Хобояз

Простоты ради, сначала известный/малоизвестный сюжет: почему (в частности) советские летчики побеждали американских на Дальнем Востоке, хотя  —

/подсюжет: информационная плотность на лексическую единицу в английском языке намного выше информационной плотности в японском и  выше, чем в русском. Другими словами, команда, отданная японцем, считывается перехватчиком и передается американским летчикам быстрее, чем сами японцы умпевают отреагировать на приказ своего ведущего. Для восприятия японцев же слаженность американских летчиков становится недостижимой из-за более высокого ритма, более высокой информационной плотности, к которой они, японцы, не приспособлены.

Та же выигрышная ситуация ожидалась американцами в сражениях с русскими — но (чувствую себя Задорновым и нет, мне это не доставляет удовольствия)  в сражении русские летчики переходят, кто бы мог подумать, на мат. Информационная плотность которого выше.

Возвращение  из подсюжета в основной/

— хотя  обыденная русская речь по информационной плотности уступает английской. Этот сюжет получил особое распространение в Японии, когда разразилась послевоенная полемика о введении в систему образования наук и технических дисциплин, структурирующих сознание. Заметьте, это не миф, я держала в руках книгу японского автора на тему о.

Для меня информационная функциональность языка особо актуальна — живя в Испании почти двадцать лет, не могу приспособиться к низкой информативности испанского (сто страниц английского текста на испанский переводится полутора сотней) и, как следствие, низкой способностью испанцев к кооперациии (в результате все, что масштабнее перекопки огрода, делается через попу); вымиранию языка —  слова конкретные заменяются на общие (пень, скажем, на ствол) — смыслы при этом размываются, замещающие и новые формы создаются все реже, из речи уходит содержание и  остаются одни эмоции.

Русский обладает  замечательной склонностью к непрерывному словообразованию, но! Нужна определенная смелость, чтобы  начать, а не ждать, пока под новую ситуацию в ынтырнетах кристаллизуется соответствующее арго.

  Хобо преподает (именно преподает, а не демонстриует)  уплотнение информации и ускорение  передачи без потери смыслов (в отличии от мата).

Кто пишет тексты (любого рода; первенство у кодеров)  знает, что отсекание лишнего есть момент эссенциальный в работе.  Хобо  преподает максимальное отсечение с максимальной же концентрацией смыслов; в момент аврала прямая речь в Хобо  управляется целиком левым полушарием. Левое полушарие, значит — максимум концентрации, минимум эмоций; повышение способности к анализу и снижение способности к синтезу.

Заметим, что левое полушарие в принципе отвечает за речь и развивается речью, — чем выше смысловая плотность, тем  оно активней — правое активируется музыкой, классической литературой и в целом эстетическими удовольствиями.

Русская культура, женская по своей природе, правошарна — много образов, интуиций, чувств; мало дела.  Западный мир, правда, тоже расскармливает правое полушарие, — тотальные сумраки феминократии, заигрывающей с военными и прочими кшатриями, как последняя дура.

Как устроен язык Хобо, надо еще смотреть и расписывать. Не думаю, что работа в моей компетенции; кое-что, конечно, можно сделать, в сети есть словарики хобояза, и это уже интересно.

Принципиально, вообще говоря, не это. И даже не прямое обращения хобояза к нашему левому полушарию, которое пищит от радости и просит   продолжения банкета.

Интереснее всего проследить, как прерывается один ритм речи и начинается другой — собственно, та завершающая часть романа, которую ошибочно принимают за фэнтезийную.

Замечательно наблюдать, как меняется авторская интонация, перестраивая под себя и атмосферу и мизансцену — от ясного восприятия действительности в момент пробуждения Байно в капсуле перед приземлением  до бредящего сознания перед концом операции.

Привыкание к твердой поверхности, шок открытого пространства, смена персоналий и сюжетов, опасность, избыточность информации, невозможность выспаться в течении дней; современная литература литература и тем более фантастика не располагают готовыми способами передачи помраченного восприятия.

ЖСВ делает изумительный ход — переходит из литературы в кино и переводит читателя в зрителя. Как это получается литературными средствами, не понимаю и понять не в состоянии; понятно при этом, почему бредящее сознание Байно, через которое показывают кино, воспринимается с подозрением.

Состояние бреда не самое приятное зрелище. И пейзаж смазан, и восприятие отрывочно, и фокус прыгает как в экспериментальных пленках Догмы, так что восприимчивый читатель, видящего текст глазами души своей, может и блевануть. Это нам со стороны, а Байно, то есть уже Хобо,  каково?  

Вот, кстати, я понимаю, что валю в кучу все подряд и что говорю не столько о Хобо, а сколько о внешнем по отношении к нему. Ничего, дальше будет хуже.