Любимое

В весеннем саду, словно снег бела,
Нарядная яблоня расцвела.
                      
Вокруг хлопотала пчелка одна, —
Как видно, в яблонев цвет влюблена.
                      
Утратили оба душевный покой, —
И тут наш цветок обручился с пчелой.
                      
Пчела улетела на дальний луг, —
Тем временем завязью стал ее друг.
                      
Заплакала завязь, плачет пчела.
Как видно, неважно сложились дела!
                      
У старой стены, окружавшей сад,
Жил в норке мышонок, он был небогат.
                      
Шептал он любовно: «О завязь, услышь!
Убогий мой погреб ты в рай превратишь».
                      
Пчела совершает вторичный полет.
Вернулась: на ветке качается плод!
                      
И плод зарыдал. Рыдает пчела.
Как видно, неважно сложились дела!
                      
Под самою крышей, вдали от людей,
В уютном гнезде проживал воробей.
                      
Он стонет любовно: «Меня ты услышь!
О плод, ты гнездо мое в рай превратишь».
                      
Страдает пчела, изнывает плод,
Тоска воробья и мышонка грызет.
                      
И так, без ответа, их жизнь протекла, —
Как видно, неважно сложились дела!
                      
Сорвавшийся плод догнивает в кустах.
Мышонок скончался с горестным «ах!».
                      
Когда же сочельник настал у людей,
Из гнездышка мертвый упал воробей.
                        
А пчелка свободна от брачных оков!
Глядит — уже нет ни тепла, ни цветов.
                      
И в улей ушла, чтобы там, среди сот,
Что твой фабрикант, вырабатывать мед.
                      
А как хорошо бы сложились дела,
Когда бы мышонком стала пчела!
                      
В дальнейшем — чуть завязь стала плодом, —
Мышонок обязан был стать воробьем!

Известно ли вам, как без опаски
Учат медведя веселой пляске?
                        
В котел посажен зверь могучий,
Внизу разведен костер трескучий.
                        
Хозяин водит по струнам скрипки:
Пляши под польку: «Цветы, улыбки...»
                        
Лохматый дуреет совсем от боли.
Плясать приходится поневоле.
                        
С тех пор, если польку ему играют,
Лапы сами сразу переступают.
                        
И я в котле знал такие же муки,
Сам задыхался под скрипок звуки.
                        
Душа обгорала — не только кожа,
Я ритмы плясок запомнил тоже.
                        
С тех пор, встревожен воспоминаньем,
Котел я вижу, огня полыханье.
                        
И, схож судьбою со зверем серым,
Пляшу в стихах — и тем же размером.

В этом доме они тихо жили вдвоем
И осенней и зимней порою.
Но случился пожар. И рассыпался дом,
И склонились они над золою.
                        
Там, под нею, хранился ларец золотой,
Несгораемо прочный, нетленный.
Рыли землю лопатой, дробили киркой,
Чтобы клад отыскать драгоценный.
                        
И находят они, эти двое людей,
Ожерелье, подвески, запястья, —
Не найти ей лишь веры сгоревшей своей.
А ему — его прежнее счастье.