Харьковские авторы Олег Ладыженский и Дмитрий Громов пишут под псевдонимом Генри Лайон Олди почти 20 лет. Корреспонденту "Yтра", встретившемуся с писателями, на время беседы передались их оптимизм и бодрость духа.
"Yтро": Вчера в Москве закрылась ярмарка "Книги России". Что скажете о состоянии книжного рынка?
Олег Ладыженский: Сложное состояние – слово "кризис" навязло уже всех в зубах. Кризис приводит к тому, что ряд проектов, не ориентированных на короткую прибыль, сворачивается. Не все издательства могут удержаться на плаву. Читатель, в свою очередь, экономит на покупке книг.
Дмитрий Громов: Начинают выходить более дешевые издания, ориентированные на менее обеспеченных людей. Дорогие подарочные издания продаются хуже. С другой стороны, все не так плохо: несмотря на то что закрывается ряд серий, которые были убыточны или выходили в ноль по прибыли, открываются новые серии и проекты. В частности, у нас на днях открылась новая авторская серия "Без маски". Значит, издатели уверены, что это принесет им прибыль, что книги найдут своего читателя.
О.Л.: Кроме того, издатель не боится даже сейчас вкладываться в серии интеллектуальные, неглупые, не рассчитанные на низкий уровень культуры потребителя. Выходят и художественные альбомы, и серьезные философские романы, и энциклопедические труды. Сколько мы этих кризисов пережили? И этот переживем!
"Y": А вам не кажется, что большинство выпускаемой литературы – это красиво изданный, переплетенный, раскрашенный, но не совсем качественный и зрелый продукт? Книжные стенды пестрят, но покупать ничего не хочется. И кризис тут ни при чем.
Д.Г.: Закон Старджона еще никто не отменял: 90% чего угодно – полная дрянь. Это относится и к книгам, и к фильмам, и к продуктам питания. Более того, с кризисом ситуация не изменилась. Действительно, продолжает выходить очень много массового чтива. Но при этом мы наблюдаем, что интеллектуальная литература имеет свою нишу и издается. И своих позиций она если не наращивает, то, как минимум, не особо их теряет.
О.Л.: Еще египетские писцы три или четыре тысячи лет назад жаловались на то, что молодежь развращена и читает всякую ерунду вместо того, чтобы читать правильные папирусы. Поэтому сидеть и плакать о том, что выходит большое количество литературы низкого пошиба, не совсем разумно. Когда было иначе? Надо радоваться тому, что есть настоящая литература.
"Y": В последнее время фантастика переживает бум интереса, начиная от кинематографа и заканчивая таким увлечением, как историческое фехтование. С чем, по-вашему, это связано?
О.Л.: Я бы добавил: если мы присмотримся, в так называемом "мейнстриме" две трети самых известных произведений – фантастика. Но многие стесняются это признать.
Д.Г.: Взять хоть Пелевина, хоть Крусанова, ряд книг Мамлеева, Липскерова, "Почерк Леонардо" Дины Рубиной и так далее...
О.Л.: А вообще, фантастика интересна потому, что это литература свободных людей. Принципиально иной взгляд на действительность. Повседневность под углом фантастики начинает играть новыми красками, поэтому зрителю, в частности, и интересны фантастические фильмы. Он видит историю нашего социума: например, под углом зрения писателей Стругацких и режиссера Бондарчука. "Обитаемый остров" – вроде бы, другая планета... однако, как пел Высоцкий, "да тут про нас про всех – какие, к черту, волки". Ролевые игры также дают возможность участникам посмотреть на себя самих с новой точки зрения. Литература позволяет осознать привычные, вечные проблемы под принципиально иным углом. Когда мы пишем, к примеру, книгу об Одиссее – мы понимаем, что этому Одиссею девятнадцать лет. Фантастика? Боги, герои, циклопы... Человек в девятнадцать лет ушел на войну, оставил маленького ребенка и шестнадцатилетнюю жену. А десантники, которые уходят воевать в горячие точки, – это не те же самые одиссеи? Эта война нужна им? Нет, но на Олимпе так решили...
Фантастика позволяет затертую тему осознать по-новому. И тогда мы понимаем, что она стоит в общеисторическом, общекультурном контексте. Микропроблема становится глобальной. Фантастика позволяет обобщать.
Д.Г.: Кроме того, сейчас настолько стремительно меняется уклад, темп жизни – под влиянием технических новшеств, социальных и экономических потрясений, смены формаций, изменения геополитики – что обыденное сознание за этими изменениями и прогрессом просто не успевает. А фантастика иногда дает ответы на возникающие вопросы. Потому что некоторые ситуации в фантастике рассматривались гораздо раньше, чем они случились в реальности. Кроме того, фантастика еще и ведет к ломке стереотипов. За счет чтения качественной фантастики некоторые – не все, конечно – стереотипы действительно разрушаются, и тогда измененное сознание гораздо адекватнее воспринимает окружающую действительность. В этом, может быть, и кроется причина популярности фантастики.
"Y": То есть фантастика постепенно вытесняет реализм?
О.Л.: Фантастика не может вступать в войну с реализмом – это не противоборствующие стороны; фантастика – это реализм под особым углом зрения.
"Y":Ваша литература очень неоднородна: постоянно меняются жанры, стили, приемы. Вы настаиваете на том, что книги должны быть "разными". Сейчас, имея весомый литературный багаж за плечами, вы не пришли к какой-то константе – может, стоит перестать экспериментировать и пора прорабатывать определенную концепцию?
О.Л.: Мы всегда старались писать по-разному, иначе нам становится скучно. Когда мы занимались театром, стремились ставить разные спектакли: комедию и трагедию, масштабное представление и камерное действие. Когда мы начинаем новую книгу, нам хочется попробовать новые приемы, новые методики, новый литературный язык, наконец. Безусловно, есть и наработанные приемы, от авторского почерка никуда не деться. Но, если не двигаться дальше, костенеешь и умираешь: тело живое, а творчески ты уже закончился. Поэтому мы не любим "тиражировать" свои работы – из романа делать сериал, штампуя книгу за книгой. Может, коммерчески это и было бы выгоднее, но нас это не интересует.
"Y": Вы давно и успешно занимаетесь карате. Коричневый пояс и черный с двумя полосками (второй дан) удается получить не каждому пришедшему в школу. Стиль Годзю-рю, которым вы занимаетесь, считается одним из самых жестких видов контактного карате. Почему вы выбрали именно этот "до" (путь) и что дают вам тренировки?
О.Л.: Перед Годзю-рю мы много чего перепробовали. Фехтование, стрельбу, дзюдо, другие школы карате. Здесь, в Годзю, мы нашли себя. Поняли, что мягкое всегда соседствует с жестким, а сила – со слабостью. Что человек – очень силен и очень уязвим. Что агрессия приводит в пропасть. Что рядом с нами на тренировке – молодые и энергичные люди, разменявшие седьмой десяток. Значит, нельзя отставать и жалеть себя. Это путь. По которому мы – хорошо ли, плохо ли – идем уже тридцать лет. Это часть нашей жизни. Без которой мы были бы совсем другими.
"Y": Не как фантастов, а как опытных людей хочется спросить вас: добро побеждает/победит зло?
Д.Г. и О.Л. (вместе): Всякое зло искренне полагает себя добром. В этом соль проблемы. Скажем так: в борьбе добра со злом главное – не борьба, а добро. Если это понимать, человечество выживет.
"Y": Вашему творческому союзу почти 20 лет, вы живете в соседних квартирах. Как вам удается не уставать друг от друга? Вы часто ругаетесь?
Д.Г. и О.Л. (вместе): Мы научились не ссориться. Как? Очень просто. Главное – сделать так, как лучше для будущей книги, а не выпятить собственные амбиции. Когда это становится нормой жизни – всегда рад другу, всегда с удовольствием видишь соавтора.
"Y": Не вопрос, а традиционная финальная концовка. В вашем романе "Маг в законе" для передачи Знания и Опыта от Учителя к ученику достаточно лишь Договора. Если бы наш читатель (ученик) положил перед вами незаполненный лист для циркуляра, что бы вы там написали?
Д.Г. и О.Л. (вместе): "Делай, что должен, и будь что будет".
Слово «великий» не принято употреблять в отношении современника. И все же в этот раз мы взяли интервью именно у великого писателя. Борис Стругацкий рассказал, почему почти так скупо писал о женщинах, как относится к Сергею Лукьяненко и что самое страшное в нынешнем застое.
-- Вы объявили недавно, что не будете больше писать романов. Никто бы не удивился, если бы вы приняли такое решение после ухода Аркадия Натановича. Однако вы уже в одиночестве создали такие прекрасные вещи, как «Бессильные мира сего» и «Поиск предназначения». Чем вызван ваш сегодняшний обет молчания?
-- Укатали сивку крутые горки. Писать вообще трудно, а писать в одиночку – почти невозможно. Как пилить бревно в одиночку двуручной пилой. Пробовали?
-- Мы не пробовали иначе... Ваши книги в основном о мужчинах. Женщина в вашем романе практически никогда не бывает героем. Абстрактности, условности полны даже образы, которые вы списывали с реальных женщин, – скажем, Ирма из «Гадких лебедей» (Егор Гайдар, например, считает, что это точный портрет его жены – дочери Аркадия Стругацкого, Маши). Многие критики официально упрекают вас в женоненавистничестве. Вы согласны с таким определением?
-- Не только никогда не были женоненавистниками, но, наоборот, всегда перед женщиной преклонялись, подозревая в ней существо особенное, высшее, недоступное нашему пониманию. Ведь понять – значит упростить.
Писать надо о том, что знаешь хорошо; либо о том, чего никто не знает. А мы никогда не рисковали полагать, что знаем женщину достаточно хорошо. Отсюда вящая осторожность и скольжение по поверхности.
-- В ваших книгах почти нет секса. Даже для советских писателей такая демонстративная целомудренность была явлением нетривиальным. Это личное отношение к сексу или сей процесс отталкивает вас именно на бумаге?
-- С сексом у нас тоже, слава богу, было все как у людей. Но, во-первых, как известно, «секса в СССР не было», и любые, самые робкие попытки несчастных писателей его, так сказать, учредить хотя бы в тексте, выметались раскаленной редакторской метлой.
А во-вторых, как бы это попонятнее объяснить... Ведь мы же писали вдвоем. Оговаривалась, «обживалась» и редактировалась каждая предлагаемая фраза. В этой ситуации любая попытка сконструировать сколько-нибудь сексуальную сцену превращалась в некую имитацию этакой «групповушки», которой никто из нас любителем отнюдь не был.
И кончалось это всегда одинаково. Кто-нибудь говорил, морщась от неловкости: «Да ну его в задницу! На фиг нам это сдалось? Короче! Короче и суше! Взрослые сами поймут, что к чему, а детям еще рано».
-- Когда блистательный Румата из «Трудно быть богом» пытается для пользы дела вступить в связь с придворной красавицей доньей Оканой, его в последний момент тошнит – и он бежит с ложа разврата. Вы считаете, это нормальная реакция мужчины, которого пытается соблазнить красивая женщина?
-- Ну, это вопрос вкуса, я полагаю. На мой личный вкус предложенная в романе ситуация мало располагала даже к самому примитивному сексу.
Меня бы, например, затошнило. Правда, я отнюдь не Казанова. Но ведь и Румата тоже отнюдь не Казанова. Это человек вполне умеренных сексуальных способностей, все главные таланты которого сосредоточены, как бы это сказать... совсем в другом участке его спектра достоинств.
-- Вы всю жизнь были женаты на одной женщине. Вы можете что-нибудь рассказать о ней? Кто она, жена Бориса Стругацкого?
-- Без комментариев.
-- Чем старше вы становились, тем мрачнее и антиутопичнее становились ваши произведения. Как вы думаете, житейский опыт непременно приводит к мизантропии или можно быть мудрым и одновременно счастливым, влюбленным в жизнь и людей человеком?
-- Жизнь дает человеку три радости: дружбу, любовь и работу. Пока все это у человека есть, он вполне может быть счастлив, добр, оптимистичен, даже если и понимает при этом, что мир лжив, подл, сумрачен, а судьбы человечества отнюдь не радужны.
Такой менталитет не противоречив. Прежде всего, потому, что своя рубашка ближе к телу, а «гвоздь в моем сапоге...» и так далее.
Конечно, бывают и исключения, сколько угодно исключений – «печальники за человечество», посвятившие себя какой-то общечеловеческой идее целиком, без остатка, пожертвовавшие собой и счастливые своей жертвенностью. Именно для них «во многая мудрости многая печали». Святые своего времени, они воспринимают мир как часть себя, а себя – как неотъемлемую часть мира. И это совсем уже другой менталитет – менталитет героев и святых.
-- Вы всегда говорили, что вам близок и дорог «мир Полудня» – почти идеальный мир будущего в ваших с Аркадием ранних романах. От прочтения книг «Полудня» действительно остается светлое ощущение: это общество братства, любви, взаимовыручки и, прежде всего – творчества.
Тем не менее, нередко говорят, что вы обрисовали, по сути, фашистский социум: тотальный контроль над мыслями, судьбами и чувствами людей; дети, которых в шесть лет забирают у родителей и отправляют по интернатам; отсутствие права на свободный выбор профессии. Вы по-прежнему считаете, что у общества должно быть право так властно управлять личностью?
-- Чушь какая-то. Никакого тотального контроля над мыслями там нет. Вообще никакого контроля. Над судьбами и чувствами – тем более. Зачем? Кому это могло бы понадобиться?
Детей у родителей вовсе не забирают. Родители сами, абсолютно добровольно и с удовольствием отдают их в интернаты, потому что прекрасно понимают, что воспитанием (не обучением, а воспитанием) ребенка должны заниматься профессионалы (как и лечением, например). Вы можете не отдавать свое чадо в интернат (пожалуйста!), воспитывать его дома, но вы при этом рискуете вырастить чучело гороховое себе же на горе. Кому это опять же надо? Зачем?
И нет там никакого отсутствия права на свободный выбор профессии. Профессионалы определяют достаточно узкий круг профессий, которые соответствуют главному таланту ребенка, и предлагают ему, ребенку, выбор – по его вкусу. Он может, конечно, сделать и неправильный выбор – что ж, флаг ему в руки, – но он должен ясно представлять себе реальную перспективу... Где здесь «властное управление личностью»?
Мир Полудня как раз мир очень мягкий, мир свободного выбора, царство всепобеждающей добровольности, если угодно. Только не надо за образец брать судьбу Льва Абалкина – это же совершенно особенный, специальный случай. Случай-беда.
-- Знаете, мы в редакции порой так упражняемся: обдумывая будущее интервью, ищем абсолютную противоположность нашему герою. Как бы антагониста. Когда мы заговорили о вас, почти все единодушно решили, что ваш антагонист – Стивен Кинг. Как вы думаете – почему?
-- Представления не имею. Впрочем, о Стивене Кинге я знаю только, что он дьявольски плодовит, великолепно мастеровит и замечательный выдумщик. Знаю, что в США его самым серьезным образом считают гением. А Стругацких, наоборот, не считают. Может быть, именно в этом и заключается антагонизм?
-- А как вы относитесь к творчеству Лукьяненко? Он ведь в чем-то идет именно по вашим стопам. Реминисценциями работ АБС, вольными или невольными, полны все его произведения.
-- Он очень талантлив. Я с удовольствием читаю у него все, что попадается мне в руки. По-моему, он сейчас считается самым популярным отечественным фантастом. И совершенно заслуженно.
-- Вам нравится то, что происходит у нас в стране в последнее время? Нет ощущения, что СССР возвращается?
-- Мне очень не нравится то, что происходит у нас в стране в последние несколько нет. У меня есть ощущение (и совершенно определенное), что СССР возвращается. Происходит огосударствление всего и вся. Власть бюрократии (читай – номенклатуры) вернулась полностью. Застой смотрится как неизбежность.
А самое страшное – это нравится большинству. Вместо того чтобы хотеть счастливую справедливую страну, они опять хотят великую державу. И ни за что не желают понять, что эти две социальные структуры принципиально несовместимы.
-- В последнее время стало обычным делом ностальгировать по советской эпохе. Как человек, много поживший при СССР, вы хоть в чем-то разделяете эту ностальгию?
-- СССР был империей лжи. Как и всякое тоталитарное государство. Ложь простить невозможно. Тотальную государственную ложь – тем более. Все попытки доказать, что то-то, мол, и то-то при Советах было хорошо, живо напоминают мне досужие разговоры о том, какие замечательные при Гитлере были построены автобаны.
-- Вы хорошо помните блокаду? Вам было восемь-девять лет, вы тоже видели эти ужасы, трупы на салазках, живые скелеты на улицах... Или мама сумела вас уберечь от полного осознания апокалиптичности происходящего?
-- Я помню блокаду неплохо, и почти все, что я сумел запомнить, я описал в романе «Поиск предназначения». Никакой, кстати, апокалиптичности в памяти не осталось. Это просто была такая жизнь. И не более того. Но и не менее!
-- Вы несколько раз в интервью обмолвились, что мы стоим на пороге войн цивилизаций и что XXI век войдет в историю как мир кровавого, средневекового противостояния между исламом и христианством. Как бы вы попытались справиться с этой ситуацией, будь вы многомогучим прогрессором, посланным на Землю?
— Никакие всемогущие прогрессоры с ходом истории справиться не способны в принципе. В лучшем случае они способны только заменить реальное человечество виртуальным – более разумным, более счастливым, может быть, но другим. Я не уверен, что это есть решение поставленного вами вопроса, но ничего другого представить себе не могу.
Подобного читательского ажиотажа Москва не видела давно. Желающие подписать книгу образовали километровую очередь. А герой всего этого хепенинга английский прозаик Терри Пратчетт, чей приезд в столицу организовали издательство ЭКСМО и британская сторона, едва не падал с ног от усталости… Несмотря на это, писатель все же сдержал свое обещание дать эксклюзивное интервью журналу «Если», который на протяжении многих лет не оставлял без внимания ни одной новой книги автора.
В начале июня в издательстве ЭКСМО вышел «Пятый элефант», очередная и, по отзывам фэнов, едва ли не самая сложная и масштабная книга из цикла «Плоский мир». На сей раз командору Ваймсу и его супруге Сибилле пришлось отправиться с ответственной дипломатической миссией в Убервальд – страну, где царит равновесие сил между вампирами, вервольфами и гномами, а люди служат лишь фоном для этого странного троевластия. А заодно расследовать загадочную пропажу Каменной Лепешки – тронного камня, без которого невозможно возведение на престол очередного Короля-Под-Горой.
В то же время капитану Моркоу и констеблю Ангве приходится решать свои личные проблемы, но эти личные проблемы по понятным причинам опять же ведут в Убервальд – веди констебль Ангва принадлежит к старинному роду вервольфов, а равновесие сил в Убервальде, кажется, начинает нарушаться, причем не без помощи родни Ангвы… А тут еще сопровождающие дипмиссию в сверхконсервативный Убервальд представители нацменьшинств Анк-Морпорка – феминистка-гном Шельма (ныне Шелли) Задранец и тролль Детрит, плюс загадочный Иниго Сепаратор, навязанный Ваймсу патрицием Витинари… В общем, понятно, что путь дипломата Ваймса, официального представителя вольного Анк-Морпорка, не будет усыпан розами…
— Начиная цикл о Плоском мире, вы знали, что он разовьется в столь сложное полотно?
— Понятия не имел. Меня часто спрашивают: как можно было придумать такую замысловатую конструкцию? Я воспринимаю этот вопрос, скорее, как риторический – я ее не придумывал. Она развивалась сама по себе. По мере написания.
— Первая ваша книга, посвященная Плоскому миру – «Цвет волшебства» — явно отличается от последующих. Она более пародийная, в ней больше черного юмора.
— Я бы сказал, отличаются первые две. «Цвет волшебства» и «Безумная звезда». Вы говорите об эволюции. Я становился старше, учился по мере написания, овладевал инструментарием… Я начал лучше понимать, что именно хочу делать. Поначалу ч еще не очень представлял себе, какие возможности представляет Плоский мир. Первые два романа – это просто забавные приключения и путешествия, не больше; там много шуток, гэгов, но, если честно, они меня самого теперь слегка раздражают. Сейчас – имея нынешний опыт – я, наверное, написал бы все это по-другому.
— То есть сейчас вы воспринимаете Плоский мир как способ донести до читателя какие-то важные для вас идеи?
— Вот это очень-очень русский вопрос. Вы понимаете, я не пишу беллетризованных трактатов. Я пишу книгу – и в ней идеи играют не меньшую роль, чем сюжет и персонажи. Но и не большую. Идея должна органично встраиваться в книгу, но, если так можно выразиться, на общих основаниях. И она должна быть универсальной; например, во многих более поздних книгах цикла я пишу о застарелой взаимной вражде, фактически о холодной войне гномов и троллей, о ксенофобии. Люди говорят: «А, мы знаем, это о…», — и называют какую-то конфликтную, враждующую пару стран… Или – о «Патриоте»: «А, это ведь вы о ситуации на Ближнем Востоке!» Я в ответ: «Нет, я писал обо всех ситуациях сразу!» Хотя, если честно, на Ближнем Востоке всегда какая-нибудь та еще ситуация… Этот регион – сам по себе ситуация. Не вижу причины, по которой тролли и гномы вели бы себя умнее любых других разумных существ.
— Судя по книгам, вы скорее умеренный консерватор, а не сторонник прогресса любой ценой – во всяком случае, в сфере человеческих отношений. Вы считаете себя защитником традиционных ценностей?
— У меня к прогрессу двойственное отношение. Я, безусловно, за новые технологии, облегчающие жизнь людей. Но я действительно люблю традиции. Традиция помогает не слишком раскачивать лодку. Но если находится разумная альтернатива тому, что делалось с незапамятных времен, то традицию, конечно, можно и отвергнуть. После серьезного размышления. Но не по той причине, что это, мол, устарело, а следовательно, никуда не годится.
— В одной из последних книг, вышедших в России – «Carpe Jugulum», — говорится, в частности, о том, что старая добрая тирания лучше современной промывки мозгов. По крайней мере, честнее. Я правильно поняла?
— Да. Верно. Этот старомодный вампир, который появляется в конце книги – своего рода альтернатива вампирам новомодным. Он ведет себя как царственная особа, джентльмен или король, говорящий со своими подданными. Он говорит: «Да-да, я помню, это ведь ваш батюшка вогнал в меня кол…» Или: «Я знавал вашу бабушку…»И людям это нравится. Поймите, это лучше, чем то зло, которое сейчас распространилось по всему земному шару, от Запада до Востока. И Россия далеко не исключение. Я имею в виду бюрократию. Эта машина существует единственно для того, чтобы поддерживать саму себя. Именно для этого она и вмешивается в жизнь людей, имитирует какую-то деятельность, поднимает какие-то глупейшие, несуществующие проблемы, выпускает директивы – например, считать картошку овощем или продуктом питания… Люди эту машину не интересуют – даже когда она утверждает, что все ее помыслы направлены на благо народа, что она заботится о безопасности населения, ну, к примеру, выдумывает какие-то торговые ограничения, изымает какие-то продукты из магазинов…
— Тут, скорее, политика…
— А что, политика разве не бюрократия? Это все равно, что связывать людей по рукам и ногам ради их собственной безопасности. Или душить детей в колыбели, дабы уберечь их от жизненных невзгод. Но, убирая из судьбы опасности, трудности, свободную волю, вы тем самым лишаете жизнь самой жизни.
— Промывка мозгов и бюрократия обычно идут рука об руку.
— Конечно. Кстати, сами чиновники подвержены ей не меньше. Они боятся думать. Именно поэтому мне так симпатичен мой лорд Витинари из Анк-Морпорка. Он может показаться циником, но он думающий правитель. Витинари несовместим с любыми формами промывания мозгов. И он верит в свободу. Но свобода – это еще и свобода умереть. Потерпеть неудачу. Отвечать за последствия своих поступков. Свобода ведь очень сложная штука. Именно поэтому люди, едва прикоснувшись к ней, предпочитают бежать прочь.
— Выходит, вам нравится лорд Витинари?
— Очень! Витинари, безусловно, очень умелый политик, и у него чудовищный интеллект. У вас есть такие японские головоломки – судоку? Кроссворд по числам. Они очень популярны в Англии, их печатают в газетах, там надо вписывать числа в квадратики, и если вовремя прислать правильный ответ, то можно даже заработать на этом… Так вот, Витинари разгадывает судоку в газете, едва бросив мимолетный взгляд, по памяти, просто диктует числа секретарю.
— Значит ли это, что и вы цените интеллект больше других человеческих качеств?
— Вы понимаете, он не особенно добрый человек. Даже безжалостный. Но город работает! И процветает. И люди процветают, потому что город работает. Вы можете выталкивать друг друга из лодки, но не пытайтесь дырявить днище – вот его принцип. Да, я люблю Витинари. Командор Ваймс, например, уважает демократию, но в таких условиях, которые создал Витинари для Анк-Морпорка, демократия тоже работает. Он интеллектуал. И именно поэтому он ухитряется сохранять свои позиции. А не потому, что он устраняет неугодных. Витинари слишком горд, чтобы преследовать недовольных. И чтобы заботиться о том, какое впечатление он производит на людей. И на все, что он делает, у него есть серьезные причины.
— Его прототип – Макиавелли? Ваш Витинари даже пишет трактат «Слуга» — по аналогии с «Государем» Макиавелли.
— Конечно, Витинари – это чистая идея, весьма приблизительно основанная не столько на том, кем Макиавелли был в действительности (он ведь был просто чиновником), сколько на наших представлениях о нем. Как раз на его трактате, первоначально посвященном Джулиано Медичи. Кстати, возможно, Макиавелли общался с Леонардо да Винчи, которому Джулиано покровительствовал.
— У российских читателей ваши книги находят огромный отклик. Как вы думаете, почему?
— Ну, это уж вы должны мне объяснить… Я не знаю. Полагаю, дело в том, что культура юмора у нас схожа. Мы смеемся над одними и теми же вещами, и все же иногда мне кажется, что по всей Европе, включая и Россию, культура в какой-то степени американизирована. Исключение составляет, пожалуй, Франция, которая старается держаться в стороне, но многие штампы, массовые понятия… полагаю, вы понимаете, о чем я.
— Вам не нравится американская культура?
— Я не люблю лишь то, что заслуживает нелюбви. В американской культуре много хорошего. Скажем, того же Воннегута я чрезвычайно любил и ценил… Потом, не надо забывать, Америка очень большая и потому очень разная: совсем не похожи друг на друга, скажем Западное и Восточное побережья. На Восточном – интеллектуалы. Даже телепередачи там другие. Беда в том, что мы, как всегда, склонны копировать плохое и отбрасывать хорошее. Что прекрасно работает для Америки – не всегда годится для Европы. Хотя дураки у власти этого не понимают.
— Насколько я знаю, есть два полнометражных мультфильма о Плоском мире – «Вещие сестрички» и «Роковая музыка». И недавно поставленный фильм «Санта Хрякус». Вы довольны экранизациями?
— А вы смотрели «Санта Хрякуса»?
— Да.
— От начала до конца?
— Да.
— И откуда вы его взяли? Скачали из Интернета?
— Ваши фэны скачали из Интернета.
— Полагаю, нелегально.
— Не знаю. А он есть легально в Интернете?
— Нет. В том-то и дело, что легально его в Интернете нет. Ладно, чего уж там… Так вот, мне как автору не понравилось одно: очень много упущено, урезано. При экранизациях это почти всегда случается. Например, как отснять эпизод, где Смерть дарит Сьюзен новогоднюю открытку с перьями, потому что малиновку приклеить не удалось? Тем не менее, фильм следует за книгой. Иногда даже слишком буквально. И мне это приятно. В целом мне фильм понравился. А вам?
— Трудно сказать…
— Актриса, сыгравшая Сьюзен (Мишель Докери) была великолепна, хотя это была первая ее большая роль. Кто бы мог подумать во время кастинга, что это окажется настолько удачным выбором? Да, дух книги сохранен. Потому что удалось передать главный смысл романа, идею, подводящую к тому, что говорит Смерть в самом конце фильма: во Вселенной, даже если разобрать ее на мельчайшие частички, нельзя найти ни атома справедливости, ни молекулы жалости. Тем не менее, мы ведем себя так, будто жалость и справедливость существуют. В мире не существует ни добра, ни зла, ни милосердия, их привносят в мир сами люди.
В Москву из Америки (где постоянно живет) на презентацию своей новой книги «Алиедора„ — второй части трилогии “Семь зверей Райлега„ — приехал один из самых популярных российских фантастов. Он рассказал, чем эта трилогия отличается от того, что он писал раньше, и почему не надо бояться “свиного гриппа».
Когда книга еще не вышла, вы говорили, что «Алиедора» — роман о том, как героиня следует путем наименьшего зла и необходимого компромисса и в результате ломает себя. У нее есть шанс сохранить свою целостность?
Шанс есть всегда — я стараюсь не писать схем и избегать ситуаций, про которые можно сказать: автор устами героя дает нам понять, что… Шанс есть, не бывает совсем пропащих. Алиедора, возможно, сделала неверный выбор.
Вы говорили, что трилогия будет построена по принципу «тезис — антитезис — синтез». Что ждет героев и читателя в третьей части, которая будет называться «Имя зверя»?
Я свел антагонистов — Терна и Алиедору — и отдал их в руки одного и того же тюремщика. Дальше им нужно понять, могут ли они преодолеть свою разность или это невозможно. Конечно, опытный читатель тут может закричать: знаем, знаем! Сейчас они объединятся и всем наваляют! Должен сказать, что «мы не ищем легких путей», и напрашивающиеся сюжетные ходы — ловушка для читателя.
Насколько вся трилогия не похожа на то, что вы писали раньше?
Совсем не похожа. Только тем, что это фэнтезийный мир. Я изменил своим обычным приемам и принялся опровергать самого себя — свой принцип наименьшего зла, который я так долго исследовал в приключениях Феса.
Почему?
Сколько же можно! Можно было и дальше катиться по этой успешной колее, но мне тогда неинтересно. А значит, нужно бросить себе вызов.
Всепожирающая Гниль, которая угрожает Миру Семи зверей в романе «Алиедора» — это привет от вашей профессии биолога?
В общем да. Это ответ живого мира на людей. Мир ведь может нас рассматривать как вредителей. Пример из биологии: растения в ходе эволюции научились вырабатывать естественные вещества, которые отпугивают насекомых-вредителей. Представьте себе, что мир также ополчается на людскую расу и начинает вырабатывать средство против людей — в данном случае Гниль. В нашем мире Земля нам отвечает эпидемиями, СПИДом, птичьим гриппом…
Как биолог, что вы думаете о серьезности пандемии свиного гриппа? Он правда опасен или это выгодная кому-то кампания?
Нет, он не так опасен. Конечно, любая эпидемия выгодна фармацевтическим компаниям. Смертность от него 0,4%, что выше, чем при обычном гриппе, но не критично. Я не испытываю никакого страха. Эта одна из волн, которую мы пережили, и их будет еще немало. Но она не сопоставима с эпидемией «испанки», которую мы пережили в 1918-19 годах.
В Москве побывал живой классик научной фантастики Гарри Гаррисон. 83-летний писатель принял участие в международном конгрессе фантастов «Еврокон-2008». Автор более чем 30 фантастических романов (из них наиболее известны серии «Билл — герой Галактики», «Стальная крыса», «Эдем», «Звезды и полосы»), основатель Всемирной организации научных фантастов World SF, один из создателей искусственного языка эсперанто, Гаррисон, несмотря на возраст, по-прежнему сохраняет бодрость и интерес к глобальным событиям. И, несмотря на ряд пессимистичных прогнозов, сделанных им относительно ситуации в мире, фантаст остается верен себе, сохраняя надежду на перемены к лучшему и чувство юмора. О проблемах современной научной фантастики, о своем отношении к политическому курсу США, о тенденциях в культуре современного человечества ГАРРИ ГАРРИСОН рассказал корреспонденту РБК daily ИЛЬЕ НОСЫРЕВУ.
— Сейчас в фантастике наблюдается странная ситуация, когда популярные на всем протяжении ХХ века жанры — science fiction, космическая опера — вытесняются более легкими жанрами, в частности фэнтези. Как вы думаете, с чем это связано? Может быть, здесь кроется какое-то разочарование итогами научного прогресса? Ведь если еще 20—30 лет тому назад освоение космоса казалось делом ближайшего будущего, то теперь совершенно очевидно — никаких полетов к другим галактикам на нашем веку уже не будет.
— Не могу согласиться с тем, что научная фантастика вымирает как жанр. Тут скорее общая тенденция: люди на Западе перестают читать книги. Россия — единственная страна, где все еще читают. Например, 30 лет назад мои книги продавались в Америке пачками, а в СССР их знали довольно слабо. Но сейчас ситуация изменилась: за тот же самый период времени, когда в США худо-бедно продается одна моя книга, а в Великобритании — в лучшем случае две с половиной, в России продается десять. Американцы почти совсем перестали читать: книгу вытеснили телевидение, кино, Интернет. Та же ситуация наблюдается, например, в Японии, где молодежь в основном смотрит мангу, разнообразные фэнтезийные сериалы, а книги уже не в чести. Но русские — действительно самый читающий в мире народ: у вас в стране мне доводилось встречать, например, продавщиц в продуктовых магазинах, которые хорошо разбираются в фантастике. Вот почему для литератора-фантаста Россия становится все более мощным полюсом притяжения.
— Вы затронули проблему культурного регресса. Проблема для наших соотечественников тем более болезненная, что в советской фантастике будущее предписывалось рисовать в радужных цветах. Мы все получили эту прививку марксистского исторического материализма, привыкли считать, что завтра будет лучше, чем сегодня. Жанр антиутопии в СССР был под негласным запретом. Но в ваших произведениях, как и в американской фантастике в целом, будущее обычно рисуется точно таким же жестоким и несправедливым, как и настоящее. Вы не верите в то, что человек с ходом истории способен сделаться лучше?
— Да, классическим представителем советской фантастики действительно является Иван Ефремов, в произведениях которого будущее показано царством всеобщей справедливости. Но, как мне кажется, надежды по поводу радикальной перемены человека как социального существа не оправданы: люди с течением времени не меняются. Другое дело, что культура подвержена серьезным изменениям — правда, далеко не всегда прогрессивным. Возьмем пример Америки: за несколько лет правления Буша она из демократической державы превращается в государство фашистского или сталинского типа — президент попирает Конституцию, ежедневно нарушаются ключевые принципы свободы слова и свободы совести. Более того, и в мире США ведут себя совершенно недемократическим образом: интересы других стран Америка не просто игнорирует — она даже не задается целью их понять. В результате США попросту не имеют представления о ситуации в мире, а значит, и о направлении, в котором они сами двигаются. Это прекрасная иллюстрация обратимости социального и культурного прогресса.
— А что же по поводу прогресса научно-технического? Он как-то влияет на отношения между людьми?
— Он оказывает влияние опять же на культуру, а не на самих людей. Но это лишь крайне поверхностные изменения. Скажем, в наше время появился ряд новых направлений в науке, развитие которых сулит огромные перспективы и колоссальную финансовую отдачу... Моя дочь, биолог, рассказывала мне, что сейчас такой отраслью стали, например, биотехнологии. Но человек, его мораль и подсознание остаются прежними.
— Довольно много ваших книг написано в жанре альтернативной истории. С чем это связано? Вам хотелось бы переписать какие-то эпохальные события — скажем, спасти Рим от варваров или вычеркнуть со страниц истории Гитлера?
— Альтернативная история — это возможность конструировать различные варианты исторического развития, создавая миры, которые весьма сильно отличаются от того, в котором мы привыкли жить. У любого исторического процесса существует точка бифуркации, изменение результата в которой могло бы привести к совершенно иным последствиям. Так, скажем, в цикле «Звезды и полосы» мне интересно было исследовать вопрос: как изменился бы мир, если бы превращение США в сверхдержаву произошло бы еще в XIX веке. Ведь если бы янки и конфедератам удалось договориться по поводу отмены рабства, войны между Севером и Югом попросту не было бы! Вполне возможно, что Америка превратилась бы тогда в сильное государство, несущее демократию и собственные порядки всему миру.
— Как видим, это все-таки произошло: правда, полутора столетиями позже. Мне кажется, что вваших романах, написанных в жанре альтернативной истории, вообще довольно часто встречаются аллюзии на современность. Меня всегда занимал вопрос: а общество разумных динозавров-самок в трилогии про Эдем вами задумывалось как пародия на завоевания феминизма?
— Нет, это все-таки не пародия на феминизм. Задумывая «Запад Эдема» и две последующие книги, я просто хотел сконструировать мир, где привычная нам, людям, цивилизация была бы вывернута наизнанку. Так, если вся наука человека основана на использовании огня, то разумные динозавры-иилане в моей книге его не знают. Если человек создает для своих целей различные машины, то иилане на протяжении миллионов лет выводят живых тварей, способных играть роль оружия, транспорта, научных приборов. Если в истории человечества решающая роль традиционно принадлежала мужчине, тот тут мы видим мир, где главенствуют самки. Это экстраполяция, не более. Сюжет книги, впрочем, не случаен — у меня есть ряд не только литературных, но и научных работ, посвященных теме: что было бы, если бы динозавры не погибли? Я совершенно уверен, что строение тела и развитие мозга вполне позволили бы этим рептилиям стать разумными существами и создать цивилизацию, сильно отличающуюся от нашей.
— В России много писателей, пишущих фантастику. Многие из них стремятся к известности. Раскройте секрет: как написать бестселлер?
— Секрет бестселлера — в оптимальном соотношении идей и действия. Российские фантасты традиционно уделяют преимущественное внимание идее романа, в то время как действие развивается чахло, с сюжетными провисаниями, перегружено научными деталями — тут, вероятно, сказывается общий акцент на изучение прикладных технических наук, который делался в СССР. А в произведениях американских авторов (и, в частности, моих) действия много — это и делает книгу легко читаемой.
— А как же высокая миссия литературы? В России традиционно считается, что книга должна сеять разумное, доброе, вечное.
— Да, у русских и американцев разное отношение к книге. Американцы воспринимают литературу как развлечение, остроумную выдумку: прочел, развлекся и забыл. В России же есть четкая грань между серьезной и развлекательной литературой. Я много интересовался таким типично русским явлением, как самиздат, — книги, публикуемые с риском для свободы и жизни, имели совершенно другую смысловую нагрузку, чем беллетристика.
— Как вы считаете, наше время — это эпоха без героя или все же эпоха, требующая героя, пусть даже этот герой такой же странный и случайный, как Билл, герой Галактики из вашего знаменитого цикла?
— Герой — это всегда человек, противопоставленный обществу, понимающий что-то, чего общество не понимает, или более смелый, чем общество. Что касается Билла, героя Галактики, то он как раз наиболее типичный человек. Изображая недотепу, попавшего в механизмы политики высшего уровня, я как раз добивался простой цели: чтобы обычный человек мог почувствовать себя на месте Билла, примерить на себя его шкуру и положение, в котором тот оказался. А настоящие герои появляются спонтанно, когда в них возникает необходимость. Образ современного героя размыт, нельзя определенно сказать, как он должен выглядеть, думать, действовать. Одно ясно: независимо ни от чего, герой — это умный и честный человек.
— Если бы у вас была возможность дать человечеству всего один совет и абсолютная гарантия того, что этот совет будет услышан, что бы вы сказали?
— Это действительно сложный вопрос. Пожалуй, я сказал бы следующее: сохраняйте надежду! Любые тоталитарные режимы рано или поздно обречены на падение, самые тяжелые обстоятельства рано или поздно благополучно разрешатся. У человечества существует спасительный механизм саморегуляции — плохие времена не могут продолжаться долго. Верьте и надейтесь!
облако тэгов
