Нужна преамбула.
Существуют тексты если не провокационные, то наверняка созданные с целью вызвать дискуссию. Предельно острую. Они могут быть патетическими, юмористическими, обличающими и психопатическими. Историческими, детективными, фантастическими, любовными...
Какими угодно.
Важнейший показатель их качества — это даже не конкретная позиция автора, а некий уровень честности в работе с персонажами и в конструировании ситуаций.
Автор всесилен. Он может макнуть героя лицом в уличную грязь, потом протащить до навозной ямы, и со всех сторон показывать, что персонаж-то этого заслуживает. Презирайте его, читатели. В нём нет ничего доброго, умного или хотя бы решительного. Тьфу на мерзавца. И все они (кто надо) такие.
Но если персонаж не дундук-маньяк, то он пытается выглядеть лучше, как-то планировать будущее, развиваться. В нём должна идти какая-то борьба, пусть даже плохого и отвратительного. Люди редко походят на карикатуры.
Равно как и стопроцентные герои, рыцари на белом коне — не часто встречаются.
Что сделал Рыбаков?
Взял ситуацию 38-39 годов, когда решалось, кто с кем и как будет воевать в Европе — но точно воевать будет. И попытался показать её глазами вполне искреннего партийца. Работника МИДа из высшего эшелона.
Когда вопрос «Что делать?» — обрел максимальную конкретность. Так — хуже, так — гаже, так — опаснее, так — кровопролитнее, так... А выбрать надо, потому как проиграть можно всё. И не только себя, свою жизнь, но и страну, и людей. Буквально за год в Европе смыло все следы версальских договоренностей. Уже предали Чехословакию, но её мало. Кто следующий?
На этом фоне у главного героя несколько личных трагедий и типичных для эпохи «инцидентов».
Автор, не особо выдумывая, пересмотрел «Утомленные солнцем», Солженицина полистал, «Шпионский роман» Акунина вспомнил. Перебрал основные штампы о тех годах.
И попытался показать их с другой стороны.
Вот ученый — новый родственник героя — пустоцвет, балаболка от науки, необходимый в коллективе «для дрожжей». Ещё и доносы пишет.
Вот арестованный публицист, за которого просит первая любовь героя. Да, он помогает, приговор смягчают. Но публицист на поселении уже обзавелся пассией, потому когда «жена декабриста» приезжает туда, её не пускают на порог.
Вот среди ночи стучатся в дверь — за сыном. Тот вполне себе летчик, только с Ханхин-Гола вернулся. А у него в части взорвался один из ангаров со стратосферным аппаратом. Отпускают через несколько часов, но сын в ужасе: поручился ведь за человека, а в его смену всё и взорвалось, как теперь людям верить...
Наконец, его жена очень любит Польшу. Как государство.
Дилемма ответственности и желания — вот основная проблема повести, её нерв.
И автор показывает, что хотелки людей, взятые в чистом виде — это просто эгоизм, который готов оправдать себя любыми словами и обстоятельствами. Главным оправданием станет преступность режима, разумеется. Хотя госаппарат тут выведен вполне зубастым, и записка с просьбой позволить расстрелять ещё тысячу троцкистов — фигурирует.
Советский же проект, в котором воплощается идея долга и служения, сталкивается с проблемой: за что должны работать люди? При капитализме — понятно. Для низших это возможность просто жить, для высших — доминировать с удовольствием. А при социализме?
Отсутствие такого крючка, как деньги, оказывается уязвимостью. Справедливость, здравый смысл, мир — если они абстрактны и не имеют предельно ясного выражения, то в умах и сердцах людей проигрывают темным страстям, запитанным на эгоизм. Пусть этот эгоизм стал чем-то иррациональным, пусть он отрицает даже жизнь своего носителя, но он — есть.
В распадающемся мире тридцать девятого года постепенно утрачивают свою силу договорные фигуры умолчания, общие мечты и слова. Все вместе они называются идеалами.
Потому семейная и коллективная драма героя — это распад межвоенных идеалов Союза. Не у всех. Кто-то утратил их давно, кто-то сохранит еще на пару лет. Но в умах старшего поколения, которое делало революцию, будущая война уже сейчас начинает предъявлять счета: слишком много людей погибнет в ближайшие годы, чтобы можно было петь «…это есть наш последний и решительный бой». Может быть, такой бой еще случится, но старшие ведь сами поменяли в «Интернационале» слово «будет» на слово «есть». В прошлую войну. Всё сразу не получилось — они отступили от военного коммунизма, потом смогли отодвинуть НЭП, потом много чего было. Но после подписания договора с Риббентропом надо выпить. Всем. Даже сухарям и стоикам. Потому что ответственность требует делать страшные вещи.
А другие выбирают свои хотелки, и тоже творят ужасы.
Младшее поколение сумеет приспособиться, обретёт точку опоры. Пусть многие сделают это в 1941-42 или уже не успеют сделать. Старшее — надломилось.
Эта драма удалась на 146%.
Но отдельные типажи второго плана, и особенно «страдальцы» — не так хороши. Они слишком копируют (в зеркальном отражении) антисоветские образы. Получается риторический эпатаж и слезосушилка. Не над тем скорбишь читатель, были люди посветлей. Как борьба с традицией, идущей как бы не от князя Курбского — ах мы бедные интеллектуальные страдальцы, как нас притесняют! — такой приём понятен и оправдан. «На мохнатой спине» работает антитезой прозе Быкова. Проблема в том, что от этого несколько проигрывает текст.
Конечно, есть и чисто литературная причина такой карикатурности: чтобы детально показать внутренний мир «сюжетных пешек», требуется превратить большую повесть в роман-эпопею. Или очень долго искать те простые штрихи, что позволят раскрыть сложность человека в нескольких строчках.
Но главного посыла книги это не умаляет: сильная вещь, которая занимает своё место.
Итого: историческая зарисовка с мощными аналогиями в современности. Драма, в которой минимальная доза фантастики лишь добавляет актуальности.
цитировать
свернуть ветку
