21 мая

Я больше не сомневаюсь, что в сём замке обитают отвратительные демоны, а не люди, имеющие сердце и совесть.

Сейчас я в нескольких словах опишу, что мне удалось обнаружить.

Я неоднократно осматривал восьмиугольную комнату в поисках тайного выхода, я был убеждён в его существовании, хотя мне ещё предстояло его найти.

Прошлой ночью, после того как граф лёг спать — а я полагал, что спит он крепко, — я решил предпринять ещё одну попытку.

Я открыл дверь своей спальни, зажёг все свечи и исследовал каждый дюйм маленькой комнатки.

Я предполагал, что потайной ход должен находиться прямо напротив двери моей спальни. По сути, в восьмиугольной комнате только четыре стены достаточно велики для двери, поскольку угловые диагональные панели недостаточно широки для прохода. В двух стенах были известные мне двери, — одна вела в мою спальню, а другая в столовую, — и, поскольку одна из оставшихся стен примыкала к внешней стене замка, оставалась последняя. После долгих поисков я нашёл на полу треугольную кнопку и нажал на неё. В тот же миг в стене бесшумно открылась дверь, достаточно широкая и высокая, чтобы я мог в неё пройти.

Теперь я понял, как пожилой леди удавалось мгновенно исчезать всякий раз по выходу из столовой.

Я осторожно посветил фонарём в дверной проём и увидел широкий коридор, днём, видимо, освещавшийся из окон наверху. В конце коридора я увидел лестницу, ведущую вниз.

Я бросился в спальню за спичками и револьвером, затем зажёг свечу в фонаре и начал спускаться по лестнице. Судя по истёртости ступеней лестницей пользовались часто. Я чувствовал себя бодрым и полным сил — наконец-то я нашёл столь долго разыскиваемый выход. Спускался я как можно осторожнее.

Я вздрогнул и остановился как вкопанный, услышав эхо каких-то непонятных звуков. Казалось, эхо доносилось откуда-то из-под земли. Однако вскоре я понял, что это были отзвуки труб, затем музыка постепенно стихла. Пока я неподвижно прислушивался, мне показалось, что я различаю звуки дюжины рогов или труб.

Я напуган этими звуками, впервые в жизни напуган по-настоящему, и чуть было не повернул назад.

Однако сумел взять себя в руки и продолжил спускаться по лестнице.

Я был достаточно осмотрителен, чтобы сменить обычную обувь на тапочки. Я производил шума не больше, чем муха. Когда я спустился на следующий этаж, звук стал отчётливее, и я услышал говоривших людей — их голоса показались мне грубыми и озлобленными. Я услышал, как множество люди говорили хором, как в старые добрые времена, когда школьники заучивали что-то наизусть.

Затем я почувствовал странный запах, а когда поднял фонарь, то увидел тонкие струйки голубоватого дыма, поднимающиеся вверх по лестнице.

Мне стало очень любопытно, и я больше не думал об возможно опасности — вероятно, уже поджидавшей — меня в конце пути. Любой ценой я должен был увидеть, что происходит внизу.

Я спустился по другой лестнице, столь же осторожно, как раньше. Винтовая лестница была вырублена в скале, и я предположил, что нахожусь уже ниже уровня земли замка. Я задавался вопросом, закончится ли когда-нибудь эта лестница?

Наконец я увидел отблеск огня в глубине, в то время как доносившиеся снизу аккорды достигли крещендо.

Я тут же погасил фонарь и застыл на месте.

Отблески огня проникали сквозь низкую дверь у подножия лестницы и отбрасывали свет на нижние ступени, дым застилал конец лестницы, подобно туману. Я спустился ещё ниже, прижимаясь к тёмной стороне стены. Наконец я добрался до двери и осторожно заглянул в неё.

Я расслабился, когда увидел, что дверь ведёт не в куполообразное помещение, откуда исходило свечение, а выходит на что-то вроде балкона, а уже с него следующая винтовая лестница ведёт вниз, в зал, откуда исходит огненное сияние и голоса. Я вышел на балкон и спрятаться за балюстрадой.

Даже если я доживу до ста лет, я никогда не забуду представшее предо мною зрелище.

Низкий, но широкий сводчатый потолок поддерживался двумя толстыми колоннами. Оказалось, что стены не были сложены из кирпича, а были высечены в скале. Они были чёрными, как смоль, от копоти, оставшейся от горящих факелов — источника видимого света, — и от волн дыма, поднимавшихся вверх по лестнице.

Внизу подо мной было множество мужчин и женщин, стоящих отдельными группами; числом примерно в полторы сотни человек.

Я никогда не видел лиц со столь ярко выраженными животными чертами. Я называю их так, ибо именно такие черты мы полагаем нормальными для других существ, но считаем отталкивающими у людей. Я как будто мог узнать отдельные лица, но не сразу вспомнил, где я их видел. Но, немного поразмыслив, понял, что видел похожие черты на семейных портретах графа Дракулы! Когда я пытаюсь вспомнить, какое впечатление произвела на меня их внешность, то полагаю, что они казались скорее дьявольскими, чем звероподобными.

Все они были обнажены по пояс, и было ужасно видеть их желтовато-коричневые тела с мускулатурой, больше похожей на обезьянью, чем на человеческую. Когда человеческое тело гармонично, то является благороднейшим из творений природы, но здесь сочетание примитивного вида, телосложения, осанки порождало нечто более звериное, чем человеческое.

Казалось, что здесь совершается какой-то религиозный ритуал.

Я осмотрелся. Напротив места, где я сидел на корточках, я увидел что-то вроде алтаря — за неимением лучшего слова — из большого чёрного камня с колонной из чёрного мрамора наверху. За этой колонной, по-видимому, заменявшей крест, обычно стоящий на церковных алтарях, на фреске было изображено отвратительное, ужасное лицо с грубыми и непристойными чертами. Вокруг него на чёрном фоне были нарисованы огненные языки пламени.

Вдали находилась большая мраморная лестница, где я увидел шестерых особей, похожих на обезьян ещё больше, чем прочие. Они сидели на корточках и смотрели на стену с противной стороны. Я видел, что мерзкие черты, столь выраженные на других лицах, умножились в этих людях. Их лбы были пологими, морщинистыми и едва достигали дюйма в высоту; на их больших головах росли волосы, похожие на солому; бычьи шеи и очень широкие плечи. Все шестеро были совершенно обнажены, являя загорелые и очень волосатые тела.

Я вздрогнул от этого зрелища и сразу понял, что, должно быть, подобные негодяи одолели меня на лестнице, напав в темноте.

Аккорд, слышанный мною на лестнице, зазвучал снова. Всё подземелье огласилось ужасными звуками. Если трубы израильских священников, маршировавших вокруг Иерихона, были похожи на эти, то неудивительно, что городские стены рухнули. Скала задрожала, и я почувствовал, что теряю сознание.

Затем я заметил высокого старика. Седые волосы и борода, красный плащ, доходящий до пят, хотя руки и шея были обнажены.

Это был граф.

Когда он явился собравшимся, все поклонились так низко, как склоняется пшеница в поле под порывами ветра.

Он прошёл по залу и встал перед алтарём.

После различных церемоний неописуемого характера, я увидел, как шестеро мужчин — если их можно считать таковыми — вошли в комнату по двое, каждая пара вела молодую девушку со связанными за спиной руками. Все девушки были практически обнажены, прекрасно сложены и обладали очаровательной внешностью. Они, вероятно, выглядели бы исключительно привлекательно, если бы лица их не были обезображены ужасом.

Затем появилась ещё одна группа мужчин, похожих на пребывавших в зале. Они несли архаичного вида барабаны, издававшие резкий звук, больше всего напоминающий раскаты грома.

Далее вперёд вышли четверо мужчин иного вида. Они несли блестящие медные трубы, почти столь же высокие, как сами мужчины. Я понял, что именно они были источником тех трубных звуков.

Теперь вся паства приблизилась к алтарю, после чего старик в красном — граф, насколько я мог видеть, — выступил вперёд, чтобы произнести что-то вроде церемониального заклинания. Трубачи снова заиграли на своих инструментах, и в тот же миг одна из горилл схватила связанную девушку, стоявшую рядом с ним, и швырнула на алтарь. Она сопротивлялась, будто сражалась с самой смертью.

Мгновение спустя граф в красном подошёл к девушке. Он склонился над ней, пристально глядя в глаза. Я увидел, как лицо её начало меняться; мало-помалу страх, казалось, исчез, и через некоторое время на мертвенно-бледных щеках появился естественный румянец. Она перестала сопротивляться, губы её раздвинулись в похотливой улыбке. Она наполовину закрыла глаза, откинула голову назад и раскрыла объятия. А затем, казалось, потеряла сознание.

Старик жестом указал на одного из негодяев, стоявшего на коленях у алтаря, и тот немедленно прыгнул на девушку, как дикий зверь. Я с трудом удержался от крика.

Я увидел, как он прокусил горло, словно желая высосать кровь. Жертва пробовала сопротивляться, но всё было закончено в мгновение ока. Она была мертва.

Снова зазвучали трубы, словно возвещая о лежащем на алтаре трупе.

Толпа пришла в неистовство, увидев, как из раны потекла кровь. Граф подошёл к телу девушки, окунул руки в кровь и окропил себя.

Я увидел слишком много и более не мог оставаться в своём укрытии. С большим трудом мне удалось встать. Ноги едва держали меня, и я с огромным трудом поднялся по лестнице. Добравшись до верха, я снова зажёг фонарь. Мне удалось открыть дверь, и я очень осторожно закрыл её за собой. Возвращаясь в свою комнату, я всё ещё слышал ужасные звуки, доносившиеся снизу.

Я чувствовал слабость, будто долгое время был прикован к постели и только что встал. Я упал на матрас, дрожа от страха.

Теологи не выдумывают, что Ад существует, ибо он прямо здесь, на Земле. Я лично стоял на его границе и видел, как дьяволов за работой.

Возможно, придёт и моя очередь быть распятым на этой каменной плите…

Прошло уже два дня, но у меня так и не хватило смелости продолжить изыскания — смогу ли я воспользоваться для побега потайной лестницей.

Всё по-прежнему идёт своим чередом. Граф сидит рядом со мной по вечерам и является воплощением доброжелательности — как в словах, так и в манерах. На столе передо мной лежит новейший справочник по Лондону, а в библиотеке можно найти всевозможные книги, рассказывающие о прогрессивном девятнадцатом веке.

Но внизу, под замком, ужасные человеческие жертвоприношения, затмевающие любые в истории, являются совершенно обыденной вещью.

Я слизываю водоросли мала с тонкого желто-голубого «Р»-листа с надписью «Nutterfinger», когда замечаю, что стены моего дома вибрируют.

В нашем мире, окруженном «Р», никогда ничего не происходит. «Р» — это материал, пошедший на создание нашего мира, да и вообще весь наш мир. «PP», «PET», «PE», «PS». Так много «Р». Мы не знаем, что это такое и что это значит. Это материал, находящийся на грани жизни и смерти. Его нельзя есть, но из него можно изготавливать одежду, посуду, веревки и многое другое.

Но в основном мы используем его для сбора водорослей.

Как я уже говорил, с нами, гимами, здесь никогда ничего не происходит. Большинство гимов перемен не любят. Мы собираем водоросли, относим их в центр для сушки и переработки, а затем возвращаемся домой, в наши маленькие дырочки в стенах, довольные тем, что каждый день вносим свой вклад в «Р»-жизнь.

Глядя на вход в дедушкину нору, вспоминаю о нём. Упокой, господи, его душу. Пять лет назад он попал под обрушения перекрытия и был поглощён «Р». «Р» мягкий, «Р» жёсткий. Но если не смотреть под ноги, можно поцеловать свои облепленные водорослями булочки на прощанье.

Дедушка всегда говорил, что нельзя позволять миру идти своим чередом. Иногда нужно схватить его за шею и прокричать ему в уши.

Я не понимаю, что он имел в виду.

Но точно знаю, что не оставлю незамеченным этот бардак, этот вибрирующий гул, трясущий стены.

Другие гимы надо мной смеются и подначивают.

— Иди сюда, — говорю я Гемле. В этом году Гемла в моей группе по сбору водорослей мала. Мы на этаже «С-1» собираем свежие соцветия и наполняем выцветающее голубое полиэтиленовое ведёрко.

— Секундочку, Фин.

В свете слизневой лампы я вижу, что его обмотки спустились до щиколоток.

— О милосердный бог гимов!

Он натягивает новую обмотку до паха и туго приматывает к талии шнуром из водорослей.

— Посмотри сюда.

Гемла наклоняется ко мне.

— Чего там?

Я указываю на торчащий из стены контейнер с буквой «Р», на котором написано «Blorox», а ниже — «Decimates Germs 100%». Колдовские знаки — никто в нашем мире гимов ничего о них не знает и не хочет знать. Мы просыпаемся каждое утро только для того, чтобы собирать водоросли. Если урожая будет недостаточно, то точно погибнем в сухой холодный сезон, когда на «Р»-стенках ничего не вырастет.

— Ты видишь это? — спрашиваю я. Он обнюхивает контейнер. Медленно поворачивает голову слева направо, снизу вверх, осматривая всю поверхность контейнера. Затем замирает. Гемла неподвижен, только два его глаза поворачиваются, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Оно... движется, — говорит он, и его щека дёргается.

Он тут же разворачивается, закидывает ведро с малой на плечо и исчезает в другой урожайной камере. Я слышу его голос.

— Странные вещи не для меня, Фин. Не для меня.

«Ты не можешь просто позволить миру идти своим чередом».

Я знаю, что дедушка был бы на моей стороне. Мне его не хватает. В камере больше никого нет, и я возвращаюсь к главному месту сбора, где сотни гимов выстроились в очередь перед гигантским цилиндрическим резервуаром с уходящими в пол шлангами, ведущими в другие камеры для различной обработки.

Я поднимаюсь по лестнице и заглядываю в массивный сборный резервуар. Голубоватый оттенок указывает на самое свежее наполнение. Обычно от запаха, исходящего из ёмкости, у меня текут слюнки.

Но от тревоги, что никому нет дела до дрожи в стенах, мне становится плохо. У подножья лестницы я разговариваю с бригадиром, но он ведёт себя подобно Гемле.

— Ты собираешь. Ты идёшь домой. Таков долг.

Я спорю с ним, и меня приговаривают к двухнедельному сбору урожая на этаже «Е-9», самой глубокой и пахучей зоне сбора урожая в «P». А ещё там самые сочные водоросли мала.

«Весьма сочные», — думаю я в первый же день, когда я наношу густую тёмно-зелёную массу на гнойную сыпь на спине. Зуд и жжение мгновенно исчезают.

За две недели, проведённые в «E-9», я заметил, что стены дрожат всё сильнее, но мой партнёр по комнате Чомла не хочет ничего знать, подобно Гемле и бригадиру Пизе.

Я привёл группу юных гимов в помещение, настолько глубокое и скрытое, что оно не было обнаружено искателями малы. Я говорю:

— Обратите внимание на различные «Р». Посмотрите, как они дрожат.

— Мне не нравится, что ты делаешь, Фин, — говорит девушка в «PS»-шапке.

Парень, обернувший ноги и низ живота прозрачной «Р»-простынёй, разочарованно качает головой.

— И что с того, Фин? Небольшое подрагивание туда-сюда. Это не наше дело.

— Интересно, что на это скажет мастер Лемла? — молодая девушка в белой майке с надписью «Save the Ocean» тычет мне в грудь зелёной «Р»-битой.

— Да! — говорят они хором. Повторяют и повторяют: — Да!

Они подходят всё ближе и ближе.

Я прислоняюсь к «Р»-стенке, ожидая ощутить твёрдую поверхность, но вместо этого она поглощает меня целиком, как дедушку, и я падаю, скольжу, переворачиваюсь. После целой вечности ползания, хватания и отталкивания, моя голова вырывается на свободу.

Свет ослепляет, но когда мои глаза привыкают, известный мне мир исчезает. Я на «Р»-горе, плывущей в бесконечном тёмно-синем чудесном супе.

А на горизонте металлическое чудовище захватывает, пожирает другие «Р»-горы.

Я поднимаю дрожащую руку с «Р»-листом: «Made from 100% Recycled Packaging».

«Nutterfinger» — марка конфет.

«РР» — полипропилен.

«РЕТ» — полиэтилентерефталат.

«РЕ» — полиэтилен.

«PS» — полистирол.

«Blorox» — видимо какой-то антисептик.

«Decimates Germs 100%» — уничтожает микробы на 100%

«Made from 100% Recycled Packaging» — на 100% состоит из переработанной упаковки.

Бенджамин Дехаан — писатель-фантаст, иллюстратор и создатель/главный редактор научно-фантастического журнала ужасов «Dark Void». Родился и вырос в южном Висконсине, США, а сейчас живёт и работает в Японии. Его произведения можно обнаружить в различных антологиях и журналах. Более подробная информация на его веб-сайте https://www.benjamindehaan.com/.

В связи с темой «таинственных исчезновений», чьих примеров предостаточно в памяти каждого, уместно отметить мнение доктора Херна из Лейпцига; не в качестве объяснения, если только читатель не захочет воспринимать его именно так, но из-за весьма любопытного и уникального предположения. Этот выдающийся учёный изложил свои взгляды в книге, озаглавленной «Теория исчезновений», привлёкшей определённое внимание, «особенно, — по словам одного автора, — среди последователей Гегеля и математиков, придерживающихся реальности существования так называемого неевклидова пространства, то есть пространства, имеющего измерения за переделами длины, ширины и толщины, — пространстве, где можно завязать узел на бесконечном шнуре и вывернуть резиновый мяч наизнанку, не "нарушая его непрерывности", или, другими словами, не разрывая и не ломая его».

Доктор Херн считает, что в видимом мире наличествуют пустоты (vacua) и нечто большее — дыры, и через оные одушевлённые и неодушевлённые предметы могут попадать в невидимый мир, переставая быть видимыми и слышимыми. Теория примерно такова: пространство пронизано светоносным эфиром, коий является материальным объектом — такой же субстанцией, как воздух или вода, хотя почти бесконечно более разреженной. Вся сила, все формы энергии должны распространяться в нём; в нём должен происходить вообще любой имеющий место процесс. Но давайте предположим, что в этой универсальной в остальном среде существуют полости, как существуют каверны в земле или дырки в швейцарском сыре. В такой полости не будет абсолютно ничего. Такой вакуум невозможно создать искусственно, ибо если мы откачаем воздух из сосуда, то останется светоносный эфир. Через таковую полость не может проходить свет, ибо там нет проводника его. Из неё не может исходить звук; в ней ничего нельзя ощутить. В ней нет ни одного из условий, необходимых для воздействия на любой из наших органов чувств. Короче говоря, в такой пустоте вообще ничего не может происходить. В заключение приведём слова цитировавшегося ранее автора, ибо уважаемый доктор не столь лаконичен: «Человек, заключённый в такой чулан, не мог бы ни видеть, ни быть увиденным; ни слышать, ни быть услышанным; ни чувствовать, ни быть осязаемым; ни жить, ни умереть, ибо и жизнь, и смерть — это процессы, имеющие место только там, где есть энергия, а в подобной полости никакая энергия существовать не может». Являются ли эти ужасные условия (спросят некоторые), таковыми, что друзья погибших должны думать о них как о существующих и обречённых существовать вечно?

В вышеизложенном виде теория доктора Херна, в той мере, в каковой она претендует на адекватное объяснение «таинственных исчезновений», открыта для многих очевидных возражений; их не становится меньше после знакомства с, как он сам выражается, «просторной многословностью» книги. Но даже в авторском изложении теория не объясняет и, по правде говоря, является несовместимой с некоторыми происшествиями, приведёнными выше: например, со звуком голоса Чарльза Эшмора. Впрочем, в мои обязанности не входит приводить теорию в соответствие с фактами.

A. Б.

Крысы — это гиганты, в отличие от мышей-малышей, и паршивцы эти преследуют женщин, загоняют их на высокие деревья и питаются их кровью! Но постаревшие крысы преспокойно жрут себе хлеб и сыр.

Однажды моя мама наживляла ловушку голландским сыром, дабы поймать крысу. Мой отец некоторое время наблюдал за сим действом, а потом изрёк:

— Я думаю, нет никаких сомнений в том, что крыса, воспользуясь своим обонянием, обнаружит сие смертоносное изобретение, и предвижу её конец, но для чего здесь нужна ловушка?

Крысы бывают двух видов: обыкновенные и мускусные. Обыкновенные — бич всего мира, но мускусные живут в воде и пользуются большим уважением. Мех мускусной крысы является предметом торговли и согревает ваши руки, когда зима подкрадывается к вам, подобно хищному кенгуру. Если бы я был мускусной крысой, то оставил бы свой мех себе и сказал:

— А вы, глупые люди, можете оставаться в доме и греться у огня.

Но дядя Нед говорит, что это плохо скажется на физическом здоровье, почему бы не позволить им выходить на улицу, но просто держать руки в карманах?

Он рассказывает, что посетил однажды шоу в Аризоне, и зазывала стоял у входа в палатку и кричал:

— Заходите, заходите, леди и джентльмены, и посмотрите на свирепого канадского бобра: восьмое чудо света и якорь надежды для страдающих от завалов. Он бродит по рекам замёрзшего севера, от острова Дэн Куверс до залива Сэмми Кводдис в штате Мэн, и вой его предвещает битву. Когда бросает он взгляд свой на дерево, то судьба монарха первобытного леса предрешена, судьба его подошла к концу, а имя застывает на людских устах, ибо он срубает дерево на глазах ваших, и когда оно с грохотом обрушивается на землю, то возносит он песнь торжества, хлеща хвостом и вспенивая воздух! Дом его находится на глубине пяти саженей под гладью синего моря, и пароходы проплывают над ним, пока он следует по зловещему пути своему, предаваясь размышлениям, лишённым фантазий. В священный полуночный час поднимается он на поверхность, чтобы пообщаться со своими сородичами в далёкой стране, и шлепки его мощного хвоста слышны по всему миру. Плотины, построенные его зубами и лапами, отворачивают Отца Вод, и могучие города уходят в глубокое прошлое! И всё же этот чудотворец наделён домашним складом ума и общительным нравом, и он никогда не бывает так счастлив, как когда его окружают такие дружелюбные и близкие по духу люди, коих я вижу перед собой, великодушно стремящиеся подбодрить в его просветительской кампании. Заходите, заходите, всего пятьдесят центов за то, чтобы пролить галаадский бальзам на сердце сего одинокого изгнанника.

Я спросил дядю Неда, не мускусная ли крыса то была, и он ответил:

— Не знаю, Джонни, не знаю. У меня не было времени зайти и подбодрить одинокого изгнанника, ибо имел я несчастье носить старый цилиндр и выглядеть так, будто собираюсь красть лошадей, потому боялся, что, если пойду на шоу, то буду слишком поглощён созерцанием бобра, потеряю счёт времени, и опоздаю на переправу.

Бобры — млекопитающие, но мускусная крыса земноводное и откладывает яйца. И вот почему я считаю, что у каждого свой вкус, но для тигра все одинаковы.

Она живёт в реке, и когда её пытаются поймать, то переплывает реку, презрительно круча хвостом, как бы говоря:

— Не догонишь!

Но если у тебя есть ружьё, то у тебя есть и шанс.

Индеец съедает мускусную крысу целиком, вместе с шерстью и всем таким прочим, а белый и говорит ему:

— Ты нецивилизованный болван, как не стыдно быть таким мерзким, почему ты не ешь устриц, как все люди?

Но, если бы я был индейцем, мне было бы всё равно, что я ем, лишь бы оно было вкусно. Малыш Фрэнки ест всё подряд, а потом страдает. Однажды Мэри, это горничная, подошла к моей матери, вся в слезах, будто её облили и сказала:

— О, мэм, я дала Фрэнки поиграть с отцовским перочинным ножиком, но боюсь, что он неправильно им воспользовался.

Мать велела:

— Иди и забери нож сию же минуту!

Но Мэри только заплакала ещё сильнее и сказала:

— Он не отдаст нож, потому что он его проглотил.

Девчонки — дуры, а вот мой брат Билли умеет стоять на голове, а Джек Брайли, крутой моряк, может взобраться на мачту и бросить вызов шторму!

Джек говорит, что однажды другой моряк нанялся помощником капитана на корабль, а капитана там был ручной кенгуру. Однажды, перед отплытием корабля, помощник капитана лежал на своей койке, и кенгуру вошёл и оглядел каюту, но помощник, по его словам, сделал вид, что спит. Итак, кенгуру стащил рубашку и засунул в сумку у себя на животе. Затем он взял расчёску и щётку для волос и тоже запихал их внутрь. Проходя мимо, увидел новые ботинки помощника, его зубную щётку и железнодорожный справочник и всё забрал. Затем кенгуру ускакал.

Помощник капитана встал, пошёл к капитану и сказал:

— Если вы не возражаете, сэр, я хотел бы сойти на берег, ибо мы обречены сгинуть в морской пучине.

Капитан удивился, с чего он это взял, и помощник ответил:

— По верному знаку. Я видел, как ваша большая французская крыса собирала вещи, чтобы покинуть корабль.

Крысы есть везде, но кенгуру — уроженец Иллинойса и прыгает там по скалам!

Жених моей сестры считает, что у женщин крысы в волосах, так что лучше держаться от них подальше, но сестра сказала, почему он сам так не делает?

Когда он приходит в гости, то спрашивает, как у меня дела с естественной историей, а потом рассказывает мне всякие интересные вещи, но сестра говорит, что всё это враки, и я не должен верить ни единому его слову, и смотрит на него полными упрёка глазами, но он ни капельки не тушуется. У неё глаза коричневые, а у него серые.

Крысы — двуногие, но у гипотама есть шерсть на зубах, и он может раскусить местного негра, будто конфету. И именно поэтому я считаю, поступай с другими так же, как хочешь, чтобы они поступали с тобой.

— О-о-о. Ооооооооо! — неубедительно застонал призрак Марли, гремя цепями.

Скрудж затуманенным взором вгляделся во мрак.

— Что ещё? — спросил он, натягивая на себя одеяло.

— Ооооо, Эбинизер Скрудж, это я, Марли, твой старый друг и деловой партнёр, случайно упавший с крыши двенадцатиэтажного здания, кхм, — представился призрак.

Он был увешан призрачными цепями, а к призрачной лодыжке был прикована древний светящийся арифмометр IBM 1456.

Марли продолжал:

— В общем, хочу казать, что я послан показать тебе ошибочность пути твоего... Однако ты тут совсем неплохо обустроился, Эбинизер!

Скрудж включил свет. Стены спальни были задрапированы дорогим шёлком, а покрывало на кровати было сшито из горностая. Вместо традиционной ночной рубашки и шапочки с помпоном на голове Скрудж был одет в кунг-фу-пижаму от Джеймса Бонда.

— О, так это ты, мой старый коллега по бизнесу Марли, свалившийся с крыши двенадцатиэтажного здания прежде, чем я успел его схватить, кхм-кхм, — сказал Скрудж. — Как призрачный бизнес?

Марли выглядел немного удивлённым.

— О, знаешь, не так уж хорошо, но не так уж и плохо, — пробормотал он.

Скрудж выскользнул из постели и накинул расшитый золотом халат.

— Послушай, старина, что всё это значит? Ты уже второй раз преследуешь меня. Помнишь? Бздынь, бздынь, ты явился. Не могу не признать — очень впечатляюще. Бздынь, бздынь. Весьма впечатляюще. Я стал лучше и всё такое. Мистер Диккенс придавал этому большое значение.

— Да, но... — начал призрак Марли.

— Раньше я ненавидел Рождество, — сказал Скрудж, открывая бар. — Виски, или ты не притрагиваешься к крепким напиткам? Ха-ха. В любом случае, всё это позади. О да, ты заставил меня увидеть ошибочность моего пути…

— Я сдаюсь, — пробормотал призрак и пронзительно свистнул.

Раздался хлопок, и в центре комнаты появился второй дух. У него были короткие вьющиеся волосы, широкая улыбка, в одной руке он держал мерцающую книгу и, казалось, говорил в микрофон.

— Гррр! — вскрикнул Скрудж. — Да это ж Эмон О'Физзи!

— Да, Эбинизер, — прошелестел дух. — Ты помнишь этот голос? Бугарра!

— Да, точно твой голос, — пробормотал Скрудж, не слишком впечатлённый.

— Я имел в виду этот ГОЛОС! — рявкнул О'Физзи.

— Да благословит Господь каждого из нас, — произнёс тоненький голосок.

Скрудж театрально ахнул.

— Так и есть! Неужели! Боже мой! Так и есть! — воскликнул он. — Это Крошка Тим.

— Он самый. Да, Скрудж. А теперь мы переносимся...

И словно по призрачному телевизору, Скрудж увидел сцену в доме Крэтчитов: вся семья счастливо сидела за столом.

— Да это семья Крэтчитов, счастливо сидящая за домашним столом после того, как я исправился, стал лучше и решил полюбить Рождество.

— А потом ты скупил компании по производству крекеров, фермы по разведению индейки, фабрики по производству бумажных цепочек и фабрики по производству снеговиков из полистирола...

— Совершенно верно. А ещё снежные лавки, фабрики воздушных шаров и фабрику пластиковых рождественских Дедов Морозов для маленьких противных пирожных с розовой глазурью, — продолжил Скрудж. — И я объединил их всех вместе, в результате у меня получилась одна большая рождественская компания... «Юни-Скрудж»!

Тут О'Физзи исчез, но забил фонтан цветных огней, и явилось второе кошмарное видение. Ужасное. Скрудж вцепился в занавески.

— Это... это... — забормотал он, уставившись на огромный подбородок, нависший над ним.

— С тобой всё в порядке, дорогой? — спросил Брюс Форсут. — На данный момент я здесь, чтобы продолжить это шоу. Всё в порядке?

Скрудж представил себе магазины, заполненные продуктами «Юни-Скрудж». Твёрдые куски мыла в рождественской упаковке, весьма ценной, ибо стоимость сразу вырастала на тысячу процентов.

Огромные магазины, заполненные матерящимися папашами, орущими детьми и обычно милыми мамочками, вопящими:

— Погоди, вот я до тебя доберусь, и я тебе задам!

Там были коробки с двухпенсовыми крекерами по цене 45 пенни за крекер, ибо в каждую из них вкладывался кусочек настоящего пластика.

Там были сухие сигары и призывные штопоры, люди напивались на вечеринках и врезались друг в друга на машинах.

Были телепрограммы, похожие на тысячу нарезок из старых фильмов Уолта Диснея, виденных десятки раз.

Видение на мгновение затуманилось, а затем показало очень толстую и пресыщенную семью Крэтчитов, ворчащую вокруг двадцатисемидюймового цветного телевизора. Они не выглядели такими уж счастливыми.

На экране кучка богохульствующих атеистов в бумажных шляпах пыталась выдавить из себя хоть какой-то рождественский энтузиазм в студии, полной холодного света.

— Помните старые времена, миссис К? — спросил Боб Крэтчит. — Тогда нам было весело. В этом году я наелся Рождества до отвала... Больше никогда!

Изображение и Брюс Форсут исчезли, уступив место по-настоящему ужасному существу с закатившимися глазами и кривой ухмылкой, заставившей Скруджа взвизгнуть от ужаса.

— Нет, только не Хьюджи Грин! — закричал он.

— Спасибо, спасибо вам, друзья, — объявило существо. — И давайте похлопаем Брюсу Форсуту за его блестящее выступление! А теперь, друзья, вот что готовит нам грядущее Рождество...

На мгновение возникло видение потемневших магазинов и мрачных улиц, а затем сцена стыдливо исчезла.

— ...С чего бы вдруг? — удивился Скрудж.

— Все решили, что больше никогда, — объяснил Хьюджи Грин.

— Рождества больше не будет? — пробормотал Скрудж.

— Они не видели в этом смысла, — сказал Хьюджи Грин. — И хорошего бывает слишком много.

Скрудж проснулся следующим утром и сразу же подошёл к окну. Он посмотрел на весёлые фонарики, вывешенные владельцами магазинов, дабы избавить себя от необходимости быть вежливыми с покупателями.

Он также увидел крепкого на вид парнишку.

Он продаст все свои рождественские фабрики. Он продаст свои телестудии. Он снова станет скрягой, что, по крайней мере, полезно для здоровья.

С этим придётся подождать. Но уже сейчас он может начать с малого.

— Эй, — крикнул он мальчику. — Вот тебе пятёрка. Тебя ждёт ещё одна, если ты сбегаешь к Крэтчитам и выключишь их телек.

Затем он закрыл окно.

— Вздор, — весело подумал он. — Чепуха.

Эмон О'Физзи, Брюс Форсут, Хьюджи Грин — отсылки к известным английским актёрам и телеведущим 1970-х годов (Eamonn Andrews, Bruce Forsyth, Hughie Green).