Василий Спринский. За гранью снов и планов мирозданья (Звёзды под копытом 2)

Мелкий тёплый дождь только начался, прибив дорожную пыль и распространив острый запах стосковавшейся по влаге земли. Лёгкая коляска катила на юг, открывая новые виды центральной Италии. Я даже не стал поднимать тент, наслаждаясь посвежевшим воздухом. Бежавший рядом Дигитор тоже был доволен дождём. За два месяца, проведённые со мной в пути, он изрядно подрос и возмужал, сохранив, однако, непосредственный нрав. Теперь это был уже вполне серьёзный кабанчик, поджарый, крепкий, способный сразиться с серьёзным противником.

В начале лета 1500 года мне, магистру искусств Парижского университета, Винценту Ле Тюрби, довелось помочь с очищением кладбища города Ривентары от скверны и несколько неожиданно для себя обзавестись питомцем — поросёнком по имени Осса Дигитор*. Платы за помощь в упокоении злых сил пришлось дожидаться некоторое время, но в итоге полученная сумма оказалась столь значительной, что я оставил мысли о немедленном возвращении в Париж и всерьёз задумался о продолжении своей поездки в сторону благословенной Италии, родины искусств. Застоявшаяся лошадка тоже была не прочь выбраться из стойла и отправиться в путь. Так что, тепло распрощавшись с епископом де Мюрэ, я запряг её в коляску и отправился на восток, в точности ещё не зная, где завершу своё путешествие. Хотелось добраться до Неаполя, собирая по пути материал для будущего труда, посвящённого скульптуре.

* См. рассказ Satanae opus turpissimum, seu coemeterii Riventarae, regiae urbis profana violatio.

Путь предстоял неблизкий, но я привычен к таким поездкам, хоть и предпочёл бы обойтись без них. Однако многие произведения искусства, с которыми приходится работать, далеко не всегда находятся под рукой, поэтому подобные путешествия являются частью моей жизни.

Поначалу я несколько волновался, как отнесётся к этому Дигитор, ибо известно, что свиньи не особо склонны к дальним прогулкам. Однако мои опасения были напрасны. Привыкший к вольному выгулу в городе и его окрестностях, он самостоятельно добывал для себя пропитание и, казалось, не испытывал никаких затруднений с нашими дневными переходами, бодро труся рядом с коляской, а устав, запрыгивал в неё и наслаждался отдыхом у меня в ногах. Так, отдыхая на постоялых дворах и в придорожных селениях, мы без всяких осложнений добрались до столицы Лигурии, где я почтил вниманием местный университет и, выполнив за две недели всё, что хотел сделать, направился дальше на юг.

Справившись у местных жителей касаемо обстановки на дорогах, я собрал накопившиеся записи, наброски и памятные безделушки, уложив их в дорожный сундучок. Убедившись, что лошадь и Дигитор как следует накормлены а коляска исправна, я выехал из города через южные ворота, уплатив на кордоне положенную пошлину.

Офицер, стоявший там с караулом, пожелал мне удачной дороги и предупредил о возможных опасностях, которые могли бы угрожать мне в пути. Ничего неожиданного я не узнал — о разбойных шайках здесь давно не слышали, как и об опасных диких зверях, что могли бы скрываться в придорожных рощах и скалах. Поэтому я покинул гостеприимный город с надеждой вернуться сюда, если будет на то воля Господня.

Разделённая на лоскутки маленьких королевств, республик и герцогств Италия продолжала жить обычной жизнью. Границы были призрачными, и пути моему ничего не препятствовало, так что уже к исходу второй недели, миновав Папскую область и ненадолго задержавшись в Риме, понимая, что даже краткая остановка там легко может растянуться на месяцы и годы, я выехал из него на юг по древней Аппиевой дороге.

В Минтурне я свернул с неё и направился к цели моего путешествия вдоль морского побережья. Так я добрался до Кампи Флегреи, древнего вулканического района, за которым открывался Неаполитанский залив.

Поскольку солнце склонялось к закату, а до города было ещё не близко, я решил подыскать место для ночлега. Это было легко сделать среди здешних скал, поднимающихся к небу причудливыми скульптурами, изваянными рукой Плутона. Местность была плодородной и зелёной, но в то же время беспокойной. Негромкий гул заставил меня сойти с коляски, и здесь я впервые ощутил, как колеблется под ногами почва, напоминая о близости подземного царства. Лошадь мою поначалу немного пугало такое поведение земли под ногами, однако вскоре привыкла и не обращала на это внимания. Дигитор же, казалось, и вовсе не заметил этих содроганий, продолжая бодро трусить рядом с коляской.

Где-то здесь располагался легендарный грот Кумской сивиллы, однако обладая лишь общей картой страны, на которой не нашлось места подобным достопримечательностям, я даже не пытался его отыскать. К тому же храм Аполлона был разрушен вместе с городом Кумы тысячу лет назад, так что там вряд ли могло найтись сейчас хоть что-то любопытное.

Древним романтическим руинам я предпочёл бы сейчас куда более прозаичный постоялый двор с горячим ужином и комнатой с кроватью. Однако приходилось довольствоваться тем, что имелось лишь здесь и сейчас. Но в этой каменистой местности, изобилующей пещерами и гротами, найти подходящее место для ночлега не составляло особого труда. Внимательно глядя по сторонам, я вскоре приметил в зарослях пиний нечто похожее на вход в укромную пещерку с зелёной лужайкой перед ним. Лучшего места для ночлега нельзя было и придумать, и я направил лошадь прямо туда.

Местечко и впрямь оказалось уютным. В скалах неподалёку журчал ручеёк, одаривая странников драгоценной влагой, а чистый грот без всяких признаков обитания в нём диких зверей предоставлял отличное место для ночлега. Я выпряг и стреножил лошадь, пустив пастись её на лужайке, Дигитор унёсся куда-то в соседние кусты где, судя по звукам, принялся бойко копаться в земле в поисках съедобных корней и грибов. Я тем временем взобрался на россыпь скал, чтобы осмотреться и понять, куда следует двигаться дальше.

Сверху открывался вид на всхолмлённую местность, испещрённую язвами больших и малых кратеров — следов плутонической деятельности. В некоторых, самых древних, поблёскивали озёра, другие угрожающе щерились острыми чёрными камнями, присыпанными вулканическим пеплом, на котором буйно разрасталась зелень дикого винограда, кустарников и трав. Кое-где виднелись ядовито-жёлтые выходы серы, из трещин в камнях поднимались дымки — царство Вулкана, так близко подходящее в этих местах к земной поверхности, жило своей загадочной жизнью. Вдали курился Везувий, а под ним виднелись крыши и башни домов и дворцов Неаполя. Казалось, он находится совсем рядом, однако горная местность обманчива, так что не стоило доверяться первым впечатлениям. Завтра будет новый день, и я с утра смогу спокойно добраться до города.

Вполне удовлетворённый увиденным, я спустился обратно к повозке и, достав из сундучка походную постель, бутылочку вина и нехитрую снедь, направился к гроту. По дороге умылся у ручейка, по достоинству оценив его прохладную чистую воду.

Войдя под каменные своды, я понял, что грот на самом деле представляет собой достаточно глубокую пещеру, уходящую в недра невысокого каменистого холма, некогда бывшего внутренней стенкой кратера древнего вулкана. Где-то неподалёку отсюда, в кратере Авернус располагался мифический вход в царство Аида, но сейчас мне не было до этого никакого дела. День езды по тряской каменистой дороге утомил не только лошадь, но и меня, лишь Дигитор по-прежнему чувствовал себя бодрым и весёлым, продолжая изничтожать окрестные кусты в поисках еды.

Я спустился в окрестности ручья, где нарвал несколько больших охапок травы, в изобилии росшей у воды, и бросил их на каменный пол грота, накинув сверху дорожное покрывало. Сотворив на сон грядущий молитву, долженствующую охранять от беспокойных духов и видений, я растянулся на импровизированной постели в ожидании прихода ночи. Вскоре ко мне присоединился Дигитор. Я заранее приготовил ему отдельную охапку травы, и он с благодарностью устроился на ней, между мной и входом в грот, точно верный сторожевой пёс.

В южных областях темнеет быстро, и вечерние сумерки вскоре сменились темнотой ясной безлунной ночи. Тихо шелестел в травах и кустах вечерний бриз, дующий в сторону недалёкого моря, из пещеры изредка вылетали на ночную охоту летучие мыши. В воздухе звенели цикады, иногда раздавались голоса сов. Всего одна ночь отделяла меня от цели долгого путешествия.

Увы; мог ли я подумать, что эта ночь окажется необычайно долгой, настолько долгой, что даже для краткого её описания мне не хватит бумаги, остававшейся в дорожном сундучке, которой я запасся при выезде из Рима. Вокруг царил покой, напоенный южными ароматами воздух расслаблял, направляя мои вялые мысли в царство сонных видений, и я из обычных ленивых грёз плавно переместился в зыбкое пространство снов, продолжая расслабленно созерцать причудливые туманные картины, уже никак не связанные с окружающей действительностью.

Я не чувствовал при этом никакой необычности — всё происходило совершенно естественно и бестревожно. Мне давно не приходилось спать столь покойно и мирно даже в уютных мягких кроватях с перинами и тончайшими простынями. Возможно, причиной тому как раз было южное лето и ароматная травяная постель.

От неясных картин пути, пройденного за последние дни, мысли мои плавно, без всякого перехода, переместились в неведомую даль принявшего меня в свои объятия мира снов, где любое видение оказывалось живым и естественным, словно я всю жизнь провёл среди его картин, обитателей и событий.

Не теряя окутывавшего меня тёплого ощущения ласкового покоя предсонных мечтаний, я без всякой внезапности оказался в совершенно ином месте, выглядевшем куда более определённо и чётко. Я будто проснулся во сне, оставив позади и эти видения, и породившую их земную сферу.

Тот, кем был я теперь, стоял на возвышении в некой аудитории перед собравшимся народом, читая лекцию. На первый взгляд ничего необычного, во сне я занимался практически тем же, чему посвятил почти всю свою жизнь. Но что это были за люди и что это была за аудитория!

Передо мной высоко вверх уходили ряды кресел, расположенных расширяющимся полукругом, к находящейся под самым потолком галерее с дверьми. Человек, бывший мной в этом видении, стоял за широкой кафедрой, располагавшейся внизу амфитеатра, а за его спиной находилась большая ниша шириной в половину аудитории и высотой почти до потолка, с движущимся в ней полупрозрачными картинами, изображавшими то, что находилось сейчас на широком столе рядом с кафедрой. Он излагал собравшимся историю поимки неких тварей, части тел коих лежали сейчас передо мной. Препарированные и обработанные для долгого сохранения, эти головы, конечности и иные органы, некогда принадлежавшие созданиям явно демонического происхождения, являлись ничем иным как предметами необычайного искусства, непонятного мне, но вполне привычными для людей, собравшихся в этой аудитории.

Я говорю здесь о себе столь отстранённо лишь для того, чтобы читатель мог оценить мои начальные ощущения от той окружавшей меня необычности, чрезмерной даже для сна, что окружала меня во всём, включая воздух, которым дышал человек из сна. В нём чувствовался какой-то ни на что не похожий запах, в котором смешались нотки тления, раскалённого камня, застарелого дёгтя и, как ни странно, чего-то напоминающего об ароматах тропического сада. Но для человека из сна всё это было привычным, знакомым с детства, и он не обращал ни малейшего внимания на то, что казалось необычным внезапному зрителю, оказавшемуся в его призрачном разуме.

Да, именно зрителю, ибо я мог лишь наблюдать за тем, что происходило вокруг, слышать речь человека, коим внезапно стал, и испытывать все прочие ощущения, даруемые органами чувств. Но я никак не был способен повлиять на его поведение, оставаясь безмолвным зрителем, разделявшим с ним пространство его разума, оставаясь при этом незамеченным им.

Что ж, сны зачастую порождают весьма реалистичные и совершенно необычайные образы и картины, иногда даже сохраняющиеся после пробуждения. В моём случае память сохранила их полностью, и впоследствии, наяву, в ней даже всплывали новые подробности и события, непосредственным свидетелем коих я не был в видении, но которые содержались в памяти того, кем был я.

Итак, я читал лекцию — очередную из многих, продолжавшую некий цикл, посвящённый охоте на чудовищ, окружавших человеческое местообитание, малой частью коего был описанный мною зал одного из учебных заведений, одновременно выполнявший роль развлекательного учреждения. Лишь немногие собравшиеся в этой аудитории принадлежали к здешнему учёному люду, большинство же было простыми зрителями, пришедшими сюда ради развлечения, чтобы усладить свои взоры живыми картинами охоты на чудовищ, и оценить то, ради чего она производилась.

Металлическая пирамида, дававшая приют нынешним остаткам человечества, высотой почти в три лье, намного превосходила размерами легендарные пирамиды Египта. В этой невообразимой постройке обреталось всё известное на то время население Земли — миллионы людей. При этом сама Пирамида была лишь надстройкой, верхней частью подземного города, вернее, целой подземной страны, уходившей вглубь на двадцать лье и простирающейся в стороны на такое же расстояние в нижней своей части, у поверхности же имея всего лье в поперечнике. Там находились подземные поля, освещаемые и питаемые Земным Током, загадочной энергией, исходящей из недр, производящие пищу для людей, и располагались жилые области. Этот человеческий муравейник постепенно углублялся вниз, следуя за теплом медленно остывающей планеты.

Ибо Солнце, некогда даровавшее миру жизнь и тепло, погасло миллионы лет назад, оставив свою планетную семью скорбно и сиротливо вращаться вокруг собственной мёртвой массы, под светом равнодушных холодных звёзд. По счастью, угасание это произошло не внезапно, и продолжалось достаточно долго, чтобы люди, видевшие опасность грядущей гибели светила, озаботились созданием грандиозного убежища, способного укрыть и обеспечить всем необходимым миллионы людей. История Пирамиды слишком обширна, чтобы приводить её здесь. Важно лишь знать, что человечество не погибло, укрывшись за её металлическими стенами и в подземных пределах, когда сам воздух превратился в лёд, и лишь в глубине Великого Разлома, некогда бывшего дном иссохшего океана, ещё сохранялись условия для жизни.

Но это была уже не привычная земная жизнь — её, не выдержавшую вселенской стужи, сменили другие, невообразимо чуждые демонические создания тьмы, пришедшие на лишившуюся благодатного света и тепла Землю. Эти твари, родом то ли из самых нижних ледяных кругов Ада, опоясывающих последнее прибежище падшего Люцифера, то ли пришедшие с других планов бытия, воцарились на поверхности планеты. Пожрав всё, что было пригодно, и не имея иных источников пропитания, они беспрестанно атаковали подобных себе чудовищ, число коих отнюдь не уменьшалось в этой кошмарной бесконечной битве. Новые и новые твари лезли из прорех истончившегося плана земного бытия, влекомые зовом их старших, совсем уж чудовищных собратьев, окруживших Великую Пирамиду, коим люди дали название Стражей. И хотя проявления невообразимо медленной жизни этих последних были совсем незаметны, именно вокруг них появлялись всё новые и новые твари, поодиночке и целыми стаями. Исполинские Стражи были центром притяжения демонов с иных планов бытия на умирающую Землю, лишённую света солнца, который, возможно, мог бы отпугнуть их от последнего известного оплота человечества. Но надежды на это больше не было.

Запершиеся в Пирамиде люди, под защитой её стен и светового круга с незримой оградой по периметру, не подпускающей тварей к твердыне, уже давно привыкли к безвылазной жизни в ней и не стремились выходить во внешний мир, исключая отчаянных или безумных одиночек. Справедливо полагая, что снаружи нет и не может быть ничего полезного, люди почти полностью замкнулись в Пирамиде. Отрешившись от внешнего мира, они лишь изредка наблюдали через прорезанные в её стенах амбразуры, как у границ светового круга появлялись новые, невиданные ранее демоны, с вожделением вглядывающиеся в такую близкую, но пока ещё недоступную добычу. Несмотря на грозившую им гибель, монстры продолжали бесконечно штурмовать рубежи Редута в надежде, что те когда-нибудь ослабнут, заслон падёт, и они ворвутся в Пирамиду, уничтожая и пожирая всё на своём пути. Возможно, когда-нибудь так и случится, когда иссякнет сила Земного Тока, но пока защита Редута работала надёжно, не вызывая сомнений в её мощи и несокрушимости.

Я сказал, что за пределы защитного круга выходили лишь редкие безумцы или отчаянные люди, ведомые какими-то непостижимыми для большинства идеями. Первых обычно удерживала охрана, к числу же последних принадлежал и тот человек, в разуме которого мне довелось оказаться.

Сложно определить род его занятий с точки зрения современных мне людей. Он являлся опытным бестиарием*, окончившим специальную школу-бестиариорум, где преподавались умения, необходимые для борьбы с иномирными тварями. В число изучаемых в ней предметов входило поведение в бою с неизвестным противником и защита от заранее неизвестных способностей чудовищ, вплоть до самых экзотических и невероятных.

* Бестиарий — один из типов гладиаторов в Древнем Риме, специализирующийся на сражениях с дикими животными. Не путать с бестиариями — средневековыми сочинениями о животном и минеральном царствах.

Помимо этой школы за его плечами была кафедра университета, то есть он являлся одним из тех учёных мужей, что детально исследуют побеждённых ими тварей, умножая знания, сохраняя их для потомков, и делятся ими в доступной форме с обитателями Великой Пирамиды. При этом он также владел умением убивать монстров красиво, а их тела превращал в произведения странного искусства этой эпохи.

Причудливость тварей и стала причиной появления этой последней формы деятельности учёных бестиариев, постепенно превратившейся в искусство расправляться с монстрами на потеху публике, подобно тому, как это происходит в Испании на корридах, когда тореро убивает опасного быка согласно определённому, довольно сложному и красочному ритуалу. Здесь подобные схватки обставлялись ещё более торжественно и замысловато, а бесконечное разнообразие новых чудовищ лишь добавляло пикантности жутковатому зрелищу.

Помимо развлечения, данное представление несло ещё и образовательную функцию, ибо бестиарий в процессе сражения старался комментировать свои действия, по возможности описывая результаты каждого нанесённого им удара. Причём делалось это холодным тоном учёного исследователя, словно в процессе изучения какой-то лягушки, распятой в лаборатории естествоиспытателя, а не перед опасным и непредсказуемым противником. Конечно, бестиарию всегда были готовы прийти на помощь сопровождавшие его вооружённые подручные, однако доводить дело до подобного считалось недопустимым и несоответствующим традициям этого странного учёного искусства.

После того как упокоенные демоны доставлялись в лабораторию, полученный материал проходил тщательную проверку, ибо многие твари оставались опасными даже после своей гибели. Их тела могли источать ядовитые испарения или иные тонкие эманации и флюиды, пагубно воздействовавшие на людей, имевших несчастье опрометчиво прикоснуться или просто приблизиться к ним без должных средств защиты, иногда даже спустя довольно продолжительное время после смерти твари. Многие поплатились здоровьем, а то и жизнью, проводя подобные эксперименты. Однако исследования не прекращались ни на минуту, ибо демонические планы поставляли в земной мир всё новых чудовищ.

Когда очередной поступивший в распоряжение учёных мёртвый или близкий к такому состоянию монстр был должным образом расчленён и тщательно описан, вновь наступало время художника. Ибо тот же человек, который ранее сразил тварь, становился теперь тем, кто сохранит её для потомков в виде произведения искусства. Для нас оно показалось бы чудовищным, однако люди конца мира не видели в этом ничего необычного и давно приняли его как ещё один вид развлечения.

Это можно было бы назвать весьма продвинутой таксидермией, ибо чудовище, расчленённое и умертвлённое, или упокоенное в безопасном для людей состоянии, если по каким-то причинам его невозможно было убить, превращалось в заготовку, из которой бестиарий начинал создавать произведение искусства. Как комель дуба под резцом мастера распускается причудливым плетением тончайших лепестков и нитей, превращаясь в вырезанный из прочного дерева букет причудливых цветов или иную форму, труп монстра, обработанный соответствующими препаратами, превращался в скульптуру. Часто он оказывался на вид ещё более ужасным, чем был при жизни, становясь статичным, или же наоборот, пластичным творением фантазии и рук своего убийцы, расчленителя и пересоздателя. В этой своей новой ипостаси упокоенная и переделанная тварь занимала своё место в галерее подобных же монстров в той области Великой Пирамиды, где примыкали друг к другу сектора университетов и районы развлечений.

Выставка чудовищ совмещала в себе обучающие и развлекательные функции, одним её посетителям даруя острые ощущения от созерцания щекочущего нервы зрелища, для других же являясь важным наглядным пособием, демонстрирующим подробности строения и иные свойства различных пород демонов. Можно было ознакомиться с историей каждой твари от её обнаружения до помещения в галерею, а также с процессом исследования оной. Истории эти записывались в форме живых картин, неотличимых от реальности, демонстрируемых по первому требованию всем желающим.

Все эти сведения открывались в моём спящем разуме одновременно с пребыванием в теле учёного бестиария, пока он занимался своими делами. Я рассказываю о них так, как они приходили ко мне в этом видении. Логика снов причудлива, события в них произвольны и хаотичны. Вспоминать и описывать их непросто, а уж связать в единое повествование зачастую и вовсе не представляется возможным. Однако я стараюсь донести открывшееся мне во всей полноте, а потому прошу простить любезного читателя за возможную непоследовательность изложения. Однако я отвлекаюсь.

Живая картина в нише аудитории за спиной учёного докладчика тем временем изменилась, являя взорам собравшихся тёмную панораму Ночной Земли за пределами светового кольца, опоясывавшего Великую Пирамиду. Около полудюжины приманенных монстров кружили рядом с запретной зоной в ожидании поживы, не подозревая о том, что на роль жертв назначены они сами.

Эти твари относились к новой породе, недавно замеченной в окрестностях Пирамиды. Отвратительные асимметричные фигуры восьми футов ростом, на пяти ногах, из которых пара задних была короткой и мощной, передние три же, довольно длинные и сгибающиеся под неожиданными углами, поддерживали возвышающийся над ними массивный корпус, перевёрнутой трапецией поднимающийся от низкой задней части. Головы как таковой не было, вместо неё спереди выступала бугристая полусфера с периодически выстреливающими из неё длинными щупальцами-усиками, омахивающими пространство перед тварью и тащившими в пасть всё, что казалось ей съедобным. Обманчивая тонкость щупалец не должна была вводить в заблуждение — они с лёгкостью крушили в пыль небольшие камни или перереза́ли жёсткие ветви кустарников, а мощные ноги давили иссушённую холодную почву, оставляя в ней глубокие следы, что указывало на массивность тварей.

То были грозные противники даже для искушённого охотника. Выходя на бой с демонами, людям всегда стоило помнить, что твари с иных планов бытия нередко обладали скрытыми умениями, дознаться о которых можно было лишь в непосредственной схватке. Это могло быть что угодно — убивающий рёв, огненное, ледяное или ядовитое дыхание, контроль разума, способности к мгновенному перемещению или уходу на другой план, откуда тварь могла без помех дотянуться до противника, остающегося на земном поле битвы, и многое другое. Все они были смертельно опасны, но именно это и привлекало как охотников, так и тех, кто следил за ними из безопасных амбразур Пирамиды, делая ставки на исход боя.

Кодекс чести учёного бестиария предполагал возможность использования оружия, покидающего руку, лишь в тех случаях, когда тварь, против которой он выходил, использовала нечто похожее, способное поразить противника на большем расстоянии, чем длина рукояти его дискоса, личного оружия. За безопасностью человека неусыпно следила команда поддержки, остающаяся внутри светового кольца и не вмешивающаяся в сражение, пока охотник мог стоять на ногах. Лишь в случае прямой угрозы его жизни они имели право отогнать или уничтожить тварей, готовых поразить беззащитного человека. Но даже с такой поддержкой исход боя далеко не всегда оканчивался победой людей, ибо твари были сильны, хитры и зачастую обладали могуществом, против которого было бессильно самое мощное человеческое оружие и средства защиты.

Со своей стороны бестиарий тоже не был образцом доброты и гуманизма, ибо в его задачу входило не только убийство твари, но и соблюдение определённого стиля поединка, в котором чудовищу отводилась роль искусно расчленяемого предмета. Бестиарий старался всякий раз делать это максимально причудливым образом, ибо иначе было трудно заслужить внимание и почитание зрителей.

При малейшей возможности каждый старался превзойти других в отвратительном искусстве резни иномирных тварей, когда их тела, мягкие или невероятно прочные, распускались под лучами и лезвиями дискоса и иных орудий жуткими цветами разрезанной плоти, сочащимися то омерзительной ядовитой жижей, то болезненно-прекрасным радужным ихором, таящим в себе смертельную опасность для разума смотрящего на него. Силовой барьер отсекал подобные влияния, так что зрителям в Пирамиде и команде поддержки они обычно не угрожали. Но бывало и так, что флюиды, исходящие из тел демонов, одним своим видом приводили тех, кто имел несчастье узреть их даже издали, в состояние неконтролируемого безумия, заканчивающегося в лучшем случае смертью поражённого, в худшем же он набрасывался на окружающих или же, необратимо изменившись, начинал истекать смертоносными эманациями, поражая ими всех, кто в тот момент находился рядом с ним, и уже сам становился целью для служителей безопасности Пирамиды.

От сегодняшней компании тварей, собравшихся у Барьера, за поведением которых люди наблюдали уже несколько дней, ничего подобного не ждали, но все, кому следовало, были начеку, привычно готовились к возможным неожиданностям.

И вот проход в барьере расточился, образуя небольшие врата, достаточные для прохода человека, и бестиарий, который был мной, вышел на опасный простор Ночной Земли, вызывая тварей на бой.

Рассказывать о нём неприятно, ибо это было скорее издевательство над живой, пусть и совершенно чуждой тварью. Человек, двигавшийся быстрее своих противников, да ещё обладавший мощным оружием, в считаные минуты расправился с четырьмя из них, после чего переключил свои усилия на последнее оставшееся в живых создание. Вращающимся лезвием дискоса он методично резал тело монстра, не нанося, однако, смертельных повреждений. Вместо этого он словно наносил на его шкуру некий рисунок, линии которого сочились телесными жидкостями. Это отвратительное мастерство завораживало, и я даже отчасти понял тот восторг, с которым зрители умирающего мира встречали каждое такое действо.

Шкура и плоть уже свисали с твари кусками и полотнищами, частично открывая её внутреннее строение с неведомыми пульсирующими органами, брызжущими жизненными соками и иными материями, содержавшимися в теле. К тому же всё это происходило в жуткой тишине, нарушаемой разве что визгом лезвия дискоса, ибо тварь, по-видимому, не умела издавать звуков, по крайней мере, таких, которые были бы доступны человеческому слуху.

А человек, бывший мной, продолжал своё кровавое представление. До сих пор обрабатывая тварь в менее опасной задней её части, он постепенно приближался к передней, с крепкими топчущими ногами и пучками тонких щупалец, хаотично мотающимися во все стороны в тщетных попытках поразить наглого противника. Человек искусно уворачивался от этих атак, не прекращая расчленять монстра заживо. На обозрение публике были открыты теперь вскрытые внутренние части его ног, надрезанная кожа на которых хлопала при любом движении, подобно полам плаща, рассыпая вокруг брызги полупрозрачного ихора. Невероятным прыжком охотник пронёсся над головой твари, умудрившись в полёте частично отмахнуть вращающимся лезвием полукруглый фасеточный выступ, видимо, исполнявший роль глаза, и теперь тот повис на полоске кожи, открывая взорам очередную часть нутра чудовища.

Пользуясь тем, что противник заметно ослаб от ран, бестиарий руками, затянутыми в тонкие прочные перчатки, принялся хватать отдельные щупальца и продевать их в заранее проделанные отверстия на шкуре, завязывая кончики. Это продолжалось довольно долго, но наконец все усики были закреплены на кусках подрезанной кожи.

А затем началось самая неприятная часть представления. Человек вновь оказался у передней части твари и, очевидно полностью уверенный в своей безопасности, принялся дразнить её, словно желая стать её добычей.

Его усилия не остались незамеченными, и израненное чудовище, собрав остатки сил, попыталось ухватить бестиария своими щупальцами-усиками, которые теперь были прикреплены к изрезанной шкуре. И столь велика была ненависть твари и её желание схватить противника, что рывок щупалец вперёд в несколько мгновений полностью содрал с неё шкуру, нелепый сочащийся ком которой вместе с перепутавшимися хватательными усиками теперь повис перед окончательно ослепшей мордой.

Но даже это не привело чудовище к смерти. Теперь оно бессмысленно топталось на месте, никак не умея погибнуть, а его мучитель продолжал вести свою кровавую гравировку по обнажившейся плоти, разделяя ткани и мышцы, вскрывая обнажившиеся органы, нарезая тонкими пластинами копыта и выполняя множество других, не менее отвратительных художеств, пока монстр всё ещё оставался на ногах.

Наконец, сочтя свою работу успешно завершённой, человек отступил на несколько шагов от заживо препарированного демона, окинул задумчивым взглядом открывшуюся перед ним картину и, вновь подступив ближе, одним быстрым движением дискоса поставил изящный росчерк на боку твари, словно художник, подписывающий законченное полотно.

Это действие стало последней каплей, ибо монстр, едва стоявший на ногах, наконец рухнул наземь, окончательно лишившись сил и жизни. Падение сопровождалось восторженными криками со стороны зрителей, в безопасности наблюдавших из амбразур Пирамиды, и сдержанным одобрением команды поддержки, следившей за ходом бойни. Человек же отвесил глубокий поклон в сторону Пирамиды, отвечая на восторги и, вернувшись к насущному, принялся отдавать команды вышедшим к нему помощникам, которые должны были доставить тела убитых им монстров в лаборатории Пирамиды.

Некоторые части этих тел как раз и находились сейчас рядом с ним на столе у кафедры. Живое изображение кровавой охоты за спиной лектора пропало, и он вернулся к своему докладу, описывающему какие-то подробности строения демона. Аудитория внимала ему с вежливым интересом — такие сообщения были здесь обычными и успели прискучить, если только речь не шла о чём-то действительно неординарном.

Тут, без какой-либо связи с описанным видением, как бывает в снах, не подчиняющихся привычной последовательной логике событий, перед внутренним взором уже не могу сказать кого — подлинного меня или бестиария из видения, пронеслась быстрая но яркая череда образов Ночной Земли, которые как-то касались жизни и деятельности того, кто был мной.

Я продолжаю называть его так, ибо не смог узнать, как его зовут. В самом деле, мы редко думаем о себе отстранённо, называя себя именем, данным при рождении, обходясь лишь расплывчатыми безличными мыслями и, судя по всему, люди далёкого будущего не слишком отличались в этом от нас. Возможно, тут мог бы помочь кто-то другой, из воспоминаний того человека, назвав его по имени, афиша, на которой оно бы значилось, или простая подпись на документе. Но ничего подобного мне не было явлено, так что мой персонаж оставался безымянным.

Но, как и все живые, он обладал памятью и мышлением. Не всё из них было мне доступно, как простому наблюдателю, никак не могущему повлиять на поведение и поступки того, кем я был. Его воспоминания и фантазии, мечты и замыслы лишь приоткрывались передо мной ненадолго, и вновь пропадали, уступая место другим, как праздным, так и важным.

Я уже не смотрел на мир его глазами, но погрузился в сплетение таящихся в разуме мыслей, ощущая их как свои собственные. Удивительные и необычайные подробности и детали мира Ночной Земли и её опасных обитателей, с которыми была связана его деятельность, непривычные и зачастую непостижимые для Винцента Ле Тюрби, были вполне естественны для моего таинственного альтер эго. Сейчас я лишь с большим трудом могу подобрать для них подходящие слова и образы, которые окажутся понятными для окружающих меня людей начала XVI века от рождества Христова. Однако образы Ночной Земли, явленные мне, ярко запечатлелись в памяти, проясняясь впоследствии, словно при рассматривании картины, на которой с каждым разом зритель находит всё больше подробностей, не замеченных поначалу. И это позволяет лучше понять всё то, что предстало перед моим внутренним взором в том невероятном видении в пещере над Неаполем.

Получив доступ к воспоминаниям бестиария, то обрывочным, то довольно продолжительным, я успел увидеть много такого, о чём предпочёл бы забыть, однако немилосердная память, похоже, навсегда врезала эти картины в мой разум. Более того, спустя некоторое время после пробуждения, я с некоторым удивлением вдруг понял, что мог бы (упаси Боже от подобного!) вполне уверенно сразиться с такими чудовищами, пребывая в своём привычном теле, не хуже того, как это делал человек, бывший мной в явленном будущем. Очевидно, вместе с воспоминаниями мне передались и некоторые его умения, но совсем не хотелось, чтобы даже малая доля их оказалась востребованной на практике. Пусть чудовища остаются там, в неизмеримой дали возможного будущего, которое может оказаться лишь эфемерным видением возбуждённого мозга, нам же в нашем мире достаточно и собственных проблем.

Составляя детали и картины чужих воспоминаний, поднимающихся из глубин разума, я смог собрать для себя некую общую картину мира, в котором довелось жить этому человеку, составить образ его мыслей и устремлений, в общем, то, что можно было бы назвать смыслом и целью жизни. И цель эта оказалась довольно пугающей, хотя её грандиозности можно было лишь позавидовать.

Дело в том, что Великая Пирамида на протяжении эонов своего существования постоянно осаждалась чудовищами, иногда обладавших колоссальными размерами. Неудивительно, что такие монстры представляли собой наиболее заманчивую добычу. Многие охотники мечтают добавить к своим трофеям льва или носорога. Однако чудовища этого умирающего мира намного превышали своими размерами и свирепостью упомянутых земных зверей. Некоторые были ростом с дом, при этом отличаясь быстротой передвижения, не говоря об опасных способностях, о которых я уже говорил. Именно на таких тварей в основном и было нацелено внимание охотников-естествоиспытателей, новых гладиаторов этого мира.

В том, кто был мной, органично сплетались самые разные влечения — от научных до авантюристических и тщеславных. Чем крупнее и опаснее добыча, тем больше интереса к ней. Постоянно обновляющийся пандемониум, окружавший кольцо защиты Пирамиды, исправно поставлял учёным бестиариям всё новые и новые образцы тварей, не похожих на предыдущих.

Но присутствовали в нём и такие создания, что по самой сути своей превышали все мыслимые амбиции охотников-естествоиспытателей, существуя настолько давно, что на протяжении тысяч поколений жители Пирамиды свыклись с ними, как с деталями окружающего пейзажа, почти не воспринимаемыми как нечто живое.

Разумеется, то были Стражи.

Невообразимо огромные для живых существ, поистине гороподобные, эти твари лишь немногим отличались от причудливых каменных массивов застывшей магмы, окружавших Пирамиду. Появившиеся миллионы лет назад из невообразимых глубин пространства, они постепенно с пяти сторон приближались к Великой Пирамиде, но это происходило столь медленно, что заметить их движение можно было лишь в результате тысячелетних наблюдений. Расчёты показывали, что некоторые из Стражей, сохраняя свою нынешнюю скорость, смогут приблизиться к Пирамиде лишь спустя несколько десятков тысяч лет, и нет никакой уверенности, что её население просуществует хотя бы часть этого срока.

К тому же Иные Силы, преграждавшие дорогу иномирному злу, каким-то образом отметив угрожающее движение монстров, вмешались в этот процесс, в результате чего перед Южным Стражем вырос световой купол, и тот уже достаточно долго, даже по меркам этих неторопливых тварей, не двигался с места, упёршись в преграду, похоже, ставшую для него неодолимой.

Перед Юго-Западным Стражем поднимался столп света, направленный на его правый глаз, однако о природе этого явления шли нескончаемые споры. Одни считали его ещё одной доброй помощью со стороны Иных Сил, препятствующих дальнейшему продвижению Стража, другие же, настроенные более пессимистично, полагали, что источник этого света кроется в самом Страже и, таким образом, представляет собой ещё одну неведомую опасность. Ответов на эти вопросы не знал никто.

Благодаря неспешности Стражей, людям удалось составить некоторое представление об их природе, осторожно приближаясь к ним на предположительно безопасное расстояние для выполнения соответствующих наблюдений. Так удалось установить, что Стражи способны воспринимать множественные человеческие эмоции или некоторые действия, хотя, учитывая их медлительность, они вероятно должны были представляться им совершенно незаметными в своей мимолётной быстроте несравнимых темпов жизни эфемерных людей и монументальных Стражей.

Но ещё никто не проник в тайны мыслей этих чудовищ, и потому люди основывались только на личных наблюдениях, а также на показаниях устройств, направленных на Стражей для слежения за ними в течение длительных периодов времени, превышающих человеческую жизнь. Поэтому все предположения об их сути и поведении были чисто умозрительными.

К примеру, Страж Северо-Востока, Коронованный, прозванный так за световой нимб вокруг верхней части его туши, именуемой Ослиной спиной, обладал чудовищным, похожим на колокол ухом, постоянно направленным в сторону Пирамиды. Как считали некоторые, он был способен воспринимать мысли и чувства людей, передавая их своим меньшим демоническим собратьям, крутившимся поблизости, чтобы те могли лучше планировать свои атаки и иные действия. Некоторые из наблюдателей даже утверждали, будто видели, как это ухо вздрагивает, что подтверждали устройства долгого слежения, направленные на Стражей. Однако причины этой дрожи так и не были установлены.

Проявления жизнедеятельности других Стражей выглядели ещё незаметнее, и хотя все знали, что некоторые из этих живых гор на самом деле очень медленно приближаются к Пирамиде, что грозило в будущем неясными, но вряд ли приятными последствиями, люди в большинстве своём продолжали воспринимать их просто как детали пейзажа. Однако некоторые относились к ним куда внимательнее прочих.

Тот, кто был мной, входил в число этих немногих. Он не принадлежал к гильдии учёных Монструваканов, по долгу службы обязанных следить за внешним миром, однако Стражи, несомненно являющиеся живыми и враждебными существами, вполне соответствовали его интересам и профилю занятий. И в его разуме всегда, то слабо, то ярко, то, как неизбывный фон для остальных мыслей, кружила поразительная идея — препарировать и детально исследовать одного из Стражей. А при возможности и создать из него величественную скульптуру, которая превзошла бы по своей грандиозности все творения человеческого искусства.

Идея эта зародилась у него много лет назад, едва ли не в детстве, и с тех пор он непрестанно обдумывал её, стараясь представить во всех возможных деталях, какие трудности и опасности могут подстерегать его на этом пути. А таковых было преизрядно, как ведомых, так и неведомых. Из-за малопонятной сути этих чудовищ и их неведомых способностей никто не мог с уверенностью сказать, чем в итоге обернётся такая попытка; возможно ли убить или ранить хотя бы одного из Стражей, ибо ни один из них не был похож на другого, помимо колоссальных размеров и медлительности. Откуда и как явились они на Землю, на что способны, к чему устойчивы или податливы, как скажется на окружающем их гибель или уход, как поведут себя связанные с ними другие, меньшие чудовища — вот лишь малая часть тех вопросов, которые постоянно занимали учёного бестиария.

Сознавая опасность такого деяния, он ни с кем не делился своими планами, ибо понимал, что люди могут обоснованно воспротивиться, увидев в этом опасность для существования Пирамиды и остатков прячущегося в ней человечества. И хотя самый ближний к ней Страж, Северо-Восточный, находился на расстоянии почти сотни миль от Редута, а прочие ещё дальше, отделённые от него Серыми дюнами и глубокими разломами, никакую опасность нельзя было недооценивать. Поэтому бестиарий всю свою жизнь собирал все доступные сведения о Стражах, став таким образом главным их знатоком, превзойдя даже специализировавшихся на них Монструваканов. И хотя эти знания были весьма отрывочными и неполными, оставляющими нераскрытыми множество вопросов, бестиарий уже прикидывал для себя план, благодаря которому он мог бы справиться с этой нечеловечески сложной задачей. И если этот план окажется осуществлён, сложно даже представить, какими почестями оделят его восхищённые таким титаническим деянием жители Пирамиды.

За минувшие эпохи люди накопили в Редуте множество всевозможных средств уничтожения. Мощность некоторых из них позволяла уничтожить саму Большую Пирамиду со всеми её подземными сооружениями и окрестностями. Однако их уже давно никто не применял, так как люди опасались привлечь подобными действиями ещё более опасные иномирные силы, чем те, что уже окружали Редут в ожидании поживы.

Но тот, кто был мной, и не собирался использовать эти ужасающие машины разрушения, доступ к которым при некотором напряжении сил он мог бы получить. Такое оружие могло бы полностью и невосстановимо уничтожить предмет его интереса, что никак не соотносилось с планами по захвату и разделке Стража. Мощность оружия могла оказаться чрезмерной, а удар его представлял опасность для самого Редута, даже на таком расстоянии. И наконец, использование таких средств действительно могло привлечь новых опасных тварей, коих и так было предостаточно. Да и сам бестиарий, скорее всего, был бы признан изгоем, нарушившим негласный закон Редута о неприменении такого оружия ради общей безопасности.

Следовало действовать более тонко, и возможности для этого имелись, равно как и средства. Их даже нельзя было причислить к оружию, однако предполагаемый результат использования мог оказаться именно таким, какого и желал бестиарий.

То были устройства, непостижимым для меня образом проникающие в сознание и мысли иномирных тварей. С их помощью человек начинал видеть чужими глазами, слышать, чувствовать окружающий мир через призму иного восприятия, при этом никак не вмешиваясь в поведение существ, оставаясь безмолвным и бездеятельным наблюдателем в чуждом разуме — в точности как я находился сейчас в сознании того, кто был мной.

Они позволяли создавать странные, подчас пугающие или просто непонятные живые картины того, как твари видят мир Ночной Земли, демонстрируемые в развлекательных залах Пирамиды. Бестиарии и Монструваканы пользовались ими в научных и практических целях, что позволило совершить множество открытий и принесло немало побед в боях с монстрами. Однако до сих пор ещё никто не осмеливался применить эти устройства к Стражам.

Сами по себе они были невелики — их можно было нести в заплечном мешке, оставляя руки свободными, в том числе и для оружия, однако уже давно никто не отваживался на походы за пределы Редута, в земли, населённые чудовищами. Для этого просто не было причин — как и для экспедиций к Стражам, наблюдение за которыми можно было безопасно вести с высших этажей Редута посредством устройств дальновидения. К тому же, с учётом медлительности гигантов, почти не отличающейся от полной неподвижности, в этом никто не видел нужды.

Тех же малочисленных учёных, что настаивали на необходимости исследования живых гор, утверждая, что медлительность Стражей не отменяет их опасности, по большей части не воспринимали всерьёз, разрешая им оставаться при своём мнении, но не позволяя отправляться в опасные походы к предметам их интереса. Поэтому данная область науки оставалась чисто умозрительной, так и не войдя в практическую плоскость.

Разумеется, мой бестиарий тоже неоднократно пользовался данными устройствами, изучая тварей и создавая живые картины из памяти чудовищ с просторов Ночной Земли. Однако он не ограничивался только этим. Он вёл собственные работы над усовершенствованием приборов, проникающих в разум, стараясь подладить их к неторопливому ритму существования Стражей, чтобы уловить до сих пор не поддающиеся поимке их чуждые, невообразимо медленные мысли.

Разница в скорости существования мешала людям получать из разума Стражей какие-то связные картины напрямую — в лучшем случае удавалось сохранить обрывок какого-то образа, промелькнувшего в сознании гиганта за краткий отрезок его субъективного времени, который для людей мог растянуться на столетия. Но вместо этого можно было испробовать иной путь, добравшись до памяти живой горы и попытавшись почерпнуть что-то из неё.

Для этого требовалось множество новых исследований, и почти все они были сопряжены с немалой опасностью. Даже возможность добраться до ближайшего из Стражей уже сама по себе могла считаться подвигом. А ведь по достижении цели надо было ещё обустроиться на местности, разобраться с опасным воздействием Стража на человеческий организм, и лишь после этого как-то приступить к выполнению основной задачи исследования гиганта. Это был настоящий вызов для подлинного исполина духа, рыцаря умирающей Земли, собирающегося сразиться с чудовищем, превосходящим любые фантазии людей минувших эпох.

Такая операция требовала тщательного планирования, чтобы предусмотреть все мыслимые и немыслимые ситуации, могущие возникнуть в походе и при действиях на месте. Хорошим подспорьем оказались сведения, доставленные героем похода к Тёмной пирамиде два века назад, вернувшегося обратно с возлюбленной и принёсшего множество бесценных сведений о том, что происходило на территориях, по которым ему довелось пройти. Они позволили оценить степень опасности встреченных им монстров, и с учётом этого построить новый, достаточно безопасный маршрут к ближайшему Стражу.

Разумеется, всех случайностей предусмотреть было невозможно — на пути могли встретиться твари, о которых ничего не говорилось в отчёте, ибо демоны, являющиеся на просторы Ночной Земли из своего нечистого местопребывания, постоянно меняли свой облик и поведение. Самая суть потусторонних тварей заставляла их быть текучими и изменчивыми, так что даже отродье какой-то одной породы могло совсем не походить на своего прямого предка. Всё это было давно известно и воспринималось как данность, с каковой следует считаться, и быть готовым к встречам с новыми неведомыми тварями. Ведь работа бестиариев как раз и заключалась в таких встречах, результатами которых были новые научные сведения и живые картины опасных схваток, демонстрируемые обитателям Пирамиды.

Выходы людей за пределы защитного поля, окружавшего Пирамиду, строго контролировались. Заслуженным учёным охотникам приходилось доказывать их необходимость даже для самых кратких и безопасных выходов. Что уж говорить о возможности осуществить дальний поход к одному из Стражей. Поэтому бестиарию пришлось серьёзно задуматься над обоснованием своего будущего похода.

К тому времени устройство проникновения в память уже было готово и, насколько возможно, отлажено. Учёному совету Пирамиды он представил проект своего нового исследования, которое должно было включать в себя работу с сознанием малых собратьев Стражей — медлительных чудищ, изредка встречающихся на относительно небольшом расстоянии от Пирамиды, возможно, действительно имеющих некоторое сродство с пятёркой гороподобных гигантов. Их исследование могло бы даже пролить свет на суть самих Стражей.

Поскольку несколько таких едва заметно передвигавшихся живых холмов паслись не слишком далеко от Пирамиды, и их поведение было признано безопасным для человека, учёный совет выдал бестиарию разрешение на поход к ним. Разумеется, это было сделано после обычного в таких случаях выяснения всех деталей представленного плана, причин его появления и ожидаемой пользы от реализации задуманного. Но это были уже мелочи, после решения которых тот, кто был мной, теперь мог вполне законно и беспрепятственно выйти за пределы защитного купола, чтобы осуществить свою задумку.

Подготовка к походу была завершена. Сборы не заняли много времени, как и общение со стражей Пирамиды на выходе за пределы купола. И вот, сопровождаемый взорами учёного люда, следящего за выходом бестиария на гибельные просторы Ночной Земли, он неспешно направился к своей цели — панцирным холмам.

Ползающие по каменистым северо-восточным пустошам, твари эти удобно паслись на пути к Коронованному Стражу, милях в тридцати от Пирамиды. Довольно значительное расстояние по меркам Ночной Земли, однако бестиарию было не привыкать к подобным вылазкам, пусть и не столь дальним. Обыкновенно он, как и другие его коллеги, старался не слишком отдаляться от Редута, довольствуясь охотой на демонов, в изобилии бродящих по округе. Но нынешний выход, помимо официальной части с исследованием панцирных холмов, включал в себя и другую, не разглашаемую никому цель — достижение Коронованного Стража, с тем, чтобы попытаться проникнуть в его медленные мысли.

Бестиарий был уверен, что после того как он завершит свои работы возле неторопливо пасущихся гигантов, и вместо того чтобы отправиться в обратный путь, двинется дальше на просторы Ночной Земли, никто не станет мешать ему в достижении поставленной цели. Принудительно возвращать одиночку с такого расстояния просто не найдётся желающих. Потеря одного безумного смельчака никак не повлияет на жизнь Редута, поэтому нет никаких причин отправлять за ним отряд спасателей, рискуя их жизнями. Если же он сумеет вернуться невредимым, то подобное самовольство легко сойдёт ему с рук на фоне новых сведений, которые он мог бы принести в Пирамиду на радость всем её учёным.

Конечно, существовал и риск, что на своём пути он может подвергнуться незримой атаке со стороны коварных сущностей, жаждущих любым способом проникнуть в Пирамиду. Он мог оказаться заражён неведомым опасным поветрием, могущим проявиться лишь спустя многие дни и недели по возвращении на безопасную территорию. Или же демоны могли исподтишка проникнуть в его разум, незаметно изменив его желаемым для них образом, так что в Редут вернулся бы уже не человек, но неведомая хищная тварь в его облике.

Подобных случаев в истории существования Редута хватало. Люди были осведомлены о существовании такой опасности и потому старались не покидать своего убежища. Тех же, кто всё-таки осмеливался выходить наружу, подвергали долгим всесторонним проверкам, стараясь исключить возможность проникновения чуждых сил в пределы Редута. Но хитрость и напористость демонов никогда не ослабевали, и временами им тем или иным образом удавалось заразить или подчинить себе неосторожных людей, осмелившихся покинуть свою крепость.

Тот, кто являлся мной, был осведомлён о подобных уловках потусторонних тварей намного лучше обычных людей. Однако никто не мог быть полностью в курсе всех демонических хитростей, и потому следовало постоянно оставаться начеку. Опасность могла подстерегать решительно всюду, даже на пустом каменном плато, где, казалось, не было ничего кроме голой плоской скалы, по которой ползали панцирные холмы.

Бестиарий быстрым шагом добрался до их сумрачного пастбища спустя сутки. Избегая встреч с немногочисленными тварями, редко встречающимися в этой бесплодной местности, он переночевал в узкой трещине, которые во множестве пересекали каменную равнину, и вышел на её простор, где ползали живые холмы.

Осмотревшись, он наметил себе цель — панцирного гиганта, едва заметно перемещавшегося в северо-западном направлении. Его движение было неразличимым для человеческого глаза, однако остававшаяся за ним ровная полоса отполированного камня безошибочно указывала, откуда он пришёл и в каком направлении двигался. Такие блестящие дорожки, более тёмные, чем окружающая равнина, очищенная голодными тварями от осевшей на ней соли и минералов, некогда растворённых в водах давно исчезнувшего океана, во множестве пересекали равнину, отмечая путь панцирников.

Громадные медлительные твари были одними из самых безобидных монстров Ночной Земли, никак не интересующимися людьми и их творениями. Они просто существовали здесь, на этой бесплодной равнине, не привлекавшей прочих чудовищ. Каким-то образом извлекая из её камня питание для своих гигантских тел, они мирно ползали здесь испокон веков, не пытаясь перебраться в другие места.

Панцирники, перемещавшиеся за сутки всего на несколько десятков дюймов, представляли собой отличные, легко предсказуемые объекты для исследования. Устройства для проникновения в сознание можно было спокойно установить прямо на их панцире, возвышавшемся над равниной на полсотни футов в самой высшей точке. Учитывая их поперечные размеры в полторы-две сотни футов, взобраться на них было достаточно просто, не сложнее, чем взойти на пологий холм.

Бестиарий поступил именно так, оставив на равнине заплечный мешок с поклажей и прихватив с собой лишь необходимые устройства, которые он закрепил в трещинах броневого покрова, добравшись до вершины панциря. С вершины этого живого холма хорошо был виден заметно выросший в размерах Коронованный Страж Северо-Востока, его следующая цель. Позади возвышался пик Редута, с вершины которого учёный люд наблюдал за действиями бестиария.

Тот же, окинув взором открывшуюся перед ним картину тёмной пустоши, обратил своё внимание под ноги, на панцирь гиганта. Он был покрыт причудливым узором, ранее недоступным для человеческого взора из-за слишком большого расстояния до Пирамиды и вечной тьмы, едва рассеиваемой холодными точками звёзд. Теперь же бестиарий мог непосредственно во всех деталях изучить защитный покров медлительного чудовища.

Увиденное ему не понравилось. Перетекающие друг в друга линии, покрывавшие весь живой холм, то острые и угловатые, то причудливо извивающиеся, слагались в завораживающую картину, от которой было очень трудно отвести взор. Они проникали в глубину сознания, вплетались в мысли, связывали их, неуловимо изменяя и, казалось, осторожно пытались подчинить разум смотрящего, сделать его подобным себе, превратить в нечто чуждое, отличное от всего земного. И что хуже всего, наблюдение за их извивами и сплетениями было очень приятным, доставлявшим какое-то запретное, невыразимо сладостное удовольствие.

Коварное воздействие причудливых форм проникало в разум, исподволь наполняя его потусторонними картинами с иного плана бытия, породившего панцирника. Бестиарий понял, что внезапно столкнулся с очередным проявлением тёмных сил, вечно и неистово жаждущих человеческих душ. Нужно было всего лишь оторвать взгляд от узоров под ногами, чтобы избавиться от этого воздействия, однако расслабившиеся мышцы глаз и шеи противились призывам разума, требовавшего как можно скорее перестать смотреть на опасные формы. Так приятно было бездумно следовать взором за этими сплетениями, постепенно удаляясь от холодной неприветливой равнины в области Иного, лежащие совсем рядом, где нет тьмы и вечного мороза, где можно перестать заботиться обо всём и предаться расслабляющей неге среди незнакомых, крайне необычных, но таких манящих пейзажей инобытия…

И всё же воля человека, знающего о коварстве демонов и готового к любой неожиданности, оказалась сильнее таинственного влекущего безмолвного зова узоров на спине панцирника. Могучим усилием бестиарий сумел перебороть предательскую расслабленность тела и принялся поспешно спускаться на каменную равнину с живого холма, оказавшегося вовсе не таким безобидным, каким казался на первый взгляд.

Возможно, колдовской узор, подавляющий волю, был всего лишь защитой против других демонических тварей, которые могли бы причинить вред медлительному гиганту, не способному к быстрым ответным действиям. Однако человеку сейчас совсем не хотелось проверять это. Данная особенность оказалась отмеченной, исследовать же её детально можно будет в другой раз, с соответствующим уровнем подготовки.

Сейчас же ему было достаточно и того, что устройство проникновения в разум панцирника успешно укреплено на спине монстра и действовало ожидаемым образом. Дальше было проще. Бестиарию оставалось установить другие устройства в некотором отдалении от живого холма, чтобы те, вместе с первым, начали совместную работу, принимая и сохраняя мысли монстра. Достаточно было лишь отойти от твари на несколько сот футов в сторону и оставить четыре малых устройства в трещинах камня. Панцирник мог спокойно продолжать свой неспешный путь, сопровождаемый вниманием умных устройств, проникающих в его сознание. После определённого, достаточно продолжительного времени их следовало собрать и доставить в лаборатории Редута, где учёные специалисты займутся дальнейшими исследованиями.

Оценив обстановку и убедившись, что на пути к Стражу не наблюдается никаких явных опасностей кроме пасущегося в некотором отдалении стада панцирников, бестиарий направился к своей главной цели. Он представлял, как волнуются и негодуют те, кто наблюдают сейчас за ним с вершины Пирамиды, но поскольку они никак не могли ему воспрепятствовать, он смело продолжил свой путь. Запланированное им нарушение маршрута было серьёзным проступком, но предполагаемые результаты похода должны смягчить вину, а при хорошем раскладе и принести триумф, после которого уже никто не осмелился бы предъявлять ему обвинения в нарушении безопасности. Но до этого было ещё далеко.

Область Серых Людей лежала к западу от его намеченного маршрута, и они, похоже, не испытывали желания забираться на территорию панцирников. Не зря её назвали Местом где никогда не бывают Безмолвные. Живые холмы спокойно ползали вокруг Коронованного, словно медлительная потусторонняя свита царственного выходца из потустороннего мира, охраняя его от незваных пришельцев.

И всё же один из людей осмелился бросить вызов судьбе, два века назад приблизившись к согбенному Стражу, чьё гигантское ухо от века было направлено в сторону Редута, иногда подрагивая и отклоняясь. Бестиарий знал об этом, и хотя сведения были скудны, он старался извлечь из них всю возможную пользу.

Так, в записках путешественника к Тёмной Пирамиде сообщалось, что неподалёку от Коронованного имеются заросли кустарника, достаточно плотные, чтобы скрыть человека от внимания Стража. И действительно, они обнаружились даже раньше, чем он ожидал. Их пока нельзя было назвать слишком густыми, однако и такой растительности хватало для того, чтобы воспользоваться ею как укрытием.

Чёрный камень, истёртый панцирниками, сменился здесь постепенно утолщающимся слоем сухого грунта. Неясно, почему живые холмы не уничтожили его вместе с кустарниками. Возможно, он был им не по вкусу, и они держались на расстоянии от этих мест. Как бы то ни было, тот, кто был мной, благословил Силы Добра за сохранение рощи и углубился в неё, направляясь к видневшейся над макушками невысоких зарослей коронованной слабо светящимся нимбом горе Стража.

Пробираясь от купы к купе безлистных кустов, росших над скальными трещинами, бестиарий постепенно приближался к боку Стража, обходя его так, чтобы не попасть в область, на которую было направлено ухо чудовища. Вряд ли это могло уберечь его от обнаружения монстром, но хотя бы снижало вероятность того, что Страж заинтересуется им. Да и какое дело могучей гороподобной твари до ничтожного человечишки, осмелившегося приблизиться к потустороннему гиганту? Столь мелкая дичь была слишком жалкой для преисподнего титана, цель которого была куда более крупной. С незапамятных времён он вслушивался в колебания, исходящие от Редута, передавая полученные сведения другим, не столь крупным, но куда более быстрым в сравнении с ним тварям, чтобы те несли вред и погибель людям.

Кроме того Коронованный, как и прочие Стражи, распространял вокруг себя ауру ужаса и безумия, фатальным образом действуя на души и разум тех людей, что осмеливались к ним приблизиться. Странник, посетивший Тёмную Пирамиду, оставил описание нечистой духовной атмосферы рядом с Коронованным, когда ему довелось оказаться в этих местах. Он смог преодолеть это гнетущее давление на разум и счастливо уйти, сохранив рассудок, а впоследствии, вернувшись в Редут, написав историю своих злоключений.

Эти записи стали ценным документом для тех, кто интересовался всем происходящим за пределами защитного барьера Пирамиды. Тот, кто был мной в этом сумрачном мире, внимательно изучив сии скудные записи, сделал для себя определённые выводы насчёт того, как следует действовать, находясь в непосредственной близости от Стража. Конечно, многое было неясно, однако он по мере сил постарался подготовиться. Проверить же, насколько успешно будут действовать разработанные и изготовленные им устройства, можно было лишь непосредственно оказавшись в области действия зловещей ауры Стража.

И вот сейчас он находился именно там. Крутой утёс левого бока Стража возвышался на расстоянии мили от человека, бестиарий уже чувствовал нечистую атмосферу, чуждую всему земному, окружавшую гиганта незримой пеленой. В ней пока ещё можно было находиться без особого ущерба для разума, однако с каждым шагом, приближавшим к Стражу, аура зла и безысходности сгущалась всё плотнее.

Но, противная человеческой природе, она была привлекательна для мерзких порождений вечной демонической ночи. Бестиарий, оснащённый устройствами дальновидения, уже приметил нескольких из них, таящихся в редких купах жёсткого кустарника. Твари не пытались нападать, возможно, не видя человека, укрытого защитным плащом с капюшоном-маской, и он аккуратно обошёл их, стараясь не привлекать к себе внимания. Случайная схватка с низшими демонами рядом с вечно вслушивающимся в ночь Стражем могла помешать ему в достижении цели. Поэтому человек продолжал тихо красться к боку Коронованного, избегая показываться случайно забредшим в рощицу чудовищам.

Остановившись на краю рощицы, заканчивавшейся в нескольких сотнях футов от уходящего в небеса бока Стража, он оценил окружающую обстановку. Замеченные им ранее твари остались позади и сбоку, среди редких зарослей и, скорее всего, не представляли опасности, если до сих пор не решились напасть. Выйдя на открытую местность, он окажется более заметен, но бестиарий надеялся на свои защитные одеяния, полностью скрывавшие его фигуру, не позволяя рассмотреть, что скрывается под ними.

Помимо маскировки, плащ и капюшон-маска, сработанные из полуживых волокон, обладающих каким-то подобием собственного разума, в некоторой степени защищали человека от тяжёлой ауры зла, окутывавшей Стража. Они были пронизаны сетью из множества тончайших золотых нитей, отчасти позволявшей противостоять этому злобному давлению. Полностью избавиться от него было невозможно, но уже сейчас бестиарий сумел без особого ущерба для себя подобраться к Стражу ближе, чем кто-либо ещё в записанной истории человечества. И если всё пройдёт, как ожидалось, он сумеет первым из людей добраться до Стража и установить на нём свои устройства. А тогда они, уже без всякого участия человека, станут исправно собирать сведения о чудовище, что послужит в дальнейшем пониманию его сути и вырабатыванию стратегии противодействия этим громадным порождениям нездешней тьмы.

Длинный плащ тянулся за спиной бестиария, когда он шёл к Коронованному. Стелясь по камню, материя сбрасывала в него концентрат злобы, уловленный и остановленный золотой сеткой, вплетённой в материю защитного одеяния. Здесь, на открытой местности, грунт снова пропал, обнажив древние чёрные кости Земли. Лишь кое-где виднелись редкие пятна наносов пыли, занесённой сюда порывами холодного ветра.

Схоронившиеся в роще твари никак не проявляли себя, похоже, страшась выходить на открытое место возле ужасающего Стража, возможно, столь же чуждого им, как и окружающему миру, посреди которого он возносился немыслимое количество лет. И даже то, что Коронованный иногда как-то передавал бродящим вокруг монстрам сведения о людях, принятые его чудовищным ухом, никак не уменьшало страх и благоговение перед ним меньших порождений потустороннего зла. Чудовища не испытывали никакого участия друг к другу и всегда были готовы разорвать слабейшего собрата. Стражи же были всего лишь самыми крупными и могущественными среди них, пусть и не отличающимися какой-то двигательной активностью. Сила их состояла совсем в другом, и для подтверждения своего владычества над всеми прочими тварями им вовсе не нужно было сходить с места. Ментальная мощь подчиняла бродячих демонов, делая их послушными орудиями чуждого разума, слепо исполняющими его волю. Зная об этом свойстве и не желая становиться безвольными игрушками царственного чудовища, они старались не приближаться к нему слишком близко.

Человеку такое положение дел было только на руку. И хотя он чувствовал, как давит на его разум окружающая пелена зла, пробивающаяся сквозь защитные одеяния, это давление было значительно меньше того, что он мог бы испытать, не будь на нём капюшона и плаща, отводящих большую часть ядовитой всеподчиняющей злобы Стража.

Освоившись с этой жуткой атмосферой и поняв, что она не превышает определённого предела, за которым теряется контроль над телом и разумом, бестиарий неспешно двигался к тёмному массиву Коронованного. Страж, точно горный хребет, закрывал теперь четверть горизонта, и с каждым шагом человека становился всё больше. Тот, кто был мной, уже различал борозды и рытвины на его боку, похожие на поверхность колоссального ствола окаменевшего дерева. Он уже начал присматривать подходящее место, где мог бы оставить свои устройства в теле Стража. Хотя назвать эту гору телом никак не получалось. Он был слишком громаден для малых человеческих масштабов. Сумрачный массив, уходящий ввысь и в стороны так далеко, что взор уже не различал ни краёв, ни вершины, подавлял одним своим видом, добавляя гнетущих ощущений к непрекращающемуся давлению на разум. Гора ужаса жила своей неспешной и непостижимой жизнью, не обращая внимания на копошащихся у её подножия мелких созданий, будь то люди или демоны.

И это вполне устраивало человека. Там, где отряд из десятков людей мог привлечь к себе ненужное внимание и погибнуть в неравной схватке с чудовищными порождениями преисподней, одиночка, знакомый с опасностями Ночной Земли, имел куда больше шансов на успех.

Первое из устройств уже было подготовлено к установке, и сейчас бестиарий, приметивший несколько подходящих углублений в теле Стража, прикидывал, как бы половчее поместить их туда. Никто доныне ещё не делал ничего подобного, и тот, кто был мной, не мог даже предположить, чем может обернуться такое действие. Прямой контакт с телом Стража, видом своим неотличимым от мёртвого и недвижного камня, на первый взгляд не мог чем-то повредить человеку. Но, учитывая потустороннюю сущность титана, невозможно было заранее догадаться, что произойдёт после физического контакта. Поэтому бестиарий извлёк из длинного кармана на бедре прут из незнакомого мне материала и, проделав некие манипуляции с ним, добился того, что он вырос в длину на десяток футов. Приблизившись к боку Стража, до которого оставалось не более четырёх-пяти футов, он неглубоко воткнул прут одним концом в трещину камня под ногами, а затем толкнул его так, что тот, поколебавшись, опустился другим концом на неровную стену туши гиганта.

При этом бестиарий отметил, что Страж стоит не на самой равнине, а как бы погружён в неё. Между его телом и каменным подножием виднелась небольшая щель, шириной в несколько дюймов. Щель эта уходила вдаль в обе стороны от того места, где находился бестиарий и, похоже, должна была полностью окружать Стража. Каменная равнина словно не хотела контактировать с ним, отстраняясь от невероятного преисподнего создания.

С того места, где стоял бестиарий, не было видно, насколько глубоко щель уходит в камень. Убедившись, что контакт прута со Стражем не привёл ни к каким заметным последствиям — тот всё так же равнодушно продолжал вздыматься недвижной горой под холодными звёздами, — бестиарий сунул заранее подготовленное устройство в намеченную ранее глубокую трещину в боку титана. Убедившись, что оно находится достаточно глубоко и не сможет вывалиться наружу, он, влекомый любопытством, попытался заглянуть в щель, отделявшую Стража от камня равнины.

Чуть наклонившись и покрепче утвердившись на ногах, чтобы случайно не коснуться Стража, тот, кто был мной, осторожно приблизил голову к его боку, чтобы проникнуть взором в щель между титаном и камнем равнины. При этом он ощутил некое неуловимое дуновение, будто сквозь его разум пронёсся легчайший ветерок из иного мира. Но сколь бы тот ни был неосязаем, человеку показалось, будто он прорвал головой некую завесу, словно вынырнул из-под воды посреди прохладной ночи, и над ним раскрылся небосвод с бесчисленными многоцветными светилами.

Но это были не звёзды. Он едва не потерял сознание от внезапно раскрывшейся перед его взором невообразимой глубины обширного пространства, непостижимым образом поместившегося в этой, казалось бы, небольшой щели, которая словно внезапно расширилась до бесконечных пределов. Тьма необъятного космоса, более громадного, чем тот, что раскинулся в небесах над головой, охватила его разум со всех сторон, окунула во внезапно раскрывшееся перед ним иное пространство, которое никак не могло находиться там, куда он смотрел. Надёжный твёрдый камень под ногами казалось, истончился до бумажной толщины, став хрупким и непрочным, готовым в любой миг рассыпаться под ногами, отправив его в нескончаемое падение сквозь глубины внезапно открывшейся чуждой бездны.

И она была не пустой. Но заполняли её не знакомые звёзды земных небес, а что-то иное. Вместо них тот, кто был мной, видел в ней клубящиеся пятна переливающейся неземными оттенками материи, состоящей из волокон, языков, пульсирующих глобул, хаотически переплетённых многоцветных паутин и множества других объектов, коим невозможно было подобрать сколь-нибудь точного описания, ибо всё это пребывало в постоянном беспорядочном движении и изменении.

И среди этого хаоса в глубь его уходила некая масса, частью которой был находящийся сейчас совсем рядом с ним титанический Коронованный Страж Северо-Востока. То, что наблюдал сейчас бестиарий, не могло быть доступно обычному человеческому глазу — слишком громадной и невообразимой была представшая перед ним картина, чтобы человеческий мог узреть её во всей полноте. Уходящая вниз, под каменную равнину, нижняя часть Стража была лишь малой долей куда более громадной структуры, пребывающей в этом нижнем космосе, и человеческий разум отказывался осознать её, не в силах принять возможность существования такой чудовищной громады.

Неровная, изломанная в нескольких местах колонна, навершием на которой и был Страж, опускалась куда-то к преисподнему надиру, где сливалась с более крупной массой, из которой выходили ещё восемь таких же кривых колонн. Пять из них поднимались к той области, в которой он находился, включая ту, которая оканчивалась Коронованным, ещё четыре хаотически вытягивались в окружающем пространстве, частично теряясь за массивом нижней части Стража, уходящей в эту бездну. Они не двигались, просто висели в ней, поражая взор своей титанической громадностью.

Тот, кто был мной, попытался закрыть глаза, чтобы не видеть представшей перед ним жуткой картины, но это не помогло. Образ чудовищной девятипалой лапы, протянувшей часть своих отростков к его родному миру, словно проник в его разум и утвердился там, не позволяя человеку избавиться от него. Вместо этого в его уме начала смутно оформляться догадка о сущности Стражей, в незапамятные времена проникших в мир, пронзивших его тонкую скорлупу, словно поверхность воды, вынырнув из невообразимых бездн и оказавшись не земном плане бытия.

Потустороннее чудовище, до сих пор ещё не представшее взору полностью, тянуло свою конечность с пальцами-щупальцами то ли в поиске пищи то ли ещё по какой-то непредставимой для человека надобности. И в движении этом пронзило ткань бытия, запустив свои пальцы на Землю, где их кончики со всеми чувствующими, поглощающими и атакующими элементами прорвались наружу, явив себя в виде уродливых Стражей. К счастью людей, чудовище по каким-то причинам не смогло проникнуть в их мир дальше, чем на одну-две мили — именно такой высоты были Стражи, неподвижно замершие среди каменных замёрзших равнин планеты. К тому же ритм его жизни был куда медленнее земного, и потому Стражи представлялись людям почти неподвижными громадами, едва отличимыми от каменных гор. Но даже горы, подчиняясь силе земных недр, пусть и изрядно ослабшей за миллионы лет, иногда содрогались, выплёвывали магматический жар, ещё не угасший у сердца планеты, опускались под земную кору и поднимались ввысь, показывая, что остывающая планета всё ещё жива.

Здесь же имело место явление куда более грандиозное. Неведомая тварь планетарных размеров со своего плана бытия проникла сквозь поверхность Земли наружу, и что могло произойти дальше, представить было сложно. Некоторую надежду внушала лишь её невообразимая медлительность, сравнимая со скоростью геологических процессов, однако и они иногда приводят к титаническим катастрофам и многочисленным жертвам. Здесь же наблюдалась вполне осмысленная воля потустороннего божества — никак иначе невозможно было окрестить это чудовище, подавлявшее своей грандиозностью. Тварь каким-то образом узнала о существовании Последнего Редута, населённого остатками человечества, и попыталась ухватить его со своего плана бытия. Насколько удачной была эта попытка, трудно судить, ибо появившиеся на лике земли Стражи, являвшиеся всего лишь окончаниями девятипалой лапы чудовища, почти не сдвигались со своих мест на протяжении тысяч и миллионов лет.

Тварь, проткнув своими щупальцами земную поверхность и выпустив их кончики в наш мир, не проникла в него дальше. Судя по тому, что стало доступно внешнему и внутреннему взору бестиария, Стража Северо-Востока окутывал некий прозрачный покров, отделяющий его от земного мира, словно тонкая плёнка воды, покрывающая руку ныряльщика, высунувшего её на поверхность. Возможно, это была часть какого-то иного пространства, в коем пребывала чуждая тварь до своего проникновения на земной план. И этот покров предохранял тварь от возможного негативного контакта с земным миром, как слизь жабы предохраняет её кожу от высыхания на воздухе. При этом он не вредил человеку, который осмелился проникнуть сквозь него, сперва коснувшись Стража прутом, а затем оставив в трещине его бока своё устройство для приёма мыслей. И лишь когда он неосмотрительно сунул туда голову, желая заглянуть в щель меж Стражем и камнем, на него обрушилось это грандиозное потустороннее видение.

Здесь было над чем поразмыслить, однако тот, кто был мной, да и я сам, несмотря на частичное осознавание того, что все эти картины являются не более чем видениями сна, не испытывал никакого желания продолжать их наблюдать. Бестиарию было достаточно сделать всего лишь небольшое мускульное усилие, чтобы отстраниться от горы Стража и вырваться за пределы окутывавшей его незримой пелены. Однако он, какой-то частью своего разума понимая это, словно не имел сил на такое действие, и потому голова его продолжала оставаться в пределах иномирной пелены, судя по всему, и оказавшей на него такое действие.

А видения продолжались. Рассказывать их, подбирая нужные слова, выходит куда медленнее, чем всё происходило на самом деле. Да и происходило ли? Сейчас всё это вспоминается как яркий, но эфемерный сон во сне, оказавшийся однако достаточно примечательным и необычным, чтобы остаться в памяти по пробуждении. И подозреваю, что эта картина потустороннего мира была отнюдь не сном, но чем-то куда более близким к реальности, чем обычные, знакомые всем ночные грёзы.

Разум бестиария, в чьих видениях я невольно оказался, раскрывался тем временем всё шире. Не открывая зажмуренных глаз, тот, кто был мной наблюдал расширявшуюся перед ним панораму преисподнего космоса с многоцветными звёздами, туманностями и совсем уж непостижимыми структурами, пульсирующими, словно в непредставимых муках. И среди них пребывала в этих преисподних просторах и чудовищная тварь, одна из конечностей которой вцепилась в земной мир, немыслимым образом проткнув его изнутри. Сейчас это создание словно бы отдвинулось вдаль, позволяя рассмотреть себя во всей ужасающей ясности.

Оплывшая полупрозрачная фигура с неизвестным количеством конечностей переливалась оттенками синего — то болезненно-яркими, то мертвенно-тусклыми. Очертания её менялись, однако некоторые части оставались достаточно стабильными, сохраняя некую общую форму. Из медленно пульсирующего, немного вытянутого тела выступали три-четыре пузыря меньшего размера. Под их покровами переливались отвратительные внутренности, одновременно похожие на обнажённый мозг и кишечник. По всей длине вокруг этих пузырей торчали щупальцевидные конечности, каждая из которых завершалась пучком из десятка меньших отростков, подобных тем, что пронзали земную поверхность, поднимаясь над ней в виде отвратительных Стражей. Выступающие пузыри, являвшиеся то ли головами, то ли иными органами, были окружены светящимися кольцами, подобными богохульным нимбам. Возможно, корона Стража Северо-Востока, пылающая над его уродливой башкой, имела какое-то сродство с этими, куда более громадными кольцами.

Тот, кто был мной, в немом восхищении и ужасе наблюдал эту картину, не желавшую оставлять его разум. Тело и рассудок отказывались повиноваться, и потому оставалось лишь ждать, пока всё это прекратится само собой, любым возможным способом. Бестиарий мог потерять сознание, и тогда его тело, лишившись контроля, опустилось бы на землю, выйдя из пелены иного пространства, проникшей в наш мир и оказавшей столь потрясающее действие на его разум. Мог вернуть себе власть над телом и самостоятельно отойти от Стража или утратить рассудок и побежать наобум в опасные просторы Ночной Земли. Наконец, он мог умереть, и тогда моя тонкая сущность, отправившаяся на прогулку по непредсказуемой Стране Снов, возможно, вернулась бы к оставленному телу, избавив меня от столь неожиданного ужасающего видения.

Однако произошло нечто совсем иное. Внезапно восприятие моё странным образом расширилось, и я, пребывающий телесно в земной пещере неподалёку от Неаполя, мог теперь наблюдать этот кошмар с ещё одной точки. Описать это сложно — словно уже в моей собственной голове, а не в разуме бестиария оказался ещё один наблюдатель. При этом он, кажется, не был ни человеком, ни преисподним монстром, на которых мне уже довелось насмотреться на несколько жизней вперёд. В нём чувствовалось что-то знакомое, без жуткой потусторонности, но вместе с тем непохожее на людской разум.

И сама форма восприятия этого нового участника коллективного сновидения отличалась от той, что была доступна мне через взор бестиария. Сложно, почти невозможно описать, как уживались тогда в моём разуме два столь различных ви́дения мира, несомненно, одного и того же, но наблюдаемого с двух точек зрения, причём один из наблюдающих не был человеком. И поскольку то, что видел бестиарий, за это время стало мне уже относительно привычным и понятным, я попытался направить своё разделившееся внимание на картину, наблюдаемую новым участником сего зрелища.

Цвета и динамика этого нового ви́дения заметно отличались от тех, что были доступны взору бестиария, а вместе с ним и моему собственному. Если ранее окружающий мир виделся нам пятнами туманностей, разбросанных по многоцветному пространству, то сейчас спектр окружающего космоса сместился к красному, а туманности, до того представлявшиеся рваными хаотичными лохмотьями звёздной материи, теперь кружились в удивительном танце, сорвавшись со своих прежних мест и носясь друг за дружкой по всему окоёму. Они то сливались воедино, то разлетались клочьями, каждый из которых будто жил своей собственной жизнью, поглощая другие и вырастая в размерах. Некоторые постепенно приобретали устойчивые формы и, сближаясь, словно бы вели неслышный разговор.

Отголоски этих непостижимых разговоров достигали сознания того, кто присоединился к нам с бестиарием в наблюдении за этой завораживающей картиной. И, в отличие от нас, эти отголоски, похоже, не были для него непонятными. Какие-то процессы, о сути коих я не имел ни малейшего представления, протекали в его чуждом разуме в ответ на принятые им сигналы. Пульсирующий рёв, то стихающий, то взрывающийся высоким воем, перемежался узорами, в которых проскальзывали цвета, недоступные человеческому глазу, давления и колебания, протяжённость и отрицание реального, схлопывание в бесконечно малую точку и расширение за пределы ведомой вселенной, а также многое другое, чему сложно подобрать хотя бы приблизительное описание, составляло эту речь туманностей.

Отвлёкшись от столь завораживающей, сладостной и пугающей речи, я попробовал заставить нового наблюдателя осмотреться вокруг. Это оказалось проще, чем ожидалось — вместо постепенного перевода взгляда с одной части картины на другую я внезапно увидел её всю, причём сразу с нескольких точек. Выглядело так, будто наблюдатель одновременно находился в её центре и где-то в отдалении. В реальном мире подобное было бы невозможным и, скорее всего, привело бы к потере рассудка. Но здесь, в удивительном пространстве сна, я воспринимал это как должное и вполне естественное.

И опять я увидел то чудовищное пузырчатое создание с протянутыми в разные стороны конечностями титанических размеров. Эти конечности, как и ожившие туманности, двигались, подчиняясь воле твари. Сейчас они походили на жадно шарящие вокруг щупальца гидры в бесконечном поиске пропитания. Но, в отличие от маленьких озёрных созданий, эта тварь была куда более разумной и целеустремлённой. И пищей ей служили не мелкие живые создания, но сами звёздные и планетные сферы.

Я уже знал, что чудовище существует одновременно на нескольких планах бытия, но сейчас к этому добавилось более глубокое понимание и проникновение в её суть. Тварь была нецеломерной — слово это услужливо всплыло из памяти всё ещё находящегося со мной бестиария. Она существовала более чем в трёх привычных нам измерениях, но в следующее, недоступное нашим чувствам четвёртое проникала не полностью. Возможно, именно этим обуславливалось то, что она смогла лишь слегка продавить ткань земной реальности своими пальцами, концы которых увенчивались чудовищными Стражами. Более могучие, чем она, природные законы не пускали её дальше на наш план бытия.

Но, похоже, её это не слишком беспокоило. Помимо описанного проникновения, хватательные конечности протягивались и в другие места, исчезая за гранью реальности и точно так же вцепляясь в иные, недоступные нашим взорам миры. Цель её действий была неясна человеческому разуму, но вряд ли от них следовало ожидать чего-то хорошего. Это выглядело хваткой хищника, вцепившегося в беспомощную добычу, готового раздавить её и поглотить, как, несомненно, бывало и ранее, бесчисленное количество раз.

А космический хищник постепенно усиливал хватку. Пять пальцев его, пять Стражей, торчащих над ледяной земной поверхностью, начали сдвигаться со своих мест, направляясь к некоей точке, центром которой была Великая Пирамида. Нижнюю часть её, занимающую гораздо больший объём под поверхностью земли, чем возвышающийся над ней шпиль, можно было рассмотреть даже отсюда, с изнанки бытия. Незначительно малая в сравнении с окружающими структурами и конечностью твари, она светилась ровным живым светом, так непохожим на буйство красок преисподнего космоса. Увы, но, похоже, срок её существования подходил к концу. И хотя возобновившееся движение Стражей с точки зрения людей, наблюдающих за ними сквозь бойницы Пирамиды, выглядело едва заметным, воспрепятствовать ему не было никакой возможности. Оставалось лишь бегство с оставлением верно служившего людям Редута на растерзание потустороннего хищника.

Но и бежать было некуда. Меньшую Пирамиду давно захватили демоны, да и путь до неё через грозящие на каждом шагу опасностями пустоши Ночной Земли был неблизок. Даже если б всё население разом оставило Пирамиду и отправилось в путь, вооружившись и взяв запас пропитания, до цели добрались бы далеко не все. Да и на месте предстояла нелёгкая борьба с засевшими в Малой Пирамиде демонами и злобными духами. Шансы на выживание остатков человечества в таких условиях были скудными, если вообще имелись.

Единственным утешением было то, что Стражи, как и прежде, двигались медленно, им потребовались бы тысячелетия, чтобы добраться до Пирамиды. Но вряд ли стоило ожидать, что люди, узнав о том, какая чудовищная тварь противостоит им с иного плана бытия, сумеют найти какое-то решение для своего выживания. Слишком неодолимой выглядела угроза, слишком подавляющей и безысходной смотрелась вся ситуация. Гибель в той или иной форме, рано или поздно ожидала остаток человечества, затворившегося в своём последнем Редуте.

Нам с бестиарием и неведомым третьим наблюдателем оставалось лишь следить за тем, как надвигается неизбежный финал. Ход времени в тройном видении то ускорялся, делая заметными действия чудовища, то вновь замедлялся до привычного человеческого, то менял направление, показывая преисподний космос в его додревнем виде, до появления туманностей и космического монстра.

Они объявились в нём внезапно, словно в небесах раскрылся ярко-сияющий провал, потеснив или поглотив редкие звёзды, и оттуда низринулось бесчисленное множество ни на что не похожих объектов, крутящихся, сверкающих, извергающих искры и лучи. Среди них выделялась своими размерами одна — столь же причудливая, но при этом, в отличие от прочих, белая, как божественная невинность. В голову невольно пришла мысль, что этот поток очень похож на описанное отцами святой церкви низвержение в преисподнюю трети мятежных ангелов во главе с Люцифером. Так это было или нет, установить не представлялось возможным, но в любом случае зрелище было ошеломляющим, сравнимым с видениями Иоанна, если не превосходящим их по грандиозности.

Истинно говорят, что нельзя долго пребывать в сопричастности с божественными силами, ибо при сём невозможно сохранить здравый рассудок. И хотя открывавшиеся перед нами картины отнюдь не несли в себе Господней благодати, невозможно было отрицать, что сила, приведшая в движение все эти события, могла быть доступна лишь творцу всего сущего. Нам же, слабым его созданиям, оставалось лишь почтительно лицезреть явленную мощь, одна мысль о которой могла помрачить некрепкий ум, и молить Господа о даровании сил вынести сие откровение, сохранив жизнь и разум — неважно, во сне или наяву.

Хуже всего было то, что не получалось ни отстраниться от проникающих напрямую в мозг апокалиптических картин, ни заставить себя проснуться, отбросив ужасающее видение, чтобы вернуться в привычный земной мир, казавшийся теперь куда более призрачным, чем окружающий нас со всех сторон потусторонний ад, наблюдаемый с нескольких точек восприятия в пересекающихся потоках времени. Казалось, этому не будет конца, и мы все обречены оставаться здесь вечно, ибо сама смерть опасалась заглядывать в сии пределы внемирного хаоса.

Но когда безысходность, казалось, поглотила всех, я внезапно и резко оказался вырван из кошмарного сна, словно бы победившего саму реальность. В грудь и живот вонзились острые твёрдые копыта проскакавшего по мне Дигитора, ночью перебравшегося от входа поглубже в пещеру. С диким визгом он устремился наружу, окончательно прогнав остатки кошмара. Ещё не до конца очнувшись, я, удивлённый причиной такого поведения кабанчика, нащупал лежавшую неподалёку дубинку, подозревая о каких-то неожиданных неприятностях.

Человеческая ругань и злобный визг Дигитора снаружи подтвердили мои опасения. Покрепче сжимая дубинку, я выбрался из пещеры, пребывая далеко не в лучшем настроении после неприятного сна.

На поляне перед гротом Дигитор яростно атаковал двух оборванцев, судя по всему, вознамерившихся по-тихому увести мирно пасущуюся стреноженную лошадь. Незадачливые воришки не могли и предположить, какой сюрприз ожидал их в пещере неподалёку. Чуткий Дигитор услышал, как они возились возле лошади, перерезая постромки. К счастью, эти типы не были вооружены ничем более существенным, чем длинные палки, которыми сейчас пытались отогнать рассвирепевшего подсвинка. Дигитор за время путешествия прилично подрос и отличался отважным характером, без страха атакуя назойливых встречных псов и не боясь нападать на более серьёзных противников, как это было в родной Ривентаре. Вольный выпас пошёл ему на пользу, и теперь это был настоящий боевой кабан, пусть и молодой.

Лошадь тоже не была рада незваным пришельцам. Они успели перерезать её путы на передних ногах, и теперь та могла немного отбрыкиваться, пусть и без особых результатов. Дигитор меж тем своими яростными атаками прижал воришек к возвышающейся неподалёку скале. Они ещё не видели меня, и полагали возможным отбиться от неведомо откуда взявшегося свинёнка, охаживая его палками. Но это не причинило ему какого-то заметного вреда, напротив, лишь ещё больше разозлило. Один из воров заметно хромал — клык Оссы распорол ему голень, и кровь лилась на траву и камни. Второму досталось меньше, но приходилось постоянно быть начеку, уворачиваясь от кабаньей пасти и острых копыт.

Все трое подняли при этом такой шум, что казалось, будто их вопли слышны в самом Неаполе, лежавшем ниже по склону. Это позволило мне подобраться к ворам поближе, и как следует приложить дубинкой того, что отбивался от Дигитора.

Раздался новый вопль боли, оборванец выронил палку, схватившись левой рукой за повисшую плетью правую, куда пришёлся мой удар и, оценив изменившуюся ситуацию, счёл за благо покинуть поле боя на пока ещё целых ногах. Его приятель, завидев меня, выглядевшего довольно грозно с занесённой для нового удара дубинкой, прихрамывая, поспешил за напарником, изрыгая в мою сторону непристойную ругань. Нагнав его и отвесив на прощание несколько пинков, я, отирая со лба пот, вернулся к оставленному позади лагерю.

Дигитор, не испытывая желания гоняться за оборванцами, последовал за мной. Бока его вздымались и опадали, из пасти, перемазанной кровью противника, капала пена, но глаза, так похожие на человеческие, светились довольством. Он весело взвизгнул и, потеревшись боком о валун, потрусил в сторону родника неподалёку от пещеры.

Я тем временем осмотрел лошадь и повозку. Воры не успели ничем поживиться — прочный тяжёлый сундучок стоял на своём месте неповреждённым. Лошадь, насколько позволяли ей спутанные задние ноги, немного отошла в сторону, подальше от свалки. С ней всё было в порядке, и я отвёл её к роднику. Дигитор уже напился и прилёг отдохнуть в тени старой оливы.

Я постепенно приходил в себя после всех этих событий. Воспоминания о кошмарном сне, временно отошедшие на задний план из-за внезапно возникшей необходимости защищать своё имущество с оружием в руках, вернулись вновь. Слишком ярким и непонятным было охватившее меня видение. Даже когда мне снились кошмары, воспоминания о них обычно улетучивались через несколько минут, стоило лишь открыть глаза после сна. Но в этот раз захватившая меня картина оказалась слишком яркой, и не желала отпускать даже наяву.

С некоторой опаской вернувшись в пещеру, я принюхался к воздуху в ней. Возможно, здесь, из щелей в камне, выходили незримые плутонические испарения, воздействовавшие на разум. Однако ничего необычного я не учуял — то ли они не обладали запахом, то ли их и вовсе не было, а неведомая причина видений крылась исключительно в моём разуме. В любом случае гадать было бессмысленно, и я принялся собираться, чтобы продолжить поездку, цель которой была уже совсем рядом.

Убедившись, что лошадь сыта и напоена, я запряг её в повозку и, щёлкнув вожжами, направил к каменистой дороге, причудливыми извивами спускавшейся к городу. Дигитор лениво трусил сбоку, наслаждаясь утренней прогулкой после славного сражения, пока жаркое солнце юга ещё не начало печь во всю мощь. Впрочем, ещё до наступления жары я планировал оказаться в Неаполе, предместья которого уже показались впереди.

Спросив у встречных, где поблизости можно найти приличный постоялый двор, я направил свою повозку в указанном направлении. Заявляться в город, пусть и столь вольных нравов, как Неаполь, в компании Дигитора, я счёл несколько несоответствующим своему положению, поэтому для начала решил разместиться на окраине, чтобы освоиться с местными порядками, как делал это ранее в Генуе и Риме.

Таверна вполне оправдала ожидания и, устроившись сам и отправив в стойло лошадь вместе с Дигитором, я заказал себе сытный обед и принялся насыщаться после долгой поездки. Появление моё, как я и ожидал, не привлекло ничьего внимания, и я мог спокойно отдохнуть перед тем, как отправиться дальше.

Целью моей были монастыри и старинные церкви, где могли содержаться сохранённые от бездумного уничтожения предметы древней культуры и искусства, не выставляемые напоказ. Также я собирался посетить Неаполитанский университет, один из старейших в мире, а по пути обращать внимание на всё, что могло бы показаться интересным.

Составление списков и каталогов предметов искусства в храмах, дворцах и иных местах — непростой труд, требующий немалых усилий, хитрости и умения говорить с людьми, не всегда грамотными и расположенными к общению на подобные темы. В подобных случаях мало помогало звание парижского магистра искусств, и приходилось применять все усилия для того чтобы попасть в вожделенный палаццо с картинами или скульптурами. К счастью, всё это было мне уже привычным, да и лёгкие нравы обитателей вольного южного города способствовали достижению согласия с людьми самых разных сословий.

Слегка разомлев после сытного обеда, расслабившись в безопасном спокойствии мирной гостиницы, я решил не слишком удаляться от неё в первый день своего пребывания в городе. Расспросив хозяина и нескольких горожан, зашедших промочить горло в таверну, об интересующих меня храмах и дворцах, я расположился в тенистом дворе под большим платаном и принялся неспешно составлять план действий на ближайшие дни, потягивая лёгкое вино из большой кружки.

Когда полуденный жар стал ощущаться даже в тени, я, уже слегка клюя носом после лёгкого, но коварного вина, решил соснуть несколько часиков до того как спадёт жара и можно будет продолжить свои занятия. Поднявшись на второй этаж таверны, я улёгся в кровать на восхитительно свежую постель, и закрыл глаза, ожидая наступления дневного сна.

Увы, но отдохнуть не получилось. Стоило сомкнуть веки, как то ли под влиянием винных паров, то ли в результате сильного потрясения от недавнего кошмара, перед моим внутренним взором вновь возникли жуткие пейзажи Ночной Земли. Они не были новым видением тёмного умирающего мира, оказавшись лишь предсонной грёзой, вновь возрождающей уже виденные мною картины конца мира, словно заставляя просматривать и обдумывать их вновь.

Единственным утешением было то, что на сей раз меня не забросило в невообразимый мир иных планов бытия, наполненный сверхъестественными созданиями. Грёза повторяла былые видения, начавшись с момента, когда бестиарий подобрался к живым холмам на полпути к Стражу. Я вновь видел унылые ледяные пейзажи бессолнечного мира, погружённого в вечную тьму, и мне совсем не хотелось ещё раз пережить те странные события, свидетелем которых довелось стать совсем недавно. Не в силах отогнать эти картины, я незаметно погрузился в сон.

Увы, он тоже не принёс желанного отдохновения, продолжив моё давешнее путешествие по областям времён конца мира. К счастью, меня не посещали новые кошмары, я вновь переживал лишь то, что уже довелось увидеть во время ночёвки в гроте. Образы повторялись, словно желая навсегда запечатлеться в моей памяти. Я будто вновь просматривал громадное полотно кисти безумного художника, ожившее перед моим внутренним взором. Становились доступны ранее незамеченные мелкие детали, проясняющие общую картину, добавляя в ней новые штрихи и уточнения. Но радости это не приносило, ибо кто же захочет вновь погружаться в навязчиво повторяющийся кошмар.

Хуже всего было то, что я, как и в первый раз, не мог самостоятельно пробудиться от него и был вынужден заново пересматривать безрадостные видения умирающей Земли. Хорошо ещё, что обошлось без картин вселенского хаоса, кои довершали мой сон в гроте, и умножения сознания, когда я наблюдал их, словно бы являясь не одним существом.

Пробудился я лишь спустя несколько часов, ощутив некое неудобство в теле. Приоткрыв один глаз, я понял, что причиной тому стала моя невоздержанность в употреблении молодого вина, которое настоятельно требовало выхода наружу. Тело оказалось сильнее видений, прогнав их простейшим способом, когда естественная потребность настоятельно требует откликнуться на неё.

Я немедля отправился в сторону отхожего места и, облегчившись, вернулся во двор. Солнце уже зашло за крыши домов, жара спадала. Спросив кувшин прохладной воды, дабы не усиливать грех пьянства, я уселся под платаном и принялся обдумывать произошедшее.

Сонные видения и предсонные грёзы, разумеется, никак не угрожали мне бодрствующему, но было бы неприятно ещё раз вернуться в объятия пережитого кошмара. Я был наслышан, что повторяющиеся сны намекают человеку о чём-то важном, что необходимо осмыслить. Однако я никак не мог представить, какое отношение ко мне могут иметь подобные картины, даже если они каким-то чудом открывают истинные образы далёкого будущего.

На ум вновь пришла Кумская Сивилла. Возможно, её пророчества имели сходную природу с посетившим меня видением. Говорили, что подземные испарения дарили ей удивительную способность проникать взором в грядущее, однако предсказания её были туманны и малопонятны. Не исключено, что прошлой ночью я тоже надышался неких газов, не имеющих запаха, исходивших из невидимых трещин в камне пещеры, что и стало причиной кошмара.

На всякий случай я спросил у местных жителей, не слыхали ли они о подобных свойствах здешних гротов, наподобие печально известной Собачьей пещеры. Ответом были удивлённо приподнятые брови — плутонические каверны здесь не привлекали никого, кроме бродяг-лаццарони, не имеющих средств на нормальное жилище, но и те обустроили себе пристанище на другом краю города, в обширной пещере, куда благопристойным людям лучше не заглядывать, если не желаешь лишиться кошелька и одежды. Лазить же без цели по всяким подземельям означало накликать на себя гнев Господень, ибо кривые неверные ходы спускаются до самого Ада, оканчиваясь у берегов Ахерона. Живым же людям нечего делать в подобных местах, если только они не еретики или дьяволопоклонники.

Согласившись с этими доводами, но так ничего толком и не узнав, я решил оставить этот вопрос на будущее и, присоединившись к весёлой компании молодых людей, собравшейся неплохо провести вечер за столом под платаном, всё же воздал должное вину и поданным к нему фруктам. В компании было несколько студентов, которые в промежутках между возлияниями охотно отвечали мне, куда следует направиться новоприбывшему магистру искусств. Так, за весёлой и полезной беседой, и завершился мой первый неаполитанский день.

До кровати я добрался с некоторым трудом и, хвала Господу, в этот раз сразу провалился в сон, без всяких тёмных грёз и видений. Наутро же, в компании трёх молодых людей, я отправился в город. Распрощавшись с ними на рыночной площади, куда меня любезно довели, я двинулся по намеченному заранее маршруту. Обойдя несколько храмов и заглянув в монастырь Санта-Кьяра, построенный на месте древнеримских терм, я поговорил с его аббатом, договорившись о будущих визитах.

Затем я направился к францисканской церкви Сан-Лоренцо Маджоре при одноимённом монастыре, стоящей на фундаменте древнего греческого рынка. Фортуна благоволила мне, и после непродолжительной беседы с привратником я был направлен к пожилому настоятелю, который любезно принял меня и внимательно выслушал, пообещав помочь по мере сил. Он даже предложил мне поселиться при монастыре в обители паломников, пообещав выхлопотать мне отдельную келью. Я с радостью принял это предложение, так как отсюда было гораздо ближе добираться ко всем намеченным мною местам. А на завтра настоятель пообещал мне устроить встречу с монастырским лекарем, которого он отрекомендовал мне как весьма сведущего в своём деле.

Мы ещё немного поговорили с ним о разных мелочах, в том числе о ривентарском монастыре августинцев, о делах во Франции, моём путешествии и иных событиях, пока распорядок не призвал настоятеля к исполнению возложенных на него обязанностей. Тепло распрощавшись, я отправился на конюшню и скотный двор при монастыре, чтобы подыскать там места для лошади и Дигитора. Все эти хлопоты заняли ещё часа полтора.

Солнце уже начинало склоняться к закату, и я неторопливо направился обратно к постоялому двору, по пути осматривая городские постройки — то разукрашенные, словно к празднику, то обветшалые и грязные до такой степени, будто за ними не ухаживали со времён Римской империи. В последнее легко верилось, учитывая ленивый нрав местных жителей, известный далеко за пределами Неаполя. При этом он парадоксально сочетался с желанием при любой возможности получить выгоду, так что периодически мне приходилось отбиваться от уличных мальчишек и торговцев, которые при виде иноземца не стеснялись хватать за руки и одежду, пытаясь всучить свой жалкий товар. Но всё это было вполне ожидаемо, и я скорее забавлялся уличным спектаклем, не прекращавшимся ни на минуту со времён основания этого шумного приморского города.

До постоялого двора я добрался, когда солнце уже почти касалось моря. Сытный ужин в монастыре и кувшин вина, поданный хозяином постоялого двора, окончательно заставили меня разомлеть. Утомлённый долгой прогулкой по городу, в надежде, что хотя бы сегодня смогу мирно отойти ко сну, я улёгся в постель.

Увы, надеждам не суждено было сбыться. Как только я сомкнул веки, разум мой вновь подвергся нашествию жестоких демонов Ночной Земли. Творимые ими мерзости оставляли далеко позади картины богомазов, писавших ужасы Ада. На сей раз дело дошло до ожидаемого мною ранее раздвоения наблюдателя, и на меня вновь обрушились картины бурлящей нездешней преисподней, видимые с двух точек зрения, причём одна, теперь я точно чувствовал это, была не человеческой, хотя и не совсем чуждой земному миру, словно вместе со мной их наблюдал какой-то зверь, находившийся неподалёку. И его, в отличие от меня, не волновали все эти образы, как не обращает внимания на бушующее море волк, вышедший на край берегового утёса.

Хотелось бы и мне обладать таким спокойствием, но, увы, у меня не получалось полностью слиться с этим вторым наблюдателем. Словно какие-то неведомые условности являемого видения по неведомой причине не позволяли мне это сделать. Поэтому оставалось лишь продолжать оставаться в нём, пока сонный паралич, мешающий пробуждению, не прекратится сам собой.

Положение немного облегчало то, что я сохранял какую-то возможность мыслить, тем самым немного отстраняясь от малоприятных картин. Я размышлял над тем, кем бы мог быть второй неведомый наблюдатель, и выходило так, что на его роль не получалось подставить никого, кроме Дигитора. Только он находился тогда рядом со мной в гроте, а следовательно, так же как и я мог надышаться неведомыми подземными испарениями, породившими в итоге это невообразимое коллективное сновидение.

Продолжая отвлекать себя от видений, я подумал, что, возможно, имеет смысл записать их во всех деталях, насколько это получится после пробуждения. Не исключено, что таким способом можно будет избавиться от терзающих меня образов, перенеся их вовне, как поступали ранее другие мастера слова и кисти, создавая свои истории и картины на темы адских мучений и тому подобного.

Оформившись в моей голове, это решение уже не покидало её и, похоже, оказавшись неожиданно сильнее повторяющегося кошмара, окончательно вытеснило его, заставив меня проснуться с чётко определённой целью. Было ещё не слишком поздно, и я, смахнув остатки сонной одури, открыл дорожный сундучок и достал оттуда письменные принадлежности, твёрдо настроившись записать все явленные мне образы, насколько хватит подходящих для этого слов.

Работа затянулась, но где-то к третьему часу ночи, когда закончилась чистая бумага, я наконец отложил перо, с некоторым изумлением глядя на стопку исписанных листов. Бегло просмотрев их — на внимательное перечитывание сил уже не оставалось, — я допил почти всё вино из кувшина, которого там оставалось немало, и вновь улёгся, не закрывая глаз, представляя, что за этим может последовать. К счастью, молодое вино, удачно лёгшее на общую усталость, сработало исправно, и я даже не заметил, как провалился в пустой сон без всяких кошмаров.

Утро оказалось много приятнее, чем я ожидал. Благодаря обильному возлиянию, я проснулся не с больной головой, как это часто бывает после попоек, а просто пьяным, в том блаженном состоянии, когда тело и голова легки и хочется сделать лишь ещё один глоток вина, чтобы окончательно убедиться в том, что день начался хорошо. Похоже, сильное опьянение, когда винные пары затмевают разум, погружая его пусть и в тяжёлый, но желанный сон без видений, стало хорошим способом справиться с нечестивым вторжением потусторонних образов. Я даже пожалел, что не сообразил поступить так раньше.

Стаканчик, нацеженный из почти опустевшего кувшина, окончательно привёл меня в благостное состояние, и я, съев завтрак, поданный хозяином, отправился в Сан-Лоренцо Маджоре, на встречу с лекарем. Кажется, я постепенно начал проникаться беззаботной атмосферой южного города, столетиями жившего именно так — не обращая внимания ни на какие неурядицы, отвлекаясь лишь на удовольствия или возможность заполучить какую-то выгоду. Ненадолго я даже задумался, не стоит ли и в самом деле поселиться здесь, отказавшись от столичной суеты, но и эта мысль быстро растворилась в тёплом, насыщенном ароматами цветов и моря воздухе. Достаточно было просто находиться здесь, прочее же казалось неважным.

В таком лениво-расслабленном состоянии я незаметно добрёл до францисканского монастыря и, поздоровавшись с узнавшим меня привратником, отправился прямо к настоятелю. Тот, всё так же любезно приняв меня, сообщил, что лекарь уже на месте, и вполне готов меня принять. Получив объяснения, как к нему пройти, я немедленно отправился к указанной келье.

Бенедетто ди Анджело — так звали лекаря — оказался могучим здоровяком разбойной наружности, с густыми чёрными бровями, могучим горбатым носом и красными волосатыми ручищами. Голос его, когда он поприветствовал меня, оказался под стать росту, мощным и глубоким. Чувствовалось, что лекарь сдерживает тон, чтобы не напугать гостя зычным командным рёвом. Но тёмные глаза смеялись — он явно знал, какое впечатление производит на незнакомцев его внешность, и не стеснялся развлекать себя этим. В нём не было ничего пугающего, лишь сдержанный интерес к новому посетителю — ну и южное лукавство, куда же без него. Но это уже стало для меня привычным, лёгкое же состояние опьянения добавило храбрости, и я постарался в меру связно рассказать ему о том, что меня беспокоило.

Выслушав мой рассказ, ди Анджело ненадолго задумался, кивнул и, протянув руку к стоявшему неподалёку шкафчику, почти не глядя достал оттуда бутылку тёмного стекла с притёртой пробкой. Налил из неё прозрачной коричневой жидкости в небольшой флакончик, заткнул его деревянной пробкой и передал мне.

— По ложке на ночь с вином, — сообщил он. — Настойка проверенная, только не вздумайте пить больше, чем сказано, иначе можно и не проснуться. При умеренном же употреблении она принесёт обычный спокойный сон без видений, которые вас тревожат. На две недели должно хватить, после попробуйте заснуть без неё. Если видения не повторятся, хорошо, если же нет — придёте ко мне, дам ещё один флакон. Уж за месяц-то точно забудете все кошмары, и вернётесь к нормальному сну.

Поблагодарив его и передав плату за лекарство, я собрался покинуть келью, но ди Анджело, жестом показав не торопиться, достал из-под стола ещё одну бутыль, куда большего размера, и два бронзовых стаканчика.

— Не спешите уходить, Винцент, — произнёс он. — Хорош бы я был, если бы отпустил гостя без угощения. Сладкое монастырское, как раз на такой случай.

Я не стал возражать, и мы с Бенедетто выпили вкусного вина, рождённого под солнцем юга. Лишь после этого лекарь позволил мне отправиться дальше по своим делам, не забыв сказать, что будет рад увидеть меня ещё раз в питейном заведении неподалёку от фонтана у западной монастырской стены.

Что ж, мне доводилось слышать о южном гостеприимстве и, столкнувшись с ним, я обнаружил, что рассказчики не преувеличивали. Похоже, я начинал осваиваться в Неаполе.

Рассудив, что в нынешнем воздушном настроении не стоит заниматься серьёзными делами, я неторопливо вернулся на постоялый двор, пообедал там и, усевшись в коляску, куда тотчас же запрыгнул Дигитор, покатил к монастырю, где уже подготовили стойло для лошади и нашли место для кабанчика. Оставив их там, я, немного протрезвев после неспешной прогулки, отправился к обители паломников, устраиваться в обещанной настоятелем келье. Найдя её вполне соответствующей ожиданиям, ненадолго прилёг на ложе, но отдых не затянулся. Южные вина, принятые в умеренном количестве, даже по жаре не усыпляли, а напротив, придавали бодрости, поэтому я вскоре отправился осматривать скульптуры церкви Сан-Лоренцо Маджоре, где Боккаччо встретил свою возлюбленную Фьяметту, чтобы потом сделать нужные зарисовки.

Так, за мелким хлопотами и прошёл новый день. Вечером в трапезной я отдал должное монастырской кухне, после чего можно было задуматься и об отходе ко сну.

Разведя указанное количество настойки в стаканчике вина, и выпив его, я с некоторой опаской приготовил постель, но не стал сразу укладываться, как советовал ди Анджело, а ещё некоторое время посидел над бумагами, ожидая прихода сонливости. Ждать пришлось недолго, глаза начали слипаться, и я забрался под покрывало, погасив свечу.

К счастью, опасения не оправдались, я моментально провалился в сон, обойдясь без мучительных видений перед засыпанием, а равно и неприятных снов на протяжении всей ночи.

Утром, вознеся хвалу лекарю, я не спеша принялся одеваться, дабы первым делом направиться в монастырь, чтобы отблагодарить Бенедетто, а затем наконец всерьёз заняться собственными изысканиями, ради которых и прибыл сюда.

Ди Анджело, до кельи которого я добрался после полудня, довольно покивал головой в ответ на мои похвалы, принял монеты, на которые я не стал скупиться, и в качестве ответной любезности угостил меня уже знакомым сладким красным вином. Спустя немного времени его вызвали по какому-то делу и, уговорившись вечером встретиться в названной ранее таверне, мы расстались.

Я направился в сторону университета, по пути осматривая близлежащие церкви и иные места, где встречались любопытные скульптуры, достойные занесения в создаваемый мною список, который в дальнейшем должен был стать основой большого труда.

День, как и все предыдущие, был солнечный, тёплый, и за всем этим я напрочь забыл о тех ужасах, которые преследовали меня по ночам. Интересная работа, занимающая всё внимание, и окружающая беспечная жизнь юга полностью прогнали воспоминания о ночных кошмарах. Как прилежный исследователь, я выполнил их запись, к которой можно будет вернуться позднее, внося необходимые поправки и уточнения, сейчас же хватало забот и без неё.

Завершив к вечеру обход всех намеченных мест, я зашёл на монастырскую конюшню, проведать, как чувствуют себя на новом месте мои четвероногие спутники. Вскоре мне предстояло выехать на северную окраину города, да и подниматься каждый день пешком на окружающие горы, где располагались крепости-монастыри, тоже было нелёгким делом. Тут и должна была пригодиться моя лошадка.

Она выглядела вполне довольной жизнью, уютно устроившись в тихом монастырском стойле. Несколько дней отдыха не разленили её, и она поглядывала на меня, готовая в любой миг вновь отправиться в путь.

Перейдя на скотный двор, я нашёл в хлеву Дигитора, который тут же подскочил ко мне поластиться. Почёсывая загривок с уже загрубевшей по-взрослому щетиной, я заглянул в его хитрые, так похожие на человеческие глаза. При этом мне показалось, что в их густой синеве поблёскивают пятнышки многоцветных туманностей. Могло ли быть так, что тем нечеловеческим наблюдателем, с которым мне довелось разделить опыт созерцания потусторонних картин, оказался не кто иной, как мой щетинистый спутник, вместе со мной подвергшийся неведомому воздействию плутонических газов в пещере? Вряд ли я когда-то смогу получить ответ на этот вопрос и, наверное, лучше пусть это так и останется тайной.

Подсвинка же подобные загадки никак не тревожили. В этом он был, несомненно, счастливее меня, не имея нужды задумываться над столь сложными проблемами. Получив свою долю ласк, он унёсся на противоположный конец загона, где монастырский скотник принёс вечернюю порцию корма, что было куда важнее любых вселенских тайн.

Довольный тем, что с моими питомцами всё в порядке, я неспешно направился в келью, завершать остатки дневных дел. Жизнь налаживалась. Ум человеческий и на сей раз одолел тьму, нашедшую себе лазейку в слабой людской плоти, но та же самая плоть, орошённая изнутри соком винных ягод и настоем лекарских трав, смогла встать надёжным заслоном на пути бесплотных демонических сущностей, атакующих беззащитный разум, оградив душу от их коварных атак и вернув спокойный сон. Можно было продолжать наслаждаться всей полнотой жизни в этом не самом худшем из миров.

Отныне я точно знал, что он именно таков, ибо совсем недавно на мою долю дважды выпало заглянуть за его грани, в пространство тех невообразимых сфер, куда он погружён. И пусть лучше таким редким одиночкам, как я, будет позволено узреть чудовищную изнанку мира, чем о ней узнают все. Ибо такие картины, неважно, божественного или же демонического происхождения легко могут повредить рассудок даже подготовленных людей, не говоря уж о простецах. Пусть же земной мир и дальше остаётся надёжно отделённым от этих сфер незримыми неосязаемыми стенами, позволяя живым продолжать вести своё беспечное существование, не имея прямой возможность лицезреть картины надмирного хаоса.

Февраль 2023 – май 2024

Цикл "Звёзды под копытом или Свиньи в космосе"

Бессмертный лич Гондваны

Satanae opus turpissimum, seu coemeterii Riventarae, regiae urbis profana violatio

За гранью снов и планов мирозданья

Морской монах