Алексей Анисимов – автор недавно вышедшего романа «Лахайнский полдень». Сюжет построен вокруг судьбы главного героя – молодого матроса, который был во время шторма сброшен волной за борт, но потом течение вынесло его в подземную гавань давно заброшенной военной базы. Благодаря феномену «лайхайнского полдня», когда в некоторых местах Земли солнце стоит строго в зените, тьма ненадолго рассеялась, и герой увидел путь к спасению. Но потом ему пришлось учиться жить заново под новым именем Асахи в незнакомом и закрытом для чужаков обществе, среди старинных легенд, фамильных мечей, мистических загадок и современных обычаев, уходящих корнями в прошлое.
Почему вы выбрали основным местом действия Японию, причём — Японию, в которой сочетаются старинные традиции и приметы современности?
Именно поэтому я и выбрал эту страну для первой истории. Япония умеет жить сразу в нескольких временных слоях: там традиция — не музей, а рабочий инструмент, а современность не отменяет прошлого, а вынуждена с ним считаться. Для сюжета о пересборке идентичности это принципиально важно. Судьбу главного героя легко спроецировать на судьбу любой современной страны, стоящей перед непростым выбором. Япония с её сложным прошлым — идеальная сцена для такого конфликта.
Асахи — это история вашего "другого я"?
Нет. Асахи — это не автопортрет. Разумеется, у него есть черты, которые можно соотнести со мной, но это скорее техническое совпадение. Главный герой — человек, поставленный в ситуацию, где отступить уже нельзя и уйти в сторону невозможно. Мне было важно исследовать не «похожесть на себя», а варианты выбора и условия, которые делают решения неизбежными.
«Сознание проясняется. Он уже понимает, что лежит на полу в старой военной шахте. Он — советский матрос. Он спасся в шторм. Корабль. Шлюпка… Он всё вспомнил и резко поднялся. Сел на пол. Боли нет. Тело легкое. Голова ясная. Сверху прямо на него светило солнце. Настоящее, жаркое, ослепительно яркое.
Он отполз в сторону. В потолке зияло широкое отверстие, через которое лился солнечный свет, растекаясь по большому залу. На своде необычный узор — хризантема со множеством лепестков. Тогда он не понимал, что смотрит на императорский знак: красивые лепестки, которые изящно сходились в круг, внутри которого был колодец — шахта. А сквозь нее в подземелье чудом пробился солнечный луч».
Что могут хранить и рассказывать те необычные места, в которых разворачивается действие книги? И какое условие является обязательным, чтобы их услышать?
Такие места как заброшенная военная база, рисовое поле, городские лабиринты ничего не рассказывают напрямую. Они лишь усиливают то, что человек уже готов услышать в себе. Единственное условие — отказаться от ожидания чуда как аттракциона.
Скажите, вы согласны, что самое ценное — это возможность реализоваться в нескольких жизнях, чем просто просуществовать в одной?
Я бы сказал иначе: ценнее прожить жизнь не в одной системе координат. Иногда достаточно одного сдвига, чтобы человек стал другим.
Как происходят метаморфозы с главным героем? Является ли это случайностью? Или тем, что обычно люди называют судьбой?
Это не случайность и не судьба в бытовом смысле. Это цепочка выборов, каждый из которых по отдельности не является решающим, но вместе они уже не позволяют вернуться назад.
«— Формально я мог подать заявление как человек, «рожденный на территории Японии». Закон такое допускает. Только я родился не в роддоме, а сразу взрослым. И не в рубашке — а с веслом. Зато у меня была мама. Почти настоящая, Рита-сан. Она и придумала мне новое имя…
— Асахи? — уточнила Света.
— Да. Когда я рассказал ей всё: про тот зал с лепестками на потолке, про свет, про то, как солнце спасло меня под землей, она долго молчала. Потом просто сказала: «Значит, ты — Асахи». Восходящее солнце. Мы и вписали это имя в анкету».
Ваш роман напоминает старинные предания — герой, оказавшись в нужное время в чудесном месте, возвращается в, казалось бы, обычный мир но уже другим человеком. Вы вкладывали в текст и такой смысл тоже?
Да, такой смысл в тексте есть.
Каждая моя поездка в пионерлагерь летом возвращала меня домой другим человеком. Никаких чудес со временем и местом — лишь новая среда, десятки незнакомых сверстников и месяц жизни по другим правилам.
Но именно так и работают предания. Роман живёт не чудесами как событиями, а эффектом смещения: мир остаётся прежним, а человек в нём — уже нет.
Мы живем в эпоху шоу, туристических зазывал, сконструированных новодельных легенд и перелицованных преданий. Возможны ли сейчас, как вы думаете, чудеса?
Более того, чудеса происходят с нами с той же частотой, что и в прежние времена. Просто в мире спецэффектов и непрерывного шоу они выглядят бледно и пресно. тому же современное мышление требует от чудес измеримости и эффективности — словно у них тоже должны быть свои ключевые показатели эффективности, выраженные в цифрах. А также планы по демонстрации необычного людям, зафиксированные в диаграммах и графиках… Но у всего этого есть и оборотная сторона — достаточно вспомнить древнюю восточную легенду о мудреце, придумавшем шахматы, и в качестве награды запросившем у правителя одно зерно риса за первую клетку шахматной доски, две — за вторую, четыре — за третью... И получилось в итоге столько, что невозможно было отдать, такого количества зерна не могло быть не только в амбарах всего царства, но и во всем мире. Так и с чудесами — у них есть своя изнанка. Но в тот момент, когда чудо пытаются оценить, его смысл для человека теряется.
Почему вы решили назвать книгу «Лахайнский полдень»?
Физически, на несколько минут мир действительно становится другим — но именно человеческий мир, с его геометрией, математикой, прямыми и вертикальными линиями. В природе этот момент почти незаметен, его как будто нет.
Это короткий миг, когда Вселенная словно говорит человеку: «я тебя вижу». Поэтому в метафизическом смысле это момент предельной ясности — когда исчезают тени и больше нельзя спрятаться за полутон.
Расскажите о реальном «лахайнском полдне», видели ли вы это явление и какие впечатления испытали?
Для меня «лахайнский полдень» важнее как момент смысла, чем как зрелище. Наверное, теперь стоит поехать на Гавайи, положить книгу на голову и поблагодарить Вселенную за подсказку.
Где в реальности встречается феномен «лахайнского полдня»? Планируете ли вы еще описывать в своем книжном цикле события в тех местах?
Феномен «лахайнского полдня» в реальности наблюдается в нескольких точках мира, и каждая из них по-своему связана с ощущением предельной ясности и отсутствия тени.
Что касается цикла, то тема «дня» в нём уже закрыта. Впереди — «ночь» и «сумерки», а это совсем другие состояния, другие пространства и другая логика происходящего.
Какое значение вы придаете в романе тени и её символике?
В отличие от реального феномена «лахайнского полдня», где исчезновение теней и их появление в неожиданных местах становится ключевым признаком, в романе тень не работает как прямой символ.
Для меня было важнее не отсутствие тени как эффект, а то, что происходит с человеком, когда привычные ориентиры перестают быть надёжными. В этом смысле тень присутствует скорее как мера внутренней устойчивости, чем как самостоятельный образ.
«Деревня тянулась вниз по склону горы, а вместе с ней — десятки, может, сотня рисовых полей. Одно за другим, террасами — как зеркала, отражающие небо.
Местные брали на сезон столько земли, сколько могли обработать. Рук не хватало, и меня там приняли охотно. Работа держалась на пожилых, как та пара, что приютила меня. Обычно они возделывали небольшой участок, но в тот год, со мной, взяли больше земли. Нужно было успеть подготовить всё до открытия дамбы. В середине лета вода проливается одновременно по всем полям. К этому моменту ростки должны быть уже в земле. Иначе останешься без урожая».
Что испытывает человек, не видящий своей тени? Может ли, это стать знаком метаморфоз, трансмутаций и другого необычного?
Если относиться к этому как к метафоре, то человек испытывает не страх, а скорее дезориентацию. Когда исчезает тень, исчезают привычные ориентиры — и приходится выбирать уже без опоры на прошлое.
Как у вас мистика сочетается, сопрягается с реальностью?
Любая мистика должна быть объяснима. Но это не раскрытие секрета фокуса, после которого исчезает магия. Даже получив объяснение, она должна оставаться мистичной и притягательной. В этом, пожалуй, и заключается главный фокус книги.
В какие ещё необычные места вы собираетесь отправить своих героев?
Безусловно, в Италию — страну, в которой даже без дополнительных усилий естественным образом возникают слои мистики, конфликта и трагедии. При этом всё это существует в пространстве высокой эстетики и внутренней дисциплины формы.
Есть ли у вас в книгах места, в которых хочется побывать снова и снова?
В цикле «День и Ночь» я скорее выстраиваю ось «восток — запад», чем выбираю любимые места. Мне интересна работа на стыке этих миров — там, где различие культур перестаёт быть фоном и начинает влиять на внутренний выбор человека.
Это места для чудес и преображений или места, где ничего не опасаешься? Или они совпадают?
И для того, и для другого. Я показываю мир, полный чудес, преображений и приключений, таким, каким он существует на самом деле — без разделения на «безопасное» и «опасное».