Коротенькая миниатюрка-размышление о том, что жизнь оставляет на теле свои следы-шрамы, и по ним, как по карте, можно прочитать к старости всю человеческую судьбу…

И опять промелькнула в затеси Астафьева жизнь – зацепив и войну, зубастой военной байкой о подбитом фрице – жизнь с её весельем и её бесконечными бедами – за убитых ли в озорстве птенцов, за девок, что он «расколупал походя», или за то, что жил, подворовывая, так как все подворовывали и всё подворовывали – с вечным безответным вопросом: «За что?». Есть ли у вопроса этого ответ? Да и нужен ли этот ответ? Ведь жизнь сама по себе безответна…

Люблю я такого Астафьева – с такой вот речью, местами и не литературной вроде, но превращающейся в руках его в литературную, чуть грубоватую, но вмещающую весь простой и непростой одновременно русский характер, русское «Я». И сразу появляется и глубина, может даже там, где и нет её, и ощущается, что есть тут какой-то потаённый, может даже лежащий на поверхности, но не увиденный пока смысл – как кажется, есть ведь смысл, есть твёрдый урок в каждой пусть и короткой истории жизни.

Короткий фронтовой эпизод-быль, не самый может быть сильный (если мы говорим об Астафьеве и о войне), но остро напоминающий, каким был тот солдат – восемнадцатилетний, «почти дитё», и простой варёной колбасы не евший досыта в своей жизни, не стойкий ещё к понятным детским соблазнам и способный на детские же глупости. Но именно он, этот солдат, а не сытая Европа, переломил железную нацистскую хребтину… Вроде бы и ничего особого в этом эпизоде нет, но добавляет он уважения к пацанам, и в окопах себя не потерявших, совершавшим каждодневный военный подвиг.

Ох, как пронзительно! И страшно... Проникновенно передано это ощущение молодой девушки, знающей, что умрет, старающейся не думать о смерти, но всюду, даже в самом красивом, видящей её – с отчаянием, потому как очень хочется жить. Пробирает это.

«Люди любят смотреть на смерть, но не любят о ней думать». Кто бы ни строил из себя храбреца, говоря, что не боится смерти – он не боится её той, книжной, чужой. А оказаться на месте вот этой Лины – космически страшно.

Читаю «Затеси» в журнале «Москва» за 1991 год, и второй раз уже (после затеси «Блажь») замечаю, что автор иногда старается слишком уж придать тексту какой-то былинности частыми союзами и местоимениями, иногда даже аллитераций. А тут в этой довольно большой затеси, наверное, не столько былинности придать, а скорее библейности – по случаю того, что она о греческом монастыре, торжественных событиях, всеевропейских патриархах, церковных красотах, и монастырских делах, перемежающихся с сопоставлениями автора всего этого с перестроечной Россией и её историей. Автору, конечно, виднее, как делать, да и смысл в этом есть. Но мне вот почему-то всё это кажется слегка чуждым от автора, дышащего простой, но живой, сочной, глубокой до одури речи, которая чаще льётся из него как естественное и родное. А тут был всёго лишь один момент подобного – в описании греческой природы, прекрасной, как и всякое описание природы у Астафьева. Потому и ощущение осталось, что застряла эта затесь между журнальным очерком о Греции и конкретном событии и попыткой придать ей художественность рассказа, если даже не притчи – и она, в конечном итоге, оказалась далека и от того и от другого.

Коротенькая зарисовка с прекрасным образом брошенной на полпути работы, какой-то даже мистической – эдакая «Мария Челеста» русской невесёлой жизни. А ещё сторожиха, оставшаяся пусть от принуждённого, но всё же человеческого общества, так, что и сгинь – никому не нужна… Невесёлая зарисовка своего, да и нашего времени.

Какой всё-таки бессовестно талантливый писатель этот Астафьев! Прямо леший!

И этот рассказик – коротенький; и событие в нём пустяшное, разве что анекдотичное чуть. Но вот он так раскинет краски по холсту текста, так вдарит лесным красивым духом в лицо – от него одного залюбуешься. И в этих мужиках, накативших на избушку, злых от недостачи курева, что-то такое родное и естественное чудится, что он, рассказик без особого сюжета и особого смысла, на зуб кажется ни много ни мало – золотой монетой.

«И за то, что предан человек своей мечте, «идеалу» своему, он вознаграждается счастьем пусть и таких вот запоздалых, пусть и печальных встреч».

Не обманитесь, Бунин тут только предлог, жизненное обстоятельство, выведшее к более близкому – к Виктории Оболенской, «принцессе» детской мечты, сказочной, пронесённой сквозь долгую жизнь. Как и многое в «Затесях» нет в этой истории большого сюжета, и как только появляется Париж и кладбище Сен-Женевьев де Буа, не было и сомнения, что должно случиться небольшое, но важное для героя чудо.

На что я обратил внимание: поначалу автор пытается придать языку некоторую напевность, чувствуется лёгкий пафос, и потому – искусственность. Но дальше, как только из парижского кладбища начинает тянуть чем-то родным, родной сибирской таёжной, русской осенью, как и природа родная вспыхивает в памяти живо, ярко, неподдельно, и в этой же естественности приходит и долгожданная-нежданная «встреча». Интересно само ли так (в плане стиля) получилось, или же по задумке автора?

Поразительно депрессивная книга. Не столько пессимистическая, сколько депрессивная. И это не взгляд героя, а взгляд автора. Герой как раз получился очень сильной личностью. Несмотря на все неудачи в жизни, несмотря на характер работы, не сломался и не озлобился. Должен бы обозлиться на весь окружающий мир, а он старается его понять, простить и даже найти долю своей вины в происходящем. Далеко не каждый на это способен.

А вот автор озлобился. Ненавидит всё и всех. Сбивается на карикатуру. В ранних книгах он был другим. И главную причину деградации Астафьев видит в современном для него городе, городе восьмидесятых. Здесь нет просвета. И деревню тоже город загубил. Вообще-то, в конкретных наблюдениях автора много правды, а картина в целом как-то не стыкуются с реальностью.

Судя по всему, автор пытался изобразить Вологду. У меня от Вологды остались очень позитивные воспоминания. Ну, каждый видит то, что хочет.

Некоторые книги я дочитываю только для того, чтобы иметь право потом вступить в спор: это шедевр, или подлое злобное антисоветское брызганье слюной на ту власть, при которой, обласканный которой, автор счастливо и негонимо прожил полную наград жизнь. Второе, однозначно второе. И дело не в том, что мне неприятны постраничные любования автора фекалиями – это лишь неприятная форма, но содержание под стать своей форме. Всё: человек, его образ жизни, его чувства, его стремления – всё есть дерьмо. А я не знаю, до какой степени мне нужно сломать свою психику, чтобы научиться видеть в дерьме прекрасное и извлекать из него философию. Причем книга написана с зашкаливающем презрением ко всем и вся: к человеку, к государству, к армии, к порядку и бардаку. Только бог среди презрения и фекалий мелькает чистыми и белым, но так часто автор вопрошает бога, как тот мог допустить столько грязи в этот мир, что даже сам бог становится таким же никчёмным, как всё окружающее.

Две части чётко разделены и очень мало похожи друг на друга. Первая часть – учебка – наполнена дерьмом и скотством, и ничего общего с окопной правдой не имеет. Она о том, как звереют и опускаются люди в тяжёлых бытовых условиях. А когда и где бытовые условия рабочего, крестьянина и солдата были царскими и праздными? Но люди умели оставаться людьми. И только скот всегда останется скотом: и в окопе, и на балу, и в собственном доме (зачеркнуть) хлеву. Сам автор упирает на то, что убогость казармы есть лишь квинтэссенция общей советской убогости. Рука об руку со скотом даже вручение гос премий в Кремлёвском дворце будет пыткой (несчастный автор, как же часто он этой пыткой мучился), рядом с человеком сильным духом и осознающим, что он человек, а не скот, даже грязь военного быта стерпится, заслонённая главным. Но что для каждого человека главное? Ведь если кто-то начнёт писать автобиографическую книгу, он будет писать о том, что близко, понятно и дорого ему. Кто-то будет писать о добре и красоте – даже на войне её можно увидеть, если глаза открыты для неё. А если глаза видят скотство и дерьмо – о том и будет повесть. Маниакально измажется в дерьме всё чистое и светлое: не важно, что девочки-санинструкторы друг за друга и за своих раненых умереть готовы – важно, что нечёсаные они. Всё, скотством не обезображенное, будет отодвигаться на второй план, а на первый план выйдет разномастное отребье. В реальной жизни абсолютное меньшинство, которое почему-то здесь представляется автором основой общества. Герои все как один урки, недолюбленные родителями в детстве и обиженные советской властью. Все командиры – тупицы и подлецы, все женщины – шлюхи, все солдаты – опустившиеся животные, у которых две мысли на мозг: отнять у более слабого его пайку и насрать потом под собственными нарами. Все до единого, независимо он пола, положения и возраста – воры.

С гадливостью продравшись через всю эту грязь, наконец перешла к части два. Слава богу, грязи стало меньше. Осталась кровь. Вполне на войне уместная и очевидная. Окопная правда, о который никто никогда до сего момента не писал? Прошу прошения, а вы читали хотя бы того же Василя Быкова? У него не меньше крови, грязи, лишений и смерти. У него тоже вечные проблемы со снабжением, ошибки и просчёты командования, тяжкая солдатская доля. Только среди всего этого страшного и грязного он старается видеть лучшее в людях. Как и Василий Гроссман, описывавший маховик репрессий, тоже упор делавший не на то, как люди опускались, а на то, как они тянулись остаться людьми. А Астафьев смакует мат-перемат, анатомические подробности процесса мочеиспускания и при всех удобных и неудобных случаях впихивает в текст неприкрытые детородные органы. Что, – если человек в фокусе не срёт, правда считается не такой правдивой? Нет, я не буду бить себя пяткой в грудь, утверждая, что всё было не так. Я вполне допускаю, что именно такой увидел свою войну Астафьев. Только ведь правда у каждого своя, и каждый видит её через призму собственной личности, фокусируя взгляд на то, что ближе и понятней. Автор увидел только скотство. Его право. Только давайте называть вещи своими именами: это «правда Астафьева», а не «окопная правда», и не «правда войны».

«Астафьев описывает войну глазами простого солдата»… А есть ли это хорошо, если дальше носа простого солдата автор видеть не желает? Офицер утром выгоняет бойца на плац на занятия? – о, изверг! Напившегося красноармейца, ввалившегося в помещение для него не предназначенное, давшего в морду офицеру и потом хамившего трибуналу, сослали в штрафбат? – за что? Бойцов, самовольно на много дней оставивших часть, признали не соскучившимися по мамочке детишками, а дезертирами? – а с чего бы это? Никчёмный приспособленец вступает в партию, чтобы сладко жить, и сладко живёт полжизни, проводя в жизнь идеалы партии, собственными идеалами так и не обзаведясь, а погибая на фронте начинает клясть и обличать партию, за то, что его, верного, не уберегла… Ах, смотрите, вот она, какая партия: двуличная, бессердечная, подлая и так далее по списку. Серьёзно? И подлая философия подлой гниды толкается за истину в последней инстанции? Роль партии (кто бы как к ней не относился) мы должны оценивать с точки зрения этой мрази? Серьёзно??? Солдат не накормлен – исключительно потому, что командир получает удовольствие от голода подчинённого. Боеприпасы не доставили: а почему комполка самолично, перекрестясь, не прошёл по воде аки посуху, отбивая нимбом немецкие пули, и не принёс в руках ящик с патронами? Злобные бездарные командиры на плацдарме, грозя оружием, гонят несчастных мальчиков в атаку? Ну, так это война, вообще-то, на то командиры и существуют! Чем для России закончилась Первая Мировая война, когда в армии не стало командиров, все помнят? Но нет, дело не в этом. А в том, что когда милый сердцу автора постой гонимый палками на врага уже опытный солдатик вдруг сам получает небольшую долю командирской власти над ленивым и трусящим молодым бойцом, как он начинает вести себя? Точно так же грозит оружием и гонит на врага. Потому что такова ПРАВДА войны: без встряски, без чужой воли, по природе своей ленивый и желающий выжить человек никогда не сделает то, что он должен сделать: в бой за родину! С каких пор эта фраза из священной стала тем, чем сделал её Астафьев? И когда тот, кто призывает солдата к порядку, даёт очередь над его головой – солдат на деле почему-то не начинает ненавидеть родину и не бросается на того, кто эту очередь над ним дал, а вдруг вспоминает о том, где он, и что он должен делать, хотя сотней страниц раньше Астафьев уверял читателя, что произойдёт обратное, ни на грош не добавив сознательности. Как так?

На словах все командиры – трусы, отсиживающиеся за спинами в тепле, сытости и безопасности, на деле – первые идут в бой со своими солдатам, и если не гибнут, то даже раненые продолжают своё дело, и все лишения делят наравне с бойцами. Хотя нет! – ведь ни один командир за все 800 страниц при этом не упал грудью на ДОТ! Ну, самой собой – трусы! А с какой чёрной ненавистью описываются все политработники, чьё преступление уже только в одном названии их должности? И ведь ни один из них, если вчитаться, по сути, не сказал и не сделал ни одной подлости, наоборот, они деятельны, единственные из героев крепки духом, и ангельски терпеливы к солдатской лени, своеволию и скотству, несмотря на которые добросовестно выписывают ордена на эту солдатню. У каждого на войне своё место. Автор почему-то понимает это применительно к рядовому, но отрицает место отца-командира, штабного стратега или полит работника. Но по его же собственной, по астафьевской логике, без побудительной силы, солдат, дай ему волю, только бы жрал, спал и срал! Потому что согласно астафьевскому описанию – русский человек, из которого лепится русский солдат – есть скот. Автор получает удовольствие от того, что так видит целое поколение, получает удовольствие от живописания извечного русского бардака, от утверждения, что вплоть до 45-го года заградотряды с пулемётами гнали безоружных солдат на танки… Ненавидящие свою родину тупые, голые и голодные безоружные скоты, у которых в армии полный бардак, победили умных, рациональных, умеющих организовываться и воевать немцев. Да уж, новое слово не только в литературе, но и в военном деле, и в истории. Правда? Ну, конечно! Нет логики, зато есть говно – значит, правда. Вот книги других писателей-фронтовиков, в которых есть и логика, и душа, и вера, но зато нет говна – вот там никакой правды быть не может по определению, там – только пропаганда.

Я вот на что обращаю внимание: на личность «правдоподателя». Он врал тогда, когда благодарно принимал от тоталитарного государства награды и звания, или врёт в этой книге, искусно вымачивая в моче столь благосклонную к себе бесчеловечную и безбожную систему? А есть ли разница? – человек откровенно пойман на двуличии. Каждый судит по себе, и я скажу по себе: я не готова верить в «правду» от человека, откровенно пойманном на двуличии.

Кто не согласен – прошу кидаться камнями.

Я согласен с теми кто говорил тут о «Плацдарме»: «Это правда». Да, думаю так. По сравнению с первой книгой дилогии «Прокляты и убиты» «Плацдарм» сюжетно тяжелее, хаотичнее, там есть места откровенно более слабые, чем прочий текст — в частности, истории немецких солдат. Но в целом это именно что окопная правда. Иногда меня на разных встречах с читателями спрашивают: что читать о войне? И я неизменно отвечаю: прежде всего, Астафьева и Кондратьева. Если взять шире, то в первую очередь прозу тех, кто действительно побывал на фронте. Недавно скончавшегося великого и смелого прозаика Юрия Бондарева. Сердитого, но справедливого в своих оценках Виктора Астафьева. Записки Николая Грибачёва: он никогда не был оппозиционером, всегда и неизменно проявлял лояльность к советскому строю, но не был и лжецом, а потому рассказал о войне много нелицеприятной правды. Знал, о чем рассказывал, поскольку на фронте побывал командиром саперного батальона и не раз слышал свист пуль у своей головы… Тексты Виктора Некрасова, написавшего самую правдивую книгу о борьбе за Сталинград. Повести Виктора Курочкина, графически точного в описаниях военного быта. Вячеслава Кондратьева, дравшегося на Ржевском направлении и посвятившего войне пронзительно-честные повести «Сашка» и «Искупить кровью». По очень смягченному варианту последней недавно был поставлен фильм «Ржев». Есть люди, которые воспринимают его как «злобную нападку на советский социалистический строй». А ведь Кондратьев говорил о том, что видел. И за свои знания он расплатился двумя тяжелыми ранениями. И, кстати, имел боевые награды. Боевые, подчеркнем, а не диванные. Так кому верить? Я верю изувеченному ветерану. Он знает о жизни и войне больше любого идеолога. Но первым приходит в голову именно Астафьев.

Отправившись в тайгу за кедровыми орехами для рыбаков, мальчик не сразу понял, что он заблудился. Однако, сильно испугавшись вначале, Васютка сумел взять себя в руки. Он вспомнил рассказы рыбаков о том, как нужно себя вести, оказавшись в такой ситуации. Ему хватило знаний о тайге которые помогли целых пять дней продержаться в тайге. Даже по ночам, когда страх и слезы подбирались совсем близко, Васютка не давал себе пасть духом. И вот, когда последняя кусок хлеба, взятая из дома, оказалась съеденной,он нашел озеро, полное рыбы.. Васютке удалось выйти к Енисею, а там его подобрали на борт друзья отца.

Озеро, найденное Васюткой, впоследствии назвали его именем. Я считаю, что это достойная награда для мальчика, сумевшего в одиночку преодолеть испытания, из которых не каждый взрослый справился.

По сюжету рассказа «Васюткино озеро» мальчик жил в Сибири. Он очень любил гулять по тайге. Однажды он увидел глухаря и хотел доказать отцу, что может поймать такую птицу. Но не получилось и он заблудился. Ему пришлось выживать в суровой тайге. И помогли ему в этом такие качества как смелость, терпение, смекалка. Выбираясь из тайги, мальчик нашел озеро, с помощью которого нашел дорогу. Поэтому озеро назвали в честь Васютки. Меня поразило в рассказе то, что ребёнок обладал такой силой духа, которая помогала ему совершать взрослые поступки!

Прочитал книгу по рекомендации знакомой, вот, мол, настоящая правда о войне. К сожалению, пожалел потраченного времени.

Да, первая часть вызвала шок. Только не той чернухой, что там описана, а тем, что за пятьдесят лет мало что изменилось. Сам я был призван в российскую армию в первой половине 90-х, условия были гораздо лучше, да ещё и с поправкой на мирное время, но почти на каждой странице встречал до омерзения знакомые обстоятельства своего пребывания в распределителе, из которого новобранцев развозят по частям. А ведь уже не было никакого советского строя, который так поносно поносит автор, обвиняя во всех негативных проявлениях жизни. Так что если очистить текст от пропагандистской шелухи, которой автор нанёс на страницы своей книги в невероятном количестве, наверняка всё, что им сказано про солдатский быт, это правда. И если кому-то нравится перетряхивание грязного армейского белья, то эта книга для вас.

Скорее всего, и про войну глазами солдата, тоже написано правдиво. Тут я судить не могу, на войне не был. Описание весьма и весьма натуралистично.

Но если бытописание тыловой ямы и фронта выполнено талантливо и со знанием дела, то всё остальное в книге крайне слабо и шаблонно, не говоря про постоянное нытьё главного героя. Все хоть мало-мальски значимые положительные персонажи почему-то поголовно являются потомками семей спецпереселенцов. По страницам щедро разлиты симпатии к уркаганам и единоличникам «себе на уме», видимо, как некоей оппозиции советской власти.

Читая книгу, вынес стойкое ощущение, что Астафьев дальше своего солдатского носа на войне ничего не видел, а чего не видел, в том не разбирался, правдоподобно додумать не смог и из-за недостатка специфического жизненного опыта и знаний понёс абсолютную чушь. Отрицательные персонажи выписаны такими чёрными красками, что остаётся только удивляться, как такую мразь человеческую земля носит. У офицеров Красной Армии в книге всего четыре рода занятий: орать в телефонную трубку, ходить по бабам, жрать водку, а напившись, рассуждать о боге и о том, что он обязательно должен покарать советский строй. Внезапно(!) всемилостивым лучезарным ангелом в сияющих одеждах проскакивает на коне комдив. Ну, а домысливание за Сталина, которого автор вывел абсолютным упырём — типичные антисоветские помои, которыми нас щедро поливают с конца 80-х. Концовка похождений лейтенанта Щуся не выдерживает критики, просто какой-то сферический вестерн с хэппи-эндом в вакууме. Гад чуть покрупнее среднего пошиба повержен, месть состоялась.

Немцы совершенно картонные, да ещё и разговаривают и думают на том диалекте русского языка, на котором автор говорит с рождения и по-другому просто не умеет. Выглядит это нелепо. И во всём-то немцы лучше советских солдат, и умнее, и человечнее, и образованнее и т.д. и т.п. Наверное, потому вторая книга и осталась неоконченной, что Астафьев совсем запутался, к чему он включал те или иные мысли и персонажей. Либо наоборот, понял, что слишком много ахинеи по тексту, а переделывать уже запала не хватило.

Хотя понять автора нетрудно. Советская власть — наместник антихриста на земле. Покайтесь, ибо грядёт.

Слишком много рассуждений о боге, и одновременно слишком много дерьма в любом смысле, в том числе антисоветского. Слишком.

После прочтения остаётся ощущение, как будто наступил на кучу талантливо разложенной известной субстанции. Катарсиса не происходит, только чувство опустошения, раздражения и диссонанса от смешения несмешиваемого.

Рассказ о жизни, которую не вернуть, о сопереживании, о том что человек человеку не волк и не врознь.

Атмосферное описание сложившейся ситуации, Банников, Магомед-оглы, Агния Васильевна и все остальные раненые одной из палат госпиталя, ушедшей в прошлое Великой Отечественной Войны, о который мы забываем, а наши дети в силу комфортабельной современной жизни вообще не понимают о чем идет речь, разве что по религиозному вопросу, некоторые индивидуумы могут даже осудить.

Окончание жизненное, такое, какое должно быть и было.

Спасибо за совет Zlata.24

Чудесная книга о жизни человека, душевная, светлая. И, конечно же, Сибирь, именно Сибирь – основной герой произведения, а человек лишь идет с ней в связке, только благодаря природе он раскрывается перед читателем. Вереницей проходят судьбы людей, личные трагедии, во всей полноте раскрываются характеры. А ценности, воспеваемые автором, неизменны – единение с природой, чистота душевная, любовь к Родине,.. Злободневны темы, поднимаемые Астафьевым – это и браконьерство, и бездумное расточительное использование природных богатств,..

Прекрасны пейзажи, занимательна и колоритна речь героев, живая, богатая диалектизмами. Пришлось порой рыться в интернете, чтобы найти значение некоторых слов, но это не умалило удовольствия, полученного от чтения этой замечательной книги.

«Царь-рыба» — это социально-философский цикл, поднимающий проблему взаимодействия человека и природы. Это повествование в рассказах. Название ему дала одноименная глава, имеющая символическое значение. В рассказе «Царь-рыба» описано противоборство человека с огромным осетром. Попытка укротить, вытащить из воды большую рыбу символизирует постоянное стремление человечества укротить саму природу, стать ее царем и повелителем. Повествование явно показывает, что эти попытки бессмысленны и губительны, как для природы, так и для самого человека.

Финал борьбы наполнен драматизмом. Израненная, но не покоренная Царь-рыба вырывается и уходит прочь от человека, чтобы умереть на глубине. В этом произведении автор выступает против всех видов браконьерства, будь то вырубка лесов, отлов рыбы или отравление вод и земли. Астафьев старается напомнить людям о том, что они тоже являются частью природы, как бы им ни хотелось над ней возвыситься.

К сожалению, человечество в большинстве своем является потребителем по отношению к природе, считая, что она должна отдать ему свои дары. Вместо того, чтобы сохранять и приумножать их, люди действуют по принципу «после меня хоть потоп». Такой подход в корне неверный.

Даже в наше прогрессивное время природу продолжают уничтожать ради получения выгоды или просто из-за безалаберности. Несмотря на большое количество природоохранных организаций и все их усилия, наша планета все равно продолжает стоять на грани экологического коллапса. Мне страшно представить, что было бы, если бы этих организаций не было вовсе.

Вклад Астафьева в раскрытие этой проблемы, на мой взгляд, огромен. О таких вещах нельзя молчать, чем больше будет подобных произведений, тем больше будет шансов спасти наш общий дом. Возможно, кто-нибудь, прочтя «Царь-рыбу», задумается и не станет браться за ружье или гарпун. Я на это надеюсь.

Большая часть споров вокруг астафьевского романа идет в духе: «верить»/«не верить».

В этом смысле я нас стороне тех, кто «верит».

Отслужил два года срочной службы рядовым в относительно благополучное время: 1987-1989. Однако даже в это время солдатский харч был таким, что есть хотелось постоянно, желудок выходил из строя от скверного качества (привез из армии гастрит), а время от времени из каши кто-нибудь вынимал крысиный хвост. Провел какое-то время на маневрах и в пересыльных лагерях, на своей шкуре узнал, до какой степени засирается солдатский нужник, если начальству похрен, как ест и где испражняется солдат. За 50 метров всё в кучках! И как замерзает солдат в помещении, которое вчистую лишено подогрева зимой. И что такое военная медицина, тоже попробовал на своей шкуре, провалявшись 80 суток в госпиталях и санбатах. И воровство на каждом шагу отлично разглядел. Понял одно: советская военная машина в качестве краеугольного камня имела отношение к солдату как к скоту. Среди офицеров были нормальные люди, и низкий им поклон, за то, что они делали наше существование сносным (у Астафьева такие вот нормальные люди тоже показаны с большой душевной теплотой). Но общее впечатление такое: Астафьев рассказывал вовсе не о благополучном времени, а о 1942 и 1943 годах, да еще при старике Виссарионыче... так вот, полагаю, что в этой своей страшной книге он некоторые вещи... смягчил. Реальность была, думаю, еще страшнее, еще трагичнее. Ему мало того, что следует верить, но еще и мысленно добавлять ужаса там, где Астафьев пожалел читателей.

Но... вот мы спорим-спорим об одном и том же, а хотелось бы обратить внимание и на другое: В.А. Астафьев — чрезвычайно сильный стилист, настоящий классик, заброшенный судьбой в советское время, когда такой градус художества встречался нечасто. Как стилист он ничем не уступает виднейшим фигурам Золотого века русской литературы. Кроме того, это Астафьев — сильный религиозный философ, и его христианский взгляд на войну — бОльшая правда, чем натуралистическое ее описание.

Удивительный рассказ о настоящем друге — собаке по кличке Бойе, фактически спасавшей многодетную семью в тяжкие годы лихолетья от голода при том, что официальный кормилец семьи оказался непутевым. Качество трудов Виктора Астафьева всемирно признано, все описанное воспринимается четко, и бытовые подробности выживания в таёжной глуши, и конвой, который шутить не умеет, и лихие повадки пса, и конечно финальная развязка — очень сильная в эмоциональном плане.

По моей оценке, один из лучших рассказов сборника Царь-рыба.

Рекомендую, это уже классика.

О чём бы не писал Виктор Астафьев, он пишет замечательно как никто кроме него не может. Не мог сдержаться, приведу совсем короткю цитату, а вы читайте и думайте: «Братишка таракан тут с кораблей сошел, морские бури — цунами перенес, страху и совести он не ведает, борьбы не принимает, он отравительный порошок жрет и кайфует, будто бич-токсикоман».

А ведь это проходная фраза из рассказа о певце Юрии Нестеренко.

В одном из своих рассказов Виктор Астафьев написал, что не понимает и на разбирается в музыке. Так вот, это неправда. Так тонко, так проникновенно написать о прекрасной русской певице, пожалуй, не может никто. И получи ты хоть десять дипломов музыкального критика, ничего, кроме вяканья у тебя не получится. Чтобы разбираться в музыке надо понимать её душой, как то умел Виктор Астафьев.

В аннотации грубая ошибка. Грохотале не запрещали возвращаться на родину. Он сам, якобы опасаясь мести недобитых бандеровцев, решил не возвращаться.

Виктору Петровичу, сдается мне, пришлось затушевать подвиги боевой юности Грохотало, чтобы угодить цензуре и не омрачать политику нерушимой дружбы народов наших незабвенных Партии и Правительства.

Фраза «давил на тугую гашетку немецкого пулемета, пока не получил прикладом по голове», — ясно указывает на то, что юнец не был совсем уже запуганным мальцом. Ох, как много по сибирским деревням отбывали ссылку такие вот Грохоталы. И многие, как вышла хрущевская амнистия, остались в Сибири, даже не помышляя о возвращении. И вовсе не потому, что боялись мести бандеровцев. Как раз наоборот, они боялись, что их свои же, сельчане, прекрасно помня их «подвиги», удавили бы собственноручно, тайком от правоохранительных органов.

Редкая для Астафьева смешная и увлекательная детская повесть. Рассказывая про забавные приключения пожилого начальника птицефермы дяди Кузи автор ненавязчиво говорит о важном — о том, что как раз на таких скромных работягах, которые способны и хитрющую лису выследить, и с бандитом-котом договориться, и построить автояйцесборочный агрегат — попросту вся Земля держится.

Как сказано: «Я помог деду, так?! А вот вам, вам, с-сэки, уже помочь некому будет, когда вы состаритесь».

Страшно такое читать, хотя, последние годы люди снова стали бросаться на помощь упавшему. И кто знает, может быть, есть в том малая заслуга Виктора Астафьева.

Ох, сколько их спивается в хлам, и не только соцреалистов, эти как раз поприжимистей будут и потому себя сберегают, но и авангардистов всех толков и мастей, и нашего брата фантаста,да и вообще, любых «творческих» людей. Так оно и случается: опубликовали автора, всячески обласкали и деньги дали кучкой – как это дело не отметить, тем паче, что расписание свободное, на службу не надо. И понеслось разрешение вина и елея. А дальше, всё, как пишет Астафьев, разве что повеситься не у всех духа хватает.

Понятны слёзы писателя. И не то беда, что мало осталось гармонистов, а то, что перестали люди петь, собравшись вместе на праздник. В крайнем случае магнитофончик включат, а так всё больше в молчанку играют.

Ведь и впрямь, хорошо было бы. Одного боюсь, что многие покинули бы этот мир, не дожив положенного, в надежде на некое «потом».

Есть старый анекдот, заканчивающийся фразой: «А не путай туристическую поездку с эмиграцией!» Здесь, к сожалению,Виктор Астафьев эти две вещи перепутал. О Кёльне он пишет с восторгом и едва ли не с подвизгивниями, о скотской российской жизни с нескрываемой ненавистью. Я был в Германии и, гуляючи туристом, пришёл в восторг. Но, кроме того, говорил со многими своими друзьями, уехавшими туда в поисках лучшей доли. И почему-то никто из них, как бы хорошо они не устроились, не привизгивал от счастья. Разумеется, соседи там улыбаются при встрече, но они же донесут на тебя при первой же возможности. Работодатель будет высасывать последние соки,а если с тобой что-о случится, никто не придёт на помощь, может быть, за исключением того, что ты споткнулся на улице. Эгоизм в той же Германии процветает ужасающий. И тем более, расписывая чужие прелести, не стоит хаять свою страну. Мухи пусть будут отдельно, котлеты – отдельно. Не понравился мне этот рассказ чрезвычайно.

Книга мне оказалась не близка. Я очень много времени проводил со своим дедом-фронтовиком, о войне и армии он не рассказывал мало или почти ничего, хотя после ВОВ у него были еще 4 года на Курилах. Из того малого, что я знаю — призывался из Новосибирска, служил связистом, имеет медаль за отвагу за неоднократное восстановление связи во время боя, сам не был судим, но вместе с ним служили судимые. Так вот они ни разу его не оставили — вытаскивали и раненым, и контуженым, и из завалов

Страшный рассказ. Орнитозных голубей надо травить и сжигать. Нужно бороться с энцефалитным клещом, обрабатывая ядохимикатами места их скопления. Но делать это надо по уму, не убивая вместе с вредителями собственную душу. Жаль, даже пронзённый навылет рассказом Виктора Астафьева, я не могу придумать,как это можно сделать. Не получается представить человечное убийство.

А я вот служил не год офицером, а два — рядовым, в железнодорожных войсках (читай — стройбат), в «черном» батальоне. Посему тот факт, что люди в нечеловеческих условиях легко теряют человеческий облик — для меня совершенно не новость. (И «1984» Оруэлла именно об этом, кстати — о том, что сломать можно каждого, и не так уж это сложно, и ни любовь, ни какие-то другие блаародные чувства не помогут — они осыпаются, как осиновые листья осенью, и остается голая, серая, злобная звериная натура.) И как раз то, что некоторые умудряются оставаться людьми даже в совершенно зверских условия, продолжая честно выполнять свою работу... это и есть героизм. Имхо, даже больший, нежели в состоянии амока бросаться на амбразуру, уж извините.

Астафьев писал о том, что пережил — это чувствуется — и нет никаких оснований ему не верить. Тем более разделение граждан на болтунов и пушечное мясо совершенно естественно для нашего государства, за 75 лет ничего в этом плане принципиально не изменилось, просто благ сейчас во много раз больше в расчете на душу населения, и неравномерность их распределения не так режет по живому. Ничего не умеющие (и напрочь трусливые, что выяснится при первых же выстрелах) трибунные болтуны нынче лишь раздражают, но не бесят, так как за их болтовню мы с вами расплачиваемся всего лишь деньгами, а не жизнями. Кроме того, следует понимать, что управление столь сложной системой, как воинская часть в боевых условиях — труднейшая задача, требующая знаний, опыта, согласованности на всех уровнях управления, если хотите, «командности» не в смысле командования, а в смысле командной работы. Болтунам ее не осилить. Красиво говорить то, то хотят услышать «сверху», и принимать трудные комплексные решения — вещи не просто разные, но взаимоисключающие. Понятно, что последствия сталинских чисток, почти лишивших советскую армию грамотных, самостоятельно мыслящих командиров, страна расхлебывала всю войну. Многомиллионными потерями первых лет страна обязана именно своему вождю, вынужден согласиться. И та картина солдатского быта, что нарисовал Астафьев, с точки зрения логики и здравого смысла кажется куда менее фантастической, чем нарисованная в большинстве подцензурных советских произведений о войне. Экстраполируя то, что пережил сам в рядах СА, на те жуткие условия, в которых оказался наш народ в 1942 г., когда экономика была уже разрушена, лендлиз только-только разворачивался, а адаптированный к военному времени режим работы народного хозяйства еще не сложился, я вижу примерно ту же картину, что нарисована Астафьевым. Тем более в современных книгах о войне («Облачный полк» Веркина, «Белый тигр» Бояшова) — видится она же, да и у честных талантливых советских авторов (Симонов, В.Быков, и др.) — она явственно проглядывает через неизбежный лак.

То есть, да, бытописанию — верю, причем великолепный русский язык Астафьева позволяет буквально окунуться в эту жуткую обстановку, к сожалению для самовлюбленных чистоплюев действительно насквозь пропитанную говном и грязью. Вставные новеллы о довоенной жизни героев местами просто великолепны! И если бы Астафьев сим и ограничился, сократив дилогию раза в два — цены бы его книге не было как почти документальному свидетельству о том, как на самом деле война выглядит изнутри. Но увы, автор подменил цель. И занялся пропагандой. Мне лично совершенно не важно, советская пропаганда или антисоветская — всё одно противно. Все эти навязчивые лирические отступления насчет тыловой мерзости, партии, правительства и прочего кровавого режима, всё это предвзятое утрирование и пацифистский пафос — то есть, авторский взгляд, совершенно четко заточенный под поиск виноватых наверху и под воспевание православной веры — лично меня очень раздражает. И, как бы ни старался автор быть честным и точным в бытовых деталях, своим дешевым философствованием он гробит весь эффект. В итоге книга существенно проигрывает всем упомянутым выше произведениям и авторам. Отвращение к войне как таковой (а не к партии и советскому строю) они вызывают даже большее, но при этом содержат и то разумное, доброе и вечное, что отличает литературу от пропаганды. Здесь же его явный дефицит.

«Чтобы понять вкус свободы, надо потерять ее прежде» — такая простая истина не дает спокойной жизни заматеревшему зэку. Всю жизнь провел по тюрьмам, семь раз сбегал. А восьмой побег оказался по всем статьям неудачным — и погода разбушевалась так, что все молитвы вспомнил, и человек повстречался — фронтовой закалки, живущий по «правильным понятиям». И неожиданно стыдно стало за свою никчемную жизнь...

Рассказ с поучительной моралью, построен на сопоставлении разных судеб людей, имеющих прямопротивоположные приоритеты. Очень удачно вплетена ломавшая деревья стихия. Без нее вряд ли бы задумался о своей судьбе беглый зэк, не пришлось бы присматриваться к надежному фронтовику. Хорошая получилась история, жизненная.

Рассказ о Васютке-сорванце. Сын рыбака знал не только о промысле рыбы, но и как надо вести себя в лесу. С ужасом осознав, что потерялся в тайге, ищет мельчайшие приметы и откладывает припасенный хлебушко на черный день, питаясь тем, что дает природа.

Поучительный рассказ, я бы рекомендовала подростковой аудитории.

Замечательный рассказ. Импонировало не столько описание охоты двух друзей на волков, сколько их поведение, разговорная речь и неустанное дружеское препирательство. Огромным плюсом показалось место действия — Сибирь, тайга, затопленное поселение — читать сплошное удовольствие!

Короткий рассказ о жизни и смерти... Принять чужую кровь — вера не позволяет. Не принимать — смерть неизбежна, а кавказцу всего 20 лет... Какое решение можно найти? Где искать компромисс? Финальные строчки все-таки вышибли слезу...

Пятидесятые годы — тяжелые, послевоенные... Мальчишка чуть не в одночасье остался сиротой (отец помер, а мачеха ушла). Пока еще был мешок картошки, Толька ничего не боялся. А как еда закончилась, туго ему пришлось, уж больно страшился он детского дома, которым мачеха его пугала.

Хороший рассказ, жизненный.

Всё не так мерзко, как кажется при первом прочтении. Да, ламы больны сифилисом, но этот сифилис бытовой, скотоложество здесь не при чём. Хотя, бедным животным от этого не легче. Сейчас, когда нет той скученности и антисанитарии при стойловом содержании лам, положение выправляется, не знаю, насколько радикально.

Рассказ называется «Многообразие войны», и он куда многообразнее, чем написано в аннотации. Прежде всего, деревенщик Астафьев пишет о том, как страшно война прошлась по деревням и сёлам, как детям, женщинам и старикам пришлось на разрыв жилы ковать победу. И лишь потом идёт рассказ Михаила Дудина, прошедшего мясорубку на Невском пятачке. Поговорка того времени: «Ты воевал, а я хлеб добывал, кто из нас важней?» И горькая частушка, которую приводит Астафьев:«Я и трактор, я и бык, я и баба, и мужик»... И впрямь на полутора страничках Виктор Астафьев показал многообразие войны.

А теперь недостаток, не позволивший мне поставить рассказу десятку. Обычно, когда Виктор Петрович подбирает слово небывалое, то при чтении задыхаешься от восторга: надо же так сказать! А тут что-то сорвалось слово прозвучало фальшиво: «женщина под названием Люба». Наверное Астафьев хотел подчеркнуть бездушие власти, относящейся к человеку, как к незначительной вещи, но это уже попытка некоего извинения. При чтении слово рвёт, будто это сам автор называет Любу неживым словом.

Жуткое в своей обыденности описание варварской вырубки, где не только что людям, но и лесным обитателям неясно, как жить. Четверть века прошло с тех пор, как Виктор Астафьев написал этот не рассказ, а стон души, но ничто не изменилось, стало только хуже. Сам я два дня назад, возвращаясь из лесу попал на такую вырубку. Четыре часа не шёл, а форсировал завалы, по большей части на четвереньках. И это не в Сибири, а на Новгородчине. Эх, Россия!..

Пронзительный рассказ. Лирический и одновременно больной. С тонкими наблюдениями за природой, какие разве что Пришвину удавались, и в то же время с очеловечением птичьей жизни, так что уже не назвать рассказ реалистическим, он переходит за ту грань, где начинается сказка. Только конец у этой сказки столь правдивый, что жуть берёт.

«Судьба не лапоть, с ноги не скинешь», – отлично сказано. Только, видать не судьба была, раз парень у Большого театра лишних двадцать минут не простоял.

Бейте меня тапками, но классифицируя этот рассказ, падение товарища майора в канализационный люк, я посчитал за техногенную катастрофу.

Читал и было на избавиться от чувства неосознанной вины и неловкости. И этими же словами Виктор Астафьев заканчивает свой рассказ.

Читатели и пишущие, учитесь подбирать единственно верное слово, учитесь у Виктора Астафьева! Песня запала в душу и ребёнок «мозолил» её. Кто ещё так скажет?

Рассказ четыре строки, значит, и отзыв должен быть не больше. А тому, кто ставит минусы за короткие отзывы, пусть будет стыдно.

Читая описание пряника, долго думал, как кратко назвать покрытие из сахарной глазури. Ничего не придумал, а Астафьев сказал одним словом: «сладь». Теперь я знаю, что пряник покрыт сладью.

Фактически это некролог вполне забытому поэту Дмитрию Ковалёву. Можно ли некролог относить к художественной литературе? Наверное, можно...

Известный анекдот, в начале девяностых, когда мракобесие почуяло свою силу, такие придумывались десятками. И недаром этот анекдотец опубликован был в газете «Правда». Честно говоря, не думал я, что Виктор Астафьев опустится до такого.

Ох, видал я такое и думал, что мне одному подобное видеть довелось. Рассказывал приятелям, как небывалый анекдот. А оказывается Виктор Петрович Астафьев углядел такую черту русской жизни на четверть века раньше , чем я, и написал двадцать гениальных строк.

В небольшом рассказе «Хреновина» Виктор Петрович описывает гибель русской деревни. Пустые дома, разбитые божницы, украденные иконы. Валяющийся на боку самовар, брошенная посуда... Как давно это было! Теперь сборщики металла первым делом выгребают кастрюли и миски, старые алюминиевые ложки. А уж самовару, даже изломанному, не лежать ни минуты. Волокут прялки, пяльцы, коклюшки – всё, что можно продать любителям стиля «рожно». Счастье Виктора Петровича, что он не дожил до такого разграбления! А в последние годы в ход пошёл и чёрный металл: утюги, чугуны, остовы кроватей. Долго ещё нищая деревня будет кормить нищих собирателей; в рассказе Виктора Астафьева зафиксировано лишь самое начало этого процесса.

Рассказ называется «Хреновина» и основой его стоит промысел пришлых людишек: копать по заброшенным огородам неистребимый, не боящийся бурьяна хрен, и с ним уже идти на рынок, прямо с кореньями или, натерев из него жгучую приправу. Так вот этот промысел ныне полностью забыт. У меня в деревне по заброшенным огородам хрена этого – копать не перекопать, сотнями килограммов, а то и тоннами. Только ведь никому это не нужно. Зачем, если баночка хрена, какой на месяц хватает, в магазине стоит меньше трамвайного билета. Я тоже бросил копать хрен... ещё возиться с ним, чистить, тереть, роняя слёзы. Разве что иногда сорву несколько листков – огурцы солить или грибы, чтобы хрусткими были. А не станет меня, и этого не будет; дети и внуки уже и огурцы солить не умеют и учиться не хотят, а солёных рыжичков им и вовсе не надо – не европейское это кушанье.

Читаю маленький рассказ великого писателя, и хочется плакать, словно душа трёт корни хрена.

Было на излёте советской власти такое явление: БИЧ (Бывший Интеллигентный Человек). Существа спившиеся, но до уровня бомжа не деградировавшие из боязни тюремного срока за тунеядство. Вот и занимались они какой-то грязной никому не нужной работой, лениво ворочали лопатами и лениво философствовали, произнося полузыбытые слова из прошлой жизни. А уж в плане философии русский алкоголик любого спинозу за пояс заткнёт. Давненько мне не попадались такие существа, да и такие канавы тоже.