уважаемой в Плугастеле женщине, подобные глупые разговоры приходились не по вкусу. Она молча забирала отца из таверны и смотрела на меня укоризненно, словно упрекая за выходки прародителя. Однако, вопреки мнению моей матушки, запои отца действовали на меня скорее поучительно, нежели плохо. Не в том смысле, котором, возможно, надеялась Хильдегарда из Плугастеля, но в значении неизмеримо более важном для последующей жизни. Торговля на ярмарках и помощь отцу в мастерской занимали все мое детство и только после посещения винных погребов дяди Альмы, когда отец был неспособен работать, а только спал или ругался с матерью, я оставался предоставлен самому себе. С товарищами, более дикими, чем сын мастера статуэток, я бегал из Плугастеля на побережье. Именно здесь, за хмурой полоской волн, что отделяла самую западную точку Франции от ее крошечных атлантических островов, мы с восторгом смотрели на город Бессмертных, жевали листья щитовника и что-то завистливо обсуждали.

Господь свидетель, то было лучшее из зрелищ, которое я видел в детстве! Стены великого города казались отлитыми из чистого золота. Возможно, то был обман зрения, возможно — игра заката на полированных крепостных глыбах, но мысли о реальном и сказочном не занимали меня тогда. Внешне великий город напоминал гигантский полупрозрачный шар, погруженный в воду наполовину. По ободу шара, начинаясь как раз на уровне волн, но заканчиваясь значительно выше, почти на сотню локтей над водою, высились золоченые стены. Прямо на нас, обернутый к бретонскому берегу как девушка к жениху, в золотых стенах зияли титанические врата, высотой в восемьдесят локтей, закрытые бронзовыми дверями. Эти великанские двери были закрыты ночью, но открывались днем, впуская и выпуская распахнутый зев торговые корабли.

Купцы к городу подходили разные, чаще из Аквитании и Анжу, реже наши – из Нормандии и Бретани. Бывали тут и англичане и фризы, и дикие даны с севера, и гордые астурийцы с юга и даже темные сарацины. Неутомимое движение сотен судов в неспокойных атлантических водах, наполненное красками цветных парусов и ярких вымпелов, колебавшихся в дуновении бриза, пробуждало в нас, юных обитателях Плугастеля беспричинную радость. Хотя наш порт казался слишком мал и убог, чтобы конкурировать с Нантом или Бордо, а жители его лишь наблюдали, как за несметными богатствами пришельцев приплывают чужие корабли, близость к городу Вечных сказывалась и на нас. Бессмертные часто гуляли по Плугастелю, высаживаясь на каменистом берегу на своих удивительных шхунах без парусов. Они называли свою цитадель «Иуну», что значило «Златоград». На блестящие монеты из неизвестного металла ианиты выменивали у нас убогие франкские деньё, покупали рыбу, вино, различную снедь, гуляли между домов, говорили с нами и улыбались. Иногда, для собственного удовольствия, а может в качестве сувениров, бессмертные гости приобретали на память наши грубые шерстяные ткани и одеяла, плетеные корзины, и даже расписанные охрой кувшины из глины, совершенно никчемные по сравнению с их собственными товарами.

Протрезвев, отец рассказывал мне, что Бессмертные не всегда жили в Нормандии и Бретани. Он пугал меня страшными сказками, именуя властителей Города великими путешественниками и купцами, что наживаются на бедах честных франков и островитян, однако я видел в них обычных людей, не отличавшихся повадками от прочих иноземцев. Бессмертные были выше бретонцев ростом, светлее лицом, мощнее и шире в плечах, но прочим от нас совершенно не отличались.

Удивительно, но город Бессмертных возник в местных водах как раз в год моего рождения – в 830м, когда власть Луи Благочестивого пала, и долгая война помешала его многочисленным наследникам сохранить власть над территорией огромного государства.

Для Навиноя, графа Ваннийского и Леонского, которого много лет назад Людовик Благочестивый назвал властителем всей Бретани, явление Города Бессмертных стало спасением и даром судьбы.

Возникший прямо из вод атлантики, призрачный остров с хрустальным куполом и стенами из чистого золота стал платить Навиною дань за торговлю на побережье и властитель Бретани неожиданно стал богатейшим из дуксов Франции. Очень скоро, прослышав про удивительные товары, что продавались Бессмертными под куполом Города, в Бретань заспешили купцы. Они вывозили посуду из незнакомого франкам легкого разноцветного дерева, рыбацкую сеть из тончайшей стали, прозрачную ткань, в которой можно носить воду и чудесные, нержавеющие клинки.

Ввозили же в Город только одно…

Тот день с которого я начну свой рассказ, запомнился мне ярким солнечным утром, ослепительными лучами, которыми радостное светило ласкало берег и рыбацкие хижины. Маленький рынок Плугастеля открывался рано, почти с рассветом и мы с отцом, едва отошедшим от вчерашних возлияний, медленно шли на Запад, к плетеному забору, огораживавшему торговый посад. В то утро мне исполнилось ровно тринадцать лет, шел страшный 843й, но никто из обитателей цветущей Бретани и даже многострадальной Франции не знал еще, что он с собой принесет .

В корзинах за нашими плечами покоились глиняные статуэтки, которые мой отец делал для ианитов. В Нормандии он лепил пасхальные фигурки, игрушки и свистки для детей, и очень редко – глиняные кадила в форме дырчатых сосудов для бедных церковных приходов, которым не хватало денег на медную утварь. В Плугастеле же дела пошли в гору – в наших заплечных корзинах лежали Туата Де Дананн: фигуры Медб и короля Конхобара, арфиста Энгуса и непобедимого воина по имени Кухулин.

Бретонцы являлись древним народом, а потому, даже будучи христианами, благосклонно относились к древним богам. Для пришельцев же из города Вечных, статуэтки героев старинных саг, с замысловатыми рассказами, которыми отец сопровождал каждую продажу, являлись товаром гораздо более интересным, нежели католические кресты и псалтири. Мы продавали каждую за пару деньё, что являлось непомерной ценой для куска обожженной глины, но было ничтожной платой за древнюю легенду, которую он олицетворял. Хотя матушка постоянно бранилась и попрекала безденежьем, отец мой разбогател на торговле фигурками и на следующий год собирался купить нам ферму восточнее Плугастеля и даже открыть в порту постоянную лавку, чтоб не давиться на торжище. Ничему этому, впрочем, сбыться было не суждено.

Ранним утром в пятницу, тринадцатого октября 843го года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа, едва мы с отцом вступили на утоптанную сотнями ног площадку Плугастельского торга, я услышал громкие крики, раздававшиеся из дальних рядов. В тот миг я еще не знал, что на родном берегу мне осталось жить одну единственную неделю и более, я не увижу свой Плугастель никогда. Торг города был уставлен палатками, лавками и большими досчатыми столами и множество разного люда, как бретонцев, так и гостей Плугастеля топталось меж них, прислушиваясь к звонким речам.

— Назад, назад! Не напирайте! – кричал высокий седой шевалье, в стеганной куртке и панталонах. На боку его болтался длинный скрамасакс, а перед ним, делом подтверждая приказания господина, около десятка солдат древками копий отталкивали прущий вперед народ. Солдаты и пожилой шевалье щеголяли в черно-белых плащах властителя Навиноя и были бретонцами, как и мы, но за их спинами гарцевали семь незнакомых всадников в голубых плащах франков с обнаженными клинками в руках!

Первым в ряду людей, отталкиваемых солдатами шевалье, был знакомый мне по попойкам в таверне дядя Альмах. Лицо его, обычно добродушное и чуть сонное, искажала гримаса гнева. Один из всадников, в окружении вооруженных товарищей зачитывал грамоту франкского Короля:

— «Я Карл II, Божьей милостью повелитель Западной Франции, король Аквитанский, Нейстрийский, Швабский и Итальянский, сюзерен Бургундии, повелеваю: с каждых пяти наделов земли на подвластных мне марках Франции, надлежит выставить пешего воина, вооруженного мечом или франциской и имеющего длинный щит, для защиты тела его от ударов. Помимо пешцев от каждой марки, владеющей землей или скотом или броней или литами или тканями или быками больше чем на шесть солидов золотом, надлежит выставить одного всадника одвуконь, с длинным копьем, мечом или франциской, и шлемом, и длинным щитом для защиты тела его от ударов. Если же кто из свободных марок не способен выполнить сей приказ о походе, надлежит марке уплатить Королю виру за каждого недостающего воина по двойной цене его снаряжения: за шлем шесть коров, за меч семь коров, за копье две коровы, за двух боевых коней – двадцать коров или же восемь кобылиц, для подвоза вьюков и фуража».

— «Вассалу же моему Навиною, графу Ваннийскому и Леонскому, сюзерену Трегора и Корнуая, дюксу Бретани, повелеваю: если кто ослушается повеления Нашего и уклониться от призыва либо уплаты военной виры, взимать с таких пеню — шесть ливров в золоте, двадцать солидов в серебре или же тысячу деньё медью. Законную пеню сию взыскивать без пощады: в монетах, бронях, железных орудиях и скоте, во всяком движимом и недвижимом, лишь бы жена оставалась в одежде. А если не выплатит сумму, отдать в кабалу с наследником и семьею, дабы прочие убоялись во имя Бога, на пользу Нашему Величеству и Римскому Престолу.

Писано в Сен-Дени королем Карлом Каролингом, владыкой Франков и Итальянцев».

Закончив, глашатай кашлянул, картинным жестом свернул высочайший капитулярий в трубу, вложил в деревянный лубок и перекинул через плечо.

— Местом сбора для бретонского ополчения назначена Редонна, что близ Номе, — закончил он презрительным тоном, — Ваш дюкс Номиной должен явиться туда не позднее чем через неделю.

Толпа перед глашатаем еще более взволновалась. Тем временем, отец мой и я, работая локтями, протиснулись к дяде Альмаху.

— Не бывать этому! – с гневом закричал трактирщик, за мгновение до того, как отец коснулся его рукава.

— Верно! Верно! – подхватили люди вокруг.

— Отчего нам проливать свою кровь?! Чтобы дети несчастного Людовика давились его наследством?!

— Сожри свой капитулярий, дурень!

— Короли уж разодрали Империю по частям! Зачем рвать ее дальше?

— Катись обратно в Париж!

— В грамоте сказано «свободные марки»! Где видано, чтобы свободные марки Франции платили за отказ от службы такую огромную виру?!

— Мы не франки, а бретонцы!!! – вдруг возопил Альмах. — Долой Францию! Долой их жадного короля!

— Мы бретонцы! Бретонцы!

— Да здравствует Номиной!

— Да здравствует дукс Бретани!

Всадник в голубом французском плаще при этих словах потемнел лицом.

— Ваш Номиной уже видел каптулярий! – зарычал он, натягивая удила, и конь под ним бестолково загарцевал, кружась на месте и вздымая подкованные копыта. – Номиной присягнул королю Карлу, слышите? Я всего лишь один из глашатаев, что должны зачитать послание Карла в бретонских аллодах, все решено!

Толпа приутихла. Волна бешенной ненависти, что захлестывала жителей всего несколько мгновений назад вдруг испарилась. Громкие крики прекратились, оглядываясь друг на друга, люди зашептались между собой.

Черно-белые бретонские копейщики украдкой переглянулись, потом взглянули на своего шевалье. Тот лишь отмахнулся. Всадники в голубом также чуть успокоились и опустили мечи.

Пожилой шевалье в панталонах тяжело вздохнул и развернулся к сидящим верхом «гостям».

— Вы закончили, Финистер? – сурово поинтересовался он.

— Закончу, когда увижу первую роту из ваших бретонских увальней. Не медлите с этим, у вас всего неделя!

С этими словами глашатай в голубом дал знак своим молчаливым спутникам. Распугивая горожан тушами лошадей, с громким ржанием животных и едва слышным на этом фоне позвякиванием кольчужных колец семеро вестников «войны за наследство» покинули Плугастель.

* * *

.

.

РЕКОГНОСЦИРОВКА:

Население Филиппин – 90 миллионов человек (!). Страна включает 7.000 островов из которых 2.000 необитаемы. Столица Манила – огромный город, с населением, в два раза превышающим население Москвы (!).

Филиппины активно развиваются, причем «активность» на лицо – в данный момент, в одной части государства идет жестокая война (самая настоящая), в другой ублажают туристов (в прямом смысле) и проводят выборы президента с многотысячными митингами (видел лично)

.

Достоинств у Филиппин три: отличный местный ром, неплохие сигары и дешевые девушки.

.

Статей экспорта столько же: пляжный туризм, филиппинцы, работающие за границей и присылающие деньги домой, а также экспорт жен в США. В отличие от России, как вы понимаете, нефти и газа на островах нет, но пляжи и женщины, судя по внешнему виду Манилы, заменяют Роснефть с Газпромом с лихвой.

.

Американцы от «островов» балдеют: бывшая штатовская колония является независимой номинально. Например, официальный язык Филиппин – английский, задача каждой патриотичной девушки – охомутать заокеанского гражданина. Американские граждане не против: жена приобретается англоговорящая (в отличие, от Тайки или вьетнамки), заведомо нищая и без лишнего выпендрежа, т.е. ломаться теоретически не должна. По сравнению с феминизированной стервой из Техаса или Айовы – мечта.

.

Классическая пара на филиппинском пляже – пожилой американец с пузом и исполненным значительности лицом, а также местная девушка-тростинка в возрасте, за который в нормальных странах садят за совращение малолетних.

.

.

.

.

Ниже вы можете видеть фотографию "Международной академии Блумфильд". Это, собственно, школа.

Винить в меркантильности местных красавиц нельзя. Местные филиппинские мужчины колоритны: ростом малы, плечами узки, сухопары, чернокожи и тонкокостны. Мало зарабатывают и любят много детей.

Средняя семья на Филлипинах включает пять-шесть ребятишек с красивыми глазами и неопределенным будущим. Проживают ребятишки с родителями в хижинах ок. 12-15ти квадратных метров со стенами из досок, покрытых пальмовыми листьями и обклеенных всяким говном вроде постеров Брэда Пита. Воды нет, электричества нет, канализации нет, клозетов не предусмотрено. Не понимаю почему, но такие хижины шириной с автомобиль, обычно строят двухэтажные. По лестнице на второй этаж я подниматься не рискнул, дабы не подвергать здание риску обрушения. Местные жители стараются, вероятно, чтобы дом не занимал много земли. Возле каждой хижины на окраине города – огород.

.

Ниже фото "обычной" филиппинской городской улицы. Метрах в тридцати отсюда находится крупный торговый центр.

Забавно, правда?

Работают местные мужчины много и разнообразно!

Например, при переправе парома (это не прикол для туристов, а регулярная транспортная артерия) пирсы не предусмотрены. Вместо пирсов на берегу сидят босяки, которые при постановке парома на якорь бредут к суденышку по пояс в воде, садят переправляющихся на плечи, хватают груз и переносят на сушу на себе (!)

.

Кстати, что вы думаете, изображено ниже на фото? Это АЗС, в бутылках — бензин и соляра!

Другой пример «достойного» заработка филиппинца это лифт. Я не шучу. В каждом лифте не только в отеле, но в торговом центре, офисном здании и т.п. обитает живой человек. Он не сидит на стуле перед лифтом, как можно подумать, а стоит весь день в кабине! Когда вы заходите, он кланяется, спрашивает «Какой этаж, сэр?», затем нажимает на кнопку и выпускает вас, желая доброго дня.

.

Ниже на фото изображен курортный минимаркет. Кока-Кола фореве.

Третий вид заработка филиппинца это море. Тут существует большое разнообразие профессий. Например, семья моего проводника весь день занимается следующим: утром (в шесть утра) всей семьей ищут после отлива ракушки, весь день, пока солнцепек, плетут из них бусы, а вечером, когда туристы выползают из своих нор, реализуют свои шедевры. Бизнес необычайно прибылен, поскольку 30-й мужчина имеет лодку и кормит четверых детей (!).

.

Нa фотографии приведен характеристический пример промышленной продукции Филиппин — знаменитая производственная марка "Pensonic". Ничего не напоминает?

В то же время, местных мужчин не стоит недооценивать. Я привез с собой 8 дисков с «филиппинским боксом», лучшие бои. Кое-что посмотрел на месте и, скажу я вам, это жесть, восьмиугольник UFC не валялся рядом! Бойцы, конечно, мелкие, с техникой слабо, однако судья останавливает поединки почти исключительно в случае сдачи бойца или нокаута. Пацаны, реально, забивают друг друга на смерть. Смотрят это дело, естественно, туристы. Однако филиппинцы и даже филиппинки своими боксерами гордятся необычайно и знают имена чемпионов, как имена святых. Помню, меня поразил контраст между милыми маленькими улыбающимися людьми, которые открывают двери лифта и кланяются тебе в отеле и то дикое кровавое мочилово, которые те же милые маленькие люди устраивают на ринге.

.

На фотографии филлипински мужчина исполняет национальный танец с факелами.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

Филлипины не имеют истории, писаной до колонизации, не имеют культуры, зафиксированной до колонизации, не имеют письменности и не имеют языка. Я специально занимался этим вопросом, бродя по музеям, листая книжки, а также опрашивая местных жителей и выяснил потрясающие детали.

Детали таковы: до колонизации Филиппин не было. Вообще. На семи тысячах островов обитали сотни племен, говорящих на десятках диалектов. Общий уровень развития, судя по музеям и картинам, а также по сохранившимся национальным танцам был «папуасский», т.е. местные жители шлялись в перьях и набедренных повязках.

В этом смысле, Филиппины являют собой характеристический пример того, насколько прекрасен «империализм». Если кто-то хочет поспорить – давайте, но в отношении Филиппин это утверждение почти бесспорно. Испанцы, открывшие и захватившие Филиппины в 16м веке, буквально СОЗДАЛИ эту страну. Само название «Филлипины» – название современного многомиллионного национального государства, — происходит от имени испанского короля Филлипа II (да-да, того самого, что воевал с Нидерландами во время голландской буржуазной революции), во время правления которого произошло включение «островов» в Испанскую империю.

Испанцы дали Филиппинам письменность. Испанцы дали Филиппинам язык (кроме английского официальным языком считается «тагальский», т.е. немного искаженный испанский), поскольку ни один иной язык на роль общеостровного претендовать не мог.

Наконец, испанцы дали Филиппинам нечто гораздо более важное – они дали им религиозную культуру и национальную идеологию. 90% населения страны – католики, причем ярые. Филиппинцы верят истово, фанатично. Изречения из библии вы можете встретить даже на рекламных плакатах и в ТВ-передачах. Когда въезжаешь в мой родной Владивосток, через трассу висит растяжка: «Путин – сила России». Когда въезжаешь в Манилу, то видишь другое послание: «Иисус – бог истинный!» Какое изречение лучше, судить не мне.

.

По поводу «открытия Филиппин» существует следующая нелепость:

Филиппины открыл не кто-нибудь, а сам Магеллан, тот самый, что совершил первую кругосветку. Магеллан по этой причине считается национальным героем Филиппин и в честь него учрежден особый праздник. Однако героев на празднике два. Первый – сам Магеллан, поскольку открыл острова, принеся тем самым цивилизацию и католицизм, а второй – неизвестный местный балбес, который Магеллана убил! Можете представить себе этот анекдот??

Про ОТДЫХ.

Про отдых ничего писать не буду. Клевый отдых, что тут сказать.

Пляжи по четыре километра длиной, ровные как стрела видели? Если нет, то поезжайте. Белый песок, рай дайверов и серфингистов, великолепный сервис, вышколенный персонал, катамараны, рыбалка, жемчуг, парусные яхты и т.п.

Из минусов отдыха я лично нашел только два: на Филлипинах не стоит есть местную национальную пищу – она отвратительна (папуасы, что вы хотите?), а также (это для девушек) на Филлипинах отвратительный шопинг. Из суммы взятой с собой на покупки, жена потратила четверть, хотя очень старалась потратить все. Но для мужиков это ведь не минус, верно?

В общем, рекомендую: Филиппины – ПРОСТО ФАНТАСТИКА!

.

«…Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

Я боюсь близких подле себя, ибо жена моя бесплодна. Дай же мне Господи, наследника от Тебя!»

(Коран, Сура 19, «Мирийам», Строка 5)

.

«…Твоя молитва услышана: берегись...»

(М. и С. Дьяченко)

.

Три миллиона жизней это плата за независимость? Когда глядишь на равнины Марса ранним утром после праздника «энкиду», в это не верится так же, как не верится в саму смерть. Жгучие джунгли последней живой планеты простирались передо мной фиолетовым ковром. Цвета местной флоры поражали меня всегда, с самого рождения в Храмовом городе, однако сегодня, сознание возможности не только увидеть, но и дотронуться до невиданных растений заражало необычайной энергией и восторгом.

Экономика Храма Иштар не напрасно покоилась на «клоническом» эквиваленте. Мера «жизнь» являлась старинной денежной единицей, настолько древней что никто не мог сказать когда именно она заменила доядерный доллар или юань властелинов. Я копил эту сумму так долго, что боялся вспомнить столь чудовищный срок. Земля погибла почти три миллиона зим назад, чуть позже раскололась Венера, и два новых пояса астероидов украсили Солнечную систему хороводами планетарных обломков. Только Марс – отравленный Человеком, но сохраненный Богами, укрыл последние поселения нашей расы самоубийц.

Именно тогда, после катастрофы, когда население сократилось до крайних пределов, а деторождение приносило смертельно больных младенцев, первые клоны ожили в питательных колбах военных лабораторий. Очень скоро, умники из «энкиду» предложили заменить нефть и золото на человеческую жизнь, — что было разумно, — и тело клона стало единственной валютой для выживших, мутировавших мигрантов. Собственно, валют ввели две: первая, мелкая единица, называемая сначала «клоническим центом», а чуть позже «душой» равнялась стоимости записи памяти на электронный носитель; более крупная единица, — «жизнь», — включавшая ровно тысячу душ, соответствовала стоимости посева и культивирования взрослого клона. Чуть позже Храмовники выпустили казначейские билеты и монеты из пластика, в соответствии с указанными эквивалентами. Финансовая система стабилизировалась, и мир поглотил предписанный новыми Богами порядок.

Как бы там ни было, сегодня, в этот счастливейший день, благословленный Иштар и самым священным из городских Храмов, проблемы крепостных клонов меня совсем не интересовали. Три миллиона «жизней», гарантирующих собственное свободное будущее, находились со мной. Расцеловавшись с друзьями и пожав руки знакомым девушкам, я не спеша собрал ранец с личными вещами и отправился, с трудом сдерживая нетерпение, в последний «агнатский» путь. Вещей у бывшего крепостного нашлось немного: несколько теплых пеплосов, оружие, хауберк, пара любимых свитков, табачный кисет – вот и все что требовалось счастливчику, достучавшемуся до небес. Алтарь Богини находился примерно в пяти кварталах от гончарной мануфактуры, в бараках которой я обитал последние триста лет. Не смотря на увесистый ранец, я решил не нанимать летучую лектику и пройтись до места пешком.

Сандалии весело шуршали по свинцовым уличным плитам, а папка с именным векселем, закинутая в поклажу меж пеплосами и хауберком, вдыхала уверенность и ощущение счастья. Когда башни рабочих кварталов исчезли у меня за спиной, вдали показались бронированные уступы Периметра, и я узрел перед собой ее Храм.

Признаюсь, более величественного строения в священном городе я не видел. Храм Ан-Шамаша был шире, чем у Иштар, храм Белу-Энлиля — выше, однако Старая Сука всегда отличалась вкусом больше, нежели все ее ухажеры.

Величественное здание белого мрамора походило то ли на старинный античный акрополь, украшенный длинною колоннадой, то ли на египетские молельни с тяжелыми пилонами входа. Из центра комплекса произрастало сто башенок-глав, многоярусных, замысловатых, разнообразных, словно бы наползающих друг на друга, — летящих, будто стремящихся вверх. «Парящий» лес маковок, окружал громадный овальный шатер, покрытый сверкающей чешуей. Гладкие, как лезвие, и чистые как озера, чешуйки шатерной кольчуги преломляли свет городского Купола, истекающий от мириадов гигантских прожекторов, что освещали клонические кварталы и ночью и днем. В зависимости от времени суток, прожектора динамично двигались, меняя наклон и угол, а блики света и тени, скользящие мимо улиц, выделывали стремительные коленца, танцуя меж башен и меж зеркал. То было смешение света, смешение стилей, смешение протяженностей и пространств, углов и линий, смещение разума, наконец, удивительное, почти неописуемое языком и неохватное взглядом… Мне, впрочем, не было дела до архитектуры обители Божества. Меня беспокоило то, что ожидает внутри.

Когда я вошел, священники встретили бывшего крепостного очень радушно. Послушник в пурпурной хламиде, улыбаясь, проводил меня в термы, где две девушки, клонированные красавицы, похожие как две капли воды, омыли мне ступни, грудь и низ живота, умастили кожу и волосы дивным пахучим маслом. Затем, задорно смеясь, убежали, захватив бронзовые амфоры и полотенца. Слуги-мужчины, предложили мне свежий хитон и сандалии, а мой старый пеплос старательно упаковали в холщовый пакет. Старые вещи я по-хозяйски заложил в ранец, привычно закинул ношу на плечи. Мы покинули термы, и я пошел за послушником дальше, в новый, освещенный электрическими светильниками коридор.

Высокие стены Храма украшали роскошные гобелены. Со сценами пиршеств и битв, и видами мертвой Земли и ядерными грибами на Марсе. Вся жизнь мелькала передо мной, пока мы с пурпурным проводником шагали на встречу к Богине.

Три миллиона жизней – невероятная сумма. Немногие клоны могут позволить то, о чем я просил в молитве божественную Иштар. Система труда в Храмовом городе устроена просто: каждый агнат приписан к мануфактуре, за каждое из произведенных изделий нам начисляют от пятисот до нескольких тысяч «душ» в сутки, что составляет до трех тысяч «жизней» в год. Проживание в городе Храмов требует определенных затрат, и накопить три миллиона за короткое время невозможно. На нашей мануфактуре я считался самым старым из крепостных, и, более того, в соседних мастерских я не знал никого, кто приближался ко мне по возрасту.

Восемьсот лет – чудовищная бездна времени, вполне соответствующая сумме в три миллиона «жизней». Человеческих тел за указанный срок я сменил немыслимое количество, — ведь стоят клонированные оболочки, как свежее мясо, не дорого. И все же приношения для Богов, а также развлечения для агнатов – вино и шлюхи, и ставки на ипподроме, и гладиаторские бои, — все это съедало деньги, и «жизни» таяли у меня на руках.

К накоплению средств на Богиню я приступил только на третьем или четвертом столетии от рождения, чуть повзрослев и задумавшись, наконец, о будущем и свободе. В определенном смысле, жизнь агната совсем не сложна – работа и развлечения составляют большую часть нашего никчемного времяпровождения, однако такое существование кажется бессмысленным своим вечным однообразием и отсутствием изменений. Возможно поэтому, вчера ночью, пересчитав деньги на личном счету и обменяв их на именной вексель в банке, я обратился в храм с Молитвой Освобождения. Результаты воззвания к бессмертной Самке плыли сейчас мимо меня бесконечными джунглями из колонн.

Мы с послушником прошли через коридор и двигались сквозь центр огромного зала, украшенного величественными статуями далекого Прошлого. До армагеддона история людской расы в изобилии полнилась красочными событиями и героями, — жизнь человека была коротка, и каждый горел, стремясь достичь невозможного. В городе Храмов, где жили бессмертные крепостные, пара десятков Богов и единственная Богиня, история умерла. В нашем мире ничто не менялось – как в склепе, куда вместо мертвых, вдруг поместили живых.

В конце гигантского зала, перед громадой массивного арочного прохода ведущего, очевидно, уже в обитель Иштар мы встали, и пурпурный сопровождающий в звенящей, мистической тишине указал мне узкой рукой на столик возле колонны. За столиком сидел еще один священнослужитель, но уже не в пурпурном, а в ярко-алом плаще. Подняв взгляд на меня, он печально вздохнул и, щелкнув крохотным ключиком, отпер толстую книгу, лежащую перед ним на столе. Неподъемный оклад талмуда, отливал хмурым золотом и сверкал жирным блеском полированных самоцветов. Желтые страницы входного журнала Богини испещряли древние буквы, складывающиеся в мужские имена.

— Здравствуйте, сикх, — произнес священнослужитель в алом.

— Добрый день, святой отец, — как положено крепостному я поклонился.

— Назовите, пожалуйста, ваше имя и род занятий.

— Иафет-800, святой отец. Церковный агнат.

Привратник поднял глаза и уставился на меня внимательным взглядом.

— Приличный возраст, — удивленно, но очень тихо прокомментировал он, — я вижу, сикх, вы склонны к пустым денежным тратам. Большинство агнатов вашего возраста уже посещали Богиню, сумев накопить необходимую сумму. Насколько я понимаю, вы перед Алтарем в первый раз.

— Допустим, — я просто кивнул, — Но разве Богиня предписывает срок, за который агнаты должны собрать эту огромную сумму денег?

— Нет, разумеется, — казалось, привратник потерял ко мне интерес. – Какова ваша крепостная магистратура, Иафет-800?

Я гордо расправил плечи.

— Гончарная мастерская на углу Барбета и Кошевой, святой отец. Я погонщик роботов.

— Знакомо, — он хлопнул в ладоши. — Ну что же, приступим. Вчера поздно ночью, накануне праздника «энкиду», информационной сетью великого Храма зарегистрировано ваше письмо с Молитвой Освобождения. Молитва УСЛЫШАНА, сикх, подтверждаете ли вы ее?

Я снова кивнул и широко улыбнулся.

— А разве могут возникнуть сомнения?

Привратник картинно пожал плечами.

— Сомнения могут возникнуть только в вашей платежеспособности, сикх.

Я понял намек и, скинув ранец, молча достал конверт. Храмы священного города, не смотря на свою «божественную» принадлежность оставались насквозь коммерческими предприятиями, как и обычные ремесленные мануфактуры. Конверт полетел на стол.

Святой отец распечатал, достал немыслимо дорогую бумагу, внимательно перечитал, затем проверил бланк векселя на незнакомом мне световом аппарате. И, наконец, небрежно затолкал в металлический ящик, стоящий возле стола. Ящик фыркнул, мигнул, затем выдал расписку.

— Оплата принята, сикх. – Отчего-то печально проговорил церковнослужитель, протягивая мне кусок кассовой ленты. — Богиня примет вас через час, можете ожидать.

* * *

Богиня-шлюха всегда поражала меня красотой. Я видел ее несколько раз во время парадных выходов для торжественной литургии вместе с Белом и Ан-Шамашем. Блистательная женщина и мудрый правитель, она являлась для нас, церковных агнатов, тем немногим, чем может являться вино, для измученных жаждой скитальцев.

Она и являлась вином! Для крепостной паствы, что составляла львиную долю населения города Храмов, физическое соитие с Богиней служило вожделенной мечтой, высочайшим из человеческих достижений.

Давно, за пределами времени, которые не способны охватить мой ничтожный разум и убогое воображение, люди рождались из чрева. В это страшно поверить, но не клонические колбы, а живые женщины порождали в древности поколения разумных существ!

После краха Земли и бегства в закрытый Город, самки стали бесплодны, и только божественная Иштар – которую звали тогда иначе, — осталась единственной, способной к живорождению. В силу случая или игрищ природы, а может, волей истинного божества, имя которого не упоминается в городе Храмов, но переносится шепотом среди крепостных, Богиня стала последней женщиной мира, — единственным воплощением материнства и даже любви.

В городе Храмов у меня было много женщин, — череду лиц и раздвинутых ног, за восемьсот лет прошедших через постель в мануфактурном бараке, я не могу даже вспомнить. Однако Иштар – являлась совершенно иным. При клонировании ее вечно юного тела, удивительным, почти невозможным способом, способность к живорождению сохранялась. Все Дети, появившиеся после гибели Земли, от самого первого, до самого последнего из младенцев, были рождены стройноногой Иштар, — богиней-матерью, богиней-женой, богиней-шлюхой, — любовницей многомиллионного Города!

В новом мире люди не умирали – клонические технологии гарантировали нам бессмертие, но человечество нуждалось в непрекращающемся, пусть медленном, но безудержном обновлении, и потому, накопившие три миллиона «жизней», уплатив эту огромную сумму, являлись, неся свое семя, к одной на всех, величественной Иштар.

Так появлялись Дети. Не часто, — раз в год, а иногда даже в два, — но этого хватало, чтобы Город бессмертных мог жить и мог развиваться…

Проблемы Города Храмов, однако, меня уже не волновали. Ведь через час — Богиня ждала меня!

Тягостный час ожидания минул минутой для крепостного. Раздался мелодичный звонок, привратник в кровавой рясе привстал и услужливо показал мне на дверь.

— Её Божественность готова, сикх, — произнесли его губы. – Вы можете войти.

Я вздрогнул, словно безумный. Никчемное прошлое вдруг пронеслось предо мной. Кабацкие драки и уличный мордобой, тотализатор и алкоголь, и много изматывающей, нудной работы, и бесплодные женщины, оставленные Белу-Энлилем лишь для утех крепостных. Иштар была не такой. А впрочем, откуда я знаю?! Стены храма поплыли вокруг меня, голова закружилась от вожделения и от страха. Ноги сами занесли меня внутрь.

Святая Святых, к моему удивлению, не поражала размерами. По сравнению с громадиной зала, где находился привратник, обитель Богини казалась небольшой комнатой. Стену напротив украшал гобелен с текстом Молитвы Освобождения, — той самой, что я отправил в сеть примерно сутки назад.

Под текстом молитвы стоял Алтарь. На нем возлежала ОНА.

Как следовало догадаться, Алтарь являлся огромным ложем, постелью для соития. Укрытый подушками, одеялами и простынями, он скрывал хрупкое обнаженное тело – желанное из желанных для миллионов оставшихся во вселенной мужчин. Богиня смотрела на меня из-под покровов спокойным внимательным взглядом и мудрость древнего существа, возможно, самого старого на планете, дух Матери Человечества, пронзил меня сквозь бездонно-черные очи.

Плавным движением Иштар откинула скрывающую ее ткань. Роскошное тело украшали только стальные браслеты на щиколотках и запястьях, толстые и тяжелые, словно оковы от кандалов. В пупке, в ушах и в носу, на розовых сосках, и в месте, которым определяется женщина, блестели стальные кольца, украшенные крошкой из бриллиантов. Копна волос, струящаяся и длинная, почти в половину роста богини-шлюхи, фиолетово-черная, насыщенная, низвергалась на белую кожу шелковым водопадом, чернее воронова крыла и глотки бездны безлунной ночью! Прижав холеные колени к плечам, Богиня погладила себя по бедрам и вдруг посмотрела на меня чарующим, почти гипнотическим взглядом, — мудрость Бессмертной исчезла из ее глаз, сменившись покорностью и призывом.

— Твоя молитва услышана, – проговорила она, и щебет дивного голоса порхнул от священного Алтаря к моему, растоптанному похотью, разуму. Под тканью хитона внезапно проснулся мой друг, и чресла старого крепостного вдруг отвердели, налились кровью и переполнились до краев чем-то давящим, вязким и обжигающим!

Я бросился к ней.

— Я ждала…

* * *

Счастье вспыхнуло и опало. Когда спустя еще час, послушники в алом вели меня длинными коридорами храмовых подземелий, я не знал что мне думать, что спрашивать и о чем говорить. Чувства умерли в моем теле, ибо видит Господь, тот единственный, что сотворил Человека, большего счастья и наслаждения, чем с гладкокожей Иштар я не испытывал никогда. Любовь с Богиней подобна смерти – достигнув высшего, больше нечего и желать…

— Сексуальный контакт является только частью нашей биотехнической процедуры, — вещал священник, тот самый привратник, что провожал меня к Её Алтарю, — зачатие очередного Дитя последней женщиной человечества, слишком важный процесс, чтобы мы доверили его случаю. Ваше семя, исторгнутое в Иштар, будет тщательно собрано медиками, изучено и обработано. Само зачатие мы проведем через несколько часов искусственным способом, результат будет сто процентным. Вы станете очередным Отцом, сикх, с чем, собственно, поздравляю.

Священник задумчиво помолчал.

— Однако, — продолжил он с нежданным энтузиазмом, — на меня возложена еще одна миссия, сикх. Я не только препровождаю удачливых крепостных агнатов к Её Алтарю, но и вынужден разъяснять состоявшимся Отцам некоторые дополнительные особенности случки с Богиней, после того как процедура сделки исполнена обеими сторонами. Вы понимаете, о чем я, сикх?

Абсолютно без чувств, я что-то невнятно пробормотал.

В ответ священнослужитель вздохнул.

— Ваша реакция более чем стандартна, сикх, — проговорил он, пожимая плечами, — не мне судить, насколько тело Ее Божественности отличается от тел заурядных женщин, однако почти все оплатившие процедуру зачатия, после встречи с Иштар не в состоянии о чем-либо думать или говорить. Феномен, разумеется, связан не только с мастерством Богини как сексуального партнера, сколько с психологическим потрясением, которое испытывает бесправный крепостной от самого факта соития с великой Иштар, правительницей нашего многострадального Города.

— Вам должно быть известно, что с появлением клонических технологий и фактического бессмертия, технический прогресс замедляется, — продолжил «алый» серьезным тоном, — причина остановки развития состоит в потенциальной бесконечности жизни современного человека. Боги и крепостные агнаты живут слишком долго, им нет нужды к чему-то стремиться, меняться, они привыкли к сложившимся устоям существования, не терпят реформ, и вообще необычайно консервативны. Это – главная особенность стариков, даже имеющих молодые тела. Титанические усилия, предпринятые Богами во время последней войны, когда были построены закрытые Храмовые Города с замкнутой системой жизнеобеспечения, гарантировали выжившим относительно сносный быт, достаток питания и ресурсов. Именно в этом – в бессмертии и достатке, заключается страшный удар, который мы нанесли собственному будущему. Давно известно — чтобы обеспечить минимальный прогресс, цивилизации постоянно требуется новая кровь, некое обновление. В случае бессмертных клонических Городов, нам требовалось не столько генетическое обновление, сколько обновление разумов. Все выжившие после войны стали агнатами Города, и если мы хотели, чтобы состав населения с течением тысяч лет немного менялся, нам требовалось рождение Детей. Обычных несмышленых Детей, сикх, без них развитие цивилизации невозможно!

Священник в алом почесал рукой горло.

— Тут мы подходим ко второму выводу, сикх, на который вам, как состоявшемуся Отцу следует обратить внимание, — продолжил он. – Вы знаете, после ядерного армагеддона самки большинства видов животных стали бесплодны, в полной мере это касалось и вида «хомо сапиенс». Открытия сделанные учеными Земли на кануне войны – а именно клонирование человеческих тел в питательной колбе, а также запись памяти с электронного носителя в мозг, позволили нам излечить мутировавших людей, дать им новые тела, позволили человечеству выжить. Однако вынашивать и рожать Детей могла лишь божественная Иштар... Клоны, как вам известно, всего лишь телесные оболочки, они не способны ни к обучению, ни саморазвитию, только к записи чужой личности в пустой мозг. В лице Иштар, таким образом, мы столкнулись с невиданным феноменом, похожим на талант Ан-Шамаша, способного управлять радиацией или Бела-Энлиля, получившего после ядерной войны дар управлять потоками электронов внутри сетей. Способность Богини к живорождению, явилась в каком-то смысле самым ценным из талантов Богов – ибо только она гарантировала Человечеству обновление… Тогда и возникла идея сделать Иштар не просто Великой Матерью, но неким символом абсолютного успеха и высочайшим достижением, которого может достигнуть работающий мужчина. После принятого решения, общественные каналы мнемовидения и генераторы снов в мануфактурных бараках стали активно пропагандировать идею секса с Богиней. Любовь к Богине, вернее сугубо физическое ее вожделение большинством пролетариев, а также возможность стать физическим отцом новорожденного Дитя, стимулировало агнатов необычайно, а, кроме того, придавало стабильность политической системе. Ведь ни один мужчина не станет противиться женщине, которую желает физически! В данном случае, мы объявили Иштар не только Богиней, но и верховным правителем, что, разумеется, сглаживало все шероховатости политического устройства.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — Чуть ошарашенный монологом церковника, я понемногу приходил в себя. Видения божественного лица, память о ласках, оставленных Богиней на моей коже, все еще будоражили воображение, однако мир, в форме сужающихся сумрачных подземелий, взывал к моему вниманию с каждым шагом.

— Затем, что вы меня совершенно не слушаете, сикх, а также потому, что инструкцией по Освобождению, мне предписано информировать раскрепощенных агнатов о нашем прошлом, не скрывая никакой правды. Третий вывод, в который мне следует вас посвятить, состоит в следующем. Купол Города ограничен. В нем может проживать одновременно сто миллионов агнатов, несколько десятков Богов и ни единым существом больше. Система города замкнута, самодостаточна, но ограничена, — она не терпит лишних ртов и, тем более, лишних легких. Вы никогда не задумывались, сикх, почему Молитва для соития с великой матерью носит название «Молитвы Освобождения»? И куда уходят старые агнаты, добившиеся близости с Богиней? Ведь их не встретишь на улице, — людей, которые занимались с Иштар любовью...

— Город очень велик, – прошептал я, пытаясь сопротивляться, и спотыкаясь от взбудораживших голову страшных, невероятных догадок, — никто не знает всех жителей, а кроме того, агнатов не выпускают за пределы рабочих кварталов, — на то мы и крепостные. Я думал, счастливчиков поселяют отдельно, в других частях ...

— Вы действительно в это верите? – усмехнулся священник.

— Мнемофильмы …

— Вот именно – мнемофильмы! – Святой отец вдруг резко остановился. — Кому как не вам, познавшим великую матерь Отцам, освобождать место для собственных новорожденных Детей?! Ваш пеплос с вами, сикх, и с вами, ваш хауберк… Там, за границами Периметра минуло три миллиона зим. Мы не знаем, что происходит за пределами Города Храмов, и о том, что ждет вас снаружи, мне нечего рассказать. Новый мир, сикх, вы скоро увидите сами!

Решительно, он указал мне на стену. В темном боковом ответвлении подземного каземата, уже настолько узкого, что потолок едва не касался моего темени, виднелся новый проход, с ржавой железной дверью. Священник нажал рычаг, и дверь разверзлась предо мной. Когда я вошел, стальное полотно с грохотом захлопнулось за спиной, навсегда отрезая от старой жизни. Почти в полной прострации, медленно и растерянно, я снял с плеча ранец, привычно накинул на плечи резиновый пеплос и натянул хауберк. Кислородная маска хауберка использовалась агнатами для работы в подземельях, где не хватало чистого воздуха или в сетях воздушных коммуникаций, где могли оставаться следы ядовитых газов из-за Периметра. Однако каждый агнат, даже работавший в офисах Белу-Энлиля, а не в строительных бригадах Шамаша, имел кислородную маску вместе с набором стандартных технических инструментов. Зачем? Похоже, я знал ответ на этот вопрос.

Пройдя еще двести метров и через еще одну дверь, я оказался снаружи. Встав в узком горле туннеля, освещенного маленьким тусклым солнцем, кутаясь в пеплос и вдыхая отравленный воздух сквозь хауберк, я смотрел на грозные равнины Марса, — бесконечные, как жизнь клонированного агната. Жгучие джунгли последней живой планеты расстилались до горизонта пугающим, мохнатым ковром. Три миллиона «жизней» это плата за независимость? Это цена свободы, которую я только что заплатил. В нашей сделке с Богиней было много несправедливости: меня втянули в нее огромною ложью, в которой путались как в сетях сто миллионов обманутых Храмами крепостных. Меня лишили всей прошлой жизни, достатка, быта, бессмертия, — и сделали это легко, мимоходом, словно забрав у младенца игрушку.

Однако, по непонятным причинам, я не чувствовал себя обделенным!!!

За стон Иштар, за один взгляд ее чарующих глаз, за легкое касание белой кожи, и за движение губ, готовых взорваться огненным поцелуем, я был готов заплатить даже в сотню тысяч раз больше! Я знаю, Богиня-шлюха, участвует в обмане агнатов, но я готов ей простить. Она – последняя женщина Человечества, великая мать, которая восемьсот лет назад, родила меня самого. И череда мужских лиц, что три миллиона лет проходят через божественное ложе, — ее Альков и ее Алтарь, — должна быть страшней любой пытки, сильнее боли, безжалостней, чем любовь!

Вспомнив товарищей по бараку, я упал на колени и, посмотрев на звезды, обратил лицо на Восток.

— Господь Всемогущий, Милостивый и Милосердный, — зашептал я, сквозь кислородные фильтры, — не Ан-Шамаш и не Бел, но ты, Единый и Всеблагой, Царь в день Суда, что существует не в скорченных небесах, убитых ядерным взрывом, но в Небе чистом, ином, в невиданной бездне космоса и в наших проклятых душах! Прошу Тебя об одном: прости Её и спаси!