Анна Китаева
Окончательный диагноз
Вместо эпиграфа:
Ну, про грудь я вам уже сказал. Что еще? Рот, как капкан, глаза, как льдышки, голубые такие, довольно хорошенький носик и волосы цвета спелой пшеницы. – Он помолчал, мысленно проверяя цепь своих сравнений – не выскочил ли у него случайно еще какой-нибудь «клиш». Убедившись, по всей видимости, что он в этом отношении чист, бармен удовлетворенно кивнул головой и повторил: – Вы ее сразу узнаете.
Эд Макбэйн, "До самой смерти"
Обычно первый рассказ в сборнике ставят так, чтоб он не был самым "убойным", но задавал общую тональность и давал представление о среднем общем уровне.
По рассказу Анны Китаевой можно сделать вывод, что общий средний уровень сборника обещает быть чрезвычайно низким, и даже супруги Прокопчик с Кагановым дело не спасут. Это написано плохо. Это написано убийственно плохо. Эпиграф видели? Так вот, по сравнению с анной Китаевой хозяин бара "Веселый дракон", чья речь вынесена в эпиграф — тонкий и оригинальный поэт.
тоска вдруг накрыла меня, как океанская волна, с головой. Все и каждый в этом заплеванном скверике нашли свое место в жизни – и только я один не знал, что с собой делать.
Я взревел раненым слоном. Ну, или буйволом, не знаю.
Он картинным жестом сдернул с носа черные очки и заглянул мне в глаза.
Я изо всех сил встряхнул лысого, словно он был не человек, а манекен.
Когда глаза открылись, лысый уже скинул туфельки и удирал, сверкая босыми пятками.
Языковыми клише дело не ограничивается — клиширован сюжет (героя, не желающего подвергаться бесконечным коррекциям, общество уничтожает), клишированы образы (гей карикатурно-феминен, герой обязательно программер — а кем еще может быть герой современной пост-советской фантастики? — и не умеет готовить — а зачем "нормальному" мужчине уметь готовить? — доктор обязательно резонер). Но и это еще не все — даже из клише мог бы получиться хороший пастиш, если бы детали были подогнаны друг к другу и достигали той концентрации, при которой получается уже сатира. Но они никак не подогнаны, оно вообще не согласованы. Почему на лестничной клетке воняет изоляцией? Это играет какую-то роль в дальнейшем развитии сюжета? Почему при тотальной коррекции мозгов в головах героев сохранились патриархатные стереотипы "кто женщина, тот и готовит еду"? Что, все разрушать можно, а патриархат — этосвятоэ? Как вообще до жизни такой дошли? Почему все согласились с коррекцией? Почему, когда возлюбленная главгера сменила пол, он попросту не выпросил себе гомосексуальную коррекцию? И кстати, почему она сменила пол? Нет ответа.
И наконец. Социальная сатира — жанр очень сложный, требующий хорошего владения пером и хорошего знания предмета. Чтобы написать "Уловку-22", нужно отслужить в ВВС США. Чтобы написать "Остановите самолет, я слезу", нужно быть советским евреем. Вы поняли, к чему я? К тому, что в наших странах, истерзанных проблемами посерьезней, чем political correctness gone mad, прежде, чем писать о беспощадной толерантности, нужно хотя бы в общих чертах составить себе представление об обычной.
Сергей Чекмаев
Потомственный присяжный
Чем я закончила предыдущий отзыв, тем же хочу начать этот, но в несколько более жестких тонах. Чекмаев согрешил тем же, что и Китаева – Did not do the research, как пишут на ТВ-тропах.
«Да, тяжко такому продвинутому индивидууму с крашеными волосами и радужной лентой в петличке понять нас, диких двуполых варваров. У него каминг-аут только что на лбу не напечатан.»
Простите, какой может быть каминг-аут в мире, где гомосексуалом быть не только не стыдно, но и предпочтительно? Кто там «прячется в шкаф», чтобы из него делать «каминг аут», и зачем?
И еще об исследованиях.
Для начала несколько цифр:
на 2007 год в России на учете было 742 тысячи детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей (после Великой Отечественной в стране было 680 тысяч сирот).
80% российских сирот — "социальные", то есть, сироты при живых родителях (наркоманах, алкоголиках, отбывающих срок).
По данным Генпрокуратуры, в стране насчитывается около 2 миллионов беспризорников, по данным Российского детского фонда — 3 миллиона, а по данным движения "В защиту детства" — около 4 миллионов.
Детей, перешагнувших порог школьного возраста, практически не усыновляют.
В 2006 г. в детские дома и приюты вернули около 2,5 тысяч детей, в 2007 г. — более 3 тысяч.
Закон "Об опеке и попечительстве", ликвидирует с 1 сентября 2008 года систему патронатных учреждений.
И вот на этом социальном фоне Сергей Чекмаев пугает нас тем, что в не столь отдаленном будущем очереди на усыновление растянутся на 8 лет, причем приоритет будут получать «прогрессивные» (гомосексуальные) семьи, а у презренных «двуполов» детей будут отбирать.
Внимание, вопрос: почему меня эта антиутопия ни хрена не пугает? Не потому ли, что по сравнению с текущим положением дел это сугубая утопия?
Чекмаев пишет, как персонаж ради продвижения в очереди на усыновление заседает в Ювенальной палате, разбирая дела родителей, которых беспощадно толерантное государство хочет лишить родительских прав. Что это за родители? Отец, который закаляет младенца, родители, не купившие дочери планшет, родители, которые унижают сына за гомосексуальность, родители, у ребенка которых на теле нашли синяки и царапины (я так понимаю, только в беспощадно толерантном государстве за синяки и царапины можно привлечь к ответу — в нормальном государстве вроде наших с Сергеем об ребенка хоть оглоблю сломай, имеешь право). Но в общем и целом среди родителей ни одного запойного алкоголика, наркомана, вора или реального истязателя.
Я прекрасно понимаю, что Чекмаев хотел сказать: Ювенальная комиссия мается дурью, и измысливает поводы разрушить счастие "традиционных" семей. Но Логос не обманешь — написал он мир, в котором с наркоманией, алкоголизмом, криминалом покончено, и защитникам детских прав уже ничего не остается, кроме как разбирать дела родителей, не купивших деткам планшет.
Где заполнить иммиграционную карту на въезд в эту Россию? Я туда уже хочу.
Поехали дальше. К концу рассказа перед героем встает моральная дилемма: осудить на лишение родительских прав семью своих друзей или лишиться места в очереди на усыновление:
«– Дело о лишении родительских прав номер 498565. Денис и Маргарита Суриковы, зарегистрированная семейная пара, гетеросексуальные отношения. Индекс социальной значимости негативный. Ввести обвиняемых!»
Чекмаев оставляет финал открытым:
«Может быть, так правильно, и надо отбирать детей у тех родителей, что не могут их нормально воспитать. Надо передавать их в устойчивые, прогрессивные пары, социально значимые для общества, активные и готовые в лепешку разбиться ради долгожданного приемыша. Все так. Пока еще остались гетеросексуальные пары и все еще рождаются дети.
Но, Анька, любимая, бога ради, подскажи мне, что я должен написать сейчас?!»
Не тем вопросом задается герой. А надо бы: Анька, любимая, как вышло, что наши такие замечательные друзья воспитали воровку и доносчицу? Может, в этой консерватории, в «традиционной семье» и впрямь что-то не так?
Кстати, о традиционных семьях. Тот же вопрос, что и к Анне Китаевой: как так вышло, что в мире, где этих традиционных, по словам автора, становится все меньше, они упорно цепляются за патриархатную модель, где муж зарабатывает деньги и «социальную значимость», а жена хлопочет по дому, встречает его у дверей и «щебечет, щебечет, щебечет… щебечет, сука, щебечет…» (Анька всю неделю только об этом и говорила… хватило информации, чтобы всю дорогу болтать не умолкая…). Жена беспомощна не только там, где речь идет о зарабатывании денег – но и ради собственного материнства не готова пошевелить пальцем. Когда их подвигают в очереди, она способна только сидеть и рыдать:
«Перед Анькой стояли три здоровенные упаковки памперсов, из раскрытой коробки с рисунком веселого и упитанного младенца торчали распашонки, чепчики, штанишки, еще какая-то малопонятная одежда. Рядом валялось два одеяла: розовое, в цветочек, и синенькое, с коняшками.
– Ты что? Солнышко, что ты плачешь?
Я знал, почему она плачет. Конечно, знал. Но все-таки должен был спросить.
– Зачееееем я тооолько… – всхлипнула Анька, – все это купииила… Все равнооо… не понадобитсяяяя… Нааас опяяять подвинууулиии…»
Ей в голову не приходит самой пойти и записаться в присяжные, чтобы поправить дела и вообще разгрузить мужа. Она вместо этого бегает по магазинам, покупая ненужные памперсы, распашонки и чепчики, хотя муж еще раньше предупредил ее, что им может достаться как минимум двухлетка. Прямо скажем, остервенелые хлопоты Ани по обустройству детской производят впечатление психоза, и на месте мужа я бы озаботилась вопросом ее ментального здоровья.
Но он им не озаботится – видимо, с точки зрения «традиционного мужчины» выученная беспомощность на грани олигофрении вкупе с психозом – нормальное состояние «настоящей женщины».
А кстати, кто усыновляет и удочеряет шестнадцатилетних геев и пятнадцатилетних лесбиянок-воровок-доносчиц, отобранных из «традиционных» семей? Наши герои явно мечтают не о своенравном подростке, а о пухленьком карапузике. А кто же усыновляет подростков? Неужели одни геи хотят с ними возиться? Но если так – «традиционные» получают, в общем, то, что заслужили: геи берут что есть и становятся приемными родителями, «традиционные» умудряются продолбать воспитание кровных детей.
На весь рассказ нам показано три «традиционные» пары: главный герой с женой, Суриковы, ставшие «камнем преткновения» для героя и в эпизодах – несколько семей, проходящих перед глазами героя. Начнем с них:
«Первое слушание я помню смутно. Дело казалось крайне простым: отец грубо обращался с ребенком при полном попустительстве матери. Сторонник здорового образа жизни, всяких там зарядок на свежем воздухе, обливаний и бега трусцой, он не слишком церемонился с сыном. Отказался от прописанных врачом биодобавок, вывозил коляску на улицу в любую погоду, на ночь оставлял в детской открытую форточку (…)Растерянный отец – я даже не запомнил его фамилии – о чем-то умолял с трибуны, кричал и требовал справедливости. Рядом плакала навзрыд маленькая женщина, хватала за руки судейских и просила снисхождения.».
Нота бене: у женщины во всем этом деле как будто и нет права голоса: инициатором был отец, она только «попустительствовала». Является ли она сама сторонницей здорового образа жизни – похоже, никого не интересует, в первую очередь мужа. После вердикта роли распределяются традиционно: муж кричит и требует справедливости, жена – рыдает и просит снисхождения. И конечно же, она «маленькая» (кстати, свою жену герой тоже постоянно называет с уменьшительными суффиксами). Видимо, такая же вынужденно-беспомощная истеричка, как и супруга главгера.
Возможно, это такой литературный прием: семья, с которой главгер начинает свой путь наверх – зеркальная копия его собственной семьи и как бы провозвестие его судьбы. Но побочный эффект от его применения следующий: уже третья гетеросексуальная семья в кадре – патриархатная семья, и другой гетеросексуальной модели автор, похоже, себе не мыслит.
Еще две семьи пробегают перед нашими глазами:
«Потом заседания пошли сплошной чередой. Школьница написал жалобу на родителей – не купили новый планшет и лишили похода в кино за какие-то провинности. Грустный, худенький и женственный мальчик утверждал, что в семье его унижают за прогрессивную ориентацию (…)Вы же знаете, на каждом уроке физической культуры и толерантности тела мы проводим обследование учеников. И что же выяснилось?! На груди и животе маленького Андрея медсестра обнаружила длинные ряды царапин! И один синяк на предплечье! Я лично могу это подтвердить! Сам осматривал! Очень внимательно! Я всегда осматриваю сам, если есть хоть какие-то подозрения. И вот, что я вам скажу: ребенка избивали, уважаемые! Ежедневно и методично избивали несчастного мальчика, не способного оказать сопротивление насилию!».
Я не знаю, говорит ли правду тренер, но знаю точно: семья, где ребенок доносит на родителей о непокупке нового планшета, воспитала потребителя и стукача. Такая семья дисфункциональна. Семья, где над ребенком насмехаются за «неправильную» ориентацию – дисфункциональна. Может быть, эти родители и не заслужили того, чтобы у них отбирали детей (по правде говоря, я считаю, что наиболее адекватное наказание – оставить детишек им: вырастили потребительницу – тяните до совершеннолетия). Но они точно идиоты, если сравнить их с гомосексуальной семьей, которая быстренько выполнила все требования ювеналов – и оставила ребенка себе.
Чекмаев пытается доказать, что это общество такое плохое, настроило детей против родителей. А я позволю себе не поверить: где в семье есть любовь и доверие, никакое общество не может вклиниться. В гитлеровской Германии, поощрявшей доносы членов семей друг на друга, было множество семей, где дети и родители вместе участвовали в подпольной борьбе, укрывали евреев – потому что в этих семьях была любовь, и люди стояли друг за друга. В традиционных семьях по Чекмаеву люди друг за друга не стоят. Герой вынужден разбирать дело своих друзей Суриковых, на которых донесла родная дочь, попавшаяся на магазинной краже.
Вот как нам показывают Суриковых в первый раз:
«Суриковы встретили нас радушно, но с некоторой долей усталости. Мы были допущены лицезреть сокровище, только в масках, конечно, чтобы – боже упаси! – не занести какую-нибудь инфекцию.
Малышка выглядела сытой и довольной. Она задорно улыбалась нам слюнявым ротиком, нисколько не испугавшись очередной делегации новых лиц. Потом Суриковы, конечно, плюнули на строгости, и Аня с Ритой снова отправились гукать и умиляться. Даже, по-моему, кормили вместе – в смысле кормила Рита, а Аня только держала, но была на седьмом небе от счастья.
Дэн пока предложил сыграть пару партий в новую настолку, и через пять минут мы уже азартно стучали фишками. Он играл хорошо и, честно скажу, выглядел вполне довольным жизнью.
Я ему страшно завидовал».
Да, как не позавидовать: ведь традиционные жены на целых два часа избавили мужчин от необходимости возиться с младенцем, оставив им самое приятное: посюсюкать, поумиляться и поиграть в настолку. Ну и в самом деле, сколько можно сюсюкать да агукать, не царское это дело, а уж тем более памперсы засиканные-закаканные менять… для этого женщины есть.
« Две дочки – свои, не приемные! – настоящая, полная семья. Суриковы лет на пять нас постарше, но первая дочь уже почти взрослая, а теперь появилось еще и второе, маленькое солнце этой семейной вселенной.
– А где Стаська? – спросил я. – Давно ее не видел.
– Э-э, – Денис чуть поморщился. – С подружками где-то болтается. Мы ей в последнее время не слишком интересны, переходный возраст, «я теперь взрослая, решаю сама» и все такое. Психолог сказал: не мешать. Мол, перебесится, повзрослеет, все войдет в норму.
Он замолчал, нервно перетасовал карточки, зачем-то поправил и так идеально расставленные фишки. Что-то удержало меня от дальнейших расспросов, особенно насчет подружек. Сейчас у этого слова слишком много новых значений»
Прелестно. В семье взошло маленькое солнышко – и родителям уже плевать на пятнадцатилетнюю дочь. Как-нибудь само собой все образуется, раз психолог сказал.
Опаньки. Не образовалось.
«Слушание неожиданно оказалось интересным. Некая Станислава Фромм, пятнадцати лет, обвиняла своих родителей – архаичную двуполую пару – в том, что они ограничивали ее контакты и подавляли сексуальную ориентацию. Из-за чего она испытывала серьезное психологическое давление и всем своим поведением протестовала против излишней опеки»
А папа в это время играл в настолку, ага. С перерывами на сюсюканье над малышкой.
« – …и вот, доведенная до отчаяния устаревшими представлениями своих родителей, мятущаяся душа влюбленной юности ушла из дома к мечте всей жизни. И даже сменила фамилию, взяв красивый псевдоним – имя знаменитого неофрейдистского мыслителя. Отринутая всем миром девушка с прогрессивными представлениями о семейном счастье вынуждена была скитаться по знакомым, жить в каких-то грязных съемных углах и верить, что когда-нибудь она сможет воссоединиться с той, которую любит. И даже противоправный поступок ее заставили совершить обстоятельства – бедная девочка голодала, лишенная самого важного, что только может быть в жизни, любви ближних. Ее так называемые родители отказали Фромм в праве на выбор утонченного духовного развития и фактически своими руками определили ее несчастную судьбу.»
Если выбросить из речи инспектора всю риторику и оставить голые факты, выйдет следующее: Станислава посмотрела на семейную модель родителей – и поняла, что олени лучше. В смысле, лесбийский союз ее устраивает больше (и неудивительно, если во всех «традиционных» семьях женщины или не показаны вообще, или показаны истеричными дурами). Родители были слишком заняты новой игрушкой – младенцем – чтобы разобраться в причинах такого решения. А может, решили, что проще новую сделать, чем эту воспитать. Станислава ушла жить к любовнице, но социальных навыков выживания семья ей не привила (зачем «традиционной женщине» уметь самостоятельно жить, она же придаток к «традиционному мужчине»), и соплячка, не умея заработать, пошла воровать. Поскольку она и этого толком не умела – попалась, а поскольку ее не приучили отвечать за свои поступки (зачем «традиционной женщине» уметь отвечать за свои поступки, она же придаток к «традиционному мужчине»), она стала валить все на родителей.
Да, пожалуй, ювенальная комиссия права – нельзя оставлять в руках Суриковых малышку. Искалечат, как эту искалечили.
Ну и перейдем к семье главного героя. О том, какую роль в ней играет жена, мы уже знаем. «Все же насколько хорошо, когда жена занята будущим.» Когда у нее нет настоящего – чем же еще ей заниматься? Мы ничего не знаем о ее духовном мире, убеждениях, да любимых сериалах хотя бы. Она – пустышка, полностью сосредоточенная на мечтах о своем грядущем материнстве и обслуживании мужа.
А что ж ее муж? А он послушно выносит вердикт «виновны» в отношении других гетеросексуальных пар, проштрафившихся в воспитании детей. Исповедует прекрасный кодекс чести урок: умри ты сегодня, а я завтра. И «там таких большинство», по словам инспектора. Хорошо «традиционные семьи» умеют стоять друг за друга, ничего не скажешь.
Герой постоянно говорит о своей любви к жене – но о том, _что_ за человек его «Анютинаглазка», не говорит ни слова. У нее даже внешности нет, она нигде не описывается. Она просто функция «объект любви героя». Ее ценность измеряется тем, сколько герой в нее вложил: «Тут мне очень захотелось врезать ему в челюсть. С размаху так, от души. Бросить Аньку, мою Анютинуглазку, за которой я два года ухаживал, как влюбленный десятиклассник, и жить с каким-нибудь заросшим «медведем»? Нет, или меня сейчас стошнит прямо здесь, или будут жертвы». Надо полагать, если бы она отдалась ему после первого свидания – бросил бы, не задумываясь, а тут жалко убитых двух лет. Как человек, Анна ему совершенно безразлична, и, видимо, автору тоже.
И нам хотят внушить, что это – нормальная семья, умучиваемая от злых пидорей? Нет, увольте. Я этого не куплю ни оптом, ни в розницу. Это глубоко дисфункциональная семья, куда попросту страшно отдавать ребенка. Безотносительно их сексуальной ориентации.
Резюме. Сергей Чекмаев хотел вывести гомосексуалов угнетателями, а вывел гетеросексуалов дисфункциональными идиотами. Мужчины в его рассказе с удовольствием решали бы проблемы угрозами и насилием, да роги обломаны, поэтому они предают друг друга и подличают. Женщины в его рассказе – безмозглые квочки (кроме тех, кому хватило ума податься в лесбийскую пару). Соответственно, и гетеросексуальная семья в его рассказе – дом, разделившийся в сердце своем, которому приходит закономерный трындец.
От лица всех гетеросексуалов, в особенности женщин, огромное Сергею Чекмаеву за это спасибо.
Тим Скоренко
Теория невербальной евгеники
Приз в студию Тиму Скоренко за честность. Он не стал притворяться, что рисует "толерантную антиутопию", он честно нарисовал мир победившего нацизма, закончив рассказ такими словами:
"Но я твердо знаю: если я буду уверен, что в мире больше нет ни одного человека с нетрадиционным взглядом на любовь, если мы сумели выжечь эту заразу каленым железом, если моя миссия закончена, то я возьму свой табельный пистолет и пущу пулю в рот. И моя смерть сделает мир чище, погрузив его в пучину беспощадной, безудержной, безупречной толерантности". Но не ко всем, а только "к себе подобным". Ну да, примерно так наш человек ан масс и представляет себе толерантность — пока ты мне подобен, я буду тебя терпеть. А как от стандарта отклоняться начнешь — так извини-подвинься. Нормальная такая нацистская толерантность, чего там.
На уровне идеи Тиму Скоренко — однозначный респект. Язык, слава Богу, русский. Речевое попадание в образ — стопроцентное. И даже эксплуатация поднавязшей в зубах гей-темы обоснована: Третий Рейх разменивает седьмой десяток, семитов всех давно в полуживотные низвели, какое отклонение в себе может обнаружить арийский хлопчик? Только это самое.
Что не понравилось — прямолинейность. Тим Скоренко — не Дивов, он свою фигу достает из широких штанин и прямо в лицо читателю тычет. Макс задал профессору неуместный вопрос — Макс пошел под топор. Совсем как глупая Даша в соседнем глупом рассказе про демографию. Слишком в лоб. Царапнуло. И слишком долго Тим подбирается к основной идее рассказа: существованию в глубинах гестапо спецотдела из гомосексуалов, семитов и прочих "извращенцев", которые, проникнувшись идеей беспощадной толерантности, вылавливают остатки "своих", служа идее "очищения мира". Рассказ явно был написан специально для сборника, и это чувствуется.
цитировать
свернуть ветку