18. И еще один (уже последний) пропущенный материал. До Польши донеслась весть о том, что Станислав Лем стал лауреатом австрийской государственной премии за 1985 год. Эта премия присуждалась за выдающееся содействие Австрии в ее усилиях по укреплению единства европейской культуры (предыдущими лауреатами премии были, помимо прочих, Криста Вольф/Christa Wolf, Итало Кальвино/Italo Calvino, Тадеуш Ружевич/Tadeusz Różewicz). Материальная составляющая премии – 200 тысяч шилингов (11 тысяч долларов), каковая сумма и была вручена Лему в марте 1985 года. «Fantastyka» решила отметить успех знаменитого соотечественника серией посвященных ему статей. Первая из таких статей и публикуется в этом номере журнала.
Написал ее главный редактор «Fantastyki» Адам Холлянек
ЛЕМ – ГЕНИЙ В МАСШТАБЕ ЭПОХИ
(Lem – genius na miarę epoki)
Мало не только у нас, но и во всем мире, писателей, способных так же метко, как Станислав Лем, попасть <своим творчеством> в самое средоточие эпохальных проблем.
Прежде чем в первые космические полеты отправились специально подготовленные люди, прежде чем появились этические, политические и философские сомнения, связанные с конкретными исследованиями внеземного пространства, Лем успел в своих книгах, -- как художественных, так и научных,-- сказать или, скорее, быть может, предсказать почти все относящееся к этой теме.
А может быть, даже открыл глаза миллионам читателей, среди которых были как обычные люди, так и созидатели космической эры, теоретики в том числе, -- на выбранный современным человеком путь.
Жажда знаний
Можно без каких бы то ни было преувеличений сказать, что Лем подогрел атмосферу мира, подготавливавшего великий эксперимент по выходу за пределы старушки-Земли, возбудил огромный интерес к событию Человек – Космос, к этому хэппенингу, к этой не дающей себя обозреть секвенции событий и их последствий.
Ведь она не случайна – та популярность, которую его классические романы НФ приобрели в Советском Союзе и Америке – тех странах, которые этот вот хэппенинг и готовили. Ведь это не случайно, что наиновейшая, скорее философская, чем событийная, проза Станислава Лема находит отклик у широкого, и все более расширяющегося круга читателей – не тех, которые рассчитывают на встречу с приключением, но интеллектуалов, с которыми он как бы дискутирует о дальнейших судьбах космической (и не только космической) эпопеи человечества. Лем, стало быть, готовил почву для приключения в просторах Вселенной и в то же время это приключение, его будущую возможность ставил под большое сомнение. Он, стало быть, строил и разрушал, играл с этим приключением и его же пугался.
Вероятно причиной как энтузиазма, так и испуга были переживания детства и трагической юности. Станислав Лем родился в 1921 году в семье ученого-медика. Я помню его уже в гораздо более поздние времена как маньяка науки. Прервав уже почти законченный курс медицинской учебы, он навязал сотрудничество с Науковедческим лекторием/Konwersatorium Ягеллонского университета, поскольку там имел возможность, если так можно выразиться, опробования инструментов современных научных знаний на друзьях, знакомых и вовсе посторонних людях.
А именно, он примерял образцы разных тестов к отдельным более или менее знакомым ему людям, пытаясь найти какие-то обобщающие принципы, обеспечивающие исследователю моментальную и однозначную идентификацию человека. Разумеется, это лишь отдельный пример его pars pro toto – его жажды знаний, страсти, накал которой никогда не снижался, несмотря на те великие разочарования, которые доставляли ему блуждание по тупиковым улочкам футурологии или безуспешные попытки объяснения творческих явлений через методы, продиктованные кибернетикой или футурологией.
Ничто не могло ни поколебать Лема в его материалистических убеждениях, ни ограничить его свободу в обобщении, синтетическом сочетании важнейших фактов, вытекающих из различных научных теорий и экспериментов. Он – один из тех немногих людей, у которых хватает дерзости и отваги на творение из современной науки целой системы обобщений. Он может себе это позволить благодаря воистину сумасшедшим по охвату знаниям, а также тому факту, что он все еще много больше писатель, чем ученый или даже философ, хотя многие издатели, а также читатели (и польские – тоже: нам, в редакцию «Фантастыки», многие пишут об этом) считают, что Станислав Лем ушел из «чистой» научной фантастики, и даже из литературы вообще, в эссеистику – превратился в великого мыслителя.
Великие обобщения
Несомненно, именно наука, на многочисленные мели которой он указал в двух своих главных науковедческих книгах – «Summa technologiae» и «Fantastyka i futurologia», именно она, которой он ни за какую цену не желает изменить – вознесла его на вершины мировой славы, сотворила из него автора около 40 книг, вышедших в стране и мире сотнями изданий, всеми признанного литератора, самого популярного польского писателя всех времен. Ибо по количеству зарубежных изданий Лем успешно конкурирует с наиболее известным до сих пор в мире польским беллетристом – Генриком Сенкевичем.
Многие писатели, и писатели весьма выдающиеся, такие как, например, Милош или Гомбрович, бывали за пределами страны и получали там возможность завоевания великой славы, да в конце концов и завоевывали ее. Но в эпоху космических полетов, компьютеров, кибернетики их возможности оказались попросту несравнимыми с возможностями фантаста, фантаста в масштабе целой эпохи.
Говорят, что размер этого масштаба обозначил в 1976 году знаменитый издатель Теодор Злотарофф. Он тогда опубликовал на первой странице журнала «New York Review» эссе о польском авторе научной фантастики. Впервые жанру НФ и автору НФ была оказана такая честь. «Это писатель большого формата и один из глубочайших талантов (naigłębszych duchów) нашего века» -- сказал еще Злотарофф.
Осмелюсь сказать, что мировая карьера писателя была бы невозможной, если бы он не отважился делать в эпохе господства науки, все более тесного соприкосновения с ней каждого из нас – то, что боятся делать или попросту не умеют делать сами исследователи и теоретики. Как в романах, так и в тех трудных, научных книгах, которые Лем писал, он старался делать глобальные, общие выводы. Выводы, касавшиеся фундаментальных вопросов: происхождения человека, человечества, мира, сущности жизни и смерти, судеб человечества и окружающих его существ и явлений. То, что стыдливо замалчивает «нормальная» литература, о чем не смеют дискутировать ученые, что уходит от внимания большинства философов-гуманистов – Лем делает предметом своих творческих усилий, всегда опирающихся на науку, всегда несколько дидактичных, всегда открывающих неожиданные и панорамные перспективы.
Пиление сука
Многим это может показаться странным, но этот польский писатель не боится пилить сук, на котором сидит, спокойно комментирует открытия, способные бросить тень на его затверделое материалистическое мировоззрение.
На все, включая… нет, включая себя – я хотел опрометчиво написать, но это не совсем так. Начну заново… На все Лем смотрит как бы из некоторого отдаления. И в этом отдалении, в этом критицизме и выражается его научная позиция. Вот он, например, поясняет: «Мое искреннее убеждение заставляет меня сказать, что сегодня удалось заметить все более явно распознаваемую связь – и эта связь многообразна – между физическими свойствами Вселенной, которыми обладала она с самого начала своего возникновения, и процессами возникновения жизни. <…> Если бы в начале космогенеза произошли хотя бы небольшие изменения, то никогда не дошло бы до биогенеза». (Перевод В.И.Борисова и В.И.Язневича)
Если вспомнить высказывание английского писателя и философа Бертрана Рассела о том, что философия связывает науку с религией, в этих словах Лема можно уловить некий симптом этого. Но он, как обычно, идет дальше. И говорит: «Это для меня совершенно удивительно, потому что не соглашаясь, что возможно существование какого бы то ни было творца (здесь я действительно являюсь закоренелым атеистом) и отказывая в персонифицированных свойствах тому, что дало начало миру, одновременно я замечаю неслучайность жизни <…> Здесь в моей онтологии и в моем мышлении зияет ужасная дыра, которую я ничем не могу заполнить. Ничем! Однако эта дилемма через десять, пятьдесят или пятьсот лет может оказаться мнимой». (Перевод В.И.Борисова и В.И.Язневича)
В этом весь Лем: добросовестность до последних границ, честность и защита своих позиций.
Я привел этот пример, потому что он подчеркивает характерные черты самого Лема – и как писателя, и как человека.
Я не знал никого более трудолюбивого, чем он. И теперь не знаю. В Закопане, которое Лем любит более любого другого места на земном шаре, он написал, часами и днями сидя за машинкой, многие важные страницы своих книг, тираж которых составляет сейчас миллионы экземпляров. Многие миллионы. Рисуемый мною образ Лема был бы, однако, неполным, если бы я не вспомнил здесь о его высоком физическом развитии, которое он не раз мне демонстрировал в наши с ним прошлые краковские времена; то, что он выделывал на гимнастических снарядах, весьма меня впечатляло. Он неплохо бегал на лыжах, и в снежные зимы так носился туда и обратно по трассе Кузнице – Каспровы, что врач даже предостерег его от опасности переутомления.
Самые популярные его книги – это, безусловно, «Астронавты» положившие начало большой серии его типичных научно-фантастических произведений, и «Солярис», в котором фантастика еще есть, но над ней уже доминируют пока что легкие в восприятии философские размышления. Более поздние книги находят признание у другой читательской публики – не той, что была у него в начале, поскольку его творчество обретает интеллектуальное, познавательное достоинство, в нем все меньше полнокровных, живых героев. А я хорошо помню, с какой горячностью Лем выказывал свои чувства, как он увязал в житейских меандрах. Он боялся, однако, давать волю страстям, был очень пессимистичным в этом отношении, о чем неустанно говорит и сейчас, давал зарок не жениться, а если уж такое случится, не иметь детей. Женился, однако, и сын у него уже мужает. Дал себя поймать в жизненные ловушки, от которых не спасли его и хорошо известные мне «фуги/fugi» -- побеги/ucieczki, после которых он руки себе целовал, благодаря себя за эту методику.
В начале своей карьеры Лем колебался – не мог решить, какого рода творчеством ему заняться; он уклонился, правда, от медицины, но и в какую-то другую научно-исследовательскую деятельность не втянулся, а в книжке, которая называлась «Больница Преображения» и которая очень много для него значила, шла речь о войне и о том, как люди оподляют людей, о недавних переживаниях, хорошо известных ему по собственному опыту. Но эту вещь слишком долго держали в издательствах, а потом издали в урезанном виде – и Лем перестал быть современным писателем, современным в том значении, в котором и сейчас еще во многих случаях это понятие воспринимают, он перестал писать о подлинных, почерпнутых из жизни, фактах и переживаниях, полностью перекрестился в фантаста, попав –вот ведь парадокс – в самое средоточие общественных интересов. Он был первым современным фантастом и первым ретировался с того участка, которому обязан был славой не только в своей стране, не только в одном лагере, но в обоих мировых лагерях.
(Окончание следует)
цитировать
