Распятие вечности
— Как хорошо-то...что ж ты со мной делаешь... — она лениво перекатилась на живот, уперлась подбородком ему в ключицу, — А теперь...ты скажешь мне всю-всю правду?
Всю правду, вздохнул Ник. Они всегда хотят всю правду.
— Ты очень красивая.
— Я ведь старая для тебя...зачем ты со мной возишься? Ты вон какой...боже мой, у тебя кожа, как у младенчика... — она жадно провела пятерней ему по груди, по животу, ниже и ниже...
Он ощутил, как помимо воли, поднимается очередная волна. Взял в ладони ее услужливо приподнявшиеся соски. Роскошная женщина для своих лет.
Нет. Поздно. Уже нельзя.
— Ты меня почти вдвое младше, — она прикусывала его ухо, щекотала щеку ресницами, — Я же не верю...тебе же должны девочки нравиться...как ты живешь один...и ты у меня ничего не просишь...почему? Откуда мне такое? Не ври мне, я ведь чувствую...
— Подожди, — он мягко отстранил ее, бросил взгляд на мерцающие цифры будильника, — Не вставай, я сейчас вернусь. И не вздумай ничего надевать.
В уборной он набрал полный рот мирамистина, тщательно вымыл член, затем сплюнул, и вторично прополоскал рот мятным листерином, затем дважды вытер руки дезинфицирующими салфетками. Ее запах все равно пропитал его. Не то, чтоб она не нравилась ему. Самое смешное, что нравилась. По сравнению с предыдущей. Но одна мысль о том, что случится с ней в ближайшие минуты, вызывала у него отвращение. Надо помыться целиком. Но некогда. Он снова взглянул на часы. Здесь на полочке часики стояли специально для этого. Оставалось не так много времени. Быть может минут семь. Жаль. Она хороша.
— Никушенька, где ты пропал, сладкий?
— Уже иду...хочу быть чистым для тебя!
— Ты для меня и так самый чистый, самый нежный мальчик...хочешь я тебя сама помою, всего-всего?
Только не это, вздрогнул он. Хотя она ничего, даже пожалуй красивая. Ей максимум пятьдесят пять. Если было бы можно...он бы даже пожалуй еще повозился с ней...месяц или два. Но нельзя. Будь оно все проклято. Он с отвращением посмотрел на себя в зеркало. Красавчик, блондин, максимум лет тридцать. Кожа как у мальчика. Юный франт, не хватает сюртука и цилиндра. Им всем так нравится моя кожа. И мой запах. И мои гладкие щеки без щетины. И мои губы...
— Ты хочешь знать правду? — он вернулся в пропахшую сексом, темноту, — Хорошо. Я не могу спать с молодыми женщинами. Их тело не слишком удобно для того, что мне нужно.
— Иди ко мне, мой сладкий, — она засмеялась и протянула к нему руки, — Ну расскажи же мне, что тебе нужно? Иди, ты будешь рассказывать, а я тебя поласкаю. Устал мой хороший? Иди, везде-везде хочешь поласкаю? Чем же тебе девочки не угодили?
— Постой, — он присел рядом, как можно нежнее, преодолевая себя, отвел ее руки, — Видишь ли... Я — послушник.
— Это...как? — она улыбалась.
— Смотри, — он указал вверх, — Что ты видишь?
Этого не следовало делать ни в коем случае. Камилла запрещала ему всякий раз, и всякий раз страшно злилась. Потому что, после его откровений Камилле было тяжело. Очень тяжело. Но Ник нарочно поступал наперекор. Возможно, в этом состояла его маленькая бессильная месть.
— Я как раз хотела тебя спросить...так темно. Это не икона? Похоже на это...ты не католик?
— Нет, это не то что ты решила. Это подарила мне одна дама...очень пожилая дама. Я тебе говорил, что работал в хосписе? Она умирала у меня на руках, и...скажем так, мы заключили с ней договор. Я кое-что для нее сделал...а за это она подарила мне эту вещь. Распятие вечности.
— Ой...мне как-то даже не по себе, — Ник ощутил как ее кожа покрылась мурашками, — Можно я поближе погляжу?
— Нет-нет, лежи так, ты такая красивая, когда раскинешься... — он успокаивающе стал гладить ее по бедру, как она любила, одними кончиками пальцев, а сам бросил взгляд на часы.
Уже скоро. Вот-вот. Ведь я же кончил в нее. Когда же?
— Ты меня слушаешь? — он знал, что Камилла уже слышит, и что ей нехорошо, потому что нехорошо той, что лежала рядом, на его постели. И дальше им обеим будет еще хуже... Но старая сука ничего не сможет сделать, будет только плеваться и орать. Как всегда. И пусть. Будь она проклята. Как все надоело...
— Я кое-что сделал для этой старухи...сделал то, что не сделал бы для нее никто...перед ее смертью.
— Ты переспал с ней? — с потрясающей проницательностью перебила она, — И с тех пор ты стал любить женщин постарше?
Он хотел засмеяться, но вместо смеха вышло глухое бульканье.
— Да. Ты угадала. Почти. Только...я не стал любить. Я Вынужден.
— Сколько ей было лет? — она опять угодила в самую больную точку. Умная женщина. Жаль ее терять.
— Не знаю, — абсолютно честно признался он, — Но ты не думай, что... Это был частный хоспис, очень дорогой. Стариков там содержали в чистоте. Кроме меня еще были сестры, и двое мужчин...
Он замолчал, чувствуя как ее сердце начинает стучать с перебоями. Камилла была уже близко. И старой суке было больно, очень больно.
— Ей было семьдесят? Восемьдесят? Девяносто?! — она охнула, — Но...как ты мог? Она тебе что-то завещала?
— Гораздо больше, чем ты себе можешь представить, — воспоминания ударили в мозг мерзкой темной волной. Ник вспомнил, какие глаза были у старшей медсестры. После того, как старуха умерла. Старшая догадалась. Или кто-то подсматривал? Ник об этом так и не узнал. Потом это стало совершенно неважно. Потом хоспис, который тогда назывался совсем иначе, переделали в госпиталь для солдат, а потом началась война, но если он скажет любовнице, о какой войне идет речь, то она все равно не поверит.
А потом...Когда же он первый раз привел к себе ту пожилую даму, в красивой горжетке, как же ее звали? Это было так давно. Потом были другие, но он запомнил первую...
Потому что, первый раз было очень страшно. Очень. Он нажрался тогда шпанских мушек и дернул изрядно коньяку, чтобы не сплоховать.
— Ты себя...заставил? Выпил этой...виагры?
— Кое-что похуже, чем виагра.
Женщина попыталась сесть. Ник почти силой уложил ее обратно.
— Распятие вечности? Я не вижу. Зажги свет. Там что, перевернутый крест? Ты что, сатанист какой-то? — она впервые по-настоящему испугалась. Ее сердце стучало все быстрее, затем резко замедлилось.
— Ты меня пугаешь! Я ухожу. Где моя одежда? Включи наконец свет!
Он встал, и отошел на пару шагов. Камилла уже была здесь. Он ее слышал. Не ушами, конечно. В который раз Ник спросил себя, сколько же на самом деле ей лет. Нет, об этом лучше не думать.
Женщина опять попыталась встать. Со второго раза ей это почти удалось, она скатилась с постели, и всхлипывая, поползла к выходу. Нику было ее жаль. Очень жаль. Лучше бы это была какая-нибудь молоденькая тупая путана, приезжая дурочка. Пришлось бы ей конечно втрое переплатить за незащищенный секс, но зато был шанс, что Камилла не придет потом долго, очень долго. Лет сорок. Или шестьдесят. Пока молодому телу не настанет пора умирать.
Но договор послушника гласил — никаких девчонок, не меньше пятидесяти лет. Иначе Камилле не осилить.
Женщину вырвало на ковер. Казалось, все мышцы ее тела сводило судорогами, будто кто-то непрерывно прикладывал к ней провода под напряжением. Катаясь по полу, она сломала ножки у стула, затем вдребезги разнесла половину зеркала во встроенном шкафе, ногтями изодрала обои. В последнем усилии, она выгнулась так, что Ник испугался за ее позвоночник. И тут все кончилось.
— Какое мягкое, сильное, здоровое тело, — удовлетворенно промурлыкала Камилла, подходя к зеркалу, — Ты мерзавец, грязный злой мальчишка, зачем ты ей рассказал? Ты мог ее ласкать до моего прихода! Зачем ты мне делаешь больно, дрянь? Я едва не сдохла.
Она схватила со стула его новую рубашку, и вытерла с лица и груди следы рвоты.
— Лучше бы ты сдохла, — Ник закурил и вышел на балкон. Он не мог больше смотреть на нее голую. В отражении балконной двери он видел, как старуха трогает себя за бедра, за грудь, вертится и хихикает. Можно было убить ее. Прямо сейчас.
— Хочешь свернуть мне шею? — захохотала Камилла, — Давай. Надоело жить на мои деньги? К утру станешь похож на печеное яблоко. Но не умрешь, не надейся. Будешь еще сорок лет подыхать вонючим червивым стариком. Благодаря мне, у тебя конечно куча денег. Возможно, блудливые сестрички даже будут шалить с тобой во время купания. Где ее сумочка? Паспорт ее здесь? Ключи? Ты хоть знаешь ее адрес?
— Тебя не было всего семь лет, — вдруг вспомнил Ник, — Предыдущее тело годилось еще лет на двадцать.
— А я не хочу больше жить развалиной, — Камилла подошла вплотную, она все еще была голая, и похоже, прекрасно себя чувствовала, — Мне хватило одного раза, случайной ошибки, когда погиб тот, кто служил до тебя... А ты молись, послушник, чтоб со мной ничего не произошло. Какой же ты у меня красавчик, какая кожа, навсегда двадцать восемь... — она протянула руку к его груди, но Ник отшатнулся, — Или тебе надоело? Так я найду кого-нибудь, кто не будет мучить старую несчастную женщину. Я спрашиваю, послушник, — ее голос стал похож на лезвие ножа, — Тебе. Надоело. Быть. Молодым? Ты хочешь. Умереть. Или. Хочешь. Жить?
Ник сглотнул.
— Хочу жить, госпожа.
— На колени.
Ноги сами подогнулись. Его трясло.
— Простите меня. Я хочу жить. Простите...
— Так живи. И не забудь. Ни одной моложе пятидесяти. И ни в одну не кончать, пока я не скажу. Береги семя. Твое семя — это я. И главное?... — она потрепала его по юным золотистым кудрям.
— Никогда не сдавать кровь, — кивнул послушник.
Едва за ней захлопнулась дверь, Ник достал из стола толстый альбом с фотографиями. Хранить их явно не стоило, но это была единственная нить, что связывала его с ускользающим прошлым. На желто-коричневом снимке с трудом угадывалась красивая статная дама в горжетке, и рядом с ней — молодой щеголь во фраке и цилиндре. Подпись совершенно выцвела. Сто двадцать лет прошло? Или сто сорок?
— Жить, — повторил Ник, — Жить. Жить. Жить.
И отправился в ванную.
цитировать
