Издание оригинальных текстов н/ф романов А.Н. Толстого

https://fantlab.ru/edition192377

ПРЕДИСЛОВИЕ

Антон Первушин

–Можно ли назвать Алексея Николаевича Толстого

фантастом?

— Ни в коем случае! — воскликнет любой отечествен-

ный литературовед. — Алексей Толстой был, без сомне-

ния, автором реалистической прозы, одним из первых со-

ветских прозаиков, «красным графом», создателем таких

шедевров, как «Хождение по мукам», «Петр Первый», «По-

хождения Невзорова, или Ибикус», «Эмигранты», «Детство

Никиты», «Гадюка» и «Рукопись, найденная под кроватью».

— Но как же быть с «Аэлитой», с «Гиперболоидом инже-

нера Гарина», с «Союзом пяти»?

— А это не фантастика, — ответит литературовед, — это

приключенческая проза в экзотических декорациях. Да и

вообще писались они ради денег, а не по велению души,

вызывали яростную критику со стороны современников,

потом самим автором были переделаны в повести для юно-

шества — о чем тут говорить?

И что характерно, стараются не говорить. Виктор Пете-

лин, биограф Толстого, рассказал об «Аэлите», но забыл о

«Гиперболоиде». Алексей Варламов в исследовании «Крас-

ный шут» (2005), наоборот, несколько фраз уделил «Гипер-

болоиду», а «Аэлиту» упомянул мельком, словно она и не

заслуживает сколько-нибудь существенного внимания. Еле-

на Толстая в книге «Ключи счастья» (2012) подробно раз-

бирает «Аэлиту», но по поводу «Гиперболоида» сообщает

только, что критик Юрий Тынянов признал роман «жо лтой

фантастикой», причем «провальной». И так далее.

Получается парадоксальная ситуация: фантастические

тексты Алексея Толстого пользуются огромной популяр-

ностью, активно цитируются и переиздаются, причем в по-

дарочных вариантах, по ним сняты фильмы, однако при

этом они почти не изучаются, словно и впрямь писатель

совершил нечто постыдное, выпустив их в свет. Хуже того,

читателю сегодня доступны вовсе не те тексты, которые на-

писал Алексей Толстой, а их поздние версии, выхолощен-

ные в угоду юношескому восприятию, точнее — представ-

лению о юношеском восприятии, которое когда-то, еще до

войны, выработали сотрудники «Детгиза».

Нужно ли изучать фантастические тексты Алексея Ни-

колаевича Толстого? И зачем их нужно изучать? Есть не-

сколько причин. Во-первых, только эти тексты писателя

остаются востребованными в XXI веке: с историей Петра

Первого и Гражданской войны предпочитают знакомить-

ся по книгам других авторов. Во-вторых, советская фан-

тастика, которая пока еще остается «белым пятном» для

отечественного литературоведения, нуждается в своем

патриархе, а опытный прозаик с хорошим слогом и несо-

мненным художественным талантом подходит на эту роль

куда лучше, чем Константин Циолковский или Александр

Беляев, литературные достоинства которых оспаривают-

ся. В-третьих, фантастические тексты Толстого, несмотря

на кажущуюся «вторичность» по отношению к жанровой

литературе 1920-х годов, подарили отечественной культуре

несколько незабываемых образов, к которым обращаются

и современные авторы: инженер Лось, красноармеец Гусев,

марсианка Аэлита, диктатор Гарин, капиталист Роллинг. До-

статочно сказать, что Аэлита — одно из тех редких имен,

которые порождены литературой, но при этом присваи-

ваются вполне реальным младенцам. В-четвертых, образы,

созданные воображением Толстого, оказали определенное

влияние на научно-технический прогресс, причем в миро-

вом масштабе: достаточно вспомнить увлеченность марси-

анской темой, которая побудила инженера Фридриха Цан-

дера к созданию Группы изучения реактивного движения

(ГИРД) в Москве, ставшей первой площадкой для примене-

ния сил Сергея Королева, или заявления советских физиков

(например, академика Льва Арцимовича), прямо увязываю-

щих появление идеи квантового генератора (лазера) с «ги-

перболоидом Гарина». Получается, что изучение влияния

фантастики Толстого на науку позволяет выявить истоки

культурных процессов, определивших облик ХХ века.

Понятно, что здесь у нас нет возможности обсудить всю

совокупность сколько-нибудь значимых вопросов, связан-

ных с фантастическими текстами Алексея Толстого, по-

этому мы ограничимся рассмотрением фактов, которые,

на мой взгляд, незаслуженно забыты.

Прежде всего нужно сказать, что граф Алексей Никола-

евич Толстой изначально не собирался становиться проза-

иком, хотя и происходил из семьи писательницы Алексан-

дры Леонтьевны Бостром (в девичестве Тургенева, в первом

браке Толстая), которая обучала его основам литературно-

го мастерства. В 1901 году он приехал в Санкт-Петербург с

твердым намерением получить инженерное образование

и учиться в знаменитом Технологическом институте. Од-

нако из-за революционных событий и связанных с ним

студенческих волнений в начале 1906 года институт был

временно закрыт, поэтому Толстой взял отпуск и направил-

ся в Дрезден, чтобы продолжить учебу в Королевской сак-

сонской высшей технической школе. Тот год примечателен

еще и тем, что у Толстого появились первые публикации,

причем начинал он как автор леворадикальных стихов.

Встреча с Софьей Дымшиц (будущей второй женой) изме-

нила планы молодого студента: он пытался стать художни-

ком, профессионально занялся поэзией. В марте 1907 года

вышла его первая книга «Лирика» (написанная под очевид-

ным влиянием Андрея Белого и Константина Бальмонта);

в журналах «Луч» и «Образование» были опубликованы от-

дельные стихи.

В мае 1908 года, будучи в Париже, Толстой познакомился

с Максимилианом Волошиным, который стал его главным

учителем жизни, вплоть до того, что поменял молодому

литератору имидж, отведя к парикмахеру и создав «апаш-

скую» прическу на косой пробор, известную нам сегодня

по многочисленным фотографиям Алексея Николаевича.

Волошин переориентировал своего нового друга на прозу,

предлагая ему различные темы для приложения творческих

сил и давая «домашние задания». Помимо создания проб-

ных рассказов, Толстой увлекся драматургией, сочинил пье-

су «Дочь колдуна и заколдованный королевич» (1909) для

театрального кабаре «Лукоморье» Всеволода Мейерхольда.

Если не учитывать стихи, написанные на фольклорном ма-

териале, то этот небольшой текст, издававшийся при жизни

автора всего один раз, можно считать первым обращением

Толстого к фантастике, правда пока к сказочной.

Интерес к фольклору и романтической традиции при-

вел к появлению сборника «Сорочьи сказки» (1910) и трех

мистических рассказов о русалках: «Неугомонное сердце»

(1910), «Терентий Генералов» (1911), «Пастух и Маринка»

(1911). Однако широкую известность в то время Толстой-

прозаик получает все-таки как реалист, описывающий про-

винциальный помещичий быт.

В начале 1916 года в составе делегации писателей и во-

енных корреспондентов Алексей Толстой посетил Англию,

которая, как известно, была союзницей России в Первой

мировой войне. В марте он, Владимир Набоков и Корней

Чуковский встретились с Гербертом Уэллсом. Знакомство

с великим визионером произвело на молодого прозаика

огромное впечатление: он увидел человека, который в сво-

ем творчестве умудрялся элегантно соединять оригиналь-

ные фантастические допущения, остросюжетное повество-

вание, научную популяризацию, дерзкую футурологию и

глубокую философию. При этом Уэллс был признанным

авторитетом, к его словам прислушивались политики и

общество.

После этой встречи Толстой, вероятно, задумывается о

том, чтобы попробовать себя в жанре научной фантастики.

Ведь у него есть очевидное преимущество перед другими

литераторами: он имеет качественное инженерное образо-

вание, поэтому может осознанно использовать идеи и те-

ории, которые генерирует современная ему наука, для соз-

дания соответствующих сюжетов. Еще в 1915 году он начал

работу над романом «Свет уединенный» и писал жене: «Я

понял, что должно быть в нашем романе, — нужно, чтобы

у Егора Ив[ановича], знающего, как медик, человека со всех

сторон, возникла идея о новом изучении психики (души)

при помощи физических приборов и логики (такой прибор

нужно придумать). Е[гор] И[ванович] повсюду натыкает-

ся на иррациональность и считает ее лишь несовершен-

ством нашего сознания. На приборе своем он срывается и

сам попадает в ловушку. Срыв же Е[гора] И[вановича] со-

стоит в том, что при помощи своего прибора он матема-

тически определяет, что ему нужно Варвару Н[иколаевну]

убить». К сожалению, многообещающий замысел так и не

был реализован — в результате у Толстого получился роман

«Егор Абозов» (1915) о петербургской творческой интелли-

генции с элементами сатиры. Решение писать фантастику

окончательно созрело только в начале 1920-х годов, и по-

водом к тому стали революционные события.

Алексей Толстой поначалу не принял власть большеви-

ков и даже ополчился на нее. В августе 1918 года он бе-

жал с семьей от революционного хаоса сначала в Харьков,

потом в Одессу, потом еще дальше — в Константинополь

и Париж. Поздней осенью 1921 года семья писателя пере-

ехала в Берлин. К тому времени среди эмигрантов назрел

раскол по вопросу отношения к советской власти: окон-

чание Гражданской войны и введение НЭПа указывали на

то, что политика большевиков меняется, они начинают

масштабное государственное строительство, в котором

могут участвовать патриоты России при условии отказа от

враждебности и контрреволюционных идей. Своего рода

рубежом стал выход публицистического сборника «Смена

вех», общей идеей которого была мысль о необходимо-

сти примирения с Советами ради сохранения единства и

укрепления мощи российского государства. По названию

сборника возникло движение «сменовеховцев», к которому

примкнул и Толстой. Ему предложили должность редактора

«Литературного приложения» к газете «Накануне», финан-

сируемой Москвой, а после того, как Алексей Николаевич

согласился, эмигрантский Союз русских писателей и жур-

налистов исключил его из своих рядов.

Толстой понимал, что оставаться «над схваткой» у него

не получится. Если он выбрал стратегию сотрудничества

с большевиками, то ему раньше или позже придется воз-

вращаться на Родину. Однако он собирался вернуться не

просто так, а с чем-то необычным — революционным и

для него и для литературы. Толстой подумывал о том, что-

бы написать авантюрно-приключенческий роман «с при-

видениями, с подземельями, с зарытыми кладами, со всякой

чертовщиной». Но что в этом нового?

Концепция революционного романа созрела внезапно.

В ноябре 1921 года в Берлине появился поэт Андрей Белый,

который хотя и дистанцировался от «Накануне», прирав-

нивая попытки поставить белоэмигрантов на службу со-

ветской власти к созданию «гомункулуса», но сотрудничал

со многими «сменовеховцами». Белый выступал с лекциями

о текущем положении в России, на которых рассказывал о

разрухе, нищете и голоде, однако всегда подчеркивал, что

при всех творящихся ужасах там происходит небывалый

духовный подъем. Примечательно, что свои лекции он

адресовал не столько эмигрантам, сколько сторонникам

антропософии — религиозно-мистического учения, вы-

делившегося из теософии в 1912 году благодаря австрий-

скому философу Рудольфу Штайнеру. Андрей Белый и сам

был антропософом, посвящая этому учению значительную

часть своей поэзии и буквально персонифицируя его док-

трины. 5 марта 1922 года газета «Голос России» опублико-

вала статью Белого «О духе России и о «духе» в России»,

в которой тот просуммировал соображения, излагаемые в

лекциях:

«Сознание русских в России — расширено. <…>Все во мне;

и я — во всем… Так узнание, что коллектив — индивидуум,

что индивидуум — в коллективе и что границы обычного,

личного, собственнического сознания — фикция, все то

складывает — космическое сознание России; но о созна-

нии этом сказать здесь — решительно утверждать, что

каналы на Марсе — произведение марсиан («Но позвольте,

ученые до сих пор еще спорят». — «Ученые не были там, а

я — был…»). Так же дики мои утверждения: солдаты, ма-

тросы, рабочие вместе с доцентами там обсуждают про-

блемы культуры, сознания, мысли; с востока на запад и с

севера к югу стоит соловьиное пенье поэтов, как будто бы

стала Россия весенним ласкающим садом, а не гниющим,

воняющим кладбищем. Вот ведь вопрос, почему там по-

ется. А здесь не поется…»

В этом коротком фрагменте содержится целый ком-

плекс идей, которые легли в основу романа Алексея Толсто-

го: космизм, отожествление России и Марса, упоминание о

воображаемом путешествии на Марс, уравнивание солдата

и ученого в диспутах о высоких материях, уверенность, что

даже на руинах — может быть, только на руинах! — старого

мира рождаются новые смыслы.

Конечно, одной статьи Белого было явно недостаточно

для создания большого и полнокровного текста, однако

Толстой использовал не только ее, а все, что узнал к тому

времени по теме. Оккультное предание об Атлантиде он по-

черпнул из теософских и антропософских журналов, бе-

сед с Николаем Гумилевым и Максимилианом Волошиным;

концепцию полета на Марс в реактивном корабле и образ

умирающей древней планеты ему подбросил Валерий Брю-

сов; подробности о гипотетической марсианской жизни он

мог взять из научно-популярной литературы и фантастики:

например, из романа Веры Крыжановской-Рочестер «На со-

седней планете» (1903).

Работа шла быстро. Корней Чуковский, составлявший

детский альманах «Носорог», обратился к Толстому с прось-

бой дать в номер какую-нибудь поучительную сказку и в

начале октября 1922 года получил ответ: «Рассказ для «Но-

сорога» я уже начал писать. Окончу его через неделю. Мне

приходится писать его урывками по вечерам, так как все

остальное время я спешно кончаю роман («Аэлита» — за-

кат Марса). Аэлита — имя очень хорошенькой и странной

женщины. Роман уже переводится на немецкий».

Получается, что от возникновения идеи до завершения

романа прошло около полугода — вполне достаточный

срок. Первая версия «Аэлиты» появилась в советском ли-

тературном журнале «Красная новь», № 6 за 1922 год; про-

должения печатались в №№ 1 и 2 за 1923 год. Почти сразу

вышли и два книжных издания: в Москве и Берлине.

Между этими тремя изданиями очень мало различий, но

они есть. Например, в журнальном варианте, в главе «Бес-

сонная ночь», дважды встречается фраза «На земле нет по-

щады», а уже в книжных текстах 1923 года она отсутствует в

каких-либо формах. Главное расхождение — обе советские

версии имели подзаголовок «Закат Марса» (с намеком на

философский труд «Закат Европы» Освальда Шпенглера,

впервые опубликованный в 1918 году и очень популярный),

которого нет в берлинской книге; впоследствии он был во-

обще снят автором.

Таким образом, три текста 1922–1923 годов можно счи-

тать одной версией. И она довольно сильно отличается от

«Аэлиты», которая известна современному читателю и ко-

торая появилась как результат последней авторской правки

1938 года и с тех пор неоднократно переиздавалась, в том

числе в собраниях сочинений Алексея Толстого. Однако до

того было еще несколько промежуточных правок.

Редактура велась по нескольким направлениям.

Первое направление — реагирование на изменения

политической конъюнктуры. Например, из главы «Марс»

автор удалил целый кусок, характеризовавший надежды

инженера Лося на лучшее будущее: «И школьники учат: —

сто лет тому назад вся Европа была потрясена войнами

и революциями. Столицы мира погибли в анархии. Никто

ни во что и ничему не верил. Земля еще не видела подобных

бедствий. Но вот, в каждой стране стало собираться ядро

мужественных и суровых людей, они называли себя «Спра-

ведливыми». Они овладели властью, и стали строить мир

на иных, новых законах — справедливости, милосердия

и законности желания счастья, — это, в особенности,

важно, Алексей Иванович: — счастье. А ведь все это так

и будет, когда-нибудь…» Причиной удаления фрагмента,

вероятно, стал приход к власти фашиствующих режимов,

которые могли ассоциироваться у читателя 1930-х годов с

«мужественными и суровыми людьми», называющими себя

«Справедливыми».

Вообще говоря, заметно, как в поздних версиях Толстой

подчистил какие-либо иные мотивы Лося, заставившие по-

кинуть Землю, кроме отчаяния, вызванного смертью же-

ны. К примеру, из главы «Отлет» исключена фраза: «Земля

отравлена ненавистью, залита кровью. Недолго ждать,

когда пошатнется даже разум, — единственные цепи на

этом чудовище». Или в главе «На лестнице» после слов Ло-

ся «…жизнь для меня стала ужасна» первоначально стояло:

«Я остался один, сам с собой. Не было силы побороть от-

чаяние, не было охоты жить. Нужно много мужества,

чтобы жить, так на земле все отравлено ненавистью».

В главе «Бессонная ночь» между словами «Лось долго сто-

ял в воротах» и «Под утро Лось положил…» располагался

первоначально большой яркий фрагмент:

«…прислонясь к верее плечом и головой. Кровяным, то

синим, то алмазным светом переливался Марс — высоко

над спящим Петербургом, над простреленными крышами,

над холодными трубами, над закопченными потолками

комнат и комнаток, покинутых зал, пустых дворцов, над

тревожными изголовьями усталых людей.

«Нет, там будет легче, — думал Лось, — уйти от теней, от-

городиться миллионами верст. Вот так же, ночью, глядеть

на звезду и знать: это плывет между звезд покинутая мною

земля. Покинуты пригорок и коршуны. Покинута ее могила,

крест над могилой, покинуты темные ночи, ветер, поющий

о смерти, только о смерти. Осенний ветер над Катей, ле-

жащей в земле, под крестом. Нет, жить нельзя среди теней.

Пусть там будет лютое одиночество, — уйти из этого мира,

быть одному…»

Но тени не отступали от него всю ночь».

А вот причины, побудившие Лося участвовать в восста-

нии марсиан, наоборот, в ранней версии были не полити-

ческими, а отчетливо личными: в самый острый момент

(глава «Лось летит на помощь Гусеву») у инженера «в ушах

пело: «К тебе, к тебе, через огонь и борьбу, мимо звезд, ми-

мо смерти, к тебе, любовь».

Второе направление — устранение религиозной симво-

лики и атрибутики. Инженер Лось в раннем варианте верил

в Бога и свое стремление к побегу с Земли характеризовал

как «духовное заболевание». «Быть может, этот красно-

ватый шарик Земли — лишь живое, плотское сердце ве-

ликого Духа, раскинутое в тысячелетиях», а он сам «своей

безумной волей оторвался от Духа» и «вот, как унылый бес,

презренный и проклятый, один сидит на пустыре» — из

этого пассажа убран был «великий Дух» и заменен «роди-

ной», а вместо «унылого беса» Толстой поставил «унылый

пес», без других эпитетов. Соответственно, была значи-

тельно вычищена и всякая мистика, связанная с историей

Атлантиды. Магацитлы пользовались для движения своих

летательных аппаратов «растительной силой семян», что

было изменено на «силой распадения материи». В ранней

версии в Атлантиде правят «иерофанты», но этот термин

автор в дальнейшем уберет, используя вместо него «сыны

Аама». Их потомки выглядят настоящими магами. «Они зна-

ли Высшую Мудрость, но употребляли ее во зло, потому

что были злы». «Они призвали на помощь стихии приро-

ды. Началась буря, задрожали горы и равнины, выступил

из берегов южный океан. Молнии падали с неба. Деревья и

камни носились по воздуху, и громче грома раздавались го-

лоса Магацитлов, читавших заклинания. Аолы гибли, как

трава от снежной бури. Пришельцы поражали их мечами

и наводили помрачения: войска Аолов сражались между со-

бой, принимая друг друга за врагов». «Многие тогда видели

призрак: на закате солнца поднималась из-за края тумы

тень человека, — ноги его были расставлены, руки раски-

нуты, волосы на голове, как пламя». В поздних версиях все

это превратилось в фигуры речи.

Третье направление — сокращение наиболее явных при-

знаков послереволюционной нищеты. Так, в сцене запуска

межпланетного аппарата разговор между зеваками включал

следующий характерный обмен мнениями:

«— Да — ситец сейчас будут выдавать.

— Какой ситец, по скольку?

— По восьми вершков на рыло.

— Ах, сволочи. На дьявол мне восемь вершков, — на мне

рубашка сгнила, третий месяц хожу голый.<…>

— Слушайте, — с утра английский фунт упал.

— Что вы говорите?

— Вот вам, — ну. Вон — в крайнем доме, в воротах,

один человек, — щека у него подвязана, — фунты ни по

чем продает.

— Тряпье он продает из Козьмодемьянска, три ваго-

на, — накладную».

Там же Толстой избавился и от некоторых натуралисти-

ческих штрихов, показавшихся слишком грубыми: напри-

мер, вместо «Извините, сейчас один тут говорит: — 25 пу-

дов погрузили они одной агитационной литературы и два

пуда кокаину» осталась только «агитационная литература».

Четвертое направление — упрощение образа красноар-

мейца Гусева. В ранней версии тот был грубее и колоритнее:

например, после прилета на Землю он «продал камушки и

золотые безделушки, привезенные с Марса, — нарядил

жену Машу, как куклу, дал несколько сот интервью, завел

себе собаку, огромный сундук для одежи и мотоциклет,

стал носить круглые очки, проигрался на скачках, одно

время разъезжал с импресарио по Америке и Европе, рас-

сказывая про драки с марсианами, про пауков и про коме-

ты, про то, как они с Лосем едва не улетели на Большую

Медведицу, — изолгался вконец, заскучал, и, вернувшись в

Россию, основал «Ограниченное Капиталом Акционерное

Общество для Переброски Воинской Части на Планету

Марс в Целях Спасения Остатков его Трудового Насе-

ления»…»

Пятое направление — чистка упоминаний о НЭПе, реа-

лии которого в 1930-х годах потеряли содержательность.

В ранней версии Петербург (Петроградом бывшую столи-

цу Толстой тогда еще не называл), куда герои попадают в

финале, охарактеризован как обновленный город, запол-

ненный всевозможной рекламой: «Миновали мост, Васи-

льевский остров, пролетели Николаевским мостом над

снежной пустыней Невы, — отсюда было видно лиловое

зарево города, сияние фонарей над мрачной набережной,

направо — огни заводов. Вдали исступленно выла сирена

ледокола, где-то ломающего льды. Миновали многолюдный

Невский, залитый светом тысячи окон, огненных букв,

стрел, крутящихся колес над крышами».