный суд в мире».

Одна из фронтовых переработок старинной шахтерской песни «Коногон». Песня «Коногон» звучала в первой, довоенной серии фильма Леонида Лукова «Большая жизнь» о шахтерах Донбасса 1930-х гг. (Киностудия им. А.Довженко, 1939 г). Более известна танкистская версия — «По полю танки грохотали...», но судя по изменённым в ней рифмам, — танкистская версия была переработана из версии про лётчиков, которая (по неподтверждённым данным) была написана ещё во время довоенных «больших киевских манёвров». Что подтверждается нескладной концовкой строки — «при погонах»... Вместо созвучной рифмы «при петлицах».

Только на самый первый взгляд эту песню можно принять за дореволюционно-народную. Но лубочно-деревенских «декораций» и того, что гг. упоминает, что он был в лаптях — явно мало, чтобы песню действительно относить к фольклору того периода.

Скорее всего — это «скоморошеское» творчество капустников хрущёвской (а то и более поздней) эпохи «трудовых семестров», когда в начале сентября целыми ВУЗами студентов отправляли «на картошку». Это подтверждает и неоднократная смена напевной ритмики романса в «повествовательных» куплетах на частушечную ритмику в куплетах, где употреблена прямая речь героев.

Вполне возможно, что первоначально эта ёрническая песня появилась ещё во времена НЭПа. А строка: «И гитары хоть нет под полой…» — даже отсылка к ещё более ранней популярной студенческой песне XIX века «Накинув плащ, с гитарой под полою» на слова Владимира Соллогуба.

Однако, «классическо-спекулянтский» прообраз песни — сегодня уже давно и прочно позабыт и наиболее известен уже «осовремененный» студенческий вариант, где вместо строки «Для тебя, чем угодно рискуя, / Спекульну, спекульну, спекульну!» поётся «Для тебя всем на свете рискну я, / Сачковал, сачканул, сачкану». При этом обобщённо-безликий «тенистый сад» первоначального варианта студентами заменялся «по месту прописки ВУЗа»: питерскими — «Я стою возле Летнего сада...»; московскими — «Я стою у Нескучного сада...»; воронежскими — «Я стою у Кольцовского сада...» и т.д. (желающие — могут продолжить).

Вот такая «преемственность поколений» и перекличка городов получается...

Шуточно-жиганская еврейская народная песенка о фиктивном браке. Чем-то напоминает «Свадебное происшествие» Михаила Зощенко. Входила в репертуар Владимира Высоцкого (героя у него звали Вовкой), а затем и Аркадия Северного вместо Вовки в песне появился Аркаша.

Фраза «Азохтер махтер абгенах фахтоген ят» (а в менее исковерканном виде: «зугт ыр, махт ыр: их бин а фартовэр ят» — вы говорите, вы машете рукой дескать я парень фартовый.

Это по поэтичности, конечно, далеко не проникновенное есенинское «Ты жива еще, моя старушка?»... Но и, в отличии от есенинского, где г.г. пишет (надо заметить, что по авторской датировке в 1924 году) своё письмо «с воли», — тут окружающий антураж уже сугубо «зоновский». Песня появилась не позднее середины 1950-х, когда «вольное» есенинское «Письмо матери» для очень и очень многих уже не соотносилось с окружающих их лагерным бытиём, а поэтика «серебряного века русской поэзии» — осталась в невозвратном прошлом.

Имя сестрёнки в первой строке может быть практически абсолютно любое (оно с третьей строкой всё равно не рифмуется), а на выпадение этого имени из стихотворного размера — никто из исполнителей особого внимания никогда и не обращал. Есть также созвучный по смыслу вариант этой песни: «Здравствуй, мать, прими привет от сына». В некоторых исполнениях эти варианты компилируются.

На первый взгляд может показаться, что песня поётся на стихи какого-то классического автора ХIХ века... На самом деле некоторые фразеологические обороты говорят, что это достаточно удачная стилизация под «жестокий тюремный романс». Аркадий Северный исполнял песню на эти стихи в 70-е годы ХХ века, возможно, что именно для него она и была написана кем-то из его многочисленных почитателей.

В некоторых источниках авторство слов приписывается Александру Дюмину, что абсолютно неправдоподобно, т.к. Александр Васильевич родился лишь 9 октября 1968 года. Известны его исполнения этой песни, но приписываемое авторство слов является несомненным абсурдом.

Песню, написанную на это стихотворение, неоднократно исполняли Аркадий Северный и «Братья Жемчужные». Да и не только они... Но, судя по тексту, очень похоже, что стихи были написаны ещё в XIX веке. Хотя, не исключено, что это и более поздняя стилизация под классический (а не блатной) тюремный романс.

Первоосновой для двух очень похожих (а часто и пересекающихся своим текстом) песен: Журавли («Здесь, под небом чужим, я как гость нежеланный...») и Колыма («Здесь, под небом родным, в Колыме, нам родимой...») послужило стихотворение Алексея Жемчужникова [URL=https://fantlab.ru/work578795]Осенние журавли[/URL] (1871). Есть свидетельства, что стихотворение Жемчужникова было одним из популярных «белогвардейских» романсов. Считается, что песня Журавли («Здесь, под небом чужим, я как гость нежеланный...») появилась не позднее середины 1930-х годов (ее запись на пластинку Н.Шевцовым датируется временем не позднее 1935 года). В интернете песня встречается с авторством Лещенко.

Песня Колыма («Здесь, под небом родным, в Колыме, нам родимой...») — близка по смыслу песне Журавли и поётся, очевидно, на ту же мелодию. Но текст достаточно сильно отличается своей некоторой упрощённостью. Если Журавли («Здесь, под небом чужим, я как гость нежеланный...») — могут петься как «белогвардейский романс о чужбине» и вообще исключать из себя всё связанное с Колымой, то песня Колыма — уже исключительно «уркаганская» песня сталинских лагерей. В ней есть строчка про кандалы, которые в России отменили в феврале 1917 года. Но в сталинских лагерях опять возродили (как меру дополнительного наказания, например, при попытке побега) для особых групп заключенных — «каторжников»; видимо, это было уже после Второй Мировой войны, так как именно к этому периоду относятся воспоминания лагерников о заключенных в кандалах.

Вполне возможно, что некий очень близкий по тексту «прообраз» песни появился еще даже и до Февральской революции. По мнению ряда исследователей, «цыплятами» (или «дутыми цыплятами») на питерском жаргоне начала XX века называли мелких уличных торговцев, крестьян, приехавших торговать на городские рынки, в т.ч. были и чухонские торговцы, носившие на голове клетки с живыми цыплятами.

Если исключить строки про «Я не советский, / Я не кадетский / А я куриный комиссар» и, наоборот, обратить внимание на «Цыплёнок дутый, / В лаптях обутый» и особенно «Паспорта нету — / Гони монету!» (ведь в 1917 году, как говорится, уже «били не по паспорту, а по морде») — то песня вполне «звучит» в реалиях 1915-1916 годов.

Ну а строчка: «Но власти строгие, / Козлы безрогие, / Его поймали, как в силки» — наверное была, есть и будет актуальна для всех времён... Да и народов тоже. И когда понимаешь, что стихотворение, которое сегодня вряд ли кто-то ни разу не слышал, родилось ещё до рождения твоей бабушки — его трудно не оценить высшим баллом.

Эта песня — «классика жанра», которая передаётся из поколения в поколение арестантов. Скорее всего песня появилась ещё до Февральской революции 1917 года — в некоторых вариантах упоминается «кандальный звон» и «бубновый туз». Но после февраля 1917 года кандалы в России уже не применялись. «Тузы» в виде красного или жёлтого ромба на спине арестанта, осуждённого на каторжную ссылку, — положено было вшивать (не нашивать, а именно вшивать) в его «гражданскую» одежду, чтобы такая одежда отличала арестанта при побеге даже если не «тузом» то характерной заплатой на спине. Такие «тузы» после февральской революции — тоже вышли из употребления. Некоторые считают, что правильнее петь «Где ночи, полные огня?», как бы сожалея об утраченных «счастливых ночах» на воле. Однако «логика песни» говорит, что правильнее именно «Все ночи...»: дело в том, что в тюрьме никогда свет не гаснет полностью даже ночью в камерах. «В тюрьме отбоя нет» — гласит старая арестантская поговорка.

Интересно покопаться в смысловом составе этой вроде бы незамысловатой песенки... Вот что удалось нарыть в сети и скомпилировать в нечто более-менее единое целое:

Аицын, правильно «а гиц ин» паровоз — изначально выражение означало «ехать на паровозе» или «едет паровоз». Появилось оно в период, когда мимо еврейских местечек начали ходить поезда, которые поначалу были в диковинку, но постепенно трансформировалось в «ничего особенного». А есть и другое мнение: А гиц ин паровоз — дословно: искра, жар в паровозе. По смыслу можно перевести как «обычный паровоз», нечто банальное, заурядное, как всем известный факт. Типа, ни для кого не секрет, что в 7-40 приходит паровоз.

Есть и ещё одна версия... Живым носителем «ортодоксального» текста этой песни был Леонид Утёсов (в «девичестве» – Лейзер Иосифович Вайсбейн). «Семь-сорок», как всякая истинно народная песня, имеет кучу вариантов, особенно интересна последняя строка второго куплета в исполнении Утёсова: «Наш старый добрый фрей, то есть Теодор» или «Наш славный доблестный Герциль Теодор». Так что же в этой строчке есть что?.. «Фрей» (свободный – из идиша) чуть позже превратится во «фраера». А вот Теодор Герцль – личность вполне историческая, но для советской пропаганды — несколько... эээ... неудобная. Потому что он – «ихний дедушка Ленин». Герцль не только «придумал» сионизм и теоретически его обосновал, но и (можно сказать) практически воплотил его в жизнь. Причём происходило это (вот нонсенс-то) там же (то есть – в Швейцарии) и тогда же, когда Ульянов (ещё не будучи Лениным) придумывал своих «большевиков».

Вот такой не очень-то и фантастический экскурс получился...