Василий Спринский. Морской монах (Звёзды под копытом 3)

А ты ожидал встретить здесь епископа?

Корабельный повар

Лето подошло к концу, завершились и мои изыскания. Собрав достаточное количество материала по старинным скульптурам времён Римской империи, хранящимися в храмах и палаццо Неаполя и его окрестностей, я понял, что пора возвращаться домой, во Францию. В портовом городе можно было достаточно легко сесть на судно, идущее в нужном направлении.

Однако задерживаться с этим не стоило, так как вскоре погода могла начать портиться, задуют северные ветры, мешающие судоходству в желаемом для меня направлении. К тому же в городе ходили слухи, что французский король собирается послать войска для захвата Неаполя после успехов в Милане и Северной Италии. Но пока ничего подобного не произошло, следовало воспользоваться удобным моментом.

Бенедетто ди Анджело, монастырский лекарь, с которым я сдружился после того, как он избавил меня от навязчивых повторяющихся кошмаров, мешающих спокойному сну, помог мне и с подготовкой к отплытию на родину. До того, как устроиться на спокойном месте при францисканском монастыре, он ходил судовым лекарем на кораблях Неаполитанского королевства. О своей бурной молодости он рассказывал мне за кувшинчиком вина в городской таверне. Однако жизнь среди морских сражений с иноверцами и пиратами поднадоела ему. Искусство лекаря востребовано всегда и везде, но на прочной земле заниматься им куда безопаснее, чем на зыбких волнах.

Жизнь при монастыре его вполне устраивала. К тому же он сохранил все связи со своими прежними сослуживцами и часто гостил в порту и на кораблях. Бенедетто всегда был готов помочь словом и делом морякам, сошедшим на берег после долгого плавания. Вместе с этим он вёл небольшую торговлю, заказывая у купцов редкие заморские снадобья и продавая лечебные средства собственного изготовления.

Он был хорошо осведомлён обо всём, что было связано с морем и кораблями, поэтому я попросил его помочь мне с отъездом. Ди Анджело, выразив небольшое сожаление по поводу моего убытия, не стал долго печалиться и, ненадолго задумавшись, принялся перечислять суда, которые стояли сейчас в порту, рассказывая о достоинствах и недостатках этих кораблей и их команд.

Наконец он остановился, сказав, что стоит заглянуть в гавань, чтобы увидеть всё своими глазами. Поскольку до вечера было ещё далеко, мы отправились в порт.

Там царила непрекращающаяся ярмарочная суета. Грузчики перетаскивали товары с судов на склады и из лабазов в трюмы, укладывали их на телеги, купцы прямо на берегу договаривались о новых сделках. Торговцы едой предлагали свой нехитрый товар вразнос и с лотков, вокруг бродили матросы и прочий праздношатающийся люд, коего всегда хватает в любой гавани мира.

Бенедетто чувствовал себя здесь в своей стихии. Не обращая внимания на вопли зазывал, иногда порыкивая на воришек и нищих, увивающихся за невнимательными горожанами, он уверенно направился в северную часть порта. Зазывалы здесь размахивали флагами своих судов и периодически переругивались, выхваляя достоинства собственного корабля и обкладывая бранью соседей. Те не оставались в долгу, но ссоры быстро прекращались, как только новый человек, желающий отправиться в путь, подходил к одному из них. Тогда уже становилось не до скандалов, нужно было поскорее заграбастать свежего клиента, пока тот не передумал.

Не приближаясь к бурлящей толпе возле бортов, мы с ди Анджело неспешно прошлись вдоль всего причала. В итоге я остановил свой выбор на наве «Элефанте марино» который только на днях зашёл в гавань и сейчас стоял под разгрузкой. Двухпалубный высокобортный корабль с большой надстройкой на корме и гордо поднятым носом, он вполне оправдывал свой имя, хотя, по словам Бенедетто, ему было далеко до гигантов времён крестовых походов, принимавших на борт до тысячи человек или под сотню лошадей.

Сейчас корабль, вышедший из Венеции и обогнувший Апеннинский полуостров, после остановки в Неаполе собирался направиться дальше вдоль побережья Средиземного моря в сторону Испании, заходя по пути во все важные порты, что вполне меня устраивало. Я рассчитывал сойти на берег в Марселе, а оттуда уже направиться на север, в сторону столицы.

Ди Анджело, не обращая внимания на зазывалу, поднялся на борт и уверенно направился в сторону кормовой надстройки. Он нашёл помощника капитана, ведавшего приёмом пассажиров и, представив меня, после недолгого торга выхлопотал вполне приличную каюту на верхней палубе.

Для Дигитора нашли место в трюмном отделении, где перевозили лошадей и прочий скот. Бенедетто успел сообщить мне, что корабль, носивший столь гордое имя, моряки втихую называли скотовозом, ибо на его борту зачастую перевозили больше скотины, чем пассажиров. Торговля ею на Средиземном море была выгодной, и капитан не видел причин отказываться от прибыли, а запах хлева на борту — дело обычное. Почти всё подпалубное пространство на «Элефанте марино» было отдано лошадям и свиньям, которых везли в Испанию. Пассажиры побогаче располагались в каютах надстройки, а те, у кого не было на это денег, вынуждены были ютиться рядом с живым грузом, обоняя все неописуемые запахи скотного двора под палубой.

Сейчас там было достаточно свободно, и кабанчика разместили в отдельном загоне со всем возможным удобством. Рядом было отделение побольше, но я не хотел оставлять питомца в общем стойле со стадом свиней в три десятка голов, которых везли в Испанию. Я вручил помощнику задаток, пообещав прибыть со всем своим багажом до завтрашнего вечера и, довольные удачным решением всех вопросов, мы с ди Анджело сошли на причал.

Лошадь и повозка были уже проданы, поскольку не было смысла везти их обратно во Францию, да ещё и платить за это. Вырученная сумма лишь немногим превышала стоимость места на судне, но я счёл это вполне позволительным расходом.

Кухня на «Элефанте марино» оказалась весьма достойной — по словам помощника, у них работал опытный италийский повар. Сняв пробу с нескольких блюд, что дозволялось совершенно бесплатно перед тем, как принять решение плыть именно на этом корабле, я окончательно уверился, что лучшего варианта мне сейчас не найти. В винном погребе стояли бочонки лучших вин Испании и южной Франции и, судя по всему, плавание должно было пройти приятно и нескучно. Не было толп простолюдинов и паломников, загромождающих нижнюю палубу, как это обычно бывало при отправлении судна в сторону Святой земли. Разгрузка товаров подходила к концу. Новых пассажиров было немного, что не слишком радовало капитана, надеявшегося на приличный заработок, но зато позволяло с комфортом разместиться в лучших каютах, на которые сейчас не претендовали богачи и вельможи. Нам предстоял обычный неторопливый рейс вдоль берега, без всякой срочности и спешки.

Вещей у меня было немного — сменная одежда да дорожный сундучок с записями и необходимыми в дороге мелочами. Спросив меня, много ли я беру с собой багажа, Бенедетто задумчиво хмыкнул, когда я перечислил ему весь мой нехитрый скарб, и порекомендовал вдобавок приобрести копчёного мяса, вяленой рыбы и твёрдого сыра. На мой вопрос, зачем это делать, если на судне вполне пристойная кухня, в чём я имел возможность убедиться лично, он ответил, что там кормят всего дважды в день, и я не смогу насытиться только этим. Поэтому лучше иметь под рукой запас еды — лишним он точно не будет. Любой капитан не упустит случая нажиться на пассажирах, предлагая за дополнительную солидную плату питание сверх того, что указано в договоре. К тому же всегда существует возможность попасть в полосу штиля, а неожиданная буря может отнести судно далеко в море. Поэтому личный запас пропитания никогда не помешает.

Я, как сухопутный житель, до сих пор не выходивший в море, внимательно слушал Бенедетто. За десять лет работы судовым лекарем он приобрёл немалый опыт моряка и сейчас делился им со мной. Хотя его описания судового рациона, когда пассажирам и команде легко могли дать на обед лишь заплесневевшие или наоборот, твёрдые, как камень, сухари с красными червями, пауками и прочей живностью или прокисшее вино, могли лишь отвратить неопытного и чувствительного человека от путешествия. Грязь в корабельных помещениях, смрад, который стоит на борту от навоза из стойл и застоявшейся гнилой воды из трюмов — вот лишь малая часть тех неудобств, которые могли бы поджидать пассажира на судне, особенно если его капитан не слишком заботится о своём людском грузе.

Впрочем, я и ранее в общих чертах представлял себе нечто подобное, так что рассказы ди Анджело меня не особенно взволновали. Я внимательно выслушал его, приняв к сведению наиболее важные вещи, и успокоил Бенедетто, сказав, что всегда был достаточно неприхотлив и не требователен к особым удобствам. Он одобрительно кивнул и дополнил своё предложение, вспомнив о питьевой воде, которая, по его словам, тоже могла оказаться не лучшего качества, несмотря на все заверения людей, ведавших приёмом пассажиров на судне.

Утро следующего дня я провёл на базаре, закупая всё необходимое, после чего приволок суму с провизией в свою каюту. Встретившись с помощником капитана, уплатил ему остаток оговорённой суммы. После этого я направился в монастырь, где окончательно собрал вещи, попрощался с настоятелем, оставив на нужды монастыря то, что не пригодится мне в пути и, забрав Дигитора, уселся в повозку, которая неспешно покатила в гавань.

Стоянка корабля должна была продлиться ещё день-два, пока на борту не окажется нужное количество пассажиров и груза. Однако в нынешние неясные времена мало кто хотел отправляться во Францию, так что народа на борту было немного, и за оставшееся время число пассажиров вряд ли должно было заметно увеличиться. Зазывалы на пристани надрывали глотки, но толп желающих отправиться в путь не наблюдалось.

Разместив Дигитора в подпалубном хлеву и убедившись, что его кормушка полна, я выбрался наверх. Народа на борту было немного, все, кто мог, предпочитали, пока возможно, наслаждаться отдыхом на берегу. Я тоже отправился обратно в город, чтобы напоследок ещё раз прогуляться по южным улочкам, а затем зашёл в знакомую таверну, где встретился с ди Анджело. Там мы просидели до позднего вечера, после чего я отправился на судно, а он к себе домой.

Следующий день я провёл на борту, привыкая к судну, где мне предстояло провести ближайшие две недели — или как получится в зависимости от ветра и всего прочего. Большой нав не отличался скоростью хода, но был надёжен и остойчив — важное качество для судна, перевозящего людей и живой груз. Чтобы пассажиры не скучали в долгом плавании, на борту имелась компания испанских музыкантов, услаждавших слух игрой и пением.

Корабль был генуэзской постройки, командовал им венецианец Джорджо Эпполито, патриций. В отличие от подчинённых он не сходил не берег, всё время оставаясь на борту, как и подобало хозяину судна. Мне ещё не доводилось его видеть, да в этом и не было нужды — у капитана хватало своих забот.

Даже здесь, во время исполнения своих обязанностей, он не изменял своим привычкам, приличествующим его положению. Большой корабль позволял держать команду, которая могла выполнять все его прихоти. Так, незадолго до полудня, меня удивил звук четырёх труб, игравших какую-то приятную мелодию. Поинтересовавшись у прислуги о причинах этого, я получил ответ, что капитан изволит приступить к обеду, который сопровождался игрой четырёх трубачей, как это было заведено у него дома.

Пассажиры обходились без подобных церемоний, однако посуда, хоть и не серебряная, в отличие от капитанской, была вполне приличной, обед оказался сытным и обильным, чему я был весьма доволен. Люди постепенно занимали каюты и иные оплаченные места перед отправлением. После обеда глашатай, протрубив сигнал, призывающий к вниманию, объявил, что отход состоится утром и предложил всем завершить свои дела на берегу. Мне уже некуда было торопиться, всё моё нехитрое хозяйство находилось в каюте, так что этот вечер я провёл как обычно, ещё раз прогулявшись по городу и завернув в таверну, где встретил ди Анджело, сообщив ему о времени отправления.

Провожать меня рано утром он не собирался, но тепло обнял, предложив заезжать ещё, если представится такая возможность. Приняв напоследок по стаканчику сладкого и крепкого «Лакрима Кристи», мы отправились в гавань. Бенедетто был не прочь прогуляться на ночь, что меня вполне устраивало, ибо уже стемнело, а по пути могли встретиться лихие люди. Компания же гороподобного ди Анджело надёжно защищала от любых подобных случаев.

Без всяких приключений мы добрались до судна, и я взошёл на борт, попрощавшись с лекарем. Тот отправился домой, мне же ничего не оставалось, как отправиться в постель.

Выход в море я спокойно проспал, что впрочем, меня совсем не огорчило. Подниматься чуть свет, чтобы наблюдать суету матросов и неторопливое выдвижение из гавани мне совсем не хотелось, и я, убаюканный слабой качкой, благополучно провалялся в постели до самого завтрака. О нём возвестил звук труб из капитанской каюты, ставший уже привычным сигналом.

Одевшись и приведя себя в порядок, я вышел на палубу. Корабль уже шёл в открытом море, оставив за кормой остров Искья с лениво курящимся вулканом у входа в Неаполитанский залив, и теперь направлялся к Остии, чтобы высадить там пассажиров, следовавших в Рим. Дальше наш путь лежал через Ливорно и Геную в сторону Марселя, где я собирался сойти на берег, тогда как «Элефанте марино» должен был продолжить свой путь в сторону испанских портов и может быть Португалии, если по дороге получится принять грузы для тех краёв. Если же нет, то после стоянки в Картахене он отправится в обратный путь вдоль северного побережья Средиземного моря. Впрочем, мне это было не слишком интересно, так как я не собирался долго оставаться на борту.

Присев за обильно накрытый стол под навесом на палубе, я с аппетитом позавтракал и, запив еду стаканчиком малаги, перебрался к правому борту, наслаждаясь открывающимися видами гористого берега вдалеке. Корабль не слишком отдалялся от суши, да в этом и не было нужды, учитывая скорое прибытие в Остию. Ходу до неё было около суток, даже при слабом ветре.

Наблюдение за берегом вскоре приелось, а каких-то особых развлечений на борту не имелось, и пассажиры оказались предоставлены сами себе после завтрака. Я не спешил завязывать знакомства с попутчиками, пока лишь присматриваясь к ним. Большую часть их составляли зажиточные обыватели и купцы. Простой люд ютился на нижней палубе, изредка выбираясь наверх, но тоже не особо интересовался морскими красотами, предпочитая тихо дожидаться порта назначения.

Морская болезнь, о возможности которой предупреждал Бенедетто, по счастью обошла меня стороной. Возможно, причиной тому было выпитое ранее вино, так что я даже не смог отличить лёгкое головокружение после кувшинчика крепкой малаги от неудобств слабой качки. К колеблющейся под ногами палубе я быстро привык, чего нельзя было сказать о некоторых других пассажирах, даже при столь спокойной погоде то и дело бросавшихся к борту, чтобы избавиться от ранее съеденного завтрака. Кто-то уже уселся за стол, раскинув карты, кто-то неспешно наигрывал на лютне, кто-то попивал вино — народ скучал и развлекался, как мог.

Достаточно быстро освоившись с неторопливой корабельной жизнью, я вернулся в каюту. К счастью, мне было чем заняться, собранного материала, с которым предстояло ещё много работы, более чем хватало, так что я полностью погрузился в свои записи.

От них меня оторвал очередной звук труб, возвестивших время обеда. Я оставил бумаги и отправился к столу, после чего спустился к стойлам, проведать Дигитора. Морская прогулка никак не отразилась на его бодрости и аппетите. Кабанчик лежал в отведённом для него углу и, похоже, был полностью всем доволен. Я не стал мешать ему наслаждаться покоем и поспешно вернулся наверх, поскольку запах в этом отделении судна совсем не отличался чистотой.

Ароматы хлева, перемешанные с вонью стоячих вод из нижней части корабля, поднимались на палубу сквозь решетчатые люки, и только свежий ветер мог рассеять эти запахи. На военных галерах вонючий хлев заменяли скамьи невольников, вынужденных оправляться прямо на своих местах, и даже ежедневное скатывание палуб не могло справиться с въевшимися запахами нечистот. К счастью, на нашем судне такого не было, но и того, что имелось, было вполне достаточно, чтобы ежедневно пользоваться стойкими духами, хоть как-то противостоящими неприятным запахам, да молиться, чтобы не стихал свежий ветер.

С последним, к счастью, было всё в порядке. Тяжёлый корабль неторопливо, но уверенно подгоняемый то морским, то береговым бризом, дующим попеременно слева и справа, приближался к Остии. Прибытие в гавань ожидалось к следующему полудню, как объявил пассажирам помощник капитана.

Он почти не ошибся в своей оценке. На следующий день мы повернули к берегу через два часа после обеда. Грегориополис, как ныне назывался порт, располагавшийся на месте древней Остии, представлял собой невзрачное скопище домишек. Торговые суда шли по Тибру прямо к Риму, мы же, зайдя в устье реки, остановились у небольшой пристани. Стоянка не должна была затянуться, груз на борт брать не предполагалось, разве что принять новых пассажиров, буде таковые найдутся.

Сходить на берег не было смысла, все, кто хотел размять ноги после долгого путешествия из Венеции, успели сделать это в Неаполе. Случалось, что капитаны, уступая просьбам, останавливались у берегов и островов, давая людям на некоторое время почувствовать под ногами твёрдую землю, но сейчас все хотели побыстрее добраться до родных земель и готовы были терпеть неудобства морского перехода, как по мне, вполне переносимые.

Утром следующего дня на борт пожаловали новые пассажиры. Они оказались весьма примечательными и, как показало дальнейшее, не самыми приятными людьми. Об этом мы узнали практически сразу, как только они поднялись на судно

Маттео Ла Фата, прелат кафедральной церкви, по каким-то своим надобностям направлялся в Испанию. Разумеется, его сопровождала свита, состоявшая, однако, вовсе не из почтенных лиц духовного звания. Возможно, несколько монахов там и присутствовали, но в основном это были разряженные девицы. Увы, падение нравов в католической церкви лишь способствовало появлению таких вот, с позволения сказать, духовных лиц.

Когда этот шумный вертеп взошёл на борт, Маттео почти тотчас же устроил безобразную ссору с помощником, возмущаясь предоставленными помещениями. Дело дошло до угроз, так что на шум вышел сам капитан Эпполито. Лишь с его появлением скандал получилось замять, хотя Ла Фата продолжал возмущаться дороговизной и прочими надуманными неудобствами.

Корабельная прислуга развела прибывших по каютам, и на палубе вновь воцарилось спокойствие. Однако чувствовалось, что это затишье не продлится долго.

Капитан принял рапорт от помощника, вернувшегося на судно. Тот доложил, что на берегу не осталось желающих отправиться в плавание, и патриций скомандовал готовиться к отходу. Палуба наполнилась уже привычной суетой, треугольный латинский парус поймал ветер, и нав отправился дальше на север, держа курс на Ливорно. Мы всё так же шли в виду берега, не отдаляясь от него больше чем на 20-30 миль, пользуясь удобно дующими бризами, наполнявшими паруса.

На следующий день впереди показались гористые острова Тосканского архипелага. В сотне миль по левому борту лежала Корсика — извечное пристанище пиратов, но капитан не собирался удаляться от италийского берега, так что опасность подвергнуться нападению в этих водах нам не грозила. Конечно, на море никогда ни в чём нельзя быть полностью уверенным, однако высокие борта нава и шесть его пушек вселяли некоторое спокойствие. С небольших пиратских лодок нелегко было вскарабкаться до уровня палубы, да и команда наверняка не стала бы спокойно смотреть, как приближаются морские разбойники.

Я порасспрашивал матросов на этот счёт, и они заверили меня, что суда подобного типа нечасто становятся целью для островных пиратов, предпочитающих добычу попроще. Тут скорее стоило бы опасаться барбарийских корсаров, рыщущих на своих галерах в поисках подходящей жертвы. Однако в здешние воды, изобилующие опасными скалами, они не заходили, предпочитая действовать в открытом море, атакуя суда, идущие из Испании на восток. Подходили они и к французским берегам, но реже, опасаясь военных кораблей. В общем, о такой угрозе помнили, но не считали её достаточно серьёзной. Торчащие из моря скалы представляли куда большую опасность, особенно при переменчивом ветре.

Корабельный повар Джованни Аргенто ежедневно радовал нас новыми блюдами, благо кладовые «Элефанте марино» ломились от продуктов. Разносолы и вина скрашивали однообразие плавания, но я был даже рад ему, предпочитая спокойно добраться до конечной точки маршрута без всяких приключений. С меня было вполне достаточно и того, что уже успело случиться минувшим летом в Ривентаре и под Неаполем, и я не испытывал ни малейшего желания столкнуться с чем-то подобным ещё раз.

Маттео Ла Фата со своей компанией блудниц вносил некоторое оживление в скучную корабельную жизнь, никого, однако, не радуя своими выходками. Позабыв о достоинстве, приличествующему служителю церкви, сорокалетний прелат устраивал шумные попойки, переходящие в скандалы с пассажирами и чем-то не угодившими ему моряками, включая капитана. Последний даже не пытался как-то осадить зарвавшегося гостя, справедливо полагая, что конфликт с высоким чином римской церкви может обойтись ему дорого. Поэтому он лишь старался мягко его урезонивать, а когда из этого ничего не выходило, пожав плечами, удалялся в каюту, оставляя решение проблем своей команде.

Подчинённым было проще. Они, не стесняясь, применяли силу, если это было необходимо, не доходя, однако, до серьёзного рукоприкладства. Прочувствовав тяжесть кулаков дюжих матросов, Маттео ненадолго успокаивался, но через некоторое время вновь возвращался к непристойному поведению. Доходило даже до откровенных приставаний к замужним дамам, имевшим несчастье попасться ему на глаза во внутренних помещениях или даже на палубе.

Я старался держаться подальше от всей этой вакханалии, однако даже сквозь переборки до меня периодически доносились пьяные вопли и крики сладострастия, ибо по соседству от меня располагалась каюта, где жили несколько пассий Маттео. Ни работать, ни отдыхать в таких условиях было невозможно, и я нередко сожалел, что развратника в ризе никак не заберут морские черти. Может, он и не заслуживал такой кары, однако я был почти уверен, что едва ли не все на борту мечтают о чём-то подобном.

Я улёгся в постель и, пока за стенкой было тихо, принялся мечтать о том, как Маттео утаскивают пираты или же он валится пьяным за борт, на поживу морским чудовищам. Память тут же услужливо явила перед моим внутренним взором жутковатые картины, увиденные некогда в старинном бестиарии, посвящённом обитателям моря. Реальные и фантастические дива, порождённые Океаном, заполнили мои мстительные грёзы. К ним добавлялись образы из моряцких рассказов ди Анджело. Всё это сплеталось в фантасмагорические картины, и я не заметил, как уснул, убаюканный уже привычной качкой.

К исходу первой недели плавания мы повернули к Ливорно. Нав шёл медленно, поворачивая то в ту, то в другую сторону, стараясь выхватить хоть малую долю из неблагоприятных ветров, упорно дующих с берега. Впрочем, тот же ветер, буде он продлится ещё некоторое время, обещал в дальнейшем уверенно донести нас до Генуи и дальше, вдоль северного побережья.

Позади слева за кормой осталась скала Горгоны — небольшой гористый островок с монастырём. Монахи его вели нехитрое хозяйство и поддерживали огонь на маяке, предостерегавшем мореходов от приближения к опасным скалам. Об этом мне рассказал корабельный повар Аргенто, с которым я успел немного познакомиться за время пути. Он оказался не менее словоохотлив, чем неаполитанский лекарь ди Анджело, с которым повар находился в приятельских отношениях, что меня совсем не удивило, зная общительный характер Бенедетто. Так что, когда дела на кухне не требовали его непосредственного участия, Джованни не отказывался поболтать со мной под стаканчик доброго вина, запасы коего на борту были неиссякаемы.

Долговязый худощавый Аргенто мог без всяких усилий опорожнить добрый бочонок мадеры или хереса, продолжая при этом уверенно исполнять свои обязанности. Я, конечно, знал, что на кораблях пьют изрядно, но его способности в этом плане реально поражали. На моё удивление он ответил короткой, но ёмкой фразой: «Корабли без мадеры воняют навозом», и был в этом совершенно прав. Слабые ветры не могли избавить экипаж и пассажиров «Элефанте марино» от букета запахов, поднимавшихся из трюмов, о котором я уже писал. К счастью для корабельного повара, он имел свободный доступ в винный погреб, что было одной из привилегий его должности. Джованни не стеснялся угощать меня, демонстрируя всё богатство погребка. По его словам, мы не перепробовали ещё и половины всего того, что там хранилось. Сам он предпочитал простые крепкие вина, не слишком интересуясь изысканными сортами, которые к тому же стоили немалых денег. Я не слишком склонен к греху винопития, однако в долгом плавании заняться особо нечем, так что ежедневно составлял ему компанию за столом или на палубе у борта.

Мы болтали обо всём на свете, но, как водится, разговор чаще всего обращался к теме моря. Джованни было что мне поведать по этому поводу, хотя и сам он с интересом слушал мои рассказы о парижской жизни или о моём участии в упокоении кладбища. Но переговорить итальянца было сложно, и я чаще внимал ему, чем говорил сам.

На разных кораблях он ходил с паломниками в Святую землю, бывал в Египте и Турции, добирался до генуэзских колоний в Кафе и Суроже. Доводилось ему бывать и за Геркулесовыми столпами, когда он ходил на торговых судах в порты Англии и Ганзы. Конечно, у судового повара обычно хватает чем заниматься на кухне и в кладовой, даже при наличии помощников, но Джованни отличался любопытством и по мере сил отмечал для себя всё интересное, что встречалось во время плаваний. Несколько раз участвовал в морских сражениях, даже зарубил двух мавров, забравшихся на галеру, где он в то время служил, но в целом вёл мирную жизнь, как и подобает человеку его профессии. Он вдоволь насмотрелся на буйство и красоту стихий, но счастливо избежал крушений, хотя и случалось, что его корабль находился на волоске от гибели. Года два назад он нашёл себе подходящее место на борту «Элефанте марино» и не собирался менять его на что-то другое. Платили тут хорошо, подчинённые были хорошо вышколены, так что у него оставалось достаточно свободного времени после рабочего дня.

Проводить его он предпочитал в компании за добрым вином, что, собственно, и происходило сейчас. Джованни болтал обо всём, рассуждая о том, когда мы наконец дойдём до Ливорно, ругал неустойчивый ветер, посмеивался над незадачливыми пассажирами, сетовал на распущенность высоких чинов церкви, неприязненно поглядывая на Маттео, выбравшегося в это время из каюты чтобы поблевать за борт после неумеренного пьянства. Прелата поддерживали по бокам две помятые девицы из его свиты, и Джованни перешёл на обсуждение женских прелестей. Я изредка поддакивал ему, чего повару было вполне достаточно для продолжения разговора.

Перепутанные нерасчёсанные патлы девиц он сравнил со змеями на голове Медузы, после чего, отхлебнув вина, принялся развивать эту тему.

— Горгоны, чистые горгоны, — негодовал он, демонстративно отворачиваясь, чтобы не видеть помятых спутниц прелата. — Как раз такие жили на острове, что мы недавно миновали. А может, и сейчас ещё живут.

— Рядом с монастырём? — удивился я. — Не думаю, что для древних демониц это хорошее соседство.

— Ещё какое хорошее, — ухмыльнулся Аргенто. — Любая из них не прочь полакомиться людской душой, а монахи на уединённом острове совсем не так целомудрены, как можно было бы думать. Не хочу возводить напраслину на достойных иноков, но встречаются меж ними и такие, что готовы сливаться в противуестественном экстазе с порождениями тьмы. От такой связи происходят разные чудища, коих потом можно встретить в море.

— Да, доводилось слыхать о подобном, — согласился я, припоминая истории из морских бестиариев, обильно украшенных изображениями морских созданий.

— Сам видел одного такого в Нордзее, — продолжал Джованни. — К счастью, только издали, да и то, по слухам, эта тварь нападает лишь на беспомощных, свалившихся за борт, сами же корабли не трогает. Морской епископ, вот как его там называют. Весь в чешуе, с митрой и в рясе, голова как у громадной рыбы-бычка. Бормочет что-то непонятное, похожее на молитвы, но не несут они блага услышавшему их, ибо разжигают в людях пламень похоти и блуда. Горе тому, кто прислушается к его невнятным речам и бросится за борт, потеряв рассудок от распалённого желания, ибо только и надо того чудищу. Утопит и пожрёт он легковерного и продолжит завлекать глупцов в пучину.

— Да, воды, как и земля с небесами, имеют своего прелата и своих монахов. Древний принцип «Что наверху, то и внизу» применим и здесь. Но нижнее не равно горнему, и людям следует остерегаться нечестивых чудищ, рядящихся в одеяния, подобные церковным, но скрывающие под собой лишь богомерзость.

— По слухам и здесь, в Лигурийском море, моряки встречали подобное создание. Только не в епископской митре, а в монашеской рясе. Голова у него лысая, с тонзурой, вполне человеческая. Вместо рук не то плавники, не то щупальца, а ряса покрыта крупной чешуёй. К счастью, Господь доселе миловал нас от такой встречи. Пусть этот рыбомонах и дальше плавает в глубине, не высовываясь на белый свет. Говорят, он может высвистать опасный ветер, и тогда горе кораблям, что окажутся в его власти. Утонувшие моряки с погибших судов всегда были лакомством для таких чудищ.

— Нет уж, хватит. Джованни, ты бы сменил тему. Хоть ветер нынче и не самый подходящий, но всё же несёт нас к берегу. А слушать про такое куда приятнее на твёрдой земле.

— Так никто и не говорит, что это правда, — отозвался Аргенто. — Хотя признаю, для кого-то может выглядеть страшновато. Вот из этого Маттео порядочный бы морской прелат вышел — все задатки есть. Похотлив, пьёт, как бочка, церковь святую самим своим существованием оскорбляет — чем не нечисть? Только наша, земная.

— Хоть и негоже так говорить о представителе церкви, но всё верно. Увы, — согласился я, глядя, как прелата тащат обратно в каюту.

До Ливорно мы добрались к вечеру следующего дня. Стояли недолго, обычные двое суток, после чего, подгоняемые всё тем же восточным ветром с берега, ставшим теперь попутным, направились в сторону Генуи. Крутобокий нав ходко двигался на северо-восток, словно ему не терпелось вернуться к родному берегу, где он когда-то был сработан. Народ на борту тоже приободрился, подустав от долгого путешествия.

Однако на следующий день характер ветра изменился. В нём уже не чувствовалось свежести, напротив, он стал горячим и влажным, неся угнетающую духоту, которую не рассеивало движение воздуха. Мы словно плыли в горячем прозрачном тумане, составлявшем тело этого беспокойного северо-восточного ветра. Малледетто лигуре — так назвал его Джованни, и лицо его было при этом отнюдь не радостным.

— Не хватало ещё гольфады, — бормотал он. Хорошо же шли…

— Это ещё что такое? — спросил я.

— Буря. Сильная буря, — ответил повар. В этих водах обычно не бывает больших штормов, но иногда налетают бури. Как вот сейчас, — мрачно закончил он.

— И что, это действительно опасно? Может, стоит как-то подготовиться?

— Как тут подготовишься, — хмыкнул Аргенто. — Разве что сложить всё своё хозяйство в сундук покрепче, чтобы не раскидало качкой по каюте. И молиться, чтобы гольфада оказалась не слишком сильной, и нас не унесло к барбарийским берегам, если только прежде не выбросит на скалы Корсики. В конце концов, бури ещё пока нет, а шторм на море — дело обычное. Бывало и хуже.

Матросы после долгого расслабляющего плавания действительно двигались сейчас куда активнее. Крепили грузы на палубе, убирали всё лишнее в трюмы и загоняли в каюты любопытствующих, мешающихся под ногами. Тревога постепенно передавалась и пассажирам¸ поскольку волны стали больше, и корабль ощутимо кренился с борта на борт.

Ветер опять был не таким, как хотелось бы. Он настойчиво гнал «Элефанте марино» в сторону открытого моря, как бы матросы ни пытались вывернуть парус. Увы, корабль по-прежнему несло на юго-восток. Причём всё это происходило при ясном небе, по крайней мере, оно оставалось таковым прямо по курсу. Сзади же, со стороны тёмной полоски берега, над ней поднималась другая полоса, раскинувшаяся во всю ширь восточного горизонта. Капитан и матросы с тревогой поглядывали на неё, явно ожидая чего-то нехорошего.

Суета на палубе ещё больше усилилась, когда капитан распорядился выгнать всех пассажиров из кают и собрать их вдоль левого борта, в надежде наклонить корабль и тем самым хоть немного изменить его курс, повернув к северу.

— Разумный балласт, — усмехнулся ненадолго высунувшийся из кухни Джованни при виде этого манёвра. — Не слишком действенная мера, но иногда помогает.

И вернулся обратно, раздавая громкие приказания подчинённым, спасавшим посуду и прочие незакреплённые предметы, коих на кухне и в трапезной было более чем достаточно.

Я тоже находился в толпе, согнанной боцманом к левому борту. Люди потели, ругались, кто-то плакал, не понимая, что происходит, однако покорно стояли на месте. Судно действительно немного наклонилось, но заметить, насколько такая мера помогла повороту, пока не представлялось возможным. «Элефанте марино» находился в открытом море вдали от берегов, и единственным ориентиром было солнце, висевшее почти над головой.

Скандальный прелат, как и все, не избежал общей участи. Выпихнутый из каюты дюжими матросами, он присоединился к пассажирам у левого борта вместе со свитой. Найдя себе местечко поудобнее у самого борта, отделённый от общей толпы своими подружками, он лишь бросал мрачные взгляды то на капитана, отдававшего приказы с надстройки, то на небо за кормой, которое всё темнело, предвещая дурную погоду. Губы его едва заметно шевелились — видимо, читал какую-то молитву, единственное, что оставалось в нынешнем положении.

Волнение усилилось, это был уже настоящий шторм. Нав тяжело переваливал через длинные холмы волн, обманчиво медленно двигавшихся в том же юго-западном направлении. Его уже несло боком — попытки повернуть оказались тщетными, и капитан, видя, что буря усиливается, приказал пассажирам вернуться в каюты, чтобы их не смыло за борт. Люди с радостью бросились в укрытие, подальше от страшной стихии.

Мои вещи, благодаря доброму совету Джованни, уже были убраны в рундук под койкой и закреплены на случай качки. Поэтому я, вместо того, чтобы укрыться в относительной безопасности каюты, спустился вниз, чтобы посмотреть, как чувствует себя мой питомец.

Дигитору, как и мне, не приходилось ранее оказываться в открытом море во время шторма, и я волновался за него. Лошадей с началом бури матросы подняли в специальных ремённых подвесах под грудь и брюхо, чтобы те не переломали ноги во время качки, так что они только касались копытами палубы. А вот мелкую живность вроде свиней в загончиках и птицы в клетках оставили на волю болтанки.

Неудивительно, что под палубой стоял ужасающий шум — лошади ржали, визжали свиньи, орали куры, утки и гуси, напуганные уходящей из под ног опорой. Вонь стояла неимоверная — многие, если не все обитатели хлева опустошили желудки и кишечники. Дигитор тоже не был рад таким изменениям и визжал вместе с собратьями, толкая дверь, желая выбраться из тесного загончика.

При виде меня он немного успокоился. Я потрепал его по шее, заросшей жёсткой щетиной, произнёс несколько успокаивающих слов, перегнувшись через загородку, и кабанчик перестал пытаться выломать дверцу, хотя и продолжал беспокойно поглядывать по сторонам и повизгивать при очередном крутом наклоне палубы. Но на ногах он стоял крепко и с виду чувствовал себя получше многих своих соседей, особенно сейчас, после моего появления.

Но долго находиться в зловонном помещении было невозможно, и я, бросив кабанчику несколько успокаивающих слов, поспешил наверх, на свежий воздух.

За то время, что я находился под палубой, небо на западе приобрело тёмно-лиловый цвет, солнце скрылось за тучами. Сверху начал накрапывать пока ещё слабый дождь, но чувствовалось, что на этом всё не закончится, поэтому я поспешил укрыться в каюте.

Как оказалось, я закрепил в ней далеко не всё. Многие незамеченные ранее предметы были разбросаны по всему помещению, сундучок с записями выехал на середину каюты и перемещался при наклонах пола. Убрав беспорядок, я уселся в глубоком тяжёлом кресле и с волнением принялся ожидать окончания шторма, до которого, судя по всему, было ещё далеко.

Увы, я оказался прав. Нет нужды описывать творившееся на борту во время бури, достаточно будет сказать, что корабль уцелел. Нас носило по морю почти двое суток, команда сбилась с ног, а о том, как чувствовали себя пассажиры, я даже не хотел задумываться.

Наконец ветер стих, тучи рассеялись, и волны уже не швыряли нав как прежде. Команда занялась оценкой ущерба, нанесённого штормом, и ремонтом повреждений, пассажиры понемногу выбирались из кают на палубу, почувствовав себя в относительной безопасности после двух дней буйства стихии.

Буря прилично отнесла нас в юго-западном направлении, так что до Франции сейчас было куда ближе, чем до Генуи, куда мы изначально направлялись. Капитан сообщил об этом всем, добавив, что исходя из этого, корабль пойдёт прямо в Марсель, до которого сейчас было около двухсот миль строго на север, а дальше он будет решать, возвращаться ли в Геную или продолжить путь на запад. Это породило волну споров и возмущённых криков, ибо на борту было много тех, кто направлялся в столицу Лигурии.

Но венецианец остановил этот гам, резонно указав на то, что в первую очередь всем следует восславить Господа за спасение от бури и за то, что во время её никто не погиб. Всё же прочее было в руках человеческих, а решать вопрос с изменением маршрута следовало в более спокойной обстановке. В любом случае кораблю необходимо было поскорее добраться до ближайшего порта, чтобы спокойно исправить все поломки, а таковым сейчас являлся именно Марсель.

Меня это более чем устраивало, как и часть прочих пассажиров, направлявшихся во Францию, иные же продолжали возмущаться задержкой, пусть и менее рьяно. Но было видно, что люди в основном скорее счастливы прекращению бури и возможности в скором времени сойти на берег, пусть и не совсем тот, к коему стремились.

Я вновь спустился в корабельный хлев, проведать питомца. Здесь, как и повсюду на корабле, царил некоторый хаос, но матросы уже убирали последствия шторма. Все люки были открыты, чтобы проветрить помещение, и дышать здесь можно было без отвращения. Лошади в ремённых подвесах не пострадали, хоть и продолжали волноваться. Дигитор в своём загончике выглядел вполне довольным, казалось, что качка его совершенно не беспокоит, как и других свиней по соседству, видимо, успевших свыкнуться с ней. Приласкав его и получив в ответ благодарный взгляд тёмных глаз, я вернулся наверх.

Пока меня не было, люди на палубе, похоже, нашли для себя новое развлечение. Столпившись у правого борта, они оживлённо жестикулировали и переговаривались, показывая на что-то в море. Заинтересовавшись, я приблизился, чтобы увидеть причину этого.

В невысоких волнах неподалёку от судна, не дальше чем в полусотне футов виднелась странная фигура. Будто бы человек, стоящий по пояс в воде, но, присмотревшись, я понял, что это было нечто иное.

Фигура в море действительно отдалённо походила на человеческую. Голова с тонзурой на плоской макушке, простоватое широкое мужицкое лицо без бороды и усов, но с широким губастым ртом от уха до уха, бочкообразная грудь под монашеской рясой, покрытой чешуёй. Из рукавов выходили длинные извивающиеся щупальца с присосками, точно у осьминога. Что было ниже пояса, ноги или рыбий хвост, разглядеть под водой было невозможно.

— Это и есть твой морской монах? — спросил я стоявшего рядом Джованни.

— А ты ожидал встретить здесь епископа? — хмыкнул тот. — Да, он самый. Принесла нелёгкая. После бури ещё и это… Не удивлюсь, если он её и высвистал.

— А зачем это ему? — поинтересовался я. — Он опасен?

— В какой-то мере да, — ответил повар. — Любая морская тварь опасна, даже самая малая. А такого порождения преисподних глубин сам Господь велел опасаться.

— И что ему может быть от нас нужно?

— Может и ничего, просто посмотрит и уплывёт, но лучше держаться начеку, — произнёс Аргенто. — Никогда не знаешь, что на уме у этой твари.

— Так чего от него можно ждать?

— Ты когда-нибудь слышал про сирен? — спросил повар. — Тех, что очаровывают пением моряков?

Я кивнул, давая понять, что да.

— Ну так вот, морской монах примерно схож в этом с ними. Только он не поёт, а проповедует, как и морской епископ с Нордзее, про которого я говорил. Но итог один — люди, заслушавшись, забывают обо всём и кидаются в море. Монаху же только того и надо. Он утаскивает их на дно и… Никто не видел что происходит потом с его жертвами. Может он их пожирает, может, отдаёт на поругание своим нечистым покровителям или творит ещё какие гнусности. Но, думаю, достаточно и того, что человек гибнет в волнах не по своей воле. О, смотри, похоже, началось! Пойдём-ка отсюда подальше. И людей надо предупредить, чтобы не слушали тварь.

С кормовой надстройки над толпой разнёсся зычный голос капитана, требовавшего отойти от борта. Люди ещё не поняли, что происходит, однако команда, похоже, была в курсе, чем грозит встреча с незваным гостем из глубин. Матросы, вклинившись в толпу, без излишней вежливости оттесняли людей от борта. Одновременно боцман с надстройки выкрикивал предупреждения, чтобы никто под страхом гибели не слушал тварь и не глядел в её сторону.

А морской монах, видя, что его добычу пытаются увести, уже выпучил и без того лупатые глаза, надул грудь и понёс какую-то невнятную тарабарщину. Звуки его речи были непривычны людскому слуху, казалось, что он пытается говорить с набитым ртом. И неудивительно, ибо его рот и челюсти, совершенно рыбьи, не позволяли ему внятно говорить человеческим языком. Голос его был тонким, почти писклявым, и в то же время булькающим.

Разобрать, что он произносит, не было никакой возможности. Этот голос странно притягивал, заставляя вслушиваться в него, словно в какую-то сладчайшую песнь или музыку. В нём не было ничего, напоминающего призывы страсти, о которых говорил Аргенто, но его хотелось слушать бесконечно, забыв обо всём. Подчиняясь этому наваждению, я невольно сделал шаг к борту, но тут же был грубо остановлен рывком за шиворот. Обернувшись, я увидел, что это Джованни пытается удержать меня.

— Вот так оно и происходит, — кивнул он. — Ничего не чувствуешь, идёшь на голос, а потом вдруг оказываешься в воде.

Я содрогнулся. Легко представить, что произошло бы дальше, не останови меня повар. Стряхнув наваждение и уже не пытаясь прислушиваться к голосу, несущемуся из волн, я присоединился к матросам и принялся оттеснять людей от борта, пока те ещё не подпали под коварные чары морской твари. При этом я орал нечто не слишком разборчивое, угрожая ослушавшимся всеми мыслимыми карами и заклиная не слушать невнятные, но столь притягательные речи чудовища. Я пинался, толкал, бодал и оттеснял людей подальше, стараясь уберечь их от подпадания под чары рыбомонаха.

Некоторые из них, очнувшись от наваждения, присоединялись к нам с матросами в этом деле, и мало-помалу толпа очнулась от наваждения. Отдельные пассажиры ещё пытались сопротивляться, по-прежнему стараясь приблизиться к борту, влекомые потусторонним зовом, но в целом опасность была преодолена. Многие крестились и возносили молитвы, лишь сейчас поняв, какой опасности им удалось избегнуть, уговаривали и успокаивали тех, кто ещё не полностью пришёл в себя. В море уже никто не смотрел, напротив, люди старались убраться подальше в каюты, чтобы вновь не повстречаться глазами с этим непонятным ужасом.

Внезапно из-под кормовой надстройки раздался оглушительный гром и в воздух взметнулся клуб чёрного дыма. Остро запахло сгоревшим порохом, и я догадался, что это был выстрел из пушки. Вероятно, матросы, зарядив одно из орудий, старались поразить чудовище.

Осторожно глянув за борт, я увидел, что выстрел никак не повредил морскому монаху. Он всё так же торчал в волнах, словно вставший на хвост дельфин, а его губастый рот продолжал исторгать невнятные притягательные звуки.

На передней надстройке я заметил некоторое оживление. Матросы, вооружившись арбалетами, луками и аркебузами, выцеливали чудовище. Вскоре раздалось щёлканье тетив и три выстрела.

Я следил за тем, чем завершится эта атака. Стрелы и пули вспенили воду неподалёку от морского монаха, но, похоже, ни одна не достигла цели. Тварь даже не пыталась нырнуть или уклониться в сторону, словно насмехаясь над людьми. Впечатление это усиливал широкий губастый рот, кривящийся в издевательской ухмылке. Он продолжал бормотать свои призывы, слышные даже на таком расстоянии, словно проникая в самый разум, минуя слух.

Однако после того, как повар вырвал меня из чар твари, и я вновь обрёл рассудок, вновь услышанная писклявая булькающая невнятица уже не имела надо мной той силы, что вначале. Теперь я воспринимал её просто как плеск волн или клёкот чаек — ещё один звук моря, пусть и не самый обычный. В нем продолжала ощущаться неясная отвратительная притягательность, сродни той, когда до ноздрей внезапно доносится слабый запах отхожего места, и к нему хочется принюхиваться, будто к тонкому аромату. Но звуки его речи уже не вызывали у меня желания броситься за борт, чтобы приблизиться к их источнику. По крайней мере, хотелось на это надеяться.

Моряки, стрелявшие в морского монаха, похоже, тоже умели игнорировать его призывный глас. Никто из них не потерял разум, все вели себя достаточно рассудительно и спокойно. Сейчас они перезаряжали своё оружие, готовясь дать ещё один залп.

На корме снова бухнула пушка. Теперь я уже мог видеть результаты её выстрела, оказавшегося ничем не эффективнее первого. Заряд картечи взметнул множество фонтанчиков вокруг твари, но это ей никак не повредило. Здесь уже отчётливо попахивало чертовщиной, ибо хотя бы одна свинцовая градина просто обязана была задеть столь крупную цель. Но морскому монаху, похоже, было плевать на стрельбу. Словно сознавая свою неуязвимость, он торчал в волнах и всё так же выпевал свои богохульные литании.

Не желая больше слушать это навязчивое бормотание, я ушёл с палубы, направившись в трапезную, где капитан объяснял пассажирам, с чем им пришлось столкнуться и как вести себя дальше, чтобы не подвергнуться опасности.

Начало его речи я пропустил, но, поскольку ранее уже получил некоторые сведения о морском монахе от корабельного повара, вряд ли услышал бы что-то новое. Сейчас же венецианец говорил о том, что пока корабль не войдёт в порт, никто не должен выходить на палубу или выглядывать в окна, чтобы не встретиться взглядом с чудовищем и не услышать его опасную речь. К гальюну в передней части судна предписывалось проходить под палубой и так же возвращаться к каютам.

Напуганные люди почтительно внимали патрицию. Те из них, кто успел прочувствовать на себе страшную влекущую силу невнятной болтовни, живописали другим собственные ощущения и благодарили тех, кто позволил им избавиться от бесовского наваждения.

Однако меня неприятно удивило то, что некоторые возражали капитану, утверждая, что морской монах совсем не так ужасен, каким его хотят представить. К счастью, таких смутьянов было всего двое или трое, но дело усугублялось тем, что одним из них был прелат Маттео. Казалось бы, служителю святой церкви следовало бы оберегать людей от дьявольского отродья. Но нет, прелат, успевший услышать зов морской твари, всячески расписывал его сладость, доходя в своих утверждениях до того, что этот зов сродни ангельскому.

Увы, но такие речи отнюдь не способствовали установлению спокойствия на судне. Капитан, как мог, старался остановить эту проповедь, убеждая прелата в его неправоте, но это лишь порождало ещё больше вопросов, на которые ни у того, ни у другого не было чётких ответов. Всё же венецианец, пользуясь своим правом первого после Бога на своём судне, прекратил этот бесплодный спор и пригрозил прелату запереть его в каюте до самого Марселя, чтобы тот не смущал своими речами народ, подталкивая людей к гибели в пучине.

Недовольный Маттео, чей авторитет священнослужителя был поставлен под сомнение, удалился с глухим ворчанием в адрес капитана, якобы мешавшего людям причаститься ангельской благодати. Оставшиеся двое усомнившихся были быстро усмирены и, покорившись мнению большинства, признали свою неправоту. Мне, однако, не показалось, что их признание было искренним, и я поделился с сидевшим рядом первым помощником мнением о том, что за этими людьми стоит приглядывать, пока мы не прибудем в порт. Если они продолжат высказываться в том же духе, это может дурно повлиять на других, и тогда проблема лишь разрастётся. В самом крайнем случае, они могли сами броситься за борт, избавив других от своих будоражащих идей, и это, возможно, стало бы лучшим исходом, пусть и неоправданно жестоким.

Капитан и команда, разумеется, не собирались допускать гибели пассажиров, сознавая, что такое поведение является всего лишь следствием временного помрачения рассудка. Помощник подозвал нескольких матросов, распорядившись приглядывать за сомневающимися, а если они предпримут какие-то опасные действия, без колебаний пресекать таковые в зародыше, но не доводя дело до смертоубийства. Небольшие же телесные повреждения пойдут смутьянам только во благо, заставив их задуматься о своём опасном и неразумном поведении.

На этом собрание завершилось, но народ не спешил расходиться по каютам. Джованни Аргенто мудро распорядился подать всем крепкой мальвазии, что было встречено бурным одобрением. Вскоре помощники повара вкатили в помещение пузатый бочонок, на столах появились кубки и блюда с закуской, и народ принялся усердно заливать вином потрясение сегодняшнего дня.

Не отказав себе в этом удовольствии, я не стал, однако, сильно увлекаться, памятуя, что после первого стакана начинается скотство. Выйдя из трапезной, я встретился с помощником капитана и сообщил ему, что хотел бы зарисовать чудовище с натуры, раз уж представился такой случай. В ответ на предупреждающий жест я успокоил его, сказав, что готов делать это под присмотром матросов, которые в случае чего смогут удержать меня от необдуманных поступков. Кроме того я добавил, что научился немного сопротивляться зову, поэтому тварь не имеет надо мной той силы, как над остальными. Он с сомнением покачал головой, но не стал возражать.

После этого я зашёл к себе в каюту и, взяв всё необходимое для работы, вышел на палубу. Там, приметив нескольких матросов, не занятых судовыми работами, я попросил их приглядывать за мной, пока буду рисовать морского монаха.

Вынув из уха воск, розданный боцманом, чтобы не допускать до слуха команды богохульных речений твари, матрос выслушал меня с некоторым сомнением, но не стал возражать, узнав, что помощник капитана разрешил мне это. Устроившись возле борта, я разложил на стоявшем возле него бочонке рисовальные принадлежности. Кусок воска, выданный мне матросом, положил рядом, чтобы при случае воспользоваться им.

Морской монах, всё так же торчавший в волнах, оживился при виде человека и быстрее забормотал свою невнятицу. Отрешившись от неё, я с головой ушёл в рисование, не обращая внимания на то, как монах машет щупальцами и подпрыгивает в волнах, стараясь привлечь моё внимание. Мне же это было только на руку, так как я мог теперь запечатлеть его в движении. Разве что нижняя часть его тела по-прежнему оставалась под водой, так что невозможно было понять, хвост это, ноги или что-то ещё.

Мне даже подумалось, что под волнами может скрываться куда больше, чем видно снаружи. Ибо так долго стоять в воде, даже постоянно работая мощным хвостом, не в силах никакой дельфин или рыба. Но морской монах принадлежал к числу потусторонних сущностей, вроде мифических тритонов, и то, что было невозможным для живых тварей, для него могло не составлять никаких сложностей. Нельзя было исключать и такое, что монах в чешуе — всего лишь приманка, некий орган, выставленный над поверхностью скрывающимся в волнах куда более громадной тварью.

Вздрогнув, я помотал головой, отгоняя непрошеное воспоминание. Задумываться о том, сколько же ещё чудовищ таится рядом с нами, не хотелось, и я продолжил заниматься рисовкой, хорошо отвлекающей от посторонних неприятных мыслей.

Тем временем команда завершила перестановку косого паруса. Поймав ветер, нав неспешно разворачивался на север. Вскоре я почувствовал, как судно движется вперёд. И хотя тяжёлый широкий корабль шёл медленно, это наполнило всех радостью. Буря осталась позади, морская тварь не повредила людям, никто не погиб, и судно продолжает идти туда, куда направляет его кормчий. Чего ещё можно желать на море?

Морской монах двинулся следом за «Элефанте марино». Это не составляло ему труда, ибо скорость судна была невысока, а терять добычу обитатель пучин не собирался. Он нырнул и, вновь показавшись на поверхности, поплыл вслед за кораблём, оставаясь на том же расстоянии, что и прежде. Теперь стало видно, что вместо ног у него был сильно раздвоенный хвост вроде дельфиньего, работая которым, он без труда плыл рядом с судном. При этом он продолжал бормотать свои призывы, обращаясь к матросам на палубе. Те не обращали на него внимания, занятые своей работой, которой на судне всегда хватает. Воск в ушах не препятствовал им в этом. Даже не слыша команд, они продолжали выполнять свои обязанности и привычные действия. Дисциплина и опыт позволяли морякам справляться с самыми разными проблемами, которые могли возникнуть в рейсе.

Так и началось наше плавание после бури. Пассажиры, напуганные предупреждениями капитана и собственным опытом наблюдения морского монаха, старались лишний раз не показываться на палубе, при нужде пробираясь к гальюну под ней, уже не обращая внимания на запахи трюмной воды и хлева. Крепкие вина, ежедневно подаваемые обслугой, и представления артистов несколько скрашивали это печальное времяпрепровождение.

По расчётам нам предстояло провести в море три-четыре дня до момента прибытия в Марсель, если только не изменится ветер. К счастью, погода после недавнего шторма, казалось, решила быть к нам благосклонной. Ветер, пусть и не сильный, дул ровно, увлекая корабль в нужном направлении.

И вроде бы не было особых причин для возмущения, но недовольство всегда найдёт себе место. Я даже не удивился, услышав на второй день с утра громкий скандал, который поднял всё тот же вздорный прелат Маттео.

Вопли его разносились по всему судну, пронизывая переборки. Не было нужды прислушиваться, чтобы расслышать, как он негодует на запрет посещения палубы до момента прибытия в порт. Дескать, ему неприятно сидеть взаперти в каюте и хотелось подышать свежим воздухом. В ответ на возражения помощника, что это может быть смертельно опасно, он поднимал его на смех и уверял, что морской монах никак не сможет навредить ни ему, ни кому-то ещё на борту, ибо тот, как и он сам, является служителем Господа, пусть даже его облик и речь немного отличаются от человеческих. Он дошёл до того, что пригрозил капитану и членам команды, которые осмеливались препятствовать ему в его желаниях, отлучением от церкви, как еретикам, препятствующим служителю церкви в его лице.

Видя такое упрямство, венецианец досадливо плюнул и, не желая вступать в конфликт на столь скользкой почве, без всякого удовольствия разрешил Маттео выходить на палубу, предупредив, что все последствия ложатся на него. При этом он распорядился, чтобы матросы следили за строптивым пассажиром и в случае возможной опасности удержали бы его от необдуманных действий.

Довольный Маттео незамедлительно поскакал на палубу. Из любопытства, что за этим последует, я тоже вышел наружу, готовый в случае чего прийти на помощь, при этом отвесив ему несколько приличных тумаков.

Оказавшись снаружи, прелат вдохнул полной грудью, очищая ноздри от неприятных корабельных запахов, но, судя по всему, это не особенно получилось. Поднявшийся недавно было ветер, вселивший столько надежд, снова стих, и нав теперь едва двигался по инерции с обвисшим парусом, лишь едва вздувающимся под действием слабых движений воздуха, не имеющих сил наполнить его полностью.

Прелат подошёл к борту, желая освежиться получше. Морской монах, плывший рядом, незамедлительно разразился новыми булькающими звуками при виде человека, однако Маттео это ничуть не смутило. Он уставился на рыбочеловека, прислушиваясь к его речи. Влекущий глас, похоже, на него тоже не действовал. Более того, через некоторое время прелат даже начал что-то произносить, обращаясь к чудовищу.

Рыбомонах прервал свою болтовню и внимательно всмотрелся в Маттео, словно понимал, что тот ему говорит. Это было похоже на какую-то необычную форму латыни, в которой угадывались отдельные слова, но разобраться в смысле фраз у меня никак не получалось. И всё же морской монах достаточно внимательно слушал прелата, иногда сам коротко отвечая ему на своём булькающем наречии.

Команда «Элефанте марино» с интересом наблюдала за этим диалогом, не вмешиваясь в него. Похоже, что скандальный церковник нашёл общий язык с морской тварью. Правда, пока было неясно, что из этого может воспоследовать.

Через некоторое время Маттео кивнул и отошёл от борта. Морской монах по-прежнему плыл рядом, однако перестал болтать, что меня несколько обнадёжило. Прелат же направился на кормовую надстройку, прямо к капитану Джорджо Эпполито, с интересом следившему за их общением.

Я навострил уши, прислушиваясь, что Ла Фата скажет капитану. Однако голос прелата был достаточно громок, чтобы его можно было слышать даже на палубе.

Не растекаясь в долгих предисловиях, он прямо сообщил венецианцу, что смог понять речь морского монаха и ответить ему. По его словам выходило, что тварь из моря требовала еды, причём живой. Именно для этого он и издавал свой зов, стараясь заполучить кого-то из людей. Но морской монах вполне был готов удовлетвориться и животным. Ему было совершенно всё равно, какой будет жертва, лишь бы она оказалась достаточно крупной, чтобы удовлетворить его аппетит. Тогда, по словам Маттео, он отстанет от корабля и больше не будет смущать его пассажиров.

Эпполито задумался. Видно было, что такое решение его вполне устраивало, однако, как всякий добрый христианин, он скептически относился к заверениям дьявольской твари, которая легко могла обмануть поверивших ей людей.

Затем венецианец кликнул нескольких матросов, чтобы те доставили на палубу подходящую скотину из числа той, что находилась в хлеву под палубой. Те без промедления отправились выполнять приказание.

Каково же было моё удивление, когда спустя несколько минут под дикий визг и ругань они притащили с собой Дигитора, яростно вырывавшегося из их рук. Но справиться с дюжими матросами, двое из которых тащили его за уши, а третий подталкивал сзади, придерживая, когда тот особенно сильно брыкался, он был не в силах.

Я даже не успел крикнуть капитану, чтобы тот остановил своих подчинённых, когда те, приоткрыв проход в фальшборте, спихнули кабанчика в море. С негодующим визгом он исчез в волнах, подняв тучу брызг, но уже через несколько мгновений появился на поверхности, усиленно работая ногами. Было видно, что плавать он умеет довольно неплохо, так что падение в море не грозило ему утоплением.

Но оставалась другая, куда более страшная опасность. Морской монах, с любопытством следивший за суетой на палубе, после падения Дигитора в море немедленно направился к нему. Кабанчик же напротив, инстинктивно старался отплыть подальше от высокого округлого борта нава, возвышавшегося над ним и грозившим придавить его в любой момент, если корабль случайно наклонится или повернёт. Но при этом он приближался к спешившей ему навстречу морской твари, чьи щупальца, высовывающиеся из рукавов чешуйчатой рясы, сотрясались в предвкушении добычи.

Оправившись от потрясения, я взбежал на кормовую надстройку и гневно обратился к капитану Эпполито, требуя вернуть моего питомца, которого матросы, не слишком вдаваясь в подробности отданного им приказа, схватили, как первого попавшегося им на глаза, не разбираясь, что он не относится к корабельному грузу, а является собственностью одного из пассажиров.

Капитан в ответ на моё возмущение лишь спокойно ответил, что готов возместить мне стоимость утраты, но не собирается рисковать своими людьми, отправляя их за борт на лодке ради спасения какой-то свиньи, когда в море рядом с кораблём плавает опасное чудовище. Сказав это, он отвернулся, давая понять, что дальнейшие препирательства бессмысленны и мне стоит смириться с потерей кабанчика. На мою новую негодующую реплику капитан, лишь слегка повернув голову, ответил, что если я продолжу возмущаться, он прикажет матросам запереть меня в каюте до самого прибытия в порт и посоветовал удовлетвориться предлагаемой им компенсацией. В противном случае он не даст мне ничего, да ещё и оставит на положении узника.

Увы, но все возмущения в данной ситуации были напрасны. Капитан оставался в своём праве, всеми доступными ему средствами стараясь сохранить пассажиров и груз. Принесённый в жертву морскому чудовищу кабанчик был приемлемой платой за жизнь людей и целостность судна, и тут я ничего не мог ему возразить, не став при этом врагом. Скрепя сердце, мне пришлось примириться с потерей питомца, к которому я уже успел искренне привязаться.

В расстроенных чувствах я собирался уйти в каюту, не желая видеть, как морской монах будет расправляться с жертвой, однако крики матросов, столпившихся у борта и следивших за разворачивающейся в море драмой, заставили меня тоже глянуть в ту сторону.

Морской монах уже приблизился к Дигитору, уверенно державшемуся на воде туазах в десяти от борта, и сейчас плавал вокруг него, словно присматриваясь к неведомому ему существу. Кабанчик, несомненно, видел его, однако не выказывал страха, усердно работая ногами под водой, продолжая отдаляться от судна, словно вознамерившись самостоятельно достичь берега.

Рыбомонах же не спешил нападать на жертву. Он вновь завёл своё бормотание, обращая его к Дигитору, но не преуспел в этом. Кабанчик никак не реагировал на него, спокойно плывя рядом с кораблём.

Люди на палубе при виде этой картины начали проявлять нетерпение в ожидании развязки. Кто-то самый смелый швырнул в рыбомонаха огрызок яблока, но тот упал в море, не долетев нескольких футов. Видя, что тварь не реагирует на них, люди осмелели и даже начали подзуживать обоих — кто-то требовал, чтобы морской монах поскорее хватал брошенную ему свинью и уплывал прочь, другие поддерживали Дигитора, призывая кабанчика хорошенько наподдать нечестивой твари, чтобы та убиралась в свой подводный ад.

Кто-то даже вытащил арбалет, но Маттео, набросившись с руганью на незадачливого стрелка, потребовал, чтобы тот немедленно спрятал оружие, дабы не раздражать морского монаха, с которым ему с таким трудом удалось договориться. Ворча, матрос подчинился, но, судя по всему, его мало волновали и крики прелата, и то, что морской монах ранее показал неуязвимость к человеческому оружию. Матрос в любой момент был готов продолжить сражаться с нечестивым врагом, даже не имея шансов на успех. Меня порадовала такая самоотверженность, однако сейчас она не могла нам ничем помочь.

Морской монах тем временем заметив, что кабанчик никак не реагирует на его бормотание, наконец пошёл в атаку. Выбросив из рукавов щупальца, оказавшиеся намного длиннее, чем казались ранее, он попытался оплести ими Дигитора. Поначалу монах даже немного преуспел в этом, но кабанчику совсем не понравилось, что его охватывают какие-то скользкие канаты с присосками. Яростно завизжав, он, вместо того, чтобы вырываться, резко метнулся к противнику, ударив его в бок крепким рылом, из-под которого торчали острые клыки.

Рыбомонах, не ожидавший такой прыти от своей жертвы, протестующее забулькал и задёргался. Похоже, удар кабанчика достиг цели, ибо из-под чешуйчатой рясы по воде начало расплываться синеватое пятно. Самой раны видно не было, но, похоже, то, чего не могло сделать оружие, покидающее руку, удалось Дигитору при непосредственном контакте с врагом.

Кабанчик, вдохновлённый первым успехом, продолжил свои атаки, пользуясь тем, что оплетающие его щупальца, присосавшиеся к телу, не позволяли морскому монаху сразу отпустить его. И хотя тварь изо всех сил пыталась отстраниться, Дигитор не останавливался, стараясь достать врага клыками. Не все его атаки достигали цели, но новые пятна синевы на волнах показывали, что морской монах получил несколько новых ран. Неизвестно, насколько тяжелы они были, но протестующее бульканье постепенно сменилось болезненными стонами.

Видимо, посчитав свою нынешнюю тактику неудачной, тварь попыталась нырнуть, увлекая за собой схваченного кабанчика, однако тот изо всех сил сопротивлялся. Он грыз щупальца, пинался копытами и, судя по всему, совсем не собирался погружаться, держась на воде, словно мяч. Видя такие успехи жертвы, оказавшейся на поверку вовсе не беззащитной, а наоборот, весьма опасной для морского чудища, люди на борту «Элефанте марино» разразились восторженными воплями. К сожалению, мы больше ничего не могли сделать, чтобы поддержать отважного кабанчика, однако тот, похоже, и сам отлично справлялся.

Морской монах уже отпустил его и теперь, издавая глухие крики боли, старался отплыть от него подальше, но пока не погружался в спасительные глубины, видимо, ещё на что-то надеясь. За ним тянулась полоса синей крови.

Дигитор же, видя, что его противник, казавшийся таким грозным, пытается от него сбежать, лишь ещё больше воодушевился и поплыл следом за ним, явно собираясь показать, кто тут сильнее.

Однако морской монах не стал дожидаться, пока тот приблизится, и всё-таки нырнул, скрывшись от глаз кабанчика. Тот завертелся на месте, пытаясь понять, куда подевался его противник, но вскоре громко завизжал и немного поднялся над поверхностью, словно найдя какую-то опору для копыт под волнами. Он метался на месте, погружал голову в воду, а рядом с ним появились красные разводы, смешивающиеся с синими пятнами крови чудовища. Видимо, морской монах всё же сумел ранить его, атаковав из-под воды.

Но, судя по бешеному поведению кабанчика, раны его были не слишком опасны. Они лишь ещё больше разозлили Дигитора, и теперь он уже сам попробовал нырнуть, чтобы достать врага в его родной стихии. Но с этим было сложнее — отъевшийся кабанчик обладал солидным запасом плавучести, и у него не получалось погрузиться в морскую воду, выталкивавшую его обратно на поверхность. С одной стороны, это было удобно, ибо не позволяло ему так просто утонуть, но с другой — мешало добраться до врага, вольготно чувствовавшего себя в глубине.

Нам, с высоты палубы, были видны его подводные эволюции, пусть и не слишком ясно. Вытянутая тёмная тень, размером с толстого дельфина, металась вокруг крутящегося на поверхности Дигитора, то приближаясь, то вновь быстро отдаляясь от него. Морской монах избрал волчью тактику, стараясь быстро укусить и тут же отдалиться от противника, чтобы тот не смог достать его в ответ. При таком раскладе шансы отважного кабанчика выжить были невелики, так как после множественных, даже не слишком опасных по отдельности укусов, рано или поздно он должен был ослабеть, истечь кровью и неизбежно погибнуть на радость нечестивой твари.

Морской монах уже не показывался на поверхности, лишь буруны на воде да пятна синего ихора, продолжавшего сочиться из ран, выдавали его местоположение. Нам, сверху, было не разобрать, что происходило там, под волнами, но люди искренне сочувствовали отважному Дигитору, надеясь, что тот каким-то чудесным образом сумеет одержать верх или хотя бы прогонит чудовище. Однако, рассуждая трезво, надежда на это была невелика.

Тем временем в сражении настала некоторая пауза. Дигитор уже не крутился на месте, ныряя в волны, чтобы найти противника, тень же морского монаха под волнами, ещё недавно так быстро мечущаяся вокруг, замедлила своё движение, а потом и вовсе остановилась, не всплывая, но и не погружаясь глубже. Он оставался на одном месте, в нескольких футах от Дигитора, который продолжал крутиться в воде, настороженно принюхиваясь. Из-за этих эволюций он понемногу отдалялся от чудища, которое то ли затаилось, то ли оправлялось от полученных ран, стараясь не привлекать к себе внимания.

Но вот тень под водой вновь задвигалась, и морской монах всплыл на поверхность, хватая губастой пастью воздух. Нечестивое создание, сочетавшее в себе черты человеческого существа и морской твари, видимо, не могло обойтись без воздуха, подобно дельфину или тюленю, и вынуждено было иногда всплывать на поверхность.

Дигитор при виде появившегося врага радостно визгнул и, насколько мог быстро, поплыл к нему. Тот же, подрастеряв былую прыть, ворочался в воде куда медленнее, пытаясь отдышаться. Кабанчик не собирался позволять ему этого и вцепился в хвост, взметнувшийся над водой, когда морской монах, наконец завидев опасность, попытался нырнуть. На некоторое время он утянул за собой Дигитора, не желавшего отпускать добычу даже под водой. Спустя недолгое время он всплыл, к веселью команды «Элефанте марино» держа в зубах изрядный кусок плоского хвоста морского монаха, который умудрился каким-то чудом оторвать под водой. Недолго пожевав его, кабанчик выплюнул добычу, не найдя в ней вкуса, и тот медленно погрузился в волны.

Рыбомонах тем временем выскочил из воды в некотором отдалении от Дигитора, как чудовищный играющий дельфин. Он мотал головой, тряс щупальцами и извивался всем телом, на котором виднелось множество глубоких ран, истекающих синим ихором. Чудище жалобно булькало губастым ртом от уха до уха и совсем не помышляло продолжать атаковать плавающего неподалёку кабанчика, которого лишь раззадоривало его присутствие. Он вновь поплыл в сторону раненой твари, намереваясь продолжить бой.

Но морской монах теперь уже старался убраться подальше от места схватки, закончившейся для него столь плачевно. Несмотря на повреждённый хвост, плыл он быстро, и вскоре стало ясно, что кабанчик его не догонит. Утомившись преследованием, Дигитор остановился, провожая взглядом удирающего морского монаха. Он всё ещё был начеку, готовый дать отпор, если тот вздумает вернуться и продолжить атаковать.

Но посрамлённый морской монах, принявший нежданное поражение от брошенного ему на поживу обитателя хлева, уплывал всё дальше от него и корабля. Какое-то время его ещё можно было наблюдать с борта судна, пока он крутился в волнах, но затем совершенно пропал из виду. То ли погрузился в море, то ли утонул — этого уже нельзя было разобрать.

Люди на корабле восторженно закричали, приветствуя нежданного победителя. Не дожидаясь команды, матросы спустили шлюпку и та понеслась к Дигитору, не успевшему далеко отплыть от судна. Его втащили в лодку и с триумфом доставили на корабль.

Кабанчик совершенно не был обижен на людей, столь внезапно выбросивших его в море. Он вполне благосклонно принял все чествования, оказавшись на палубе. Пробившись сквозь толпу, я присел рядом и внимательно осмотрел его, поглаживая мокрую жёсткую щетину. На животе и ногах были видны длинные узкие раны, оставленные острыми зубами морского монаха, но кровь уже почти не текла, остановленная солёной водой. Сами раны не выглядели опасными — защита в виде нагулянного сала на животе помешала рыбомонаху добраться до жизненно важных органов. Дигитор и раньше получал похожие ранения в драках с собаками и другими противниками и был привычен к ним, не обращая внимания на подобные неудобства.

С кормовой надстройки раздалось нестройное пение — то Маттео и его причетники возносили молитву, благодаря Господа за чудесное спасение от морской твари. Многие из пассажиров и матросов пали на колени, крестясь и вознося хвалу небесам вслед за прелатом. Я же отыскал в толпе взглядом корабельного лекаря и, ухватив Дигитора за ухо, без лишних церемоний потащил кабанчика к нему.

Тот мгновенно понял, что от него требуется. Быстро осмотрев четвероногого пациента, лекарь Фабиано показал мне следовать за ним в его каюту. По пути он заверил меня, что всё увиденное не внушает ему опасений, и через некоторое время кабанчик будет вновь здоров. Единственное, о чём он попросил меня — принести в каюту побольше крепкого вина, чтобы напоить Дигитора перед тем, как он начнёт зашивать его раны.

Я улыбнулся и бросился на кухню к Джованни. В ответ на мою просьбу он понимающе хмыкнул и ткнул рукой в сторону одного из бочонков, дозволяя его взять. Я унёс его в лазарет.

Фабиано уже подготовил там приличных размеров тазик, и я, не медля, наполнил его крепкой мальвазией, не забыв плеснуть и нам с лекарем. Дигитор, нахлебавшийся солёной морской воды и вкусивший нечестивой плоти твари, приблизился к тазику и с видом заправского пьяницы принялся его опустошать. Похоже, в прежней вольной жизни при монастыре, он уже имел дело с вином и вполне его одобрял.

На то, чтобы осилить тазик, у него ушло совсем немного времени, и он требовательно хрюкнул, когда в нём показалось дно. Я незамедлительно налил ещё, и кабанчик вновь приник к сладкой влаге.

Через некоторое время он мирно улёгся на пол и захрапел, что и требовалось лекарю. На всякий случай связав ему копыта и пасть, он уложил Дигитора на стол и, на пробу несколько раз потыкав его в бок иглой, приступил к зашиванию ран. Кабанчик никак не реагировал на это, лишь посапывал и слабо подрагивал во сне, так что его даже не было нужды удерживать.

По окончании лечения Фабиано помог мне дотащить четвероногого пациента до лазаретной кладовки, где и запер до момента пробуждения, чтобы кабанчик ненароком не натворил чего-нибудь спьяну. Затем мы употребили ещё немного вина из бочонка под разговор о морских чудовищах и спасении от оных.

Мне оставалось неясным, каким образом мой сухопутный питомец сумел одолеть морского монаха, да ещё в его родной стихии. Повар Джованни, рассказывая о морском епископе с Нордзее, ни разу не обмолвился о том, может ли человек как-то совладать с подобной тварью. Скорее всего, он и сам не знал этого. Лучшим советом было избегать таких встреч или прятаться подальше и затыкать уши, чтобы не слышать опасных влекущих речей богохульного создания.

В этом мы все успели убедиться, как и в том, что человеческое оружие не действует на чудище. Картечь и стрелы летели мимо или не наносили ему никаких повреждений, словно пролетая насквозь. Однако Дигитор, хватая морского монаха зубами и нанося удары острыми клыками, сумел нанести ему такие раны, что чудище посрамлённо бежало от своей жертвы, позабыв и о ней и о корабле.

В ответ на это Фабиано сказал, что создания подобного рода могут выглядеть неуязвимыми, однако это вовсе не означает, что они в самом деле являются таковыми. Дополняя рассказы Аргенто, он сообщил мне, что некоторые потусторонние твари действительно способны без всякого вреда для себя принимать удары человеческого оружия, ибо преисподняя, откуда они происходят, в изобилии наполнена всевозможными металлами, и они не могут повредить её созданиям, что мы и видели ранее. Ни стрелы с железными наконечниками, ни свинцовая картечь из пушки не оказали на морского монаха никакого влияния, так что он лишь глумился над наивными людьми.

Но зато преисподние твари могут быть легко протыкаемы костью, то есть предметом, порождённым живой материей, порождённым самой Землёй, перед которой они слабы. Именно это и продемонстрировал храбрый кабанчик, располосовав бока морского монаха своими крепкими и острыми клыками, а под конец ещё и умудрившийся лишить его изрядной части хвоста.

На мой вопрос, не могло ли чем-то навредить Дигитору жевание плоти потусторонней твари, Фабиано сказал, что не видит в этом ничего особенного. Ни отравления, ни одержимости у кабанчика не наблюдалось, следовательно, можно не обращать на это внимания. Промытые солёной водой и вином раны тоже не несли следов яда или заразы, которая могла бы гнездиться в пасти чудища, так что выздоровление питомца было лишь вопросом времени.

Успокоенный такими заверениями лекаря, явно знавшего, о чём он говорит, я попрощался с Фабиано и вернулся на палубу, где толпился народ, всё ещё не до конца веривший в чудесное избавление от опасной морской твари. Кое-кто настороженно поглядывал за борт, ожидая возвращения морского монаха, но море было чистым. Волны рассеяли синюю кровь, пятнавшую поверхность во время сражения. К тому же вновь задул попутный ветер, и матросы вернулись к работе с парусом.

Капитан с кормовой надстройки следил за работой палубной команды. Завидев меня, он приглашающе помахал рукой, и я поднялся к нему, пребывая в странных двойственных чувствах.

Понимая моё состояние, капитан Эпполито первым делом поблагодарил меня, не вдаваясь в подробности всего произошедшего. Затем он сунул мне в руки увесистый кошель, сообщив, что это плата за ущерб, нанесённый его матросами, которые выбросили за борт моего питомца, не справившись предварительно о том, кому он принадлежит.

Далее он поинтересовался, как с ним обстоят дела сейчас. Услышав, что опасности жизни нет, Эпполито произнёс несколько тёплых слов в адрес лекаря и похвалил меня за то, что мне удалось воспитать такого храброго питомца, с Божьей помощью сумевшего в одиночку спасти корабль и людей.

Поблагодарив его в ответ и заверив, что не держу зла ни на него, ни на матросов, действовавших совершенно правильно, выполняя приказ и стараясь спасти людей, я спустился с надстройки, ещё раз окинув взором море. Оно по-прежнему было чистым, лишь волны, подчиняясь юго-восточному ветру, неслись к северу, обгоняя неспешный нав, вновь набиравший ход.

Я вернулся в каюту и присел в кресло, поразмыслить обо всём случившемся. Хорошо, конечно, что всё так обошлось, и кабанчик остался жив и более-менее здоров. Кошель от капитана, как плата за беспокойство и геройское поведение Дигитора, тоже был не лишним. Его содержимое полностью покрывало стоимость моего плавания до Марселя и даже немного сверх того.

Затем, почувствовав голод после неспокойного дня, я отправился на кухню. Джованни передал мне миску холодной баранины со специями и поинтересовался, осталось ли что-то в том бочонке, что я брал у него для Дигитора.

— Что-то оставалось, — ответил я, — и прилично. Сейчас поем и принесу.

— Да ладно, оставь, — произнёс Джованни. — Вино недорогое, запас есть, а хозяин не обеднеет. Пусть кабанчик поправляется, не скучая.

— Это точно, — согласился я.

Покончив с едой, я отправился в лазарет, проверить как там дела у Дигитора. К этому времени он уже должен был прийти в себя после нежданной обильной выпивки.

Фабиано встретил меня, улыбаясь, и сообщил, что всё прошло лучше некуда. Кабанчик очнулся и уже вполне живо толкался в стены кладовки, где ему было тесно. Зашитые порезы на брюхе были крепко перевязаны, и в целом героя дня можно было считать исцелённым, так что пришло время вернуть его обратно в хлев.

Накинув на толстую шею кабанчика пошитый в Неаполе широкий ошейник с крепким поводком, я вывел Дигитора из кладовки и повёл через палубу вниз, в трюм, мимо праздношатающихся пассажиров, довольных тем, что им снова можно свободно выходить наружу, и не занятых на работах матросов, которые приветствовали героя громкими восклицаниями и хохотом. Кабанчик важно шествовал рядом, задрав пятачок, хотя ноги его слегка заплетались после винопития.

Добравшись до широкого люка, ведущего в трюм, я спустился первым, чтобы придержать Дигитора, если тот оступится при спуске. Но он вполне бодро скатился вниз, простучав копытами по ступеням, и сам подошёл к дверце загончика с чистой соломой, где провёл большую часть плавания. Я впустил его внутрь и запер там. Затем поднялся обратно в лазарет, забрав оттуда бочонок, который Аргенто отдал мне в пользование. С ним я вернулся в корабельный хлев и вылил остаток вина в поилку Дигитора. Тот, однако, не слишком заинтересовался угощением, видимо, решив, что на сегодня с него хватит, и продолжил жевать насыпанный рядом корм. Я потрепал кабанчика по жёсткой щетине, удостоившись благодарного взгляда больших тёмных глаз, и вернулся на палубу.

Там меня немедленно окружили пассажиры, сочтя это удобным моментом для расспросов, как мне удалось воспитать такого отважного питомца, каким образом ему удалось одолеть морского монаха и прочей подобной чепухи.

Так, в весёлых праздных разговорах, и текло время. Солнце уже склонялось к закату, нав с привычной неспешностью двигался на север, и казалось, что будто и не было всех этих жутковатых событий предыдущих дней и месяцев.

Я уже собирался вернуться в каюту, слегка утомлённый вниманием окружающих. Но тут из-под палубы донёсся какой-то необычный шум. В нём слышался пронзительный визг и хрюканье, глухой топот и перестук копыт, а затем треск ломающегося дерева. Казалось, в корабельном хлеву происходит сумятица среди животных, которых что-то взволновало. Однако причин для этого я не видел. Судно уверенно продолжало двигаться выбранным курсом, команда не выказывала никакого беспокойства, да и тонуть мы вроде бы не собирались.

Люди на палубе тоже обратили внимание на эти необычные звуки. Один из матросов заглянул в трюмный люк, но тут же отшатнулся, едва устояв на ногах. И было отчего, ибо из люка на палубу диким потоком вырвались свиньи, каким-то образом выбравшиеся из своего загона. Они орали дурными голосами, скакали по палубе, выделывая преуморительные коленца, бросались на людей, которые в панике бросились наутёк от этой безумной волны, поддевали рылами предметы, стоявшие на палубе, и творили множество иных бесчинств, кои я не решаюсь описать.

Я принялся высматривать среди них Дигитора, опасаясь, что и им тоже овладело внезапное буйство, однако к своему облегчению не обнаружил его в этом стаде. Тем временем поток свиней из трюма иссяк. Похоже, что все они выбрались наружу и теперь блаженствовали, оказавшись единовластными хозяевами палубы. Вместе с ними из трюма поднялся винный запах, совсем не вязавшийся с ароматами скотного двора, с которым он сейчас странным образом смешивался.

Пришедшие в себя матросы принялись загонять свиней обратно, однако те изо всех сил сопротивлялись, издавая какие-то рычащие звуки и опасно атакуя смельчаков. На шум из своей каюты выглянул вздорный прелат, но будучи немедленно атакован здоровенным хряком, мигом взлетел по крутому трапу на надстройку, и с воплем: «Гадаринские свиньи!» принялся проклинать всё и вся в выражениях, совершенно не приличествующих духовному лицу.

Опасаясь, что тут может быть какая-то новая проделка нечистых сил, я, улучив момент, юркнул в трюм, чтобы осмотреться на месте, а заодно проверить, как там себя чувствует выздоравливающий Дигитор. Животные на палубе совсем не горели желанием возвращаться в загон, сражаясь с матросами, так что мне это удалось без проблем.

Оказавшись внизу, я первым делом подошёл к загончику Дигитора. Тот мирно спал на боку, устроившись в куче соломы. А вот деревянные переборки вокруг оказались переломаны, словно их сокрушали все животные, что были в хлеву. Поилка Дигитора, куда я вылил остатки мальвазии из бочонка, была пуста, а сам бочонок растоптан в щепки. И повсюду витал сладкий винный дух.

Я начал подозревать, что тут произошло. Осмотрев разрушения и принюхавшись, я определил, что аромат исходит от переборки, ведущей в кладовую. Похоже, что свиньи из соседних с Дигитором загонов, почуяв привлёкший их запах вина, проломили перегородку и вылакали остатки из поилки, а затем, воодушевившись, вломились в винный погребок за тонкой стенкой и устроили там настоящий пир. После этого они выбрались на палубу где и продолжили резвиться в пьяном угаре, приводя в ужас пассажиров и команду. Один Дигитор, ранее уже как следует приложившийся к вину, не принимал участия в этой вакханалии, мирно отсыпаясь в своём полуразрушенном загончике.

Убедившись, что с ним всё в порядке, я убрал разбитые остатки бочонка подальше от поилки, досуха вылизанной жаждущими свиньями, чтобы меня не заподозрили в случайном или намеренном спаивании живого груза, и закинул их в разгромленный погребок, к куче таких же обломков. После этого я, не выходя на палубу, где продолжалась суматоха с ловлей пьяных свиней, прошёл к корме и уже оттуда поднялся к своей каюте.

Путешествие по морю, едва не окончившееся трагедией с человеческими жертвами, неожиданным образом превратилось в балаган. Но это было всяко лучше опасного приключения с неведомыми последствиями. Корабль, подгоняемый попутным ветром, продолжал двигаться выбранным курсом и вскоре должен был добраться до берегов Франции. Забавный хаос, творившийся на борту, никак не влиял на его ход. Команда веселилась, загоняя взбунтовавшуюся скотину на место, пассажиры в панике прятались по каютам, повар Аргенте оплакивал убытки, нанесённые винному запасу. Морские чудовища никак не проявляли себя, погода была прекрасной, и я мог лишь в очередной раз возблагодарить Господа о счастливом избавлении от опасностей, подстерегавших на море, и вознести молитву святому Николаю, покровителю мореходов, чтобы тот помог нам спокойно добраться до уже недалёкого Марселя.

Оставшееся свободное время можно было посвятить работе с записями, сделанными мною во время этой во всех отношениях примечательной поездки. Да и само плавание тоже заслуживало отдельной главы. Поэтому, взявшись за перо, я принялся вдумчиво записывать всё, что произошло с того момента, когда мне довелось взойти на борт гордого скотовоза «Элефанте марино» в гавани Неаполя.

Май-июль 2024

Цикл "Звёзды под копытом или Свиньи в космосе"

Бессмертный лич Гондваны

Satanae opus turpissimum, seu coemeterii Riventarae, regiae urbis profana violatio

За гранью снов и планов мирозданья

Морской монах