Хранитель

На краю мира, там, где великий свет сливается с великой тьмой, стоит Хранитель. Непостижимо велик он, и могуч, и неутомим в своем вечном подвиге: отвращать созданий мрака он нашего светлого мира, – и пламенем осиян его облик. Но и его силы не бесконечны, и порой прорываются Черные в прореху между светом и тьмой. Витязи мира нашего сменяют друг друга, уничтожая прорвавшихся своими малыми силами, но лишь тому, чей разум истинно светел, душа пламенна и доблестно сердце, дано дойти к ногам Хранителя и принести ему наши ничтожные дары и великую благодарность, дабы укрепить его силы, чтобы не угас свет наших малых жизней…

Он шел не первый год, но слова Мудрого звучали в его ушах все так же ясно. Смолкни его голос, и угасли бы последние силы. Странник остановился бы, повернул назад. Или, скорее, умер бы на том самом месте, куда сумел дойти. Но пока они звучали – он шел.

Он редко вспоминал о сражениях с малыми демонами ночи – слишком много было их в его жизни. Юным оруженосцем он оттачивал воинское искусство на крылатых кровопийцах, и хорошо запомнил шуршание кожистых крыл, когда первая убитая им тварь рухнула на землю. Позже были другие, и самыми страшными представлялись ему те, кто скрывался в душах людей, омрачая их мысли и дела. Умевшие затаиться под пеленой света людской души, хитрые и коварные. И тяжело давалось ему воспоминания о первом Черном в душе, потому что пронзивший его меч прошел прежде через живое, теплое тело.

Позже он научился давить в себе ужас перед убийством себе подобных, научился и другому, важнейшему искусству: не допускать в душу тьму, в которую пробирались грозившие свету чудовища. Слава его разнеслась по всему свету, и не нашлось бы такого, кто мог упрекнуть его в недостойном деянии. И его, а не другого из соратников и соперников, призвал в свою обитель Мудрый.

Он шел. Позади остались земли света, где лишь изредка возникли черные пятна, достойные его меча, да вились кое-где темные рои мошкары, обреченной на скорую гибель, если не найдется неосторожного, впустившего бы мелкую тварь в свое сердце, где и малое пятнышко разрастается непомерно. Давно он шел через край сумрака, где свет и тьма были перемешаны неразличимо. Он вспоминал…

…Ущелье, где в узкой полосе света над мрачными скалами кружили темные птицы, и крылья их порой вспыхивали черным блеском в лучах невидимого из глубины солнца. И ручей, текущий по дну и отражающий синеву далекого неба в узоре широко расправленных птичьих крыльев. Он не тронул найденного на скале гнезда, где лежали яйца, совершеннее и прекраснее черного жемчуга. Он оправдывал себя тем, что далеко отсюда до всякого человеческого селения, и ему одному угрожают черные крылья, опасаться же за себя недостойно витязя. И все же тень сомнения металась в душе, когда он вспоминал…

…Пещеру, в которой единственным лучом света был его чадящий факел. И высвеченные его красным огоньком ледяные цветы: небывалая красота, недоступная ни руке человека, ни кисти живой природы тонкость, навеки скрытая от мира света. И как потекли, увяли эти цветы в жаре его факела, как почернели от копоти, как оплыли от теплого дыхания, и тогда он, мельком приметив выход, погасил факел и торопливо, наугад, выбирался из пещерного зала, пока не ощутил под рукой голый сухой камень. И вздохнул с облегчением: потому ли, что избавился от соблазна, или потому, что поддался искушению сберечь красоту – бесполезную, существующую для себя одной, возможную только во мраке? Да, сомнения жили в нем, и все же он шел.

Сбитые ноги, лохмотья одежды, не прикрывающие обтянутых кожей ребер, отросшие патлы волос – он знал, что страшен видом, но томило его иное. Сохранил ли он в себе чистый пламень, чтобы принести как дар к ногам хранителя, влить малую толику своих сил в его, великие, но не бесконечные? И все же он шел. И настал миг, когда путь его завершился.

На краю мира, там, где великая ночь сливается с горнилом огня, стоит Хранитель. Непостижимо громаден и могуч он, и неутомим в своем вечном подвиге: отвращать губительное пламя от нашего мира. Но и его силы не бесконечны, и порой прорываются палящие искры в прореху между тьмой и пламенем. Витязи мира нашего сменяют друг друга, уничтожая прорвавшихся своими малыми силами, но лишь тому, чей дух истинно тверд, разум исполнен ледяного спокойствия и доблестно сердце, дано дойти к ногам хранителя, принести ему наши малые дары и великую благодарность, дабы укрепить его силы, чтобы палящий пламень не пожрал наших ничтожных жизней…

Голос Мудрой звучал в ее ушах ледяным звоном. Он укреплял и поддерживал, он придавал силы даже на краю гибели. Она шла.

Далеко позади остались края покоя, где лишь редкие искры грозили нарушить мир живущих, где хватало холодных, умеющих в зародыше подавить растущее пламя безмятежностью своего духа. И редко, редко находились неосторожные, впустившие искру в сердце, давшие ей приют внутри себя и позволившие грозному огню превратить себя в возмутителей спокойствия. Таких она презирала, зная за собой истинную невозмутимость, чувствуя в своем сердце неколебимый лед. И другие признавали ее превосходство, и ее, а не иного, призвала к себе Мудрая, чтобы послать на великий подвиг.

Она шла, потому что надежные, жестко шелестящие крылья сгорели в пламени первого вулкана, полыхавшего на краю сумрака. Боль ожога она сумела заглушить ледяной волей, ненависть к жару, изуродовавшему ее навсегда, утонула в безмятежности духа, но огонек сомнения остался в ее душе. Она вспоминала…

Вот она, прижавшись к надежной земле, видит пылающий столб огня, взметнувшийся к небу. Черные тучи, пронзаемые слепящими зигзагами молний, и жаркое свечение огненных змей, ползущих к ней от вершины. Она отвернулась тогда, и продолжила путь, обходя великого огненного зверя, но не тогда ли подтаял лед в ее сердце? Что заставило ее, наткнувшись на гнездо сверкающих драконов в пышущем жаром ущелье, где черное небо виделось лишь в неизмеримо далекой щели наверху, застыть, любуясь их переливами, взмахами молодых, играющих зыбкими огоньками крылышек, неуловимо быстрым, как бег вырвавшегося из-подо льда ручья, скольжением маленьких юных тел? Что удержало ее руку, готовую сбросить угловатую глыбу, нависшую над гнездом тварей? Отчего дрогнул ее не знавший трепета дух? И достойна ли она теперь стать опорой под ногами великого Хранителя? Она окружила огонек сомнений стенами льда и продолжала путь. И настал миг, когда она достигла цели.

Хранитель очень устал. В своей заботе о сердце мира он не знал покоя. Аорту забивали ледяные тромбы, ледяная корка грозила сомкнуться, перекрыв путь потоку света. Жилы, по которым текла тьма, оплавлялись в раскаленном сиянии, и снова и снова приходилось остужать их, расправлять спадающиеся сосуды, чтобы не прерывалось истечение мрака. Ледяной шип, протянувшийся от стены аорты, вонзился в тело, и он обломил его обожженными, незаживающими руками, отбросил вместе с куском собственной плоти, вмерзшей в лед. И на миг позволил себе опустить взгляд.

Двое живых встретились у сердца мира. Живые, мерцающие: огонь и мрак сменяют друг друга. Жертвенность и гордыня, самолюбие и смирение, жажда любви, одиночество, ужас и отвага, ненависть и жалость… Мерцание жизни. Много-много раз на его долгой памяти случались здесь подобные встречи. Хранитель знал, что иной раз встречи эти порождают подобных ему, и может быть, кто-то из родившихся окажется мудрее, создавая свой мир. Может быть, в его новом мире свет и мрак перемешаются в едином котле, и создателю не придется превращаться в хранителя, чтобы вечно удерживать открытым путь: от света к тьме, и от тьмы к свету. Тогда мудрый создатель, закончив творение, сможет отдохнуть, созерцая со стороны и не вмешиваясь в жизнь нового мира.

Он не был столь мудр, и труд его будет продолжаться столько, сколько существует мир. Потому что если он устанет, сердце мира замрет непроницаемой преградой, и в свете и во тьме воцарится покой. Вечный покой. Покой смерти.

А пока…. он уже забыл о слабом двойном мерцании, очищая оплавленный новым сполохом света сосуд.

Заветный город

Почтенный ксенолог, авторитет, мастадонт науки, ворчал как зауряднейший сварливый дед.

– Ну, удостоили наконец! Смилостивились, допустили! Запросы десятками, на эту безумную планету рвется все научное сообщество, а они помурыжат резюме день-другой и возвращают с извинениями. Не интересны им ксенологи, видите ли! Художники – добро пожаловать, ходите, малюйте: виды, жанровые сценки, хоть батальные полотна, если сыщете баталию. Архитекторы – милости просим – только этот народ быстро понял, что нет здесь никакой архитектуры. Единственный город, судя по космическим съемкам, достойный этого названия, закрыт для всех, словно и нет его. Даже названия не узнать – не разговаривают они на эту тему! Артисты – с распростертыми объятиями. Сюда, верно, все земные бездарности собрались в поисках благодарной аудитории, а нас…

Вик решился вставить словечко.

– Но ведь вы, Леон, работаете здесь с Большого Контакта. Третий год…

Лучше бы он молчал. Только подлил масла в огонь.

– Да-да, Большой Контакт! С большой буквы, заметьте, юноша! Тридцать два депутата с многомиллионной планеты! Мы отгрохали здание на десять тысяч, готовились срочно добавлять площади, потеснить своих сотрудников, а они… тридцать два человека, считая за человека и Сатану. Расселились по свободным коттеджикам на берегу. Видите ли: «Разве десять тысяч человек могут что-нибудь решить?». Эти решили – месяц переговоров, несколько сводных комиссий в составе не более восьми человек – и извольте, программа контакта составлена, условия выработаны. И по этим условиям, я, глава миссии, свободно перемещаюсь на любую факторию на любом из открытых континентов. И сижу там, старый дурак, сам не зная, чего жду. О, они заходят! Берут книги, поддерживают светскую беседу, благодарят и откланиваются. Нет, на вопросы всегда готовы ответить. Но где я им возьму правильные вопросы, если ничего не видел!

К врачам захаживают. Те воют от скуки: основное занятие – пластическая хирургия. Если, значит, рядом не случилось Врача, и лекарь сдуру оттяпал конечность… Занимаются вживлением биопротезов. На стоматологов еще большой спрос: Врачей такими мелочами беспокоить не принято, дернут зуб и делу конец, а теперь все население планеты жаждет красиво улыбаться!

Запросы, тоже... Попросили программу изучения уйгурского языка. Видите ли, им пришлась по вкусу некая старая девица, занимающаяся ретромелодикой уйгуров. Теперь вся планета, кроме основных земных языков, свободно болтает на древнеуйгурском. Учтите, юноша. А эта дуреха почти год прошлялась по планете, и воротилась ошалев от счастья. Я к ней с расспросами, а она восхищенно расписывает, как тепло ее принимали, как замечательно слушают, какими вариациями раскрашивают основные темы, подпевая концерту. Кроме восторженной аудитории она ничего не заметила. Идиотка, простите старого сквернослова. Имейте в виду, юноша, если и вы… Я, знаете ли, дошел тут. Если вы явитесь с пустыми руками!..

Не примите за обиду, юноша, но ваш опыт… Они словно нарочно дожидались молокососа, только из-под крылышка наставников. И ответ – в тот же час. Пожалуйте, «персона грата»! Ну, хватит, юноша, ступайте к ним. Вас встретят с распростертыми объятиями, не сомневайтесь. Вы, кстати, не поете? Может, играете на кабызе?

Ворчун раздраженно отвернулся. Вик выслушал страстную речь со смирением и на цыпочках вышел, раскланявшись в сердитую спину. Он понимал старика, и сам не знал, радоваться ли своей великой удаче. Ответственность непомерная. Ксенологи планеты ждут его отчетов, затаив дыхание. Если бы не личные причины, он бы, пожалуй, не рискнул.

Невероятный мир, где благополучно сосуществуют по меньшей мере семь разумных рас: не конфликтуют, не образуют сообщества, а знают друг о друге, признают равными и занимаются своими делами, контактируя на уровне случайных встреч. Планета, где по меньшей мере три высших расы размножаются путем «духовного совокупления»??? с четвертой – если Чаща не миф, если она действительно разумна. Впрочем, здешние мифы имеют особенность подтверждаться. Кажется, с чистой фантазией у этих ребят вообще плохо. Слушаешь, дивишься богатству воображения, а потом, глядь: нет тут никакого воображения, одна голая как колено правда.

Дежурный по миссии Айринец ждал под ближайшим деревом, в тенечке. Здоровенный круглолицый детина в шортах и светлой рубахе-распашонке. Если бы не значок контактера, свободно можно принять за земного егеря, стосковавшегося по доброй беседе. Улыбка до ушей:

– Привет! Ты – Вик Саврас-Линк?

Линк – имя учителя. Об этом он предупреждал: воспитатель здесь считается вторым отцом. А иногда и первым, если растил мальчишку с малолетства. Пожалуй, «Саврас» добавлено из уважения к земным обычаям. И, кстати, выученики одного учителя числятся братьями, даже если никогда не сталкивались друг с другом. А они с Гринькой до десяти лет…

Вик так и не решил для себя, как понимать ту давнюю выходку времен первой, неудачной попытки контакта. Предатель Гринька, или герой? Лучший друг, а сбежал один. Записка: «Не злись, Вик, не стал тебя будить, один или двоевсе равно, а ты постарайся объяснить Учителю и помоги ему». А задумывали-то вместе, и хорошо задумывали, Гриньку так и не отыскали. И рассчитали верно: Земля не забыла потерянного ребенка, двадцать лет спустя решились на новую попытку, и, похоже, удачную. Вот только ксенологов здесь почему-то не любят.

Хотя учитель – тоже ксенолог, а его пустили на планету, не дожидаясь окончательных решений. «Приняли как родного». Да, если он числится отцом Гриньки, а тот выжил и достиг высокого положения… Интересно, какое положение считать настолько высоким? Приемный наследный принц? Маловато будет. Учитель вернулся успокоенным, сказал, что Гринька жив, но подробно рассказывать отказался и научных статей не публиковал. Будто и не бывал на Айри. Ну, Учителя все поняли, а его, Вика, не поймут.

Все это пронеслось на заднем плане, пока Вик заученным жестом складывал руки крестом на груди и пристойно склонял голову перед старшим. Детина приветливо протянул ему обе руки – тоже перекрестно, чтобы правой пожимать правую, а левой – левую. Жест мира и приязни.

– Ну, что, малыш, получил наставления старца? Пошли, потолкуем по-простецки. Я, кстати, Никк, вудмен – почти тезки, запомнишь легко.

«Вудмен» – не имя, а перевод, ради краткости, на английский, «человека Чащи». Не только рожден Чащей, но и рос в ней, в племени лесовиков. Казалось бы, вот она, возможность с ходу получить ответы на интереснейшие вопросы, но Леон Сергеич, опытнейший ксенолог, почему-то не получил. Пожалуй, лучше не торопиться.

Они устроились на открытом крылечке маленького коттеджа, избранного для себя Никком, попивали свежий сок какого-то местного фрукта и беседовали… все больше о погоде и красивых видах. Вик успел рассказать, как они мальчишками нашли способ купаться в Водоворотной бухте: надо было знать, где нырнуть в течение, и тогда тебя, закрутив в глубине, пробкой выбрасывало прямо к мыску на дальней стороне. Ник обрадовано покивал, сказал, что непременно попробует. Так, не хватало еще стать причиной первого несчастного случая на базе миссии!

Виктор смущенно заерзал, и собеседник заметил, конечно, однако истолковал ошибочно.

– Тебе, малыш, наверно, не терпится в большой мир? С чего начнешь, решил уже, а?

Решил Вик давным-давно. Они с Гринькой тогда собирались затеряться на материке Прерий. Значит, с Прерий начнет и он.

– Видишь ли, Никк… – они как-то сразу перешли на ты, – у меня, кроме научного интереса, есть и личные причины…

– Ну, это ясно. Братишку повидать. Доброе дело. Увидитесь, не сомневайся. Ну что ж, Прерии – это хорошо. Захочешь с Чащей познакомится – найди вудмена, проводит. А тебе повезло, Вики. Тут в бухте как раз купец стоит. Любопытный – шел в Зеленую гавань, а не поленился крюка дать, на земную базу поглядеть. Он с вечерним отливом уходит. Хочешь – захватит. К тому же пустой идет, пиратов можно не опасаться. Хотя тебе-то пираты, поди, экзотика, а персону грата никто пальцем не тронет. Бери плащ и значок, и пошли, познакомлю.

– Понимаешь, Никк… – Вик очень старался не выглядеть героем. – Я не хочу статуса «персоны грата». Мне бы «на свой страх и риск».

Никк недовольно нахмурился, явно собираясь возразить, но тут же тряхнул головой и скривил физиономию в такой ухмылке, что левый глаз совсем утонул за круглой щекой.

– Яблочко от яблоньки, так у вас говорят? Ладно, малыш, как знаешь, в прериях можно и рискнуть. Только рацию на фактории возьми обязательно. И, погоди-ка… – он нырнул в дом и тут же вернулся. – Вот, у меня в кармане завалялась мелочишка. Держи, на первое обзаведение. Авось не пропадешь. Только вот если соберешься в Страну Городов – все же лучше плащик прихвати…

– Когда Чаща плодит детей, она плодит их хорошими. А кто плохо вырос – сам виноват. У Сатаны в Серой Гавани места хватит!

Звонкий мальчишеский смех ответил на поучительную мораль рассказчика. Хохотали детки прерий: двое фермерских мальчишек, пустившихся, пока зреет урожай, на поиски приключений, юный «индеец», собравшийся повидать мир, беглец из Страны Городов и сынишка местного охотника, наверно, впервые отправившийся странствовать без отца. У костра пятеро детей от семи до тринадцати и двое взрослых, считая его, Вика. Обычная пропорция. Детей здесь больше. Жизнь сурова, опасных случайностей хватает, и вырастают не все, зато всякий, кто обидит ребенка, откажет ему в помощи, пропитании или совете, сразу вычеркивает себя из мира людей. Самое место ему в Серой Гавани, под крылышком у Сатаны. Впрочем, Вик ни разу не слышал, чтобы такие нашлись. Вот, говорят, в беззаконной Стране Городов… Или на Южном материке… Но у них там, сам знаешь, парень…

Малышня, получив законную сказку на ночь, укладывалась спать. Постелили две попоны, и двумя накрылись, сбившись потеснее. Одну оставили обездоленному Вику – он, хоть и взрослый, но новичок, гость. Спорить гость уже не пытался, смирился со вздохом. Да уж, встретили как родного, и облапошили как родственника. Капитан-купец, доставив землянина в Зеленую гавань, не бросил на произвол судьбы, проводил в порт, помог закупить провиант, выбрать коня и оружие, сам торговался так усердно, что Вику сделалось неловко. И тот робко сказал, что сбрую мог бы купить сам. Купец не стал навязываться, и первый же его коллега вытянул у молокососа остатки денег. Правда, седло и сбрую, ничего не скажешь, подобрал что надо, но вот о попоне как-то не вспомнил, а Вик… Чечако – он и есть чечако. Он надеялся из щкуры первой же добычи соорудить себе одеяло, но пока на зверя рука не поднималась Отличное ружье оставалось без дело, и он кое-как обходился.

Воспользоваться оставленной попоной Вик не спешил. В котелке еще оставался чай, и он очень надеялся на взрослую беседу. Кажется, начинающий ксенолог повидал уже достаточно, чтобы появились первые вопросы. Вот, например, Серые Гавани. Сатана сомнений не вызывает, он не только существует, но даже участвовал в совете Большого Контакта. А вот его Гавани… Миф, аналог земного ада?

– Послушай, Жиль, кто такой Сатана?

– Ну, Вик-Котенок, и вопросики на ночь глядя! Тебе одной страшной сказки мало?

Кличка Котенок прилепилась к нему сразу и, похоже, навсегда. Впрочем, если в ней и крылась насмешка, то необидная. Здешние толстолапые котята снискали всеобщую симпатию беззаветной доверчивостью и удивительной способностью нанизывать массу приключений на свои короткие хвосты.

– Мне, Жиль, сказок по уши и выше. Пойми, я же ученый. Мне не сказки нужны, я обязан рассказать землянам, как вы живете. Мне правда нужна, а я смотрю, слушаю, и ничего не понимаю. Да и вижу не все. Вот, скажем, мы из космоса видим город на берегу. Прекрасный город между горами и Дебрями. Из космоса видим, а своими глазами… Будто и нет его.

От разговоров о Городе ловко уклонялись все собеседники. В словах Вика скрывался тонкий расчет: не захочет охотник толковать о таинственном (может быть, священном?) городе, и свернет разговор на Сатану. Эта-то тема явно не запретная, если о нем детишкам у костра рассказывают. Вик не прогадал.

– Правду тебе! Думаешь, мы сами в своей жизни все понимаем? Сатана… ну, есть такой. Ты пойми, «Сатана» – это ведь мы для землян так перевели. Звучит похоже, да и в ином… сходство есть. Но ты же язык прерий знаешь. Вот скажи: как ты его имя понимаешь?

Вик задумался. Проблемы перевода – серьезные проблемы, и гипнопедия (без которой, кстати, запросто обходятся местные, толкуя свободно на всех языках своей и чужой планеты) – помогает мало. Действительно, два слога имени звучат понятно: как собаке, которая все понимает, да сказать не может. Последний Судья? Нет здесь института судей – каждый своим умом обходится. Беспощадный Палач? И палачей не водится. Опять же, если считаешь необходимым кого-то убить – справляйся своими силами. И все же есть в значении слова что-то от судьи и палача.

Охотник глянул на посмурневшего от умственных усилий Вика и сжалился.

– Ладно, попробую объяснить. Видишь, Котенок, мы ведь про вашу историю почитали, и кое-что поняли. Вас внешнее сходство морочит: вроде, ваш девятнадцатый век, ружья там, винтовки, индейцы, охотники Соколиный Глаз, феодальные города за морем. Поселки наши – я такие в вестернах ваших старинных видел. Вы и думаете, в глубине души, что мы точная копия ваших далеких предков. А разница-то есть. Вот у вас в то время войны шли – почти непрерывно. А мы, да, бывает, постреливаем друг в друга, только у нас человека убить – знак бо-ольшого уважения. Значит, не сумел ты его ни убедить в своей правоте, ни подкупить, ни запугать. А чтобы сразу две армии по чужому слову этакое уважение оказали… не бывать такому. Ну, в Стране Городов бывает что-то вроде, и наши разбойники, пираты тоже. Только это вроде звериных стай: за земли воюют, за добычу. А стае ведь не убить противников надо, а от добычи отогнать, с участка оттеснить. Вот и получается, что и войны у нас не больно-то кровопролитные. Ты вот, я же чувствую, задумался, не Судья ли наш Сатана. А нет у нас судов – у каждого внутри свой закон, и если твой закон с моим не сходится, так мы это один на один решим, без судей.

Но случаются иногда… как тебе сказать – выродки, что ли. Что уж там у них внутри, никто не знает, только они убивают, людей и зверей мучают не по нужде, а вроде как ради власти, чтоб силу свою почувствовать, себя показать. Ну вот, таких Сатана приманивает. Рано или поздно, оказываются они в Серых Гаванях у него. На побережьи это, и корабли туда подходят, грузы привозят, а только команде на берег лучше не сходить. Разве что вот как ты: на свой страх и риск. А вот эти… выродки… иных он силой забирает, но чаще сами приходят. Вроде по делу заглянули, а и остались навсегда. Хотя, говорят, если выродок в Серых Гаванях человеком стал, то и вернуться может. Говорят…

Вот тебе и весь Сатана. А в обычные дела он не вмешивается, и людям от него вреда нет. Даже и поможет иногда, случается, хотя всякий скажет – лучше бы не случалось. Сведет вас судьба – сам поймешь, почему, а я объяснить не сумею. Пажей вот себе подбирает: самых злополучных мальцов, считай, покойников с того света вытягивает. Вырастит, выучит, и до свидания, паж. Нового возьмет. И мальцам этим с ним, вроде, хорошо. Да и братишка твой у него как бы в друзьях. Вот ты бы с ним об этом потолковал.

Вик уныло покивал. Тема была больная. Поиски Гриньки, которые он вел как бы невзначай, «в свободное от работы время», шли как-то странно. Каждый встречный знал про его братишку, передавал привет учителю, сулил скорую встречу, но ни один не желал этой встрече поспособствовать. Казалось, люди были уверены, что все произойдет само собой, что Вик уже знает, что надо сделать, чтобы встретить блудного брата, и непременно встретит, когда время придет. Задавать вопросы было так же трудно, как спрашивать, как называется цвет травы. Не зеленый ли, случайно? Посмотрят как на идиота. Может, и ответят, а скорее, примут за дурацкую шутку. До прямых вопросов Вик еще не дозрел.

Так что он предпочел свернуть разговор, поблагодарил за рассказ и закутался в попону с головой. Ночами было свежо.

Заспался он крепко, и проснулся в одиночестве. Народ прерий встает до рассвета, а солнце поднялось уже высоконько. Впрочем, в походный маленький котелок Вика кто-то заботливо налил порцию еще теплой похлебки, и рядом лежал солидный кус лепешки. Ох, ты, и попону не забрали. Обормоты, щедрые души, одарили, значит! Так что теперь он при полном снаряжении.

Настроение было – лучше не бывает. Вчерашний разговор оказался не пустым. Забрезжил намек на понимание. И не в Сатане с его «тихой гаванью» для мерзавцев дело. Главное в другом: похожи, а на самом деле не такие. Надо отвлечься от обманчивого сходства, и тогда, может быть, он сумеет понять, как живет этот мир.

Вик наскоро позавтракал, прикрыл срезанным дерном кострище и, гордясь собой, ловко заседлал коня. Ехал куда глаза глядят, невольно заворачивая понемногу так, чтобы солнце светило прямо в лоб. Поначалу, разминая после ночи, пустил коня шагом, легкой рысцой, но утро было таким ясным и легким, что он понемногу стал погонять, чувствуя себя прирожденным наездником и бывалым охотником. Понятливый коняжка пошел легким ровным галопом, потом разогрелся, припустил карьером, и Вик направил его в седловину между двумя невысокими каменистыми взгорками, за которыми маячила светлая даль…

Очнулся он от острой боли в ноге и боку. Последние мгновенья и само падение ускользнули из памяти, но восстановить их было нетрудно. Конь – не дурак, встал перед обрывом, а вот наездник оказался не таким искусным и бывалым, каким себя воображал, и птичкой выпорхнул из седла. Ну да, прямо в овражек. И не слишком глубокий даже, проточенный небольшим ручьем, но стенки отвесные, и камни на дне на редкость острые. Да, перелом, не иначе. Пользуясь одиночеством, Вик вволю повыл сквозь зубы. Кретин, воображала паршивый! Не взял рацию. На свой страх и риск, своим стать хотел, внушал самому себе, что никого не боится. Да и некого тебе бояться, кроме собственной дури, никто тебе угрожать и не думал, котенок ты бесхвостый. Черт, самому не выбраться. Хватятся – найдут, следопыты тут умелые. Только когда хватятся? Прерии велики, каждый едет, куда хочет, и каждую ночь проводит у нового костра, в новой компании. Если только конь без всадника встревожит кого. Но кони здесь приучены далеко от хозяина не отходить: будет умница-коняжка мирно пастись на краю оврага, напрасно дожидаясь дурака-хозяина. Бр-р. Вик снова тихонько подвыл, не столько от боли, сколько от сознания собственной дури. И случайно здесь никто не наткнется. В русле дров нет. Добрый народ? У них копыта, им здесь делать нечего. Гордый народ? Говорят, эти орелики иногда вытаскивают придурков, полезших в горы с единственной целью сорваться и вывихнуть ногу. Но орлы парят высоко, а здесь равнина. О морских народах и думать нечего, а вот Вольный... Если занесет сюда какую-нибудь дичину, способную соблазнить разумное подобие земных гепардов, стае такой овраг – не препятствие. Только вот станут ли вольные охотники отвлекаться от своих дел ради чужака? Да и занесет ли их сюда – бабушка надвое сказала. Надо выбираться самому. От жажды он не умрет, ручеек в двух шагах, журчит этак мирно по камушкам. Тут Вик наконец додумался: опираясь на здоровую руку подтащился к воде, повалился разбитым боком в благодатный холод и с наслаждением потерял сознание.

Очнулся он в тени обрыва. Нога и плечо ныли еле слышно, но их напрочь заглушало иное чувство: беспричинной, запредельной жути. Чтобы открыть глаза, пришлось совершить героическое усилие: так и хотелось плотнее зажмуриться, словно малышу, которому померещился людоед в темной спальне. Чувствуя себя настоящим героем, Вик разлепил веки и поднял взгляд.

Над ним стоял высокий худощавый человек в простой серой одежке. Самый обыкновенный человек, и конечно, именно он, никто другой, позаботился о раненом землянине. Врач, судя по тому, как быстро ушла боль. Нога, похоже, в лубке, локоть плотно притянут к боку. А ведь и часа не прошло, одежда не успела высохнуть. Если это врач, то и кости за неделю зарастут. Любой из земных медиков дал бы переломать себе все руки-ноги, чтобы оказаться сейчас на месте Вика, понаблюдать за приемами местных искусников. Да, надо бы поблагодарить, но слова благодарности не шли на язык. Под взглядом этого, такого неприметного человека, Вик впервые в жизни почувствовал себя самой мелкой из мелких букашек. И только одно разубеждало его в мысли, что он вдруг в одночасье превратился в мокрицу: чтобы рассмотреть столь мелкую тварюшку, человек, конечно, присел бы на корточки, а этот стоял во весь рост, и явно видел Вика не только во всех подробностях, но и насквозь. Надо все же поблагодарить…

Человек отвел взгляд, и мерзкое чувство ослабело, но не исчезло, сторожило рядом. Спаситель не стал дожидаться благодарности.

– Терпи, сам виноват. Я – Сатана, рядом со мной уютно не бывает. – Сатана… Вик мгновенно понял, что имел в виду и не сумел вчера описать Жиль. – Ничего, дней пять переживешь, пока кости подживут, а потом убирайся к братцу в родственные объятия. Ну, поехали.

Так, о Гриньке опять – как будто они вчера расстались. Надо, наконец, решиться и спросить напрямик. Именно у этого: глупее и ничтожнее, чем сейчас, он себя не почувствует, что бы ему ни ответили. Но это потом. А пока…

– У меня конь наверху остался.

Сатана отодвинулся, и за его спиной у ручья обнаружились два коня, виков рыжик и незнакомый серый красавец, бок о бок щипавшие травку. Как видно, конь у Сатаны без странностей, с ним рядом вполне уютно.

Спаситель тихонько присвистнул, подозвав коней. Легко вскинул Вика в седло, не дав ступить на ногу, но поводьев не отдал, прикрепил к луке.

– Одной рукой править не сумеешь. Не бойся, не потеряешься, тут недалеко.

– А куда мы?.. – Вик понемногу стал понемногу привыкать к исходившим от Сатаны эманациям, как привыкают к боли, и осмелел.

– Ко мне. Вверх по ручью и через дебри. Сушей здесь полдня пути, к вечеру будем.

Вик представил себе карту. Через Дебри… никто не ходит через Дебри, но ведь это Сатана… и полдня верхом… Там, если верить съемке, заветный город!

Сатане, конечно, пристало читать мысли. Он кивнул, усмехнулся – ничего дурного не было в его усмешке, но у Вика почему-то стало пусто в животе.

– Ты ведь хотел посмотреть город на берегу? «Единственный, достойный этого названия»? И Серыми Гаванями интересовался. Два желания сразу исполнятся – недурно за пару синяков.

Вик молчал. Он уже понял: заветный, прекрасный как мечта город, виденный на снимках, и Серые Гавани из страшной сказки – одно и то же. Непостижимо. Ну что ж, полдня пути – и он увидит сам. И постарается понять.

Час пути, два часа. Они уже выехали из оврага, мельчавшего к истоку, и впереди замаячила неровная полоса Дебрей. Боль в присутствии Сатаны боялась поднимать голову, робко напоминала о себе, только когда рыжий конек сбивался с шага. Зато молчание становилось совсем уж не выносимым. Вот Вик и не вынес.

– Сатана, – обратился он к спине впереди. Плечо под серым плащом шевельнулось: слушаю. – В земных сказках желания всегда исполняются по три. Исполните еще одно для ровного счета, а?

Серый пошел медленнее, и колени всадников оказались рядом. Сатана не поворачивал головы, не косился, но жуткое ощущение букашки в кулаке великана как будто чуть отступило, и язык у Вика развязался, хотя слова с него слетали все же неловкие, ребяческие какие-то

– Понимаете, я здесь ищу друга. Гриньку. Можно сказать, брата. Мы вместе учились. Мне говорили, вы его знаете.

– Знаю. – И снова молчание.

– Его, по-моему, все прерии знают, а мне никто не говорит. Он что – правителем каким-то стал, героем, или… – фантазия у Вика иссякла и он запнулся, но все же договорил: – Кем бы он ни стал, я хочу с ним увидеться.

Сатана устало вздохнул.

– Знают, и не только прерии. Правителем не стал.

– А кем? – не вытерпел Вик.

– Да никем, собственно. Такой же котенок, как ты.

– А за что его любят?

– А за что любят котят?

– За то, что они добрые и доверчивые?

– И это тоже. А еще за то, что их вечно приходится спасать.

Так. Вот вам и ответ. Со мной ведь здесь тоже все нянчатся. Я думал из-за Гриньки, а на самом деле, просто все Прерии уже знают, что заблудился здесь какой-то котенок, выглядит взрослым, а сам – беспомощнее младенца. Так вот, не проходите мимо. И не проходят. Сам Сатана, и тот не прошел. – Вик сердито встряхнулся. – Ну и ладно, пусть я сопляк-несмышленыш, главное, результат! Желает помочь – пусть исполняет желание.

– А как мне его найти?

Сатана опять усмехнулся.

– Ты, Виктор Саврас, сказки хорошо читал? Черта с бабой-ягой не перепутал?

– Разве что с серым волком. – Вик совсем осмелел. Он по-прежнему чувствовал себя крохой, малым малышом, но сейчас ребенку в нем вдруг почудилось, будто рядом сильный и умный взрослый, который только притворяется строгим. Ну, подзатыльник даст, шлепнет. Чего тут бояться?

Сатана не замедлил одернуть обнаглевшего спутника.

– А ты бы не путал, ксенолог. Хватит с тебя и двух желаний. Третье сам как-нибудь исполнишь. А пока хватит болтать. – Стена Дебрей за время разговора придвинулась совсем близко. Уже виднелись отдельные деревья и до странного темные тени под ними. – Дебри тебе лучше во сне проехать. Наяву как бы кошмары не привиделись. Спать.

Кошмары ему не привиделись, и вообще, помнится, ничего не снилось, но проснулся Вик уже в городе. И только выучка ксенолога помешала ему немедленно захлопать глазами, и заодно разинуть рот.

Он успел повидать селения прерий, да и снимков больших «городов» просмотрел немало. Строили здесь… аскетически. Нет, хорошо строили: теплые нужники, водопровод, простенькая система канализации – но никаких изысков. Все строго функционально. Без украшений не оставались ни городские, ни сельские дома: там резные рамы, здесь затейливый флюгер, расписанный красками фасад. Но всё – в меру сил и талантов хозяина. Кто как сумеет. А здесь он наконец увидел архитектуру в подлинном смысле этого слова. Башни и башенки, колоннады, портики, фризы, фонтаны – все великолепие искусства каменной музыки. Вот небольшой, но безмерно богатый храм, с позолотой, с вознесшимся к небу шпилем. Он знал, что на Айри бытуют какие-то религиозные культы, но они держались так скромно, не выпячивая себя, что никто, кроме самих верующих, кажется, точно и не знал: кому те поклоняются. А здесь – порыв возвышенной веры, перелившийся в шедевр искусства. И это – Серые Гавани? Ад, сборище мерзавцев, переставших быть людьми?

Презрительный взгляд Сатаны словно одернул его, удержав от вопроса и заставив пристальней всмотреться в безлюдную улицу. Да, кружево чугунных решеток. Но что такое решетка? В сущности, забор. А заборы на Айри были не обычнее судей и палачей. С воришками разбирались попросту: догнать, отобрать и надавать тумаков. Если сам не справляешься, к друзьям обратись. А лень тебе бегать и драться – значит, потеря для тебя не велика, поделись с ближним и не скули.

И в глубине, за богатыми фасадами и скверами – халупы. Распознающая программа назвала их «служебными помещениями», но если вдуматься… кто-то ведь строил эту красоту. И не говорите, что кто строил, тот в ней и живет. Извините, на всех строителей места не хватит. Значит, кто-то из строителей живет не здесь. А где? А там, где им место. Вон, барак, без окон, зато с замками на крепких дверях. До Вика медленно начинало доходить, и его щеки залились горячей краской.

«Единственный город, достойный этого названия». По земным меркам. И одни в нем строят дворцы, а другие во дворцах живут. Даже среди отпетых подлецов и садистов кто-то окажется сильнее, а кто-то слабее, и будет вынужден подчиняться, тесать камень и выкладывать стены. «Они убивают, людей и зверей мучают не по нужде, а вроде как ради власти, чтоб силу свою почувствовать, себя показать». Вот и показывают. Дворцы, выпячивающие власть и могущество хозяев. Храмы, возведенные фанатиками, готовыми отправить на костер любого инаковерующего. А что красиво, так ведь и на Земле среди художников не раз попадались мерзавцы. Гений и злодейство, знаете ли. Только вот гениям злодейство чаще прощали. На Земле. Сколько таких городов выстроено за историю Земли, и по сей день ими любуются, бережно сохраняют. Ими гордятся!

Вик уткнулся взглядом в шею коня, и поднял голову только когда кони встали перед простым серым домом в четыре окна.

– Приехали, – сказал Сатана и добавил с беспощадной жалостью. – Не бойся, землянин. Пять дней, чтобы залечить кости – и ты уедешь. Таким, как ты, здесь не место.

Вик вздохнул, не зная сам, что в его вздохе: облегчение или стыд.