Мона Авад
Прощай, Джуди, и удачи!
Bye Judy and Good Luck, 2016
Мы считаем, что Джуди «забавного размера» из-за её роста. Никто из нас не подходил к ней с рулеткой, но, по прикидкам Джимбо, там не больше ста пятидесяти сантиметров вверх, и примерно столько же вширь. Никто из нас ни за что бы не переспал с ней, но все согласны, что с ней забавно. Вот как вчера: пришла на работу, а у по обеим рукам — распухшие маленькие красные царапины.
— Джуди, что это с твоими руками? — спрашиваем мы во время перекура, пока «Пэлл-Мэлл» догорают у нас между пальцев.
Джуди грустно качает головой. Морщится, словно даже вспоминать больно. Потом рассказывает, как вчера надралась и решила подружить свою собаку с кошкой. Лежала на ковре в гостиной, слушала, как Джимми Баффет поёт «Изменения в широтах, изменения в контактах», и думала, что в мире так много ненависти и так мало понимания. Вот и ухватила своего загельминтиненного перса, да подсунула к своему дряхлому эрдельтерьеру. И вот тут-то, вздыхает она, перс слетел с катушек и набросился на неё.
— Чёрт, Джуди, — говорим мы. — Наверное, больно было.
— Да, — говорит Джуди. — То есть нет. Не очень. Вообще-то, — добавляет она, — почти ничего не помню. Наверное, отключилась.
Мы смотрим, как она трясёт свою зажигалку «Маргаритавилля», чиркает, но без толку.
Те из нас, у кого имеются жёны, неизбежно отправляются домой к ним. Те, у кого жён нет, возвращаются домой к чему-то ещё. К кошкам. К запылённым поверхностям. К пространствам, где нарушена гармония ци и нет ни одной статуэтки Будды.
У Джуди небольшая проблема с алкоголем. Как, впрочем, и у всех нас. И у вас бы тоже, работай вы на нашей работе, занимаясь нашими занятиями. Не будем утомлять подробностями. Достаточно сказать, что мы сидим в комнате без окон, в тёмном помещении с низкими потолками, разбитом на кабинки, где наши лица, пепельно-бледные в сиянии мониторов, похожи на лица живых мертвецов. Ни одно растение тут долго не выживает. Однажды Джуди, благослови её Господи, притащила кактус, похожий на сморщенный член. Он умер почти сразу. Мы все незамедлительно бы отправились домой и покончили с собой, если бы у нас не оставалось планов, тоненьких ниточек надежды, пока ещё нас удерживающих. Может, напишем электрическую книгу о теориях заговора или истории дурных мнений. Может, создадим вирусный персонаж или приложение, играющее на самых худших страхах. А может, зайдём так далеко в соседнюю красную пустыню, что нас похитят пришельцы. Джуди считает, что всё это отличные идеи, и что у нас есть талант. Кстати, наброски для книги у нас имеются. Мы записывали отрывки на барных салфетках в те ночи, когда слова хлестали из нас потоком жёлчи. Мы давали отрывки Джуди на вычитку, и она впитывала кровь наших сердец с неослабевающим вниманием, слегка покачиваясь, поднося салфетки очень близко к лицу.
— Офигеть, — говорит Джуди. — Вы гениальны. И можете стать знаменитыми, — добавляет она. — Можете загреметь.
Когда Джуди говорит, что мы можем загреметь, она широко разводит свои исцарапанные руки забавного размера, чтобы показать, насколько широко. И хотя пространство, ею охватываемое, на самом деле довольно мало, мы видим, насколько по-настоящему огромным оно является для неё. Она имеет в виду — больше, чем мир, больше, чем детское представление о космосе. Она закидывает голову, чтобы взглянуть на нас, словно мы — Эверест, скалистая заснеженная вершина, окутанная внушающим благоговейный трепет туманом.
Теперь Джуди приходится ездить на работу на трамвае. Приходится. Без вариантов. Несколько недель назад ей впаяли вождение в нетрезвом виде, когда она везла домой весь наш IT-отдел из «Дохлого козла». Мы взгромоздились друг на друге на заднем сиденье, Джимбо и ИКЕА-Иисус высовывались из окон с воплями тасманийских дьяволов, а Джуди сгорбилась над рулём впереди, пытаясь привить нам свою любовь к Баффетту, включая на полную громкость отдельные треки с «Сын сына моряка». Что, более или менее, пропало втуне. Нам правда совестно за всё это, Джуди. Правда.
— Не стоит! — говорит Джуди. — Пожалуйста, не стоит. Подобное случается, — она распаляется. — Правда, случается.
Мы киваем. Случается, это правда. Но в основном, кажется, подобное случается с Джуди. Не то чтобы она сама не подталкивала события. Насколько мы припоминаем тёмный вихрь мира за треснувшим задним стеклом, Джуди неслась по — как потом подтвердил полицейский — вполне жилой зоне. Давала где-то сорок миль в час на дороге с ограничением в двадцать пять.
— Джуди! О чём ты думала?
— Не знаю, — говорит Джуди. Совершенно искренне. Это одна из причин, почему мы её любим. Она никогда не знает, о чём думает.
Мы уже упоминали, что Джуди абсолютно не подходит для секса? Во-первых, у неё угри, всплывшие во взрослом возрасте. Во-вторых, когда она опускает голову, обилие видимой кожи на макушке пугает. И всё же мы часто ловим себя на том, что смотрим на неё поверх наших сдвоенных мониторов, в её отдалённый угол. Смотрим, как Джуди озабоченно смотрит на свой экран, вероятно, пустой, если не считать мигающего курсора. Отражённый свет подчёркивает прожжённые морщинки вокруг покрасневших глаз, неровную текстуру кожи, отблеск чистой паники. Ибо она не то чтобы самый лучший программист. Раньше она иногда подходила и просила нас о помощи. Ковыляла на чрезмерно высоких каблуках к нашей группе рабочих мест, освещённых умирающими лавовыми лампами, где мы сидели в офисных креслах, окружённые фигурками Иисуса Христа и большими стаканчиками «Большого глотка», а наушники полнились музыкой звуковых петель, делая вид, что мы её не видим, мы её не видим, пока она не произносила «кхм-кхм». И даже тогда мы не отрывали глаз от своих сдвоенных мониторов, пока ей не приходилось вставать на цыпочки и стучать кого-то из нас по плечу.
— Тсс. Эй. Извини. Но как ты?..
Сначала мы пытались быть вежливыми, но только поощряли её, так что в конце концов нам пришлось велеть ей отвалить, у нас работа. Мы улыбались, глядя, как она пошатывается, возвращается к своему столу, выглядя ещё более растерянной. Мы могли бы делать свою работу во сне, с руками, связанными за спиной, набирая код лишь носом. Эта работа не для наших талантов. Мы упоминали, что можем делать её во сне? Мы часто так и делаем, видя во сне строки кода, словно душащие нас руки. И всё же мы иногда попадаем в тупик, и тогда помогает просто взглянуть на Джуди, часто выглядящей пойманной в ловушку за своим компьютером, словно мышь под лапой хищника.
Иногда в конце долгого дня кто-то из нас вешает пальто Джуди высоко на вешалку и развлекается четверть часа, наблюдая, как она прыгает и прыгает, пытаясь достать его. Это никогда не надоедает.
В нашем штате нет алкомаркетов «Счастливого часа», законы о спиртном здесь очень строги. Каждый день после смены мы обходится «Фаерболами» в «Дохлом Козле». Джуди, с другой стороны, питает неподдельную любовь к «Лонг Айлендам». После первого же «Лонг Айленда» Джуди сообщает нам, что основывает религию.
— Она будет называться Джудаизм, — говорит Джуди.
Когда мы спрашиваем, каковы будут догматы, она отвечает, что никаких. Кроме одного: все должны быть добры к кошкам. Зато можно есть сколько угодно бекона. А Джимми Баффетт будет причислен к лику святых за свои многочисленные чудеса.
Бывали моменты (озарённые «Лонг Айлендами»), когда мы видели надежду, горящую в её налитых кровью глазах, словно огоньки чайных свечей: «Заберите меня домой и трахните! Ну кто-нибудь из вас».
И как-то раз кто-нибудь нашёлся. Не совсем один из нас, а Брайан, он типа куратор проектов и, по иронии, куда более привередливый, чем мы. Он утверждает, что мастурбирует на несовершеннолетнюю девчонку, что работает в «Тостере» и каждый день кладёт ему в муфулетту не то, и никогда не добавляет оливковой сальсы, хотя он всегда об этом просит. Эта девица — готовая модель рекламы кремов для лица юных девушек. Однако он также периодически пересекает границу Юты, чтобы добраться до толстых проституток. И всё же мы ни на секунду не поверили бы, что он может притащить Джуди домой, даже в состоянии пьяного угара — а он там частенько бывал, вместе с нами. Но в ту ночь, под Рождество, когда мы все чувствовали себя особенно суицидально, припозднились с работы и отправились в «Дохлого козла», то обнаружили, что Брайан и Джуди уже там, как-то прижались друг к другу, шепчутся. Мы не придали этому значения, но, бац! смотрим, а язык Брайана уже в глотке у Джуди, а очки Джуди съехали наполовину, и стоны её удовольствия звенят у нас в головах. Некоторым из нас становится не по себе. Мы уставились в осадок на дне очередных «Недовольных Эльфов», пытаясь продолжить разговор о спорте или о конце света — как мы запасаем батарейки, патроны, банки чили и мешки риса. Хотя мы никогда не готовим рис. Запасаемся нелюбимым продуктом? Мы говорим, что повсюду чувствуешь, как летит дерьмо на вентилятор — в «Костко» все толкают друг друга за халявный стаканчик с тепловатым рагу из свиных копыт. «Что творится с миром?» — спрашиваем мы на самом деле. Быстро бросаем взгляд в сторону и убеждаемся: Брайан и Джуди всё ещё продолжают. И даже энергичней. Происходит нечто непристойное, по-настоящему грязное, на что невозможно смотреть. Мы делаем вид, что они не попадают в поле зрения, что мы не видим, как они, пошатываясь, вываливаются за дверь бара.
Те из нас, у кого имеются жёны, неизбежно отправляются домой к ним. Те, у кого жён нет, возвращаются домой к чему-то ещё. К кошкам. К запылённым поверхностям. К пространствам, где нарушена гармония ци и нет ни одной статуэтки Будды.
Тем из нас, у кого нет жён, в некотором смысле повезло. Им не нужно лежать в темноте рядом с женщиной, с желудком, выжженным «Недовольными Эльфами», и смотреть на костлявые лопатки на её спине, льдисто поблёскивающие в лунном свечении. Им не нужно слышать, как стучит в ушах собственное сердце, пока цифровые часы медленно отсчитывают время. Им не нужно разглядывать эти отблески и думать, в противовес, об улыбке Джуди, немного кривой улыбке, обнажающей зубы, позарез нуждающиеся в стоматологе. Обнажающей их даже когда ей впаивают штраф за пьянку, даже когда она рассказывает, как чуть не подожгла своего кота. Она не хотела поджигать кота, говорит она, тот просто выглядел замёрзшим. Она такая милая. Если ты замёрз, Джуди не замедлит сунуть тебе под нос зажигалку. Стала бы так поступать глубоко разочарованная женщина, что лежит к тебе спиной?
Наверное, некоторые из нас лежат без сна, гадая, чем сейчас заняты Джуди и Брайан. Думают о них, пьяных, в квартире Джуди. О Джуди, пошатывающейся по своим коридорам почти боком, словно на корабле в шторм, вытянув перед собой руки, будто слепая — а судя по очкам, почти так и есть. О Брайане где-то позади, он шатается совсем рядом, улыбаясь Джуди в темноте прихожей. Это он выключает свет. Мы думаем, как они валятся на простыни Джуди, почему-то нам кажется, что они в мелкий ананасовый узор. В окружении постеров Джимми Баффетта, криво прилепленных к стене кусочками скотча. Все эти Джимми наблюдают за неприглядным актом соития. Может быть, наблюдают и перс с эрделем. Мы не пытаемся это представить. Там, где в нашем воображении улеглись Джуди и Брайан, — лишь пустое, слепящее пространство.
Джуди влюблена. По крайней мере, так она говорит на следующее утро в курилке, за сигаретой и отвратительным колумбийским кофе. Вид влюблённой Джуди смущает. Румянец на седеющих щеках. Глаза, блестящие глазурью, словно пончики, смотрят мимо нас на нечто размытое и далёкое, нам не видимое.
Очевидно, Джуди отсосала ему. Или он ей. Она не может вспомнить точно, кто кому отсосал. Может, оба. Определённо кто-то смог, потому что кто-то кончил. Она почти уверена, что именно она, потому как, по её словам, проснулась липкой. Потом кто-то плакал. Много. (Она почти уверена, что он.) А потом Брайан, она уверена, что точно Брайан, попросил, не могла бы она его немного пообнимать.
— Ну и что ты сделала? — спрашиваем мы.
— Пообнимала его, конечно. Он очень, очень одинокий. Не знаю, в курсе ли вы деталей.
— Не в курсе.
— Вообще-то, грустная история. Но, блин, — говорит она, — я на самом деле хотела потрахаться. Что же надо сделать девушке здесь, чтобы её трахнули?
Говоря это, она хмуро смотрит на Брайана, сидящего в кабинке в соседней комнате, делая вид, что хмурится на экран. Он не выходил с нами на перекур этим утром. Не отходил от своего стола и кулера.
Она показывает нам свежеотправленное сообщение: «Я бы хотела забраться под тот стол и заставить твои пальцы скрючиться».
Мы объясняем Джуди, что хоть мужчинам такое и нравится, но только не слишком много.
Джуди смотрит на нас снизу вверх — волосы всё ещё растрёпаны после вчерашнего. Под глазами — крупинки осыпавшейся чёрной туши. Внезапно мы чувствуем себя непростительно высокими. Задёрнутой в туман вершиной, куда она уже не слишком хочет взбираться. Мы немного сутулимся, улыбаемся.
Она качает головой, зажигает сигарету, случайно подпаливая выбившийся седой волос, тот с шипением обугливается. Мы вдыхаем, вместе с грязным воздухом и сигаретным дымом, запах горящих волос Джуди.
Джуди увольняют. Наверное, это дело рук Брайана, хотя, если честно, мы предвидели подобное. Мы поминали, она не слишком компетентна в работе. Мы даже не уверены, что у неё найдётся диплом по информатике. Или что она вообще закончила школу. Как она подходила к нам с простейшими программными вопросами, впадая в широкую, бегающую панику? У нас вертелось на языке: «Чёрт, разве тебе не следует это знать, Джуди?».
И всё же мы знаем, что настоящая причина увольнения — Брайан. Он не может смириться с мыслью, что все знают, будто он не только трахнул Джуди, но и свернулся калачиком и рыдал в её забавного размера руках.
Мы хотим устроить Джуди прощальную вечеринку в последний день, а он ещё, как назло, выпадает на её день рождения. Ничего не выходит. Мы даже обсуждали между собой на отдельных перекурах. Что надо бы устроить вечеринку. Шарики надуть? Запустить Джимми Баффетта? Как минимум, заказать торт с надписью: «Пока, Джуди, и с Днём Рождения». Или «С Днём Рождения, Джуди, и удачи»? Или «Прощай, Джуди, и удачи»? В общем, что-то розовой глазурью. Но нам так и не удалось собраться. Так и не удалось выяснить, кто из нас — Джимбо или ИКЕА-Иисус — должен позвонить в кондитерскую. И кто — Горячий карман или Крекер — принесёт шарики.
Чувствуя себя виноватыми из-за торта, мы берём «Какую-то-съедобную-штуку» из вендингового автомата и во время перекура в последний день угощаем Джуди.
— Спасибо, — говорит она. Пока стоит и жуёт, мы рассказываем, как собирались заказать торт. Такой, будь наша воля, огромный торт с надписью «С Днём Рождения, Джуди, и удачи» розовой глазурью. Или «Прощай, Джуди, и удачи». В общем, глазурь. И много ярусов. Мы строим торт в воздухе руками, пока он не возникает в воздухе перед нами. Зажжённый и сияющий для Джуди, а Джуди смотрит на него снизу вверх.
— Правда? — тихо говорит она.
— Правда, Джуди.
Её подбородок дрожит, пока она вглядывается в воздушный торт, созданный нами для неё. На глаза наворачиваются слёзы. Он так прекрасен. И у нас на глаза тоже наворачиваются слёзы.
В «Дохлом козле» мы предлагаем купить Джуди выпивку. Что угодно. Что захочешь, Джуди! «И есть ли у кого-нибудь Джимми Баффетт на диске? Или хоть на кассете?» — спрашиваем мы у пробегающего бармена. Бармен не в курсе. Ну ладно. «Мы хотя бы спросили» — с таким выражением лица сообщаем Джуди, а она грустно улыбается, кивает с признательностью. Она слишком расстроена, чтобы говорить. Это, честно говоря, несколько угнетает. Веселись, Джуди! Нам нужно, чтобы Джуди развеселилась. Рассказала историю про своего кота. Зажгла сигарету и подожгла волосы. Посмотрели, как она бесполезно чиркает зажигалкой. Рассказала бы, как в тот раз в Вегасе преследовала Джимми Баффетта. Рассказала бы всё о Джудаизме. Каковы, говоришь, его догматы?
Джуди просто сидит. Говорит, что не помнит догматов. Смотрит вниз, на стойку, в пустой стакан. Просит, чтобы мы ещё раз рассказали про торт.
Мы снова рассказываем про торт.
Уголок её рта начинает предательски дёргаться вниз. Она некрасиво плачет, от чего краснеют ноздри.
— Извините, — всхлипывает она. Просто потеря работы, водительских прав, и парня (она имеет в виду Брайана) за одну неделю. Просто всё это немного давит. Она смотрит на нас снизу вверх своими глазами-полными-чайных-свечей.
Мы кладём руку на её плечо, похожее на валун.
Мы открываем рты, чтобы сказать что-то ещё. Но добавить нечего. Мы выпили пять «Фаерболов» и пару «Лонг Айлендов», но даже с такой дозой алкоголя в крови (её хватит свалить лося), мы никогда не трахнем Джуди. Это знание разлито по нашей крови так же верно, как убийственный виски с корицей. Мы цепляемся за сей факт, как за кирпич в наших руках.
Наверное, Джуди достаточно пьяна, чтобы увидеть этот кирпич, потому что она опускает глаза и вслух предполагает, что уже поздно.
Мы провожаем Джуди до трамвайной остановки, вот это мы делаем с радостью. Предлагаем подвезти её домой, но таким тоном, чтобы Джуди поняла: просто пытаемся быть вежливыми. Во-первых, Джуди живёт аж в Рое, в пригороде. Во-вторых, мы вымотались. В отличие от неё, нам завтра снова на работу. Ещё один день тёмной, безоконной каторги, где не растут растения.
Джуди понимает. Она всё понимает. Говорит, что всё равно не хотела бы, чтобы мы закончили, как она. Чтобы нас остановили, арестовали, а потом в три часа ночи нас вызволяла из участка её мормонская племянница, всю дорогу домой тихо молясь за её душу.
Мы говорим, что она могла позвонить нам. Мы уж точно внесли бы за неё залог.
Джуди вешает голову. Когда она это делает, мы видим, где кончается чёрная краска и начинаются светлые корни с проседью. Действительно, видно слишком много кожи на макушке, чтобы это казалось нормальным. Внезапно нам нужно уезжать.
— Прощай, Джуди, — говорим мы, машем. — И удачи.
Мы ковыляем к своим машинам, вихляем задницами по I-80, I-15, I-40, на север, восток и запад, к нашей квартире в пригороде, нашей студии у железной дороги, нашему потёртому бунгало в долине, нашему перезаложенному кондоминимуму у шахт. Ехать трудно. Уже ночь, а в наших жилах в основном виски. Нам повезёт, если мы доберёмся домой живыми, не говоря уже о том, что нас не арестуют. Мы держим горячие, опухшие руки на руле и смотрим в проплывающую темноту. Ослабляем галстуки. Тихо напеваем себе под нос. Песню, что мы ненавидим. Мы не хотим петь, мы отказываемся петь, мы действительно не желаем петь эту банальную и ужасную песню, но играет именно она, и усталые слова — у нас в глотках, на наших языках, они вырываются с наших потрескавшихся губ помимо нашей воли. Думаем о ниточках надежды, ниточках надежды. Мы можем стать знаменитыми. Мы можем загреметь, помните? Помните, где-то там, в большой чёрной ночи, есть Джуди. Наверное, всё ещё в трамвае, или, может, уже идёт от остановки до автобуса, последний отрезок пути домой. А может, она пройдёт весь путь пешком. Иногда она не садится на автобус, если обедала у Альберто или просто чувствует себя жирной задницей. Наверное, сегодня она поехала на автобусе, но мы представляем себе Джуди идущей. Быстрые шаги, под наклоном, будто Земля накренилась сильнее, чем на самом деле, глаза устремлены на тротуар, полный трещин, что извиваются, словно реки на картах, сумочка перевешивает маленькое круглое тело на одну сторону, Джимми Баффетт гремит у неё в ушах. «Маргаритавилль» или, может, «Изменения в широтах, изменения в контактах». Тихо подпевая и фальшивя, Джуди забавного размера шагает в темноте под высокой, холодной луной — к забвению. Немного запыхавшаяся, прямо как мы — просто сидящие, просто лежащие, просто тонущие здесь, за рулём.