Введение в книгу

1. исходная ситуация: приключенческая

литература как вредное и сомнительное

чтение.

Если взглянуть на фундаментальные идеологические, политические и

культурные позиции в Советском Союзе после Октябрьской революции, то

стартовая позиция для приключенческой литературы была крайне сложной:

хотя многое говорило за ее интеграцию в социалистический проект, поскольку

она пользовалась большой популярностью среди широких масс, которые

большевистский режим пытался завоевать, она также ассоциировалась с

научно-техническим прогрессом — задолго до появления термина «научная

фантастика». Более того, задолго до появления термина «научная

фантастика» эта литература ассоциировалась с научно-техническим

прогрессом, авангардом которого считало себя первое социалистическое

государство. С другой стороны, возникновение жанра, несомненно, было тесно

связано с европейским колониализмом, и распространение жанра в массовой

литературе казалось немыслимым без империалистического проекта. В

конце концов, подавляющее большинство ее историй было посвящено

проникновению белого человека в неевропейский мир, и это проникновение

неразрывно связано с открытием, картографированием, освоением и, в

конечном счете, завоеванием и господством европейцев на земном шаре. 9

Приключенческая литература, даже в большей степени, чем путевые заметки,

карты или серьезные научные публикации, формировала имперские и

колониальные представления людей о культурных и природных условиях за

пределами Европы. 10

Однако это явно противоречило самовосприятию Советского Союза как

антиколониального и антиимперского государства. Тезис Ленина о том, что

империализм, как высшая стадия капитализма, должен быть поражен в самое

слабое звено, а именно в российскую царскую империю, чтобы обрушить ее на

весь мир, стал знаменитой легитимирующей формулой Октябрьской революции.

Национально-освободительная борьба в европейских империях, а также в

колониях, с самого начала была главной задачей большевиков. 11 Как быть с

жанром, который внес решающий вклад в легитимацию этого мирового

порядка, признанного предосудительным? Может ли вообще существовать

антиимперская и антиколониальная большевистская приключенческая

литература? И какую форму она должна принять? Достаточно ли просто

заменить фигуру белого авантюриста на пролетария?

14 | Введение

9 Ср. Грин, Мартин: Мечты о приключениях, дела империи, Нью-Йорк 1979; Дерс.

Авантюрный мужчина. Главы в истории белого мужского разума, Университетский

парк, штат Пенсильвания. 1993; Bristow, Joseph: Empire Boys. Приключения в мужском мире,

Лондон 1991; Диксон, Роберт: Написание колониальных приключений. Раса, пол и нация в

англо-австралийской популярной художественной литературе, 1875-1914, Кембридж 1995;

McClintock, Anne: Imperial Leather. Раса, пол и сексуальность в колониальном соревновании,

Нью-Йорк/Лондон 1995.

10 Филлипс: Картирование людей и империи, с. 5 и далее.

11 Ср. Болдуин, Кейт А.: За линией цвета и железным занавесом. Reading Encounters between

Black and Red, 1922-1963, Durham/London 2002; Martin, Terry: The Affirmative Action Empire.

Нации и национализм в Советском Союзе, 1923-1939, Итака, Лондон 2001.

Исходная ситуация

| 15

который вместо поиска сокровищ путешествует по неевропейскому миру в

поддержку антиимперской освободительной борьбы? Или необходимо было

полностью изменить перспективу, представив точку зрения порабощенных и

колонизированных? Допустимо ли следовать социально критикуемым

западным приключенческим историям, таким как «Приключения Гекльберри

Финна» Марка Твена (1884) или «Овод» Этель Лилиан Войнич (1897), или лучше

задуматься о собственных литературных традициях?

Тот факт, что не было разработано теоретически проработанных и

согласованных позиций по этим политическим последствиям жанра, также

объясняется определенным невежеством, которое ведущие литературные

политики, критики, а также авторы проявляли по отношению к

приключенческой литературе в первое десятилетие после революции. В

основном это было связано с их социальным происхождением, так как они

обычно были выходцами из дореволюционной образованной элиты —

несмотря на их самовосприятие как художественно-революционного

авангарда. И среди них приключенческий жанр также считался

низкопробной массовой литературой, возможно, еще пригодной для детей и

молодежи, но в остальном — дешевым культурным продуктом, с которым

нужно бороться во всех отношениях, свидетельствующим об эстетическом

упадке и примитивных эмоциях. Пролетарская культура, которая должна

была быть создана после Октябрьской революции, должна была стать

противоположностью всему этому, она должна была стать кульминацией

морального, культурного и социального развития человеческой истории и

превзойти, а не превзойти все предыдущие формы искусства и культуры. 12

Правда, в этом разделении на негативно окрашенную «бульварную культуру»

и общепринятую утонченную «высокую культуру», характерную для

современности, большевики заняли явно политическую позицию, доказывая

пролетариям, что они, конечно, способны к высокой культуре, но находятся

лишь в самом начале своего развития. Однако следствием такой позиции

стало то, что не следует специально продвигать «низшие» жанры, а наоборот,

нужно помочь работникам перейти от «примитивной» стадии культуры к

качественно более высоким уровням. 13

Более того, большевики видели в «примитивных» продуктах массовой

культуры в целом не подлинное выражение культуры рабочего класса, а,

напротив, манипулятивные средства «опьянения», которые, подобно религии

или алкоголю, служили для манипуляции и затуманивания сознания

эксплуатируемых классов. Обвинение заключалось в том, что

«капиталистическая индустрия развлечений» предлагает читателям

экзотические истории из далеких заморских стран.

12 О литературно-политических дебатах первого десятилетия после революции см.

16 | Введение

Maguire, Robert: Red Virgin Soul. Советская литература в 1920-е годы, Итака, Лондон 1987;

Eimermacher, Karl: Introduction, in: Ders.: Die sowjetische Literaturpolitik 1917-1932. Von der Vielfalt

zur Bolschewisierung der Literatur. Анализ и документирование (Dokumente und Analysen zur

russischen und sowjetischen Kultur, Vol. 1), Бохум 1994,

S. 27-138; Kelly, Catriona: New Boundaries for the Common Good. Наука, филантропия и

объективность в советской России, в: This; Shepherd, David (eds.): Constructing Russian Culture

in the Age of Revolu- tion. 1880-1940, Оксфорд 1998, стр. 238-255.

13 Ср. Лавелл, Стивен: Русская читательская революция. Печатная культура в советскую

и постсоветскую эпохи, Лондон 2000, с. 19 и далее; Очень общие и подробные, часто

неточные сведения об этом см. в Stites, Richard: Russian Po- pular Culture. Entertainment and

Society since 1900, New York/Oakleigh 1992, pp. 37ff.

Исходная ситуация

| 17

колоний, тем самым отвлекая их от жалкого существования и классовых

интересов. Вместо того чтобы направить гнев на угнетателей и эксплуататоров

в собственной стране, приключенческая литература направила «великие

чувства» в эскапистские фантазии, оторванные от повседневной жизни.

Тот факт, что все эти проблемные аспекты жанра не привели к его всеобщему

остракизму, объясняется, прежде всего, тремя вещами. Во-первых, в первое

десятилетие после Октябрьской революции литературная политика была еще

относительно терпима к различным литературным течениям, которые

оставляли в покое как «попутчиков» (попутчики) — так Лев Троцкий в 1923

году называл всех тех писателей, которые придерживались не только

большевистских, но и антикоммунистических взглядов. Во-вторых,

принципиальная открытость приключенческой литературы новым

открытиям и научно-техническим новшествам соответствовала пафосу

прогресса и будущего социалистической культуры, что свидетельствовало о

большом пропагандистском потенциале жанра. И в-третьих, популярность

жанра не имела привлекательной альтернативы вплоть до введения

социалистического реализма с первым съездом советских писателей в 1934

году. 14

Кроме того, в 1920-е годы существовало современное, весьма

амбивалентное отношение к рецепции, которое, помимо рассеянной тревоги,

обнаруживало и определенное увлечение этим «сомнительным» и «вредным»

жанром. Через пять лет после Октябрьской революции писатель и публицист

Лев Лунк призвал к полной переориентации литературного производства «на

Запад»:

«На Западе всегда существовал определенный тип литературы, который в

России считается несерьезным, если не сказать вредным. Это так называемая

литература приключений. В России это терпели с неохотой ради детей. Дети

бессильны: они читали «Мир приключений» и серии Купера, Дюма и Стивенсона от

Сойкина, но ничего не хотели знать о дополнениях к «Ниве». Дети просто глупы и

«не понимают». Когда они стали старше и благоразумнее и были просвещены

преподавателями истории русской литературы, они с горьким сожалением

спрятали своих Хаггардов и Конан Дойлов в шкафы «15.

14 Подробнее об этих аспектах см. в первой части данной статьи.

15 Лунк, Лев: На Запад! (Немецкий язык Гизелы Дрола), в: Ders.: Die Affen kommen.

Erzählungen, Dra- men, Essays, Briefe, Münster 1989, pp. 267-280, p. 267 («На Западе искони

существует некий вид творчества, с нашей русской точки зрения несерьезный, чтобы не сказать

вредный. Это так называемая литература приключений, авантюр. Ее в России терпели, скрепя

сердце, для детей. Ничего с детьми не поделаешь: они читали «Мир приключений» и Сойкинские

серии Купера, Дюма, Стивенсона, а приложения к «Ниве» отказывались читать. Но ведь дети глупы и «не

понимают». Потом, выросшие и поумневшие, они, наученные учителями русской словесности,

просвещались и с горьким сожалением прятали в шкафы Хаггарда и Конан-Дойля». Lunc, Lev: Na zapad!

Речь на собра- нии «Серапионович Братьев» 2-го декабря 1922 г., в: Дерс.: Вне закона.

18 | Введение

П'есы, рассказы, статьи, С-Петербург 1994, с. 205-214, с. 205). Периодическое издание «Мир

приключений» выходило с 1910 по 1918 год в качестве бесплатного приложения к

популярному иллюстрированному еженедельнику «Природа», издаваемому Сойкиным.

Исходная ситуация

| 19

Подобные размышления оставались в основном бессодержательными для

литературного производства, но в начале 1920-х годов они, по крайней мере,

сигнализировали о том, что перед нами чрезвычайно популярная форма

литературы, в отношении которой ответственные литературные политики и

критики должны были в какой-то момент занять определенную позицию, даже

если это означало запереть такой идеологически сомнительный жанр в

ядовитый шкаф запрещенной литературы. Но обращение Лунка также

напомнило нам, что не только при Сталине приключенческая литература

воспринималась культурной и политической элитой в первую очередь как

литература Запада.

i ljudi (англ. «Природа и люди», 1889-1918), а иллюстрированный журнал «Нива» (англ.

«Новая страна») затрагивал более национальные темы для всей семьи. Петр Сойкин

20 | Введение

был одним из крупнейших издателей позднего царизма (см. раздел 1.2 данной книги).

2. истории: Мир приключений в России до

1917 года

Долгое время после Октябрьской революции приключенческая литература

казалась многим представителям художественной и политической элиты

преимущественно литературой Запада. Если задаться вопросом о причинах, по

которым это произошло, то можно найти множество вкраплений, указывающих

на то, что эта воображаемая связь отнюдь не была такой тесной в начале, как

это может показаться в ретроспективе. 16 Для этого стоит взглянуть на историю

русского приключенческого текста, который, начиная с XVIII века, сгустился в

предтечу современного приключенческого рассказа, так и не сумев утвердиться

в качестве «респектабельной» литературной формы. Хотя в конце XVIII века

у Российской царской империи не было заморских колоний и колониальной

истории, сравнимой с Испанией, Францией или Англией, существовала история

так называемой «внутренней колонизации», которая началась не позднее Петра

Великого и доходила до дальнего востока Сибири, а после Екатерины

Великой — все дальше и дальше на юг, то есть в те области, которые в

качестве «Востока» так сильно формировали воображение европейских

колониальных государств. 17

Ориентализм» как дискурсивная формация конца XVIII и XIX веков, в

которой обсуждались современные различия между Западом и Востоком,

своим и чужим, повседневным и экзотическим, столь характерные для

приключенческой литературы, был также широко распространен в русской

культуре в научных, административных и литературных текстах о территориях,

находившихся под властью татар до XVIII века. 18 Существует также сентиментальная

и романтическая литература путешествий, которая использовала отдаленные

регионы внутри и за пределами России, а также иностранные культуры в

качестве источника вдохновения и посвящения для собственного

художественного творчества. «Южные повести» Александра Бестужева-

Марлинского, «Достоверные выдуманные рассказы» Фаддея Булгарина или

фантастические «Путешествия барона Брамбеуса» Осипа Сенковского создали

популярную развлекательную литературу, которая активно работала над

экзотизацией и ориентализацией.

16 В целом, об образах Запада в художественных элитах после 1917 года см. в статье Avins,

Carol: Border Crossings. The West and Russian Identity in Soviet Literature 1917-1934, Berkeley 1983;

Ėtkind, Aleksandr: Tolkovanie putešestvija. Россия и Запад в путешествиях и интертекстах,

Москва 2001, с. 142-215; Оба автора, однако, не признают амбивалентность этих

образов по отношению к приключенческой литературе, которой они касаются лишь

вскользь (см. главу 3).

17 Ср. Лейтон, Сьюзан: Русская литература и империя. Завоевание Кавказа от Пушкина до

Толстого, Кэмбридж 1994; Томпсон, Ева М.: Имперское знание. Русская литература и

колониализм, Вестпорт, КТ, 2000; Эткинд, Александр: Фуко и тезис внутренней

колозинации. Постколониальный взгляд на советское про- шлое, в: Новое

литературное обозрение 49 (2001), с. 50-73.

18 Ср. Said, Edward W.: Orientalism, London 1978; Brower, Daniel: Imperial Russia and Its Orient. The

Renown of Nikolai Przevalsky, in: The Russian Review 3 (1994), pp. 367-381; Greenleaf, Monika:

Pushkin and Romantic Fashion. Фрагмент, элегия, восток, ирония, Стэнфорд 1994.

Предыдущие истории | 17

«колонизированных» периферийных регионов Российской империи, даже или

особенно когда она разбивала их изображение иронически и сатирически. 19

Но даже если бы все предпосылки были налицо, не удалось бы найти ни

одного русского Вальтера Скотта или Фенимора Купера, ни одного русского

Эдгара Аллана По или Эжена Сью. Даже если влияние Скотта на Александра

Пушкина бесспорно, последний написал не более нескольких историко-

авантюрных романов — таких, как «Дубровский» (1833) или «Капитанская дочка»

(1836). О том, что Лев Толстой воспринял Купера, тоже есть свидетельства, но

кроме раннего произведения — «Казаки» (1863) — он больше не обращался к

авантюрной тематике. 20 Конечно, даже в дифференцированном литературном

поле царской России 19 века было множество авторов, писавших в стиле Купера

или Дойла. Тем не менее, это оставалось маргинальным явлением, которое мало

что могло противопоставить западной конкуренции. 21

Почему в середине XIX века не было создано соответствующего

литературного направления, вряд ли можно однозначно определить в итоге.

Можно сослаться на политическую ситуацию, которая привела к концентрации

на социально-критических темах после подавления восстания декабристов в

1825 году и расширения цензуры — но именно эти обстоятельства могли также

привести к усилению эскапизма. Можно рассуждать с социально-исторической

точки зрения и назвать причиной отсутствия буржуазии и, соответственно,

современного государственного строительства отсутствие приключенческих

историй: Но и здесь нет причинно-следственной связи: в России утвердились и

другие «буржуазные» формы литературы. Или можно утверждать, что

российские дискурсы идентичности в XIX веке не были связаны с заморским

Востоком и

На «темных» колониальных континентах пришлось проводить исследования,

поскольку культурные процессы самопонимания и дискурсы

альтернативности гораздо сильнее формировались под влиянием

антагонизма между Востоком и Западом.

19 Ср. Бэгби, Льюис: Александр Бестужев-Марлинский и русский байронизм,

Университетский парк, 1995; Гроб, Томас: Метафикциональность, нулевая точка и

меланхолия. Осип Сенковский «Фантастические путешествия барона Брамбеуса» в

«конце» романтизма. In: Gölz, Christine et al. (eds.): Romantik — Moderne — Postmoderne (Beiträge

zum ersten Kolloquium des Jungen Forums Slavistische Literaturwissenschaft, Hamburg 1996), Frankfurt

a. M. 1998, 66-97; Polianski, Igor J.; Schwartz, Matthias: Petersburg als Un- terwasserstadt. Geologie,

Katastrophe und der Homo diluvii testis, Diskursive Ausgrabungen bei Senkovs- kij, Puškin und

Odoevskij, in: Wiener Slawistischer Almanach 53 (2004), pp. 5-42.

20 Однако Толстой вновь обращается к теме «дикого» Кавказа в посмертно

опубликованном романе «Хаджи-Мурат» (Хаджи-Мурат, 1912); в целом, о влиянии Купера на

Толстого см: Мечты о приключениях, стр. 164-202.

21 Ср. Миллс Тодд, Уильям: Художественная литература и общество в эпоху Пушкина.

Ideology, Institutions, and Narrative, Cambridge, Mass./London 1986; Lovell, Stephen: Литература и

развлечения в России. Краткая история, в: Дерс; Менцель, Биргит (ред.): Чтение для

развлечения в современной России. Постсоветская популярная литература в

исторической перспективе, Мюнхен 2005, стр. 11-28, стр. 11 и далее.

18 | Введение

были, что, однако, в конечном итоге не объясняет, почему не должна

существовать и предметно-ориентированная приключенческая литература,

подчеркивающая экзотику, чувственность и таинственный саспенс. 22

Для коммерческой развлекательной литературы, которая развивалась в

последней трети XIX века, как и везде в Европе, позднее начало

индустриализации и отсутствие грамотности среди широких слоев населения,

наряду с далеко идущими регламентами и цензурой, безусловно, сыграли свою

роль, затруднив развитие соответствующей массовой литературы. 23 Хотя

приключенческие рассказы, появлявшиеся в географических журналах, таких

как «Вокруг света» или вышеупомянутое периодическое издание «Мир

приключений», становились все более популярными, это были в основном

рассказы, привезенные с Запада, которые не принесли русским авторам,

пишущим в этой области, ни «литературного» признания, ни даже репутации

в среде художественной интеллигенции. 24 Великий прорыв популярной

приключенческой литературы накануне Первой мировой войны не мог быть

поддержан многочисленными цезурами войны, революции и гражданской

войны. После 1917 года эта дореволюционная «бульварная литература» — в

которую входил и приключенческий жанр — считалась реакционным

продуктом исчезнувшей царской империи, который должен быть преодолен,

независимо от того, будет ли ему на смену новая советская приключенческая

литература или приключенческая литература вообще не будет существовать.

Это привело к поразительной асимметрии: если западные «классики» (если они

не были откровенно реакционными) могли продолжать печататься даже в

своих буле-вардовских формах после Октябрьской революции, то новых

изданий дореволюционной русской приключенческой литературы не было

(см. главу 1).

22 О национальных дискурсах изменчивости см. также Perrie, Maureen: Народность».

Понятия национальной идентичности, в: Келли, Катриона; Шепард, Дэвид (ред.):

Конструирование русской культуры в эпоху революции. 1880-1940, Оксфорд 1998, стр. 28-

36; Etkind: Tolkovanie putešestvie.

23 В своем исследовании русской популярной литературы Брукс даже говорит о «формуле

контрастного западного приключения», согласно которой русские герои, как

разбойники, пограничники и бандиты, с самого начала призваны раскаяться и

загладить свою вину перед русским самодержавием, демонстрируя свою преданность

патриотическими поступками, в то время как западные герои — такие как герои

Александра Дюма или Эжена Сю — были гораздо более «индивидуалистичными»,

воплощая общепринятое чувство справедливости, которое не нуждалось в

представлении со стороны государства:

«Западные супергерои, такие как три мушкетера, чьи приключения могли быть

бесконечными, потому что они были непогрешимы, были более подходящими

популярными литературными фигурами, чем русские персонажи [...], которые в

конечном итоге должны были столкнуться со своими личными недостатками и чьи

приключения были поэтому конечны». Брукс, Джеффри: Когда Россия научилась

читать. Грамотность и популярная литература, 1861-1917, Принстон, NJ 1988, стр.

195, 197.

24 О популярности см. Brooks: When Russia Learned to Read; Steinweg, Dagmar: Schlüssel zum Glück und

Kreuzwege der Leidenschaften. Untersuchungen zur russischen populären Frauenliteratur am Beispiel der Autorin

Anastasija A. Verbickaja und Evdokija A. Nagrodskaja (Dokumente und Analysen zur russischen und sow-

jetischen Kultur, Bd. 27), Bochum 2002; о социальном статусе писателей, который также имеет

много общего с «литературоцентричностью» российских высших классов, см. Cornwell, Neil;

Witzell, Faith: Literaturnost'. Литература и рыночное пространство, в: Келли, Катриона; Шепард,

Дэвид (ред.): Конструирование русской культуры в эпоху революции. 1880-1940, Oxford 1998, pp.

37-51; Byford, Andy: The Politics of Science and Literature in French and Russian Criticism of the 1860s, in:

Symposium (Winter 2003), pp. 210-230.

Предыдущие истории | 19

3. Локализация и определение терминов:

приключенческая литература и научная фантастика.

«Так называемая литература приключений», о которой Лунк очень неуклюже говорит в цитированной

выше полемике, в общественном восприятии России упоминается как «колониальный товар»,

поступающий в основном с «Запада». Даже на Западе этот термин не был четко определенным

жанром, а был довольно расплывчатым общим термином, который мог относиться к «экзотической

литературе», «научным романам» или «экстраординарным путешествиям». В Германии их также

хвалили как «американские романы», а в России — как «литературу Пинкертона», старые названия,

такие как колпортаж или бульварные романы, также по-прежнему использовались терминами для

произведений, которые, согласно сегодняшнему пониманию, являются как научной фантастикой, так

и приключенческой литературой. как криминальная литература.25-е

Однородное определение рода все еще относительно сложно сегодня. Как хорошо известно,

литературная дискуссия о классификации и обозначении конкретных типов текстов как жанров и

жанров длится долго и широко.26-е и определения жанра, со своей стороны, могут быть истолкованы

как исторически изменчивые.27 Это, в частности, относится к так называемой «жанровой литературе»,

которая больше ориентирована на развлечения, например, криминальные романы, научная

фантастика или даже приключения, положения которых возникли в основном из коммерческих

соображений, но чьи названия часто очень разнятся в могут использоваться термины предмета,

структуры и мотивов, а также разнородные типы текста.28 год Хотя широкое восприятие

рассматриваемых здесь текстов со второй половины XIX века и далее привело к общему пониманию

дискурсивных особенностей приключенческой литературы, границы для других типов текстов были

довольно проницаемыми и гибкими.

25-еСм. Уайт, Андреа: Джозеф Конрад и приключенческая традиция. Конструирование и деконструкция

имперского субъекта,Cambridge 1993, стр. 8, 44, 49, 51; Стейнбринк, Бернд:Приключенческая литература

19 века в Германии. Исследования забытого рода(Исследования немецкой литературы, т. 72), Тюбинген,

1983, стр. 1 и далее.

26-еСм. Бонхейм, Гельмут: Жанры и теория моделей, в: Eureopean Journal of English Studies 3: 1 (1999),

стр. 11-32.

27 Давид Фишелов объединяет все эти жанровые теории, первоначально разработанные как

метафорические адаптации из биологических, «псевдодарвинистских» объяснительных подходов, в две

модели: эволюционную и основанную на жизненных циклах, см. Фишелов, Дэвид: Странная жизнь и

приключения Биологические концепции в жанровой периодизации. Канадский обзор сравнительной

литературы 21 (1994), стр. 613-626. Это «биологистское» прочтение истории литературы было характерно

и для формалистов-теоретиков литературы 20-х годов в России, которые, в соответствии с

используемыми терминами, неоднократно диагностировали «смерть» и возрождение «жанра»

приключенческой литературы, см. Разделы 3.1 и 4.1 этой книги.

28 год См. Ле Гуин, Урсула К .: Жанр. Слово, которое на самом деле предназначено только для французского языка, в:Пандора.

Научная фантастика и фэнтези1 (2007), стр. 24–29; Мюллер, Яйцо: Жанр, в: Хюгель, Ханс-Отто (ред.):Справочник по

популярной культуре. Термины, теории и обсуждение,Штутгарт, Веймар, 2003 г., стр. 212-215.

20 | Посвящение

Если попытаться реконструировать происхождение этой разнородной смеси с ретроспективной

точки зрения, приключенческая литература может быть описана как дискурсивное смысловое поле, в

котором соответствующие тексты участвуют в той или иной степени.29 Это поле дискурса в первую

очередь характеризуется тремя смысловыми «областями различия».30-е которые будут представлены

более подробно ниже: во-первых, через колониальный и имперский контекст, в котором

приключенческие тексты развивают особую поэтику индивидуального и иностранного, чувственного

и экзотического; Во-вторых, в рассказах говорится о темпорализации существующих систем порядка и

ценностей, столь характерной для современности, которая выражается во временном сомнении или

пространственном изменении определенных иерархий и систем власти; и, в-третьих, эти

произведения всегда вращаются вокруг определенного таинственного, загадочного или необычного

момента, который привлекает очарование главных героев и в котором выражается определенная

амбивалентность европейского современного субъекта.

Фундаментальной чертой современной приключенческой литературы было то, что места

ее обитания находились как можно дальше от повседневной жизни читателей, но то, что они

там переживали, оставалось эмоционально и интеллектуально понятным.31 год В контексте

колониального и имперского завоевания мира они в основном касались неевропейских

регионов мира, где имели место встречи с «экзотическими» людьми, животными или

природными явлениями.32 Яркое изображение чужеземца и прямое, чувственное

противостояние белого, европейского, почти всегда мужского, субъекта с иным миром стало

решающим моментом в этих рассказах.33 В странном мире, животных которого человек не

знает, на чьем языке не говорят и к климатическим условиям которого не привык, он считал

29 Это «дискурсивное поле значения» не следует понимать здесь как четко упорядоченное и

структурированное «поле», как у Пьера Бурдье «литературное поле» или у Мишеля Фуко «процедуры»

дискурса, см. Бурдье, Пьер: Правила искусства. Генезис и структура литературного поля,Франкфурт а. М.

1999; Фуко, Мишель:Порядок беседы. Инаугурационная лекция в Коллеж де Франс. 2 декабря 1970 г.,

Франкфурт а. М. / Берлин / Вена, 1977; Говоря о литературных областях и дискурсах в дальнейшем, они

скорее понимаются в «постколониальном» смысле Хоми Бхабха как «промежуточное» пространство, в

котором определенные «области различий» перекрываются и «неуместны» , см. Бхабха, Хоми S:

Локализация культуры, Тюбинген 2000, стр. 1-28.

30-е

31 год

Там же, С. 2.

См. Бест, Отто Ф .: Приключение. Блаженный сон от побега и издалека. История и интерпретация,

Франкфурт а. М. 1980. Это требование прослеживаемости означало, что большинство произведений,

распространяемых в России, были не просто переводами, но иногда сильно редактировались для

российского книжного рынка, иногда даже полностью переписывались или даже предполагаемые

«американизмы» сознательно имитировали, см. Brooks :Когда Россия научилась читать, С. 130-165.

32 См. Maler, Anselm (ed.): Экзотический роман. Гражданское бегство от общества и социальная критика между

романтизмом и реализмом,Штутгарт 1975 г.

33 См. Эггебрехт, Харальд: Чувственность и приключения. Возникновение приключенческого романа в 19 веке,

Берлин / Марбург 1985; Грин, Мартин:Авантюрный мужчина. Главы в истории белого мужского разума,

Университетский парк, Пенсильвания, 1993.

Локации и нечеткость концепций | 21 год

заявить о себе физически, но также и интеллектуально. Структурно в рассказах было выражено

фундаментальное превосходство белого человека, который, благодаря своему разуму и

цивилизации, в конечном итоге утвердил себя над более примитивными «дикарями».34 В

колониальной периферии герой, часто предоставленный самим себе, смог достичь своего

идеала в борьбе за выживание. Здесь, в противостоянии с территориями, «далекими от

цивилизации», которые недоступны для железных дорог и в которые не могут проникнуть

никакие торговые или военные корабли, прежде всего «медиа» превосходство белого человека

позволяет ему утвердиться с помощь европейских концепций порядка и добродетелей, науки,

понимания технологий и дисциплины для покорения враждебного мира.35 год Другими словами,

неевропейские географии вымышлены как это пороговое пространство в смысле Виктора

Тернера, в котором преобладающие нормы и иерархии временно приостанавливаются, чтобы

затем восстановиться в инициируемом субъекте.36

Этот гегемонистский дискурс приключений, колониализма и цивилизации для создания

имперского субъекта продолжался даже после того, как эти конструкции мужественности давно

стали хрупкими на рубеже веков и в основном потерпели неудачу героев, которые искали

своего счастья на расстоянии, но только « Дикая природа в человеке »,« ужас животных в нас,

ужас доисторических времен: ужас », найденный в нас самих, как, например, с Джозефом

Конрадом или Джеком Лондоном.37 Но также и те, кто больше не выбирал путь в другие миры в

качестве ритуала инициации, а совершал свои необычные путешествия вокруг Земли и за ее

пределами только для того, чтобы сделать ставку или удовлетворить научное тщеславие, такие

как герои Жюля Верна или Артура Конана. Дойл, немыслимы без колониального завоевания

мира.38 Бремя белого человека оставалась центральной чертой этой литературы, независимо от

того, читали ли вы одноименное стихотворение Редьярда.

34 В общем, об этом «колониальном взгляде» на более примитивных дикарей, также выходящем за рамки

европейского контекста, см. Также Янг, Роберт: Белые мифологии. Написание истории и Запада,Лондон / Нью-

Йорк, 1990 год; Пратт, Мэри Луиза:Императорские глаза. Написание путешествий и транскультурность,Лондон /

Нью-Йорк 1992; Бёкельманн, Франк:Желтый, черный, белый Франкфурт, 1998 г .; Мартин, Питер:Черные дьяволы,

благородные мавры, Гамбург 1993.

35 год См. Вербер, Нильс. Геополитика литературы. Измерение среднего пространственного порядка.Мюнхен

2007.

36 См Тернер, Виктор: От ритуала к театру. Серьезность человеческой игрыФранкфурт, 1995 год; Филлипс.

Картографирование людей и империи, 13-е

37 См. Кебнер, Томас: Тайны пустыни. Критика цивилизации и экзотики природы в приключенческом

романе // Дерс .; Пикеродт, Герхарт (ред.):Другой мир. Исследования экзотики,Франкфурт а. М. 1987, стр.

240-266, стр. 264; о прозе Конрада см. Achebe, Chinua: An Image of Africa: Racism in Conrad's Heart of

Darkness, in: Kimbrough, Robert (ed.):Джозефа Конрада, Сердце тьмы », Нью-Йорк, 1988, стр. 251-262.

38 См. Зеленый. Мечты о приключениях, 129-163, 297-319; Абергер, Питер: Изображение черных у Жюля

Верна, «Необычные путешествия», в:Французский обзор 53: 2, стр. 199-206 (1979).

22 | Посвящение

Киплинг читал с 1899 года как расистский трактат или как сатирическую полемику против

колонизации мира.

Конструирование антропологического различия между «собственным», цивилизованным

(европейским) миром и «другим», варварским (неевропейским) миром стало хрупким во второй

половине XIX века, не только в отношении белого субъекта. Территориально это тоже могло

быть перенесено издалека обратно в глубь империализма, к собственному входу. И все еще

«невозделанные» окрестности собственной высокой культуры и большие города могут быть

превращены в гетеротопии собственной цивилизации.39 Тем не менее, эти приключенческие

рассказы реконструировали антропологическое различие, поскольку они связали его с

социальными и политическими конфликтами, о которых говорится в бесчисленных рассказах о

грабителях, представляющих другой мир преступности и рыцарства удачи. Пьер Алексис

Понсон дю Террайль грабителиРокамболе или Александр Дюма Граф Монте-Кристо

проблематизировали «преданные» идеалы свободы и равенства своего собственного общества

как «преступников из потерянной чести», в результате чего конфликт между цивилизацией и

варварством часто смешивался с антагонизмом между буржуазным порядком и благородным

упадком.40 С другой стороны, в концептуальном представлении большого города как

«джунглей» мир преступности, морального разложения и удовольствий представлял

соблазнительную экзотику и запретную дикость, в основном приходящую из-за границы, с

которой частный детектив боролся с последними научными достижениями. вдохновляющие

методы исследования как пересечение границы между государством и полу-миром.41 год В образе

Брэма Стокера графа Дракулы, который преследовал столицу Британской империи, эта смесь

экзотической дикости и благородной злобы, мифического и рационального понимания науки

нашла одно из своих, пожалуй, самых эффективных и популярных образов в конце XIX века.42

В то же время в этом наложении архаической дикой природы и декадентской древности не только

пространственное различие между близостью и чужим, центром и периферией становится ненадежным, но

также реконфигурируется временной компонент, который обычно имеет значение для временного

39 О концепции «других пространств» или гетеротопий, которые лежат как внутри, так и за пределами нашей

собственной цивилизации, см. Фуко, Мишель: Другие пространства, в: Barck, Karlheinz; Gente, Peter et al. (Ed.):

Эстезия. Восприятие сегодня или перспективы с другой эстетики. Очерки,Лейпциг, 1990, стр. 34-46.

40 См. Клотц, Фолькер: Приключенческие романы. Сью — Дюма — Ферри — Ретклифф — Мэй — Верн,Мюнхен 1979;

Вальтер, Клаус-Питер:Романы Понсона Дютерраля «Рокамболе». Исследования по истории французского

фельетонного романа, Франкфурт а. М. 1986.

41 год См. Rzepka, Charles J .: Детектив (Культурная история литературы), Кембридж / Малден, Массачусетс, 2005, стр. 90–

136; Рой, Пинаки:Исследователи-манихеи: постколониальное и культурное перечитывание историй Шерлока

Холмса и Бёмкеша Бакши, Нью-Дели 2008.

42 См. «Роберт Олореншоу: повествование о чудовище». От Мэри Шелли до Брэма Стокера, в: Банн, Стивен (ред.):

Франкенштейн. Сотворение и чудовище,Лондон, 1994, стр. 159–176; Любрих, Оливер:Исчезновение разницы.

Постколониальная поэтика,Билефельд 2004, стр. 99-147.

Локации и нечеткость концепций | 23

Освещение космоса и природы в XIX веке находится под знаком теории эволюции.43 год

Архаическая дикая природа и «примитивная» культура сообществ лицом к лицу в

интерпретации XIX века не просто обозначают принципиально иной мир, но, прежде

всего, являются воплощением преждевременной и ранней стадии человеческого

развития, которую можно видеть в уже давно оставил собственное представление о себе.

С возрастающей «гибридизацией» пространственных и временных границ между собой и

чужим мир потусторонний также представляет умирающее и обреченное «декадентское»

общество. «Последний из могикан», как и граф Дракула, всегда одновременно и отсталая

периферия, и падающая, анахроничная высокая культура, неспособная адаптироваться к

новой эпохе колониализма и современного империализма.

И не только это, с реализацией (социальной) дарвиновской

эволюционной идеи, даже не было гарантировано, что будет преобладать

лучший, более культурный и этически превосходящий, пока он не будет

также сильнее. Преступники, вампиры или «готтентоты» больше не

являются просто угрожающими субъектами прошлого, ставшего

анахронизмом, но мутируют в предвестников угрожающего будущего

видения упадка Запада.

43 год См. Лепенис, Волк: Конец естествознания. Само собой разумеющееся изменение

культуры в науках 18-19 веков,Мюнхен 1976 г.

24 | Посвящение

4 Генеалогии: Рождение»

научной фантастики

С таким временным и территориальным разворотом колониальной

перспективы, которая не только помещает другого и чужого в колониальную

периферию, отнесенную к прошлому, и в то же время концептуализирует

различные культуры не только как низшие, но и переносит их непосредственно

в империю, которой угрожает ее собственное будущее, происходит рождение

научной фантастики с точки зрения истории культуры и типологии: Чем яснее

темные стороны имперской экспансии и колониального порабощения

осознавались в европейском сердце, тем привлекательнее становилась

приключенческая литература, которая высвобождала критический или

фантастический взгляд на Другого, осмысленного одновременно как

примитивный, соблазнительный и благородный, и в процессе экзотизировала

собственную цивилизацию и низводила ее до объекта колониальных желаний

иностранных держав. В этом суть раннего жанра научной фантастики, как

пишет Джон Ридер по поводу этого сдвига: «Решающим моментом является то,

как он приводит в движение колебание между фантастическими желаниями и

критическим отчуждением, что соответствует обоюдоострым эффектам

экзотики.

«44 В этой инверсии знаков и ценностей при неизменной

«колониальной» и экзотизирующей структуре повествования кроется

специфическая особенность зарождающейся научной фантастики, что можно

увидеть, например, в романах «На двух планетах» Курда Лассвица и «Война

миров» Г. Г. Уэллса, опубликованных одновременно в 1897 году. Если в

произведении Уэллса колониальные захватчики представляют агрессивную и

более высокоразвитую цивилизацию, которая никоим образом не обещает

прогресса к лучшему, но основывает свою власть исключительно на законе

сильнейшего, то марсиане Лассвица представляют утопическую цивилизацию,

которая посещает Землю с мирными намерениями и оставляет ее девственно

«нетронутой». 45

Колебания между фантастическими желаниями и критическим

отчуждением» в обращении с экзотикой в ранней научной фантастике,

однако, указывают на другую центральную особенность приключенческой

литературы, которая формально является решающим моментом для

популярности жанра: а именно, вызывание таинственного и необычного. В

отличие от травелогов и газетных репортажей, приключенческая литература

обещала нечто большее, чем просто покорение дикой природы. Речь шла об

открытии доселе неизвестных мест.

«Белый человек мог доказать свое превосходство, расшифровывая

закодированные сообщения, неразборчивые карты или стертые следы. 46 И

здесь белый человек мог доказать свое превосходство, используя свой

интеллект для расшифровки закодированных сообщений, неразборчивых карт

или стертых следов.

44 Ридер, Джон: Колониализм и возникновение научной фантастики, Миддлтаун, CO 2008, стр. 6.

45 Ср. Rottensteiner, Franz: Erkundungen im Nirgendwo. Критические экскурсы в фантастический

жанр,

Пассау 2003, стр. 215-229; Керслейк, Патриция: Научная фантастика и империя, Ливерпуль

2007, стр. 83-104.

46 Ср. Bristow: Empire Boys, pp. 127-169; Rottensteiner: Explorations in Nowhere, pp. 193-202.

Генеалогии | 25

elle компетентность и нередко чрезвычайная физическая самоотдача в игре.

Но если он добирался, его вознаграждали невообразимыми богатствами

(сокровищами и безделушками) и неописуемой природной красотой

(женщинами и растительностью), даже если он обычно никогда не мог

перевезти эти «чудесные вещи» на родину. 47

Эти элементы «необычного» и «таинственного» можно прочесть и в научной

фантастике, спроецировав ее в технически и социально превосходящее будущее,

в котором исключительное может предстать как прекрасный вариант

фантастических технико-научных возможностей — как в «Необыкновенных

путешествиях» Жюля Верна — или как кошмар — как в «Войне миров» или

«Машине времени» Уэллса. Только в этом контексте доселе малозаметный

романтический роман ужасов, такой как «Франкенштейн» Мэри Шелли (1818),

стал популярным в конце 20-го века.

Научная фантастика была бестселлером XIX века, в котором вдруг узнали

искажающее зеркало современного человека с его самонадеянным

высокомерием научного и технического всемогущества. 48 Именно этот аспект

возможностей и опасностей промышленных, технических и научных

инноваций, которые могут иметь далеко идущие социальные и

общественные последствия, должен был стать еще одним определяющим

моментом для рождения научной фантастики — как уже предполагает

термин, введенный в конце 1920-х годов. 49 В то же время, однако, эта

приключенческая литература, направленная на научно-технические

эксперименты и сценарии будущего, также предлагала возможность

экстраполировать схему колониальной экспансии во времени и пространстве на

«фантастические» миры, поскольку белый европейский человек продвигался в

другие времена или пространства за пределами земного настоящего с

помощью машин времени и космических кораблей. 50

Накануне Первой мировой войны приключенческая литература и научная

фантастика предлагали широкий спектр повествовательных возможностей

для выражения амбивалентных событий в собственном обществе в

экстраполяционных и фантастических историях. Они предложили

«мечта о побеге и расстоянии «51 , которая всегда может быть и кошмаром,

сочетая в себе экзотическое и чувственное с таинственным и авантюрным.

Однако жанр стал массовой литературой не только благодаря этим

качествам. Его популярность

47 В целом, о концепции чудесного в литературе путешествий и колониальной

литературе как «центральном элементе всей сложной системы репрезентации,

вербальной и визуальной, философской и эстетической, ментальной и эмоциональной,

с помощью которой европейцы [...] овладевали или отвергали то, что было желанным

и ненавистным», см. Greenblatt, Stephen: Чудесные владения. The Invention of the Stranger:

Travellers and Explorers, Berlin 1994, pp. 9-43, здесь p. 39.

48 Ср . там же, стр. 19.

49 Ср. Лакхорст, Роджер: Научная фантастика (Культурная история литературы),

Кембридж, Малден, МА 2005,

pp. 13-49; Керслэйк: Научная фантастика и империя, pp. 8-42.

50 Эта возможность становилась тем более привлекательной, чем меньше «белых пятен»

оставляла колониальная карта и чем более проблематичным становился

нерефлексированный дискурс альтернити перед лицом растущей критики

колониализма и империализма.

51 Бест, Отто Ф.: Abenteuer — Wonnetraum aus Flucht und Ferne. История и интерпретация,

Франкфурт-на-Майне, 1980.

26 | Введение

Она также во многом была обязана растущей грамотной читательской

аудитории в промышленных центрах великих колониальных империй, чьи

потребности в чтении удовлетворяла коммерческая книжная индустрия,

которая специально ориентировалась на менее образованные средние и низшие

классы, выпуская грошовые ужасы, многосерийные серии и иллюстрированные

журналы, часто публикуя таких авторов, как Купер или Артур Конан Дойл, в

сокращенных и отредактированных «популярных изданиях». 52 Для

митрополитов, живущих в современных дисциплинарных учреждениях офиса и

фабрики.

«Отчужденная» от земли и семьи, природы и общества, приключенческая

литература предлагала альтернативный мир в досовременных приключениях

в джунглях, в которых белый европейский субъект мог участвовать в имперских

мечтах о господстве, или показывала ему в «постсовременных» научно-

фантастических историях в развлекательной форме все ужасные и

захватывающие перспективы, которые, казалось, стали возможны благодаря

техническим и научным инновациям.

Именно этому взаимодействию колониальных и экзотизирующих,

научных и социальных диспозитивов обязаны своей популярностью

приключенческие рассказы, которые, прежде всего, направлены на

коллективное воображение. Как выразился Мартин Грин в отношении Англии,

современные империи коллективно рассказывали себе приключенческие

истории на ночь, чтобы заснуть: «и в форме своих снов они заряжали волю

Англии энергией, чтобы выйти в мир, исследовать, завоевывать и

править».«53 Но они также обеспечивали, можно добавить, в зарождающихся

научно-фантастических историях, те компенсаторные «энергии», чтобы

научиться справляться со все более вероятным крахом этого мирового

порядка, основанного на эксплуатации, завоевании и господстве.

52 Ср. Bristow: Empire Boys, pp. 4-52; Brooks: When Russia Learned to Read, pp. 109-165.

53 Зеленый: Мечты о приключениях, стр. 3.

Генеалогии | 27

5. Экспедиции в другие миры:

концептуализация данного исследования.

Из появления современного приключенческого романа и научной фантастики, представленных в

предыдущем разделе, следует, что эти два термина используются здесь не для четко разграниченного

жанра, а скорее как обозначение определенной популярной области литературы, которая имеет

некие общие, исторически детерминированные и изменчивые характеристики. В этом смысле

«приключенческий жанр» не является фиксированным термином, который, конечно, не следует

понимать предписывающе, но предназначен для определения объекта исследования в общем смысле

названия «экспедиции в другие миры»: как литература, которая занимается событиями в

пространственный или временный Акт инородности и дистанции, в котором принимают участие

фигуры героев из «своего» общества. странный Проблемы и внешний Встречаются опасности, против

которых они должны проявить себя с помощью своих цивилизационных методов и, таким образом,

могут быть преобразованы в субъекты. В этом смысле «экспедиции» означают не только

экстраполяцию событий в нарративную отмеченную дистанцию, но также «разрушение»

традиционных идей и дискурсов по отношению к собственному происхождению, тогда как атрибут

«другой» подчеркивает изменчивость изображенные иностранцы и форма множественного числа der

«Welten» подчеркивают, что этот якобы чужой другой так же изменчив, как и культурно-политическое

поле, в котором были созданы представленные здесь тексты.54

Свое и чужое, далекое и непохожее проявляются как изменяющиеся образы, которые всегда

можно наполнить новым содержанием. Поэтому, когда я говорю в тексте о «западной

приключенческой литературе» или «классике» приключенческой литературы, я использую эти

термины исключительно как исходные термины, которые относятся именно к «современному»

корпусу текстов, описанному в предыдущем разделе.55 «Модерн» используется как исторический

термин, охватывающий взаимодействие между построением национального государства и

империализмом, секуляризацией и рационализацией, индустриализацией и урбанизацией, новыми

медиа и производственными технологиями, массовой культурой и коммерциализацией, дисциплиной

и биополитикой с середины 19 века. Советский Союз тоже считается в этом смысле

54 При этом это общее определение включает все формы пародии и «извращения», которые

содержат обмен и отчуждение далекого и близкого, там и здесь, чужого и собственного, внешнего

и внутреннего.

55 Это означает, что более старые тексты, которые часто относят к приключенческой литературе, такие как

«Одиссея» или «средневековый рыцарь» и романы в жанре пикаре, не подпадают под это определение. Также

Дэниел ДефоесРобинзон Крузо не «современный» приключенческий роман, хотя он, несомненно, представляет

собой центральный предлог и «досовременный» предшественник жанра, в нем отсутствуют все центральные

моменты чувственности, экзотики и пограничных переходов, которые лишь рудиментарно проявляются в

появлении Пятницы и «каннибалов» на горизонте.

28 | Посвящение

понимал современное государство, которое, однако, пошло по принципиально иному пути

через современность.56

Термин «научная фантастика» также используется в работе как исходный термин, который

появился только во второй половине двадцатых годов, особенно в североамериканских

журналах по целлюлозе, и иногда попадал в центр внимания советских критиков и авторов. .

Работы Верна, Эдгара Райса Берроуза (его марсианские романы), Конан Дойля (Потерянный

мир и др.) или Герберта Уэллса, которые в настоящее время в основном классифицируются как

научная фантастика, поэтому упоминаются не как таковые, а в их первоначальных апострофах

(как необычные путешествия или «научные романы»), возможно, также как литература о

технологиях и приключениях, связанных с наукой. или фантастическая приключенческая

литература. Соответственно, советский параллельный термин «научная фантастика»

используется исключительно как исходный термин, который впервые появился в единичных

случаях в середине 1920-х годов, прежде чем в течение короткого периода времени в конце

десятилетие (см. главу 5).

Когда упоминается термин «фантастический», он обозначает исторически сложившийся термин

определенного жанра литературы, в котором сверхъестественное и сверхчувственное используется

для обсуждения темной стороны научно-технической современности, как, в частности, Ренате

Лахманн.57 По словам Цветана Тодорова, этот «фантастический» элемент, который чередуется между

сверхъестественным фантастическим-чудесным и рационально объяснимым фантастическим-

сверхъестественным, но который также характерен для многих приключенческих произведений,

когда они беллетризуют «таинственный» мир чужих культур, всегда создает метафорическое

искажающее зеркало их собственного общества и, возможно, составляет центральную точку

притяжения для этой литературы, которой она обязана своей популярностью.58

Это исследование также посвящено анализу того, как внелитературная реальность

отражается в произведениях. Именно этот аспект делает приключенческую литературу и науку

56 См. Плаггенборг, Стефан: Эксперимент современный. Советский путьФранкфурт а. М. / Нью-Йорк, 2006;

Баберовски, Йорг: Диктатуры уникальности. Амбивалентность и насилие в царской империи и в раннем

Советском Союзе, в: Ders. (Ed.):Современное время? Война, революция и насилие в 20 веке, Бонн 2006,

стр. 37-59.

57 См. Лахманн, Ренате: Рассказанная фантазия. Об истории фантастики и семантике фантастических текстов,

Франкфурт а. М. 2002.

58 Проблема определения термина Тодоровым, которая много обсуждается в исследовательской литературе,

особенно в связи с очень ограниченным корпусом текстов, который соответствует его определению

фантастического, здесь не будет рассматриваться, поскольку его разъяснение в конечном итоге ничего не дает.

вопрос об этом произведении, которое больше ориентировано на историю литературы, ср. Цветан: Введение в

фантастическую литературу (1970), Франкфурт, 1992; Рутнер, Клеменс; Ребер, Урсула; Мэй, Маркус (ред.):По словам

Тодорова. Вклад в определение фантастического в литературе,Тюбинген 2006; о фантастике в приключенческой

литературе см. Rottensteiner:Исследования в никуда С. 194-202; о метафорически-подрывной фантастике, ср.

Бритиков Анатолий:Русский советский научно-фантастический роман, Ленинград 1970, с. 4-8; Джексон, Розмари:

Фантазия.Литература подрывной деятельности, Лондон, Нью-Йорк 1981.

Экспедиции в другие миры | 29

Фантастика, но вдвойне интересная по отношению к советскому контексту. Прежде всего, его

собственное общество представляло «пролетарскую» диктатуру в соответствии со своим

представлением о себе: если «мечты о приключениях» узаконивали «дела империи»,59 Какие

легитимативные нарративы развиваются в советской приключенческой литературе и какие

амбивалентности рассматриваются в литературных терминах в этом отношении? А во-вторых,

фантастические тексты всегда содержат метафорическую и воображаемую двусмысленность, которая

в «реалистическом» мейнстриме «серьезной» и требовательной «высокой литературы» очень быстро

достигла бы политических пределов возможного в Советском Союзе.

Уже в 1920-х годах советская приключенческая литература разработала

особую поэтику в своих вымышленных «отходах» в другие миры, конструируя

эффективные образы — как Стивен Гринблатт в целом пишет о манипулятивных

способностях литературного искусства:

«Они берут символический материал из одной культурной сферы и перемещают его в другую, тем

самым увеличивая его эмоциональное воздействие, изменяя его значение, связывая его с другим

материалом из другой области и, таким образом, изменяя его положение во всеобъемлющем

социальном дизайне».60

Точно это также относится к приключенческой литературе, поскольку она рассматривает

актуальные темы, такие как «революционный романтизм» или научно-технические

новшества, и экстраполирует их на «другие миры» и таким образом генерирует

саморефлексивный смысл по отношению к всеобъемлющим социальным замыслам.

своего времени. Эта специфическая сила приключенческой литературы и научной

фантастики снова и снова исследуется в работе с использованием отдельных образцов

текстов, задавая вопрос, как определенные научные темы, сценарии войны или

пограничные конфликты были выбраны в качестве центра предмета: какие еще чтения,

помимо явных идеологических заявление сделало возможным рассказы на

метафорическом, аллегорическом уровне,61

59

60

Зеленый: Мечты о приключениях, С. 3.

Гринблатт, Стивен: Культура, в: Баслер, Мориц (ред.): Новый историзм. История литературы как поэтика

культуры,Франкфурт а. М. 1995, стр. 48-59, стр. 55 и далее; по проблеме «бинарных схем», часто

используемых Гринблаттом, см. Lubrich:Исчезновение разницы Стр. 15 и далее.

61 В этом смысле речь идет о поэтике культуры, концептуализированной Стивеном Гринблаттом, который

занимается не только критикой системы или эвфемистическим предвосхищением реальности, но и

реконструкцией определенного «настроения» того времени, в котором авторы пишут, а читатели читают

— речь идет о деках, которые, безусловно, всегда означают очаровательные истории, которые должны

быть построены гипотетически, или, как отмечает Гринблатт, неизбежно всегда представляют «наше»,

«литературное изобретение», см. Greenblatt, Stephen: Self- образование в эпоху Возрождения. От More to

Shakespeare (введение), в: Baßler, Moritz (ed.):Новый историзм. История литературы как поэтика культуры,

Франкфурт а. М. 1995, с. 35-47, с. 41f.

30 | Посвящение

Такой индивидуальный анализ выявляет прочтения, которые часто идут вразрез с

намерениями текста, якобы изложенными в литературных политических дебатах, а также

в прозаических произведениях. Дело не в том, чтобы показать, что приключенческая

литература и научно-фантастические тексты всегда квазионтологически «подрывной»

потенциал, а в том, чтобы показать, что, особенно для литературы сталинской эпохи, она

ни в коем случае не является такой монолитной и «тоталитарной». структура как таковая.

Взгляните на период в целом. Скорее, в повседневной литературной практике, то есть

когда отдельный текст писался отдельным автором, массивные линии разломов и

расходящиеся силовые линии обнаруживались снова и снова.62 Не желая отрицать общую

тенденцию к «экспроприации отдельного автора» в культуре сталинской эпохи,63

Практически вся текстовая продукция приключенческой литературы и научной

фантастики, которая уже характеризуется своей предполагаемой «трафаретной»,

показывает, что в их случае эта «экспроприация» нередко терпела неудачу. Этот почти

хронический «провал», который в конечном итоге привел к временному исчезновению

приключенческого жанра из советской литературы в послевоенный период вплоть до

смерти Сталина и к максимальному «укрощению» научной фантастики, тем более делает

их тексты культурная и литературно-историческая перспектива более показательна.

Поскольку именно неудача также предоставляет информацию о состоянии общества,

которое привело к разрыву между утопическим проектом культурного модерна и

исторической практикой64

62 Стивен Коткин иллюстрирует этот аспект с помощью изменчивого и противоречивого генезиса одного из

«канонических» текстов сталинской эпохи — Василия Ажаева. Далеко от москвы (Далеко от Москвы, 1948),

детально реконструирован, см. Коткин, Стивен: Магнитная гора. Сталинизм как цивилизация,Беркли /

Лондон 1995.

63 См. Städtke, Klaus: От поэтики самовластного слова до риторики возвышенного, в: Ders.

(Ed.): Мир за зеркалом. О статусе автора в русской литературе 1920-1950-х гг. Берлин 1998,

стр. 3–37, стр. 23 и далее.

64 См. Plaggenborg: Эксперимент современный. Советский путьС. 7-22.

Экспедиции в другие миры | 31 год

6. История приема, статус исследования и

источники

Тема советской приключенческой литературы и научной фантастики от Октябрьской

революции до конца сталинской эры, затронутая в этой диссертации, — как упоминалось выше —

редко рассматривалась в литературных исследованиях или крайне избирательно в случае

научной фантастики. Одна из главных причин заключается в том, что славянское

литературоведение в целом, как на Западе, так и в России, крайне редко уделяло внимание

популярным литературным формам. В большинстве случаев это принималось во внимание

только тогда, когда дело доходило до политически взрывоопасных тем.65 В этом пренебрежении

к популярным жанрам он, так сказать, последовал за своими канонизированными главными

героями «серьезной» литературы высокого уровня, которые отвергли эту «литературу второго

выбора» как «вредное» и «сомнительное» чтение с момента ее появления. .66

Вторая причина отсутствия внимания состоит в том, что ни приключенческая литература,

ни научная фантастика, выросшая из нее, не могут быть интегрированы в канон

социалистического реализма как «массовая литература». Едва заметный в двадцатые годы, в

сталинскую эпоху он был отнесен к детской и юношеской литературе, а это означает, что он

почти не появлялся в центральных литературно-политических дебатах и диспутах, что

действительно придавало жанру больший размах, чем в сильно политизированной сфере

Литературы для взрослых, но также способствовало тому, что она практически не принималась

во внимание в исследованиях по «социально-реалистическому канону».67

65 «Политически взрывоопасный» означает тексты, раскрывающие диссидентские прочтения, такие как

работы Аркадия и Бориса Стругацких, или сильно идеологические тексты, такие как официальная

массовая литература социалистического реализма.

66 Это пренебрежение к популярной жанровой литературе по сей день отражается в России, в том числе и в

том, что значительную часть соответствующих произведений невозможно найти даже в центральных

национальных библиотеках России. В частности, дешевые groschenhefte и серии журналов

дореволюционной эпохи с их бесчисленными бесплатными томами приложений были переданы очень

неполно. Для двадцатых годов это в основном относится к сериям и сериям книг, издаваемым более

мелкими коммерческими издательствами. Помимо отсутствия интереса со стороны библиотек к

подобной «мусорной литературе», эти пробелы в коллекции также можно проследить до многочисленных

чисток библиотек, особенно в 1920-х годах (см. Главы 1 и 5).

67 В более чем 1100-страничной антологии, опубликованной Хансом Гюнтером и Евгением Добренко

в 2000 году по «Социалистическому канону», в которой в некотором смысле собраны

«канонические» знания литературы сталинской эпохи, есть только одно короткое, десять — эссе о

детской литературе того периода, в котором, однако, вообще не упоминаются приключенческая

литература и научная фантастика, ср. Ронен, Омри [Ронен, Омри]: Детская литература и

социалистический реализм, в: Гюнтер, Ганс [Гюнтер, Чанс]; Добренков Евгений (ред.):

Социалистический канон. Сборник статей,С-Петербург, с. 969-979.

32 | Посвящение

Третья причина кроется в истории восприятия приключенческой литературы и

научной фантастики. С 1957 года приключенческая литература в значительной степени

исчезла как всеобъемлющий общий термин или разделилась на разные «поджанры».68 С

одной стороны, «детектив» — детективный роман — возник как самостоятельная область

литературы, которую в издательских и журнальных изданиях часто относили к области

«приключений». редакции, но больше не воспринималась как таковая.69

С другой стороны, после 1945 года и особенно после оттепели военная литература о

Великой Отечественной войне — Второй мировой войне — и гражданской войне

сформировала отдельную область советской литературы, в которой «военные

приключения» «)» и рассказы о шпионаже сыграли важную роль, но не были восприняты

и обсуждены как «приключенческая» литература. С другой стороны, этот термин

использовался только для западных «классиков» 19-го и начала 20-го веков в

издательской практике, в которую русские авторы включались только в исключительных

случаях, так что это само по себе стало историческим.70

«Научное фэнтези», с другой стороны, как жанр все больше и больше

отделяется от классической приключенческой литературы с конца 1920-х

годов и, благодаря устойчивому успеху с 1957 года, популяризируется

читателями, авторами и критиками, а также, наконец, литературой. этюды —

по аналогии с научной фантастикой на западе — получили как

самостоятельный жанр. В результате удалось построить историю этого

жанра, уходящую все дальше и дальше, к которой можно отнести все

тексты, связанные с научно-техническими фантазиями, без учета

культурно-исторического контекста и тесной связи с приключениями.

литература. В частности, советские изображения научной фантастики были

крайне избирательны,

68 Только в издательских сериях, таких как «Библиотека приключений» (20 томов 1955–1959 гг. И 20 томов 1965–1970

гг.) И продолжающейся серии книг «Библиотека приключений и научной фантастики» издательства детских книг.

Детгиз Приключенческие рассказы, научная фантастика или научная фантастика, а также криминальная

литература по-прежнему находились под одной редакционной «крышей».

69 См. Франц, Норберт: Московские истории убийств. Российско-советский криминальный триллер 1953–1983 гг. Майнц 1988;

Разин, Владимир:В лабиринтах детектив. Очерки истории советской и российской детективной литературы XX века, Саратов

2000, http://www.pseudology.org/chtivo/Detectiv... (15.03.2010); Дралюк, Борис:Западная криминальная литература

идет на восток. Помешательство на Пинкертоне в России 1907-1934 гг.(Российская история и культура, Том 11), Лейден /

Бостон, 2012.

70 См., Например, исследование Абрама Вулиса. В мире приключений о «поэтике жанра», которая, за некоторыми

исключениями (прежде всего советскими «военными приключениями» во время Второй мировой войны),

концентрируется исключительно на западных авторах, ср. Вулис, Абрам: В мире приключений. Поэтика Жанра,

Москва 1986.

История приема, состояние исследований и источники | 33

Эти порой значительные пробелы в знаниях и избранные жанровые рассказы

неоднократно приводят к частичным ошибочным суждениям в тех областях, в которых

литературное внимание сместилось с «серьезной» на «развлекательную» массовую литературу.

В частности, это относится к области литературной фантастики, к которой можно отнести

большую часть произведений «канонизированных» представителей высокой литературы,

таких как Михаил Булгаков, Евгений Замятин, Алексей Николаевич Толстой, Александр Грин

или Андрей Платонов. . На основе «фантастических» пересечений границ в исследовательской

литературе неоднократно обсуждались возможности и ограничения литературной критики

системы и антиутопической письменности и отражались «практики укрощения»

«фантастического» в раннем Советском Союзе.71 Практически не замечалась область

«фантастической», а иногда и «антиутопической» приключенческой литературы, которая

намного больше не только по количеству, но и по тиражу.72 То же самое применимо, чтобы

привести второй пример, к так называемым «красным пинкертонам» в исследованиях, о

которых много написано, но среди них есть работы таких «канонизированных» авторов, как

Мариетта Шагинян, Илья Эренбург или Валентин Катаев. быть полученным. Редко замечается

тот факт, что их работы не были типичными для «коммунистических Пинкертонов», а

представляли собой авангардную адаптацию и пародию на эту популярную массовую

литературу двадцатых годов (см. Главу 3).

На этом фоне исследование также хотело бы внести свой вклад в историю советской литературы

1920-50-х годов, используя легкие, «второстепенные» развлечения и молодежную литературу, чтобы

показать, что даже в литературной индустрии, которая жестко регулировалась идеологически. и

эстетически, особенно с 1930-х годов, Советский Союз на «окраинах», дивергентная и разнородная

поэтика была возможна в ограниченном смысле. Поэтому, за очень немногими исключениями, он не

привлекает внимания к канонизированным авторам, некоторые из произведений которых относятся

к приключенческой и научной литературе.

71 Например, исследования произведений Замятина, Платонова и Булгакова в 20-е годы, все из которых

ссылаются на антиутопические элементы их фантазии как на причины своих публикационных проблем,

не принимая во внимание, что это именно такая «фантастика». Противостояние утопическим и

антиутопическим социальным экспериментам было центральной частью приключенческой литературы

тех лет, ср., например, Поморская, Кристина: Утопическое будущее русского авангарда, в: Дебречены,

Поль (ред.): Вклад Америки в Девятый Международный конгресс славистов, Киев, сентябрь 1983 г., Vol. 2,

Columbus Ohio 1983, pp. 371-386; Конечно, Ефрем: Последняя утопия. Энтропия и революция в поэтике

Евгения Замятина, в кн .:История европейских идей 13: 3 (1991) стр. 225-237; Стридтер, Юрий: Три

постреволюционных русских утопических романа, в: Гаррард, Джон (ред.):Русский роман от Пушкина до

Пастернака, Нью-Хейвен, 1993, стр. 177-201; Подробнее об «антиутопических» фантастических

приключенческих историях см. В главе 4.

72 Специально для более далеко идущих выводов о развитии «фантастики» — если кто-то хочет

написать такую литературную историю — эти известные авторы и их проза играли, так сказать,

маргинальную роль, а их проблемы с цензурой что-то не так. их привилегированный

литературный статус, но в меньшей степени он имел отношение к общим возможностям

фантастического письма.

34 | Посвящение

Fantastik может быть отнесен к этой области или возник в ней, но в первую

очередь от менее известных имен.73

Фокус этого исследования направлен не на основные процессы

унификации и канонизации эстетических норм и нарративов

политического мастерства, а, напротив, на отклонение литературных

практик и различных прочтений. Во многих случаях речь идет не о

проработке «красных нитей» и большой преемственности определенных

жанровых определений и высших механизмов порядка в приключенческой

литературе и научной фантастике, а скорее о разрывах и противоречиях в

литературной практике, основанных на опубликованной художественной

литературе и критике. но также — пока доступно — для показа на основе

внутренних протоколов и стенограмм. Это также относится к упомянутым

выше определениям приключенческой литературы, представленным в

начале периода исследования.

Сосредоточившись на литературной практике и литературно-исторической

реконструкции представленных текстов, на их конкретной поэтике и воображаемых

экспедициях в другие миры, исследование лишь в очень ограниченной степени касается

вопросов, которые не возникают непосредственно из тех, кто работает в этой области.

приключенческой литературы и науки Фантастик на поднятые темы. Так становится вся

область детской литературы., к которому более или менее тесно относятся как

приключенческая литература, так и научная фантастика, рассматриваются в работе лишь

постольку, поскольку это имело организационное и литературно-политическое значение

для этой области.74 Обсуждение конкретных педагогических задач детской литературы, ее

места в советской образовательной политике и дидактических, обучающих

психологических и педагогических дискуссий об особой функции и механизмах

воздействия текстов, написанных для детей, не включено в анализ, как таковое.

связанный с здесь, мало влияет на изложенные вопросы. Кроме того, педагогический и

дидактический аспекты практически не играли роли в дискуссиях о приключенческой

литературе и научной фантастике даже в сталинские времена.

То же самое и с проблемами истории науки. Особенно в том, что

касается взаимосвязи точных наук и изящных искусств в

73 Например, я сознательно воздержался от анализа ранних рассказов Андрея Платонова или произведений

Александра Грина, хотя некоторые из них опубликованы в тех же «популярных» журналах и

издательствах, которым посвящена эта работа.

74 Более свежие подходы к исследованию советской детской литературы, в которых приключенческая литература и

научная фантастика не рассматриваются в рассматриваемый здесь период, см. В Kulešov, Evgenij; Антипова, Инна

(ред.):Детский сборник. Статистика по детской литературе и антропологии детства,Москва 2003; Балина, Марина;

Рудова, Лариса (ред.):Российская детская литература и культура, Нью-Йорк / Лондон 2008.

История приема, состояние исследований и источники | 35 год

За первое десятилетие после революции опубликовано уже немало.75 Озабоченность

научной фантастикой предполагает, что нам также следует более внимательно изучить

эти отношения. Таким образом, работа действительно будет содержать ссылки на

научно-популярный прием технических и научных инноваций и мысленных

экспериментов, если это важно для развития жанра. При этом она не спрашивает о

конкретных формах научных объяснительных моделей и исследовательских вопросов,

которые могли так или иначе повлиять на письмо, а скорее анализирует, как

фантастическая научно-приключенческая литература подхватывает определенные

научно-популярные дискурсы, чтобы преобразовать их. в гетерогенную семантику в

метафорическом сдвиге для производства.76

Если посмотреть на имеющуюся вторичную литературу по вопросам исследований и областей

знания, изложенным здесь, в целом можно сказать, что исследований в области научной фантастики

и научной фантастики гораздо больше, чем исследований в области приключенческой литературы.

Однако «классическая» приключенческая литература западных колониальных империй и их

государств-преемников постоянно изучается, в то время как по России и Советскому Союзу почти нет

исследований.

Вообще критический академический анализ популярной литературы начался на Западе с 1970-х

годов, когда в результате порывов «шестьдесят восемь» люди стали более интенсивно заниматься

культурно-массовыми продуктами.77 Эти работы, которые вначале часто сильно вдохновлялись

марксизмом, имеют разные направления. Некоторые рассматривают колпортаж или банальную

литературу после исследований Теодора У. Адорно и Макса Хоркхаймера о «массовой культуре» в

первую очередь как капиталистические средства манипулирования и угнетения, основной целью

которых было политическое поглощение читателей с помощью дешевой и эскапистской «мусорной

литературы». »Чтобы отвлечься от собственной незрелости.78

75 См. Стайтс, Ричард: Революционные мечты. Утопическое видение и экспериментальная жизнь в русской

революции, Нью-Йорк / Оксфорд 1989; Боулт, Джон Э .; Матич, Ольга (ред.):Лаборатория сновидений. Русский

авангард и культурный эксперимент,Стэнфорд 1990; Ферингер, Маргарет:Авангард и психотехника. Наука,

искусство и технология экспериментов по восприятию в раннем Советском Союзе,Гёттинген 2007.

76 Именно этому аспекту уделялось меньше внимания в исследованиях последних лет, которые в первую

очередь интересуются конкретными научными инновациями и фигурами мысли, после того, как до 1990-х

годов обсуждались в первую очередь вопросы политической инструментализации и идеологизации

науки и искусства. ср. Шварц, Матиас; Вельминский, Владимир; Филипп, Торбен: наследники Базарова.

Эстетическое присвоение науки и техники в России и Советском Союзе // Умирает. (Ред.):Миряне, чтения,

лаборатории. Искусство и наука в России 1860–1960 гг.. Франкфурт-на-Майне, 2008 г., стр. 9–36.

77 См. Подробное описание и проблематизацию различных подходов в Fluck, Winfried: Популярная культура.

Учебное пособие для определения функции и интерпретации массовой культуры(Amerikastudien, Vol. 2),

Штутгарт, 1979; Hügel, Hans-Otto: Introduction, in: Ders. (Ed.):Справочник по популярной культуре.

Термины, теории и обсуждение,Штутгарт, Веймар, 2003 г., стр. 1–22.

78 См. Главу «Индустрия культуры. Просвещение и массовое мошенничество »в Adorno, Theodor W .; Хоркхаймер,

Макс:Диалектика Просвещения (1969), Leipzig 1989, pp 139–189; Пельке, Майкл; Лингфельд:робот

36 | Посвящение

Напротив, другие работы видели в сценариях побега массовой культуры подлинный потенциал

сопротивления и эмансипации, который следует раскрыть.79 Структурные исследования и теория игр

также часто стремятся изолировать нормативные нарративные модели и архетипические фигуры в

приключенческой литературе и научной фантастике, что делает их приемлемыми в качестве

носителей «высококультурных» культурных моделей.80

Что касается научной фантастики, это прежде всего исследования Дарко Сувина по поэтике

научной фантастики, которые не только облагородили ее как серьезную научную область интересов,

но и открыли взгляды на Запад для «другой» научной фантастики за пределами «железа». Штора.81 год В

Советском Союзе, с другой стороны, растущий успех жанра шел рука об руку с растущим успехом

жанра с конца 1950-х годов, но так и не нашел серьезного подхода к университетским и

академическим исследованиям и поэтому ограничивался несколькими литературными

исследованиями. критики и литературоведы.82 По обе стороны «железного занавеса» на эту работу

также сильно повлияла «холодная война».83 Соответственно, восточноевропейские авторы, такие как

Станислав Лем или братья Аркадий и Борис Стругацкие, рассматривались в первую очередь под

политической эгидой для системно-критического прочтения жанра.84

Паттерны восприятия, установившиеся в шестидесятые и семидесятые годы, также оказали

решающее влияние на более позднюю оценку рассматриваемого здесь периода. В то время как на

Западе сталинская эпоха все еще была периодом массовых репрессий и вмешательств в 1920-е гг.

и беседка. Идеология и развлечения в фантастической литературе,Мюнхен 1970; Уединг, Герт:Пытаясь говорить о

китче и слухах, Франкфурт 1973 г .; Нуссер, Питер предлагает краткий обзор тривиальных литературных

исследований:Банальная литература, Штутгарт, 1991, стр. 1-20.

79 В частности умирают Культурные исследования соучредитель Бирмингемской школы вокруг Стюарта Холла имело

решающее значение для этого подхода, см., например, Холл, Стюарт: Культурология. Проект политической теории

Hamburg 2000; об этом также Вуггениг, Ульф: Subkultur, в: Hügel:Справочник по популярной культуре, С. 66-73.

80 Смотрите ветку: Авантюрист; Hienger, Jörg (ред.): Развлекательная литература. За их теорию и защиту,

Göttingen 1976; Лем, Станислав:Фэнтези и футурология, 2 тома, Франкфурт а. М. 1984.

81 год См. Сувин, Дарко: Очерк советской научной фантастики, в: Barmeyer, Eike (ed.): Научная

фантастика. Теория и история,Мюнхен, 1972, стр. 318-339; Дерс .:Поэтика фантастики. К теории и

истории литературного жанра(Фантастическая библиотека, Том 31, Франкфурт а. М. 1979.

82 См. Ларин, Сергей: Литература крылатой мечты, Москва 1961 г .; Рюриков, Юрий: Čerez 100 и 1000 лет. Человек

будущего и советская художественная фантастика,Москва 1961 г .; Бритиков: Русский советский

научнофантастический роман; Ляпунов, Борис: В мире фантастики. Обзор научно-фантастической и

фантастической литературы,Москва 2 1975; Чернышева, Татьяна:Природа фантастики, Иркутск, 1984. Более

подробные комментарии к советской исследовательской литературе по научной фантастике и фантастической

литературе см .: Schwartz: Изобретение космоса, Стр. 15-20.

83 См. Гриффитс, Джон: Три завтра. Американская, британская и советская научная фантастика, Лондон и др., 1980; Макгуайр,

Патрик Л.:Красные звезды. Политические аспекты советской фантастики, Анн-Арбор, 1985; Геллер, Леонид: Вселенная за

пределом догмы. Размышления о советской фантастике,Лондон 1985.

84 См. Хауэлл, Ивонн: Апокалиптический реализм. Научная фантастика Аркадия и Бориса Стругацких, Нью-Йорк и др.

1994.

История приема, состояние исследований и источники | 37

процветающий жанр, советские и постсоветские критики рассматривали этот период как

время исключений, расхождений, аберраций и низкой производительности,85

тогда как двадцатые годы, начиная с эпохи Хрущева, были задуманы как зачаточная, но

решающая фаза в основании жанра.86 Это прочтение косвенно повлияло на западные

исследования, в том числе из-за того, что им не хватало доступа к источникам и

«классике» советской научной фантастики, переиздававшейся после периода оттепели,

часто сильно пересматривались. Вдобавок системно-критический и структуралистский

импульс означал, что литературно-историческая реконструкция мало интересовалась.87

Ситуация изменилась лишь постепенно после распада Советского Союза, когда в России

критическая и ностальгическая переоценка эпохи, которая до сих пор была идеологически сильно

искажена, стояла на переднем плане, особенно в многочисленных мемуарах и эссеистических

репрезентациях, окрашенных в индивидуальный цвет.88 Такие работы сделали большой материал

доступным и библиографическим, в том числе в Интернете, но по-прежнему преобладает более

журналистское, современное прочтение переоткрытия «наследия» отдельной советской научно-

фантастической разработки.89 Однако с переориентацией литературных исследований в

университетах начинает расти академический интерес к популярным повествовательным формам, из

чего уже появились некоторые исследования.90 На Западе, с другой стороны, после окончания

конфликта между Востоком и Западом озабоченность этим предметом заметно снизилась. Только за

последние несколько лет появились некоторые новаторские работы, такие как работа Аниндиты

Банаэрджи о дореволюционной научной фантастике или Мюранна Магуайра.

85 Об избирательном и идеологически сформированном советском приеме см. Ляпунов: В мире фантастики,

P. 44ff .; Бритиков:Русско-советский научно-фантастический роман, С. 135–178; О западном взгляде, который в

первую очередь сосредоточен на репрессивной стороне, см. Stites, Richard: World Outlook and Inner Fears in Soviet

Science Fears, in: Graham, Loren R. (ed.):Наука и советский социальный порядок, Кембридж, Массачусетс / Лондон,

1990, стр. 299-324.

86 Об этом восприятии двадцатых и тридцатых годов, на который сильно повлияло критическое примирение с

прошлым, см. Ревич: Перекресток утопий; Булычев, Кир: Padčerica ėpochi. Избранные работы о фантастике,Москва

2004

87 См. Rullkötter, Bernd: Научный фантастизм Советского Союза. Сравнительное исследование умозрительной

литературы Востока и Запада,Bern 1974; Макгуайр:Красные звезды; Рад, Джон: Экстраполяции из антиутопии.

Критическое исследование советской научной фантастики,Princeton NJ 1982; Касак, Вольфганг (ред.):Научная

фантастика в Восточной Европе Берлин 1984 г.

88 См. Палей, Абрам: Встречи на длинном пути. Воспоминания, Москва 1990; Ревич, Всеволод:Перекресток утопий.

Судьбы фантастики на фон судебных стран,Москва 1998; Булычев:Padčerica ėpochi; Прашкевич, Геннадий: Адское

пламя. Комментарии к неизданной антологии,Новосибирск 2007; Дерс .:Красный сфинкс. История русской

фантастики от В.Ф. Одоевского до Бориса Штерна., Новосибирск 2007.

89 См. Первушин, Антон: Космонавты Сталина. Межпланетный прорыв Советской Империи,Москва 2005; Прашкевич: Красный

сфинкс.

90 Ср. Шушпанов, Аркадий: Литературное творчество А.А. Богданова и утопический роман 1920-ч годов (Дисс.),

Иваново 2001; Дрябина, Оксана; Ковтун; Елена (ред.):Русская фантастика на перекрёстке Эпоха и культура.

(Материалы Международной научной конференции, 21–23 марта 2006 года), Москва 2007.

38 | Посвящение

о готическом фэнтези 20-30-х гг.91 Были опубликованы и небольшие

исследования по отдельным работам и аспектам, особенно по вопросам,

относящимся к истории науки и интермедиа.92 Напротив, в истории культуры и

литературы за рассматриваемый период нет критических реконструкций

генезиса жанра.

В области приключенческой литературы нет соответствующего уровня исследований. Здесь также

критический прием на Западе начался в 1970-х годах, когда в образе авантюриста был обнаружен

противоположный образ рационалистической и технократической современности, который впервые

был воплощен в виде наброска истории человечества в гомеровском «Одиссее».93

Это скорее антропологическое и историческое чтение идей очень скоро будет заимствовано в произведениях

из окружающей среды. Постколониальные исследования , которые начинают детально анализировать долю

жанра в контексте колониальной и имперской оккупации мира с точки зрения культуры и истории дискурса, с

отдельными русскими произведениями, которые также становятся в центре внимания.94 Примечательно, что

критический прием начался в Советском Союзе из-за озабоченности соседними жанрами, в частности,

советской научной фантастикой и криминальной литературой, а также библиотечными справочниками,

которые рекомендовали канонические произведения для молодежных библиотек.95 Исследования здесь

сосредоточены на педагогической переработке детской и юношеской литературы.96 Лишь в 1980-х годах здесь

стал заметен литературный критический прием, но он часто был сосредоточен в первую очередь на западных

произведениях или представлял собой обзор приключенческих фильмов и литературы по истории

литературы.97

91 См. Банерджи, Аниндита: Мы, современные люди. Научная фантастика и становление русской современности,Мидлтаун,

Коннектикут, 2012; Магуайр, Мюрэнн:Призраки Сталина. Готические темы в раннесоветской литературе, Берн, 2012.

92 См. Шрамм, Кэролайн: телемор и гиперболоид. Сияние, тайные знания и фантазия в

послереволюционной литературе: Франк, Сьюзи; Гребер, Эрика; Шахадат, Шамма; Смирнов, Игорь П.

(ред.): Фантазм и память. Праздник для Ренате Лахманн в день ее 65-летия,Мюнхен 2001, стр. 319–339;

Хауэлл, Ивонн: Евгеника, омоложение и путешествие Булгакова в самое сердце собачьего, в: Славянское

обозрение 65: 3 (2006), стр. 544-562.

93 Смотрите ветку: Авантюрист; Зеесслен, Георг: Приключения, в: Дерс., Клинг, Бернт: Развлечение. Лексикон

популярной культуры,Vol. 1, Reinbek bei Hamburg 1977, pp. 243-299; Бревно:Приключенческие романы; Эггебрехт:

Чувственность и приключения; Зеленый: Мечты о приключениях; Мяртин, Ральф-Петер: Желаемый потенциал.

История и общество в приключенческой литературе Ретклиффа, Арман, май(Литература по истории. История в

литературе, том 10), Königstein, Taunus 1983.

94 См. Бристоу: Империя Мальчиков; Зеленый:Авантюрный мужчина; Филлипс: Отображение людей и империи; Диксон:

Написание колониального приключения.

95 См. Шалашова, Зоя; Зубов, Юрий:Приключения, Путешествие, Фантастика. Рекомендательный указатель литературы,Москва

1957 г .; Шалашова, Зоя:Приключения и путешествия. Рекомендательный указатель литературы,Москва 1979.

96

97

См. Begak, B. A: В мире приключений (Приключенческая литература для детей, Москва, 1979.

См. Мошенская, Лидия: Мир приключений и литературы, в: Вопросы литературы 9, стр. 170-202 (1982); Этот.:

Жанры прикладенческой литературы. Genezis i poėtika(Автореферат Дисс., Москва, 1983; Олейникова, Ольга:

История приема, состояние исследований и источники | 39

С другой стороны, есть некоторые исследования развлекательной и массовой литературы в

России и в раннем Советском Союзе, в частности, на новаторские работы Джеффри Брукса и

Дагмар Штайнвег.98 Однако эти исследования, которые часто больше ориентированы на

историю культуры и социальные науки, в основном лишь отчасти касаются приключенческой

литературы и научной фантастики.99 То же самое и с недавно опубликованными

произведениями по советской детской литературе.100 Исследования, основанные на истории

науки, постоянно опираются на отдельные работы научной фантастики, но часто имеют

тенденцию использовать их исключительно в иллюстративных целях, чтобы

проиллюстрировать свои тезисы, не вдаваясь в их поэтику.101

Жанр приключенческого романа и творчество Томаса Майна Рида (Автореферат Дисс., Москва 1984; Совсем

недавно Мария Черняк написала в своей монографии оФеномен массовой литературы ХХ века более длинная

глава посвящена приключенческому роману 1920-х годов. Однако она в основном прибегает к известным,

«авангардным» обработкам «Коммуниста Пинкертона», крайне неточна в своих источниках, приписывает

авторам цитаты, которых они не произносили, и очень быстро обобщает плохо обоснованные тезисы, ср.

Чержнак, Мария:Феномен массовой литературы ХХ века, С-Петербург 2005, с. 76-122. Дмитрий Николаев гораздо

точнее обращается со своим обширным исходным материалом, но остается более ассоциативным прочтением

разнородных текстов, которые почти не принимают во внимание культурно-исторический контекст и

популярные жанровые тексты, ср. Николаев, Дмитрий:Русская проза 1920–1930-х годов. Авантюрная,

фантастическая и историческая проза,Москва 2006. С. 49-225.

98 См. Брукс, Джеффри: Когда Россия научилась читать. Грамотность и популярная литература,1861-1917, Принстон,

Нью-Джерси, 1988; Дерс .:Спасибо, товарищ Сталин! Советская общественная культура от революции до холодной

войны,Принстон, штат Нью-Джерси, 2000 г .; Штайнвег, Дагмар: стр.ключи к счастью и перекресток страстей.

Исследования русской популярной женской литературы на примере авторов Анастасии Александровны

Вербицкой и Евдокии Александровны Нагродской.(Документы и анализы по русской и советской культуре, т. 27),

Бохум 2002; Венедиктова, Татьяна (ред.):Популярная литература. Опыт культурного мифотворчества в Америке IV

России, Москва 2003. Борис Дралюк недавно представил новаторское исследование «энтузиазма Пинкертона» в

до- и послереволюционной России, которое также включает журналистский прием, но сосредоточено на

детективной и криминальной литературе, см. Дралюк: Западная криминальная литература идет на восток.

99 См. Добренко Евгений: Формовка советского читателя. Социальные и эстетические предложения рецепции советской

литературы,С-Петербург 1997.

100 См. Маринелли-Кениг, Гертрауд: Русская детская литература в Советском Союзе 1920–1930 гг., Мюнхен

2007; Исследование Маринелли-Кениг представляет собой «дополненную версию диссертации» 1976

года, которая совершенно некритически и совершенно произвольно берет свои оценки из советских

источников и поражает лишь обилием материала; Кулешов; Антипова:Детский сборник; Балина; Рудова:

Российская детская литература и культура; Сборник представляет собой очень поучительный обзор с

точки зрения ГДР Людвиг, Надешда; Буссевиц, Вольфганг (ред.):Советская детская и юношеская

литература. В обзорах и отдельных изображениях,Берлин 1981.

101 См. Graham, Loren R. (ред.): Наука и советский общественный порядок, Кембридж, Массачусетс / Лондон, 1990; Эндрюс,

Джеймс Т .:Наука для масс. Большевистское государство, общественная наука и народное воображение в Советской России.

1917-1934 гг.(Восточноевропейские исследования, том 24), Колледж-Стейшн, Техас, 2003; Первушин:Космонавты Сталина.

40 | Посвящение

Для анализа приключенческой литературы и научной фантастики это исследование в первую очередь

основано на трех корпусах источников. С одной стороны, это опубликованные прозаические тексты, при этом

работа в основном основана на оригинальных изданиях соответствующего исследовательского периода,

поскольку почти все новые издания, начиная с 1930-х годов, были переработаны, в некоторых случаях

значительно. Помимо отдельных изданий и антологий, они включают журналы и серии книг, некоторые из

которых были опубликованы в большом количестве, в которых печаталась приключенческая литература и

научная фантастика.102 Во-вторых, это опубликованные современные материалы по рассматриваемой здесь

предметной области, будь то обзоры, критические замечания, статьи, эссе, эссе, выступления, прозаические

зарисовки (русские «очерки») или переписка, которые способствуют дискурсивному встраиванию

прозаических текстов. .103 И, в-третьих, он основан на неопубликованных архивных источниках с работами из

фондов Союза писателей СССР (русский: «Союз писателей СССР», существовал с 1934 по 1991 год) и

издательств, которые занимают центральное место в приключенческой литературе. Детгиз (Сокращение для «

Детское государственное издание », немецкое« Государственное детское издательство », 1933-1936 и

1941-1963 гг. Соответственно. Детиздат (Аббревиатура от «Детское издательство», нем. «Детское

издательство», 1936–1941).104

В дополнение к протоколам собраний, внутренним обзорам, файлам с информацией об авторах и

переписке с критиками и авторами, эти архивные фонды также включают краткие записи внутренних

дискуссий по программным и тематическим вопросам (дебаты по литературно-политическим

направленным решениям, по результатам предыдущих работы, отдельные произведения или

определенные культурные и политические вопросы, которые находятся на переднем плане

Тематические области). Однако традиционная ситуация совсем иная. Для издателей и редакторов

журналов 20-х годов почти нет сборников источников. Обычно они начинаются только с усилением

государственного контроля над литературной политикой в 30-х гг.

102 Некоторые произведения двадцатых годов даже претерпели несколько доработок, если автор

прожил так долго, что существует вариант первого издания, то сталинской эпохи, то второй

эпохи оттепели. Более поздние издания будут использоваться только в исключительных случаях,

если текст будет таким же, как в новом издании. Кроме того, в некоторых случаях работа также

включает в анализ фильмы в дополнение к текстам в прозе, поскольку они были важны для

дальнейшего развития жанра и дискуссий о нем.

103 При необходимости также используются воспоминания об участниках, к которым, однако, всегда следует относиться с

осторожностью, поскольку они всегда представляют собой ретроспективные нарративы легитимации.

104 Эти запасы в Российский государственный архив литературы и искусства (Российский

государственный архив литературы и искусства, Сокр. РГАЛИ) в Москве. В дополнение к

упомянутому корпусу источников, фонды центральной литературной газеты союза писателей,

Литературная газета, а также личные личные сословия авторов, насколько они были доступны.

Исследование фондов лиц, ответственных за вопросы цензуры, в Государственном архиве

Российской Федерации (Государственниы архив Российской Федерации, сокр. ГАРФ)Главное

управление по литературным и издательским делам (Главное управление по делам литературы и

издательств, Сокр.Главлит), с другой стороны, не дало никаких результатов, относящихся к

работе. Для цитирования архивных источников см. Информацию в приложении к данной работе.

История приема, состояние исследований и источники | 41 год

приобрели наибольший размах в период с 1945 года до смерти Сталина, когда секции Союза

писателей, но в меньшей степени также издательства и редакторы газет, создали обширную

документацию о своей деятельности. После 1953 года количество переданных в архив фондов

снова резко сократилось.105 Таким образом, эта ситуация с разными источниками также

отражает различные литературно-политические условия, в которых приключенческая

литература и научная фантастика возникли в Советском Союзе.106

105 В некоторых случаях большие архивы журнала и издательств были потеряны или

уничтожены после распада Советского Союза в 1991 году, но в некоторых случаях они

были распущены намного раньше, не передавшись в государственные архивы. Например,

для еще существующего научно-популярного журналаЗнание — сила их архивы были

переданы бывшим старшим редакторам, когда они были приватизированы. Однако после

их смерти наследники распустили их, так что они больше не существуют, как показали

исследования автора.

106 Однако значительная нехватка архивных фондов за период до 1934 г. и после 1953 г. не представляет серьезной

проблемы с точки зрения методологии достижения целей работы, поскольку опубликованные корпуса текстов за

эти периоды гораздо более продуктивны и разнородны.

42 | Посвящение

7. Структура книги.

Книга разделена на три части, которые написаны таким образом, что

отдельные главы также можно читать индивидуально, без необходимости

читать всю работу заранее. Первая часть («Коммунистические Пинкертоны

— Проекты и варианты популярной приключенческой литературы», 1917–

1932 гг.) Охватывает период от Октябрьской революции до роспуска всех

литературных организаций и большинства издательств и журналов, что

привело к полной переориентации советской литературы. литература. Этот

период был периодом расцвета советской приключенческой литературы,

которую часто называли «коммунистическими пинкертонами» после

соответствующего заявления ведущего большевистского культурного

политика Николая Бухарина в 1922 году.

Вторая часть книги («Пасынок советской литературы — научная фантастическая

приключенческая литература», 1932–1941 гг.) Посвящена самому противоречивому и

изменчивому периоду в отношении приключенческой литературы и научной

фантастики. После того, как «коммунистические Пинкертоны» уже приобрели дурную

славу после «Великого переворота», введенного первой пятилеткой, оба направления

представляли собой в значительной степени остракизированный жанр в ходе

реализации «социалистического реализма» у первых советских писателей. съезд 1934 г.

не хотел давать право на существование области вновь созданной детской литературы.

Однако эта попытка встретила массовое сопротивление на разных уровнях, так что в

отсутствие привлекательных альтернатив Разрешить приключения и научную

фантастику в узких рамках в области детской и юношеской литературы. С помощью

великих чисток во второй половине тридцатых годов можно было бы начать новое

начало в виде «научно-фантастической приключенческой литературы», что, несмотря на

значительные различия в концептуализации ныне в равной степени сопоставимых

терминов приключения и научной фантастики от многих участников так же было

замечено появление предыдущей «Золушки» на «балу» «великой» советской литературы.

Третья часть книги (Беллетризация науки — разделение приключений и фантазий,

1941–1957) охватывает период от немецкого вторжения в Советский Союз до первых лет

после окончания сталинской эпохи, которая все еще была были включены важные

переходные этапы для более поздних разработок в период расследования. После краткой

фазы эйфорического пробуждения в послевоенный период этот период в основном

характеризуется мерами максимального единообразия и регламентации литературы,

проводимыми на высшем культурно-политическом уровне. Они были нацелены на

полное исключение приключенческой литературы и параллелизм научной фантастики с

жанром популяризации науки. В то же время покажите внутреннее

Очерк книги | 43 год

и публичные дебаты о реализации этой политики, насколько далеко идущими и

в то же время сложными было такое выполнение директив литературной

политики в повседневной практике. В конце концов, человек остался

зависимым от горстки авторов и столкнулся со значительным неудовольствием

со стороны читателей и других авторов, так что всего через несколько месяцев

после смерти Сталина начался пересмотр этих литературно-политических

директивных решений. Более поздняя так называемая «Fantastik des

Nahziels» («фантастика ближнего прицела»), согласно идеалу которой тракторы

с дистанционным управлением и автоматизированные колхозы представляли

собой утопию коммунистического будущего,

Три части этой книги разделены на пять глав по три раздела в каждой. Отдельные главы

расположены в хронологическом и систематическом порядке. Главы всегда сгруппированы по

теме или вопросу, из которых затем отделяются отдельные разделы. Разделы иногда

представляют собой обзорные презентации по определенным аспектам, иногда они

посвящены реконструкции определенных дискурсов, позиций по литературной политике или

теории литературы и анализу отдельных произведений или текстов определенных авторов.

В конце книги дается краткое изложение отдельных глав и разделов, в

которых резюмируются основные тезисы и вопросы.

Это исследование представляет собой переработанную версию моей диссертации, которую я написал

в июле 2010 года на факультете философии и гуманитарных наук Свободного университета Берлина

под названием «Экспедиции в другие миры. Советская приключенческая фантастика и научная

фантастика 1917–1957 ». Я особенно хотел бы поблагодарить Игоря Полянски и Кристину Краузе, а

также Сюзанну Штретлинг, Хайке Винкель, Торбена Филиппа и Георга Витте, которые руководили

докторской диссертацией, за множество предложений, советов и исправлений. Я хотел бы

поблагодарить Евгения Харитонова, Анке Хенниг, Сандру Янсен, Фрица Мьерау, Сильвию Зассе,

Хенрике Шмидт, Эрика Саймона, Франциску Тун-Хоэнштейн и Барбару Вурм за информацию и

предварительную работу; Хочу поблагодарить Ольгу Полянскую за редактирование русского языка, а

моей матери — немецкого — Ингеборг Шварц.

44 | Посвящение

Маттиас Шварц «Экспедиции в другие миры: советская приключенческая и научно-фантастическая литература со времен Октябрьской революции и до конца сталинской эпохи»