Эдуард Николаевич Веркин «Остров Сахалин»

Что такое «футурология» как научная дисциплина, мы все знаем. Но не каждый задумывается о том, что любая постапокалиптика: письменная или экранная — тоже есть футурология. И вообще, мир меняется здесь и сейчас, в самый данный момент сходятся прошлое и будущее, как... Нити Хогбена. И мы все своего рода футурологи. Вы ведь, когда прочитали оглавление, догадались, что это будут не просто путевые заметки, а нечто большее — роман про будущее, которое возникнет внезапно и пройдется по героям санирующим огнем?

Книга оказалась, наверно, первой, которую мне захотелось перечитать сразу после прочтения.

8 из 10 баллов. Не 10, потому что:

(-1) — за «мясной» реализм (не верю);

(-1) — за то, что одного из первостепенных персонажей вводят после середины книги (не люблю).

Прекрасное далёко: материк закрыт, там все заражено, сожжено и смертельно опасно. Есть Япония, где опрятная бедность, достойная старость — вон бабай продает на улице пирожки, за ним бегут дети, а вон кафе, где собираются начинающие поэты — в общем и целом — приличная, пристойная жизнь, милые уютные картинки. А есть Сахалин-Карафуто – где живут, в основном, неяпонцы, где в одном месте съели всю землю, потому что есть было больше нечего, где добывают рений для японской промышленности, куда высылают самых страшных преступников, жизнь не стоит ничего, или очень дёшево, или что-то стоит, если из человека можно сделать что-то целебное, ну там, амулет или лекарство. С острова можно выбраться, переселиться в Японию, перебраться, примерно как из ада в рай, но только если ты японец по рождению, или имеешь особые заслуги перед Японией. Бытие на Сахалине предельно ужасно и безобразно. Предел этот настолько близок и осязаем, что существенно влияет на будущее. Понимающий и обученный специалист может уловить ответную реакцию и попытаться понять, что же там, за горизонтом, в этом будущем — так считает знаменитый японский футуролог. Он вдохновляет, возвышает своими идеями. Студенты им восхищаются, практически боготворят. А ученица профессора — Сирень отправляется на Сахалин, чтобы попытаться уловить и зарегистрировать отклик будущего. Фиксируй эти отклики, Сирень, побыстрее, и беги. Беги, рука об руку с Артёмом, у которого сверхъестественное чувство равновесия, и который, кажется, может построить каирн, ведущий, прямиком в небеса. Беги, что есть сил, прихватив трех маленьких слепых мышек, выпавших из райского сада, что ли, где поют птицы. (Какие ещё птицы? Их давно никто не видел). Беги, вместе с маленьким мальчиком-альбиносом, очень ценным, в прямом смысле этого слова, для своей общины. Артем и Сирень супергерои, конечно, но они устали, как же они устали. Лови, расшифровывай отклики будущего, если это возможно, если будущее вообще есть.

Этот безумный бег, встречи с обитателями Сахалина, ночные разговоры с Чеком, который помнит старую, довоенную жизнь, опять бег – дает ощущение ускользающего сквозь пальцы бытия, которое вот-вот окончательно ускользнет, высыпется и перестанет быть, и горизонт будущего все ближе и ближе, как средневековый край Земли, еще шаг – и упадешь в бездну.

Я вот не очень-то добрый человек, и в определенный момент мне хотелось, чтобы от тектонического сдвига и запущенных ракет среагировала какая-нибудь самая-самая последняя несработавшая оружейная шахта, и вотвам, получите свою уютненькую генетически-правильную Японию. Будет ласковый дождь, пусть, вон, морские котики эволюционируют, говорят, радиация способствует. Но Эдуард Веркин хороший писатель, и «Остров Сахалин» — хорошая книга. А хорошие книги для того и нужны, чтобы делалось стыдно за свои нехорошие мысли.

(А око за око, все же, было отдано.)

P.S.

И как ни странно, в книге есть юмор, фирменный веркинский — юмор на фоне Армагеддона.

P.P.S. Эта книга — как октябрьский эль, куда всяческие жучки и засохшие листья попАдали с такой дивной избирательностью, что трудно различать нестыковки и не нестыковки. Но это заставило внимательнее читать «Остров», обращать внимание на мелочи, перебирать, приставлять друг к другу кусочки и думать: а вот здесь – это что? Специально или нарочно? И как теперь узнать где что? :) Только построчным сравнением, если, конечно, переиздадут «Остров Сахалин» с пометкой: «отредактировано и исправлено».

Р.Р.Р.S. Через пресловутый макинтош :) я перебралась не с первого раза, но уж если и сам Антон Павлович поминал свое кожаное пальто добрым словом: «После 5–6 дня начались дожди при сильном ветре. Пошло в дело кожаное пальто, спасавшее меня и от дождя и от ветра. Чу́дное пальто…

О, милое кожаное пальто! Если я не простудился, то обязан только ему одному. Когда вернусь, помажьте его за это салом или касторкой» , то что уж говорить про Сирень!

В ялтинском музее Чехова, кстати, можно полюбоваться на этот предмет одежды.

Да здравствует макинтош! :)

Совсем не понял я этот роман.

Прочёл я почти все книги Э. Веркина. Отличного уровня развлекательная литература. В большинстве случаев — подростковая. Фантастика, хоррор, реализм, военная проза, фэнтези — писатель пробует себя во многих жанрах. Везде прекрасный юмор. Легкий язык. В некоторых книгах — драматизм зашкаливает. Море эмоций.

И вот — «Остров Сахалин».

Читать это сложно. Такое ощущение, что писал не Веркин — вообще, не его стиль.

Если в двух словах — три четверти книги — записки путешественника по Сахалину. Да, можно сказать, как в аннотации, что это парафраз Чехова, его записок о посещении острова, плюс ещё, Солженицына и его «Архипелага ГУЛАГа». Только, с учетом того, что действие происходит в постапокалиптическом мире.

Задумка интересная. Да такого и в дурном сне не приснится!

Но, как я уже писал — три четверти книги — описание сахалинской каторги и тюрем. Да, почти ничего не изменилось — те же ужасы. Да, Чехов, да, Пикуль «Каторга», ну и опять же, Солженицын. Надзиратели и зэки. Беглые каторжники и остроги.

И лишь в последней четверти романа, Веркин вернулся к уже опробованной в ряде книг теме — непосредственно апокалипсису — зомби, солдаты, ядерная война. Читал — полное ощущение, что читаю М. Брукса «Война Z», или, смотрю экранизацию этой книги. Один к одному.

Финал, опять муторный.

Да, можно бесконечно долго писать на тему глубокого философского подтекста этой книги. Да, при желании, можно «нарыть» и сложный символизм происходящего. И аллегорически трактовать смысл романа. Можно искать в нем интересные стилизации под японскую литературу. Можно. Ага, при наличии фантазии, все это можно найти в любой книге. Было бы желание. Дело в другом.

Просто — я привык к совсем иному Э. Веркину. Легкому, озорному. Веселому и грустному. Серьезному и детскому. Лиричному. Всегда эмоциональному.

А здесь?

Даже сложно назвать жанр книги. Некая попытка из рядовой постапокалиптики сделать сложное философское произведение? Или, «перепрыгнуть» с боевой фантастики в научно-фантастическую плоскость? А может, автор хочет сменить имидж подросткового писателя?

Понял я одно — как развлекательная книга этот произведение точно не пойдёт.

Напрашиваются сравнения с «Дорогой» Маккормака, но, там акцент на героях, их внутреннем мире, а тут, по-моему, герои достаточно безликие...

Вообще, где эмоции у персонажей? Да, японцы — замкнутая нация. «Все в себе». Но, главные герои, с русской кровью. Да, главы написаны от первого лица, так сложнее увидеть персонажей «со стороны». Но — такое сложилось у меня ощущение, что героиня просто наблюдает, фиксирует в памяти все происходящее. Никакой инициативы, никаких эмоций. «Я пошла, я увидела, я запомнила». Ходячая кинокамера. Потом, почему опять «Сирень»? Это имя героини кочует из одной книги писателя в другую. Ну и ее попутчик Артём — под стать Сирени. Молчит, смотрит, думает. Потом — раз! Багром в живот одному, другому. То, он совсем больной, еле дышит, ходит с трудом. А потом, «встал с печи», смастерил кистень — махнул рукой — все китайцы в ряд лежат... Илья Муромец. Вот решил автор написать серьезную, «взрослую» книгу, а, вот в такие моменты, опять «скатывается» на детско-подростковый уровень.

Из героев мне был интересен один — Чек-Человек. Сумасшедший старик-философ. Он хоть живым получился, смешной и грустный, по-своему. Нелепый, но, реальный. Но, это, всего лишь, эпизодический персонаж.

Печально.

Но, это мое личное мнение.

Много положительных и восторженных отзывов.

Повторюсь, не такой книги я ждал от Э. Веркина. Опять же, это только мое личное мнение, но, не его жанр и стиль. Понятно, что хочется писателю перейти на иной уровень, писать сложные и серьезные книги для взрослых. Но, зачем? В своей нише, на мой взгляд, Э. Веркин — один из лучших и самых ярких писателей. А фантазии на тему футуристических японских прогнозов меня не очень заинтересовали. Впрочем, как и быт фантастических каторжан.

ОПТИМИСТИЧЕСКИЙ ЗОМБИАПОКАЛИПСИС, ИЛИ ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ЭДУАРДА

Настоящая фантастика – о будущем. В принципе, вообще настоящая литература должна быть о нём; но фантастика – в первую голову.

Весьма трудно при этом видеть в грядущем позитивные картины: достаточно пролистать новостные ленты или, если вы храбрый человек, включить какую-нибудь «Россию 24» на полчаса (свят-свят-свят) – сразу исчезнет вера в человечество и его перспективы.

Нет, году этак в 1963 членам Союза писателей СССР было легче: космос почти наш, саженцы для марсианских яблонь заготовлены, американские империалисты загнивают; будущее было незамутнённым, как текст «Программы КПСС», по которой мы уже с 1980 года живём при коммунизме То есть сорок лет вокруг – рай, Утопия, Солнечный город.

И очень тяжело, невозможно, физически больно признать: будущее не свалится победой в лотерее, его не пришлют из «Али», не объявят приказом коменданта (хотя, конечно, объявить могут – рупоров, спаренных с пулемётами, хватит). Его надо… Даже не заслужить. Его нужно выродить, вылепить из собственной плоти, обильно политой собственной кровью.

Унавозить поле Армагеддона собой – потому что больше некем. Тогда, быть может, пробьётся росток.

Веркин провёл нас через это. Через Чистилище, через чудовищные картины постапокалипсиса, через смерть, ненависть и мобильное бешенство. Именно так: в крови, задыхаясь в родовых путях, ломая кости прошлого, Человек доберётся, на зубах доползёт до времени обетованного.

Очень трудно верить в Человека, когда перед глазами – миллиарды тщательно выпотрошенных и набитых паразитами, лишённых сердца и души оболочек. Когда людьми топят печи (хотя это нерационально, люди – жидкие, с таким же успехом можно топить огурцами или медузами; но расскажите об этом техническим специалистам нацистских концлагерей).

Очень трудно верить в будущее, когда каждый из нас – это слепой корейский ребёнок, или обгрызенный шаманами мальчик-альбинос (кстати, вполне реальный опыт в современной Африке – отрезать альбиносам уши и пальцы, выбивать зубы и готовить из этого зелья), или негр (независимо от цвета кожи), подвешенный в клетке на потеху толпе.

Очень трудно.

Но Веркин смог. Он смог провести читателя через девять кругов ада; он смог заново пройти сорокалетний путь через пустыню; в его Евангелии Лотова жена тоже обернулась на погибающий Содом – и сожгла в адском пламени синие глаза…

Это очень сильная книга.

Её надо пройти до конца, прорваться сквозь кровь, вонь и пламя – чтобы увидеть Будущее. Чтобы когда-нибудь наши потомки нашли планету Бога у тёплой жёлтой звезды.

И унаследовали царствие небесное.

Низкий поклон тебе, Эдуард Николаевич.

«Остров Сахалин» — это вторичный, «переведенный» на язык современной фантастики (зомби-апокалипсис, последствия атомной войны и пр.) и изуродованный более чем средним уровнем авторского пересказа «Остров Сахалин» Чехова. В почти дословное повторение чеховского текста: композиции, географии, человеческих характеров и быта тюремного острова Веркин втискивает, для пущего эффекта, голливудскую «любовь», которой сначала как бы нет, а потом «Прощай, Джек» и самопожертвование во имя любимой. И даже — опять привет от создателей «Титаника» — в кармане плаща выжившей героини вдруг обнаруживается кусок чего-то очень ценного. Пародия — жанр интересный. И не обязательно «унижающий» предмет пародирования. Иногда просто вступающий с этим предметом в диалог. Но в диалоге важно совпадение уровней собеседников. А «Остров Сахалин» Веркина, с его выдуманными мертвецами, идущими на растопку, мясом, зомби и пр. затаптывает, извращает человечность и трагизм книги Чехова. Чехов-то переживет. А вот Веркин, мне кажется, серьезно подставился этой книгой.

«Остров Сахалин» это очень необычная, атмосферная и печальная история. История о жестоком постапокалиптическом мире, в котором цена человеческой жизни равна ценности тела, из которого можно наварить мыла или сжечь в топке электростанции.

Роман «зайдет» не всем — его действительно тяжело начинать читать. У Веркина всегда был необычный слог — резкий, как взмах серпа и тяжелый, как удар молота. Литературное воплощение советского герба. Веркин не дает с первых страниц объяснения что, как, кто и где. Что к чему можно понять только страниц через сто. Но и потом автор, с помощью даже одной фразы, может так дополнить мир, что все переворачивается с ног на голову.

Кстати, нашлось место и юмору. Но юмору странному, местами просто абсурдному. А такой он и должен быть в мире «Острова Сахалин».

Не люблю вдаваться в крайности, но «Остров Сахалин», пожалуй, лучший роман в жанре постапокалипсиса за последние несколько лет.

«Северная часть Сахалина, через которую проходит линия вечно промёрзлой почвы, по своему положению соответствует Рязанской губернии, а южная — Крыму. Длина острова 900 вёрст; наибольшая его ширина равняется 125, и наименьшая 25 верстам. Он вдвое больше Греции и в полтора раза больше Дании.»

А.П.Чехов «Остров Сахалин».

В отзыве, набравшем на сегодня наибольшее количество баллов (38), сделано несколько особо ценных наблюдений, касающихся девушки по имени Сирень. Вот первое из них: «... умеет обращаться с оружием и великолепно выпутывается из любых ситуаций. Все встреченные ей люди относятся к ней с уважением и пиететом, предоставляют транспорт, ресурсы, поят дефицитным чаем и охотно идут на философские беседы.»

Здесь верно только про оружие, ситуаций же, из которых она выпуталась бы самостоятельно, в романе просто нет — если бы не Артём, её путешествие закончилось бы где-нибудь между Углегорском и Александровском. Что касается уважения и пиетета, так администрация острова, государственные служащие и японские офицеры это далеко не все люди, с которыми встречается Сирень, есть среди её собеседников и те, кто не хочет отвечать на её вопросы (особенно на вопрос «Что вы думаете о будущем?»), есть и те, кто мог бы её убить или похитить, и обязательно сделал бы это, не будь рядом Прикованного к багру телохранителя.

Второе ценное наблюдение, сделанное отзывистом ещё более удивительно. Это — «отсутствие у неё эмоций, реакций и вообще каких-либо человеческих проявлений. У неё нет слабостей, страхов, фобий, вредных привычек, увлечений и, что хуже всего, эмоций. Казалось бы, она путешествует по безумному выморочному миру, наблюдает закат человеческой расы, но это никак на ней не отражается.» Автор отзыва предвидит возражения и предполагает, какими они будут, но лучше всех ему возражает сам Эдуард Веркин: «Артём молчал и выглядел спокойным. Я же пребывала в смятении. Я находилась за гранью смятения, в карте моих эмоциональных реакций не находилось нужного образца, я не знала, как себя вести. То, что случилось со мной в последнее время... Наверное, если бы рядом со мной не было Артёма, я бы кричала. Артём это понимал.» Если бы отзывист прочитал роман не по диагонали (или через страницу, есть и такой способ), ему не пришлось бы сочинять собственную фантастику по поводу Сирени.* А так у него всё выглядит убедительно, поэтому, видимо, не читавшие роман высоко оценили этот отзыв.

Ещё одна, последняя цитата из того же отзыва (который очень помогает мне в написании собственного): «Ближе к последней четверти книги цель вроде бы проступает, проговаривается вскользь – оказывается, герои хотят выбраться с Сахалина.» Выше отзывист написал, что у похода по Сахалину нет явной цели, и с этой его выдумкой я спорить не буду. Но вот только что приведённое утверждение («цель ... проговаривается вскользь») вообще ни в какие ворота не лезет. Да они предпринимают героические усилия, чтобы выбраться самим и спасти детей! Отзывист этого не заметил, как не заметил, очевидно, и причин, которые им мешали, причин, которые привели к тому, что Артём повторил подвиг учителя Януша Корчака.

Но роман написан плохо (плохо — понятие слишком ёмкое, что значит плохо, если от книги оторваться трудно? скажу конкретнее — неаккуратно он написан и даже очень), и это единственное, в чём я с вышеупомянутым господином согласен. Кавардак в романе, пусть даже устроенный намеренно, с целью отразить кавардак, царящий на острове, всё же неуместен. Когда главное лицо Сахалина (префект) говорит, что «до Углегорска и до Александровска ... железнодорожных дорог пока нет», а через сутки Сирень и Артём выходят из поезда на перрон Углегорского вокзала, то о чём это говорит? Префект не в курсе или автор напортачил? Чтобы ответить на этот вопрос желательно было бы узнать, как герои романа добрались от Углегорска до Александровска, а это подальше, чем от Холмска до Углегорска. Автор заболтал эту проблему интересным и совершенно не нужным для сюжета лирическим отступлением о секте ползунов. После разговора с руководителем секты Сирень и Артём сразу, как по волшебству, оказываются в Александровске. Складывается впечатление, что ехали в том же вагоне и добрались без проблем, так что и говорить не о чем. Это подтверждается словами каторжного, который плывёт по Тыми на байдарке — «возможность уехать на поезде пропала после первого сильного толчка». Раз пропала, значит была, и, стало быть, префект не знает важнейших подробностей жизни острова.

И тогда вопрос — почему Автор этого не замечает? Правда, он и куда более важных вещей не замечает, например, откуда у Сирени ребёнок, если между ней и Артёмом ничего не было? Иначе говоря, мне очень не нравится такая манера повествования, когда некоторые существенные события нужно выискивать между строк, испытывая при этом ясное ощущение, что эти события и между строк не происходили.

Всё это ещё терпимо, куда более странной мне показалась история слитка рения, очень дорогого раритета, полученного Сиренью от патэрена Павла. В эпилоге Сирень совершает труднообъяснимый поступок — вместо того, чтобы передать измученному дождём человеку в клетке проплывший мимо него кусок пластика, она отдаёт ему свой макинтош (вернее то, что от него осталось), предварительно достав из кармана «звёздную медь», «кусок тусклого серого металла, овальный, с ямками от пальцев.» Нет никаких сомнений в том, что это тот самый кусок рения, который не очень давно (читатель ещё не забыл, когда) Сирень отдала помощнику капитана сухогруза за небольшое количество питьевой воды; а этот, обмененный на воду, кусок был незадолго до обмена на воду выброшен Сиренью в море («Артём спросил: «Зачем?»). Вот и я спрашиваю Автора (Веркина) — зачем он плёл эту дырявую сеть? кого хотел в неё поймать? Почему Сирень говорит в эпилоге, что через сорок семь лет металл всё ещё будет у неё? Да за такой срок она десять раз успеет кому-нибудь этот слиток подарить или продать. Автор уверен в том, что это волшебный слиток, всегда возвращающийся к владельцу? Так это и задумано?

Да, такой вот приключенческий роман мы тут обсуждаем. Много в нём и отличных мест, мастерство Автора в описании драк и перестрелок несомненно, но особенно привлекают неожиданностями японские сахалинские тюрьмы, которые не имеют ничего общего с тюрьмами российского Сахалина, описанными Чеховым. Японцы превратили свои тюрьмы в произведения искусства. Стаканы Александровской тюрьмы, негр в болтающейся над камерами клетке в тюрьме Углегорска, а построенная гениальным архитектором тюрьма в Южно-Сахалинске** это настоящее строительное чудо и, следовательно, блестящая идея Автора романа, заключающаяся в литературном воплощении фантазий гениального художника (к сожалению, он так и не смог остановиться на каком-либо одном варианте названия этой тюрьмы и называет её в романе то «Летний воздух», то «Лёгкий воздух» так же, как один майор в романе то и дело превращается в полковника и сразу же обратно в майора).

Но в то же время изложенная Автором (даже странно, что тем же самым) история начала и хода Третьей мировой войны представляет собой такой жалкий детский лепет, который любого военного аналитика заставит схватиться за голову. И опять-таки но... Но описание послевоенной ситуации, когда на земле никого, кроме Японии, принимать в расчёт уже нет надобности, содержит интересные подробности. Например, то, что японцы сохранили на Сахалине русские географические названия, а их крупная военная техника названа известными американскими именами (миноносцы «Энола» и «Мак Артур»)***.

Ещё пара замечаний и «летопись окончена моя».

Много в романе говорится о футурологии. Говорится очень серьёзно — цель экспедиции, как-никак, связана с идеями профессора, научного руководителя Сирени. Но однажды Автор совершенно недвусмысленно даёт понять, чего стоят все эти разговоры. Сирень рассуждает так: «Общество, в котором нет детей. Общество, в котором вырваны малейшие ростки завтрашнего дня похоже на заполненный пустотой цилиндр барометра, который с тончайшей отдачей реагирует на изменения в окружающем пространстве. Именно в таком звенящем вакууме корпускулы грядущего особенно заметны, как заметен алмаз, угодивший в золу. .... Профессор, безусловно, гений.» Этот образчик ярко выраженного словоблудия (ясно, что Веркин издевается) показывает, чем на самом деле заполнены мозги этих, т. н. футурологов — примерно тем же, чем и цилиндр барометра. А в остальном они, конечно, прекрасные люди.

Второе замечание касается всё той же необычной, т. е. очень мало кому из писателей свойственной манеры Веркина за красивым многоглаголанием скрывать тот простой факт, что описываемое элементарно невозможно физически. Чек (вообще-то он много врёт****, но тут-то вроде бы нет смысла) рассказывает страшную историю из детства Артёма. И, заканчивая рассказ, вспоминает такой эпизод. Мальчик лежал у стены с переломанной спиной. Чек принёс ему «ведро гладких круглых камней и высыпал их под матрас ...» и ушёл. «... вечером он обнаружил столб, построенный из окатышей. .... Столб уходил под потолок. Через полгода он [Артём] смог подняться на ноги.» Не скажу, что так написан весь роман, но чем-то он всё-таки похож на тот отзыв, несколько цитат из которого я приводил выше.

*) Отзывист сравнивает Сирень по эмоциональности с Терминатором. Это стопроцентное свидетельство в пользу моего предположения о способе, которым он читал книгу. Однажды в очень напряжённый момент Сирень не смогла от волнения поменять магазин пистолета, руки дрожали. Может быть автор этого чудовищного по количеству неправды отзыва считает, что у Терминатора могли возникнуть сходные проблемы, может быть (чур меня!), он и «Терминатора» не читал или не смотрел!?

**) Читая об этой тюрьме, есть смысл посмотреть цикл гравюр Д. Б. Пиранези «Тюрьмы». Об этих гравюрах и вообще о творчестве Пиранези очень хорошую книгу написал А. Ипполитов. В его книге есть все листы цикла «Тюрьмы».

***) Миноносец «Энола» занимается в романе делом очень похожим на то, что сотворил американский бомбардировщик с почти таким же названием 6 августа 1945 г. (почему-то японцы «потеряли» фамилию матери командира экипажа). Миноносец «Мак Артур» (у нас принято написание Макартур), названный в честь генерала, принявшего капитуляцию Японии, представляет из себя последнее слово кораблестроительного искусства. Так в романе показаны два вида народной памяти — японский народ помнит своего главного врага (а есть ещё и обряд «мордования негра»), и, конечно, не забывает друзей, ведь в начале Третьей мировой Россия предотвратила удар корейских ракет по американским базам в Японии, что спасло, естественно, не только и даже не столько американцев. «Ваши предки так много сделали для нашей страны...» — говорит Сирени чиновник в Холмске.

****) Интересный пример такого вранья. Речь идёт о Нитях Хогбена открытых до войны. «За две недели до первого удара — уточняет Чек — я помню, я был там, на Русском, там чудесные подземелья...». И сразу же вспоминает, что «первую установку [использующую это открытие] построили буквально за месяц до войны, торопились очень.» Ну, Чеку простительно, он такой, но Автор романа вроде бы ничего против не имеет, что, как минимум, странно.

PS. В аннотации на обложке говорится, что Автор трепетно чтит Чехова. Не верю. Будь так, Сирень, как частично русская, обязательно побывала бы у памятников Антону Павловичу в Южно-Сахалинске и Александровске. Ну, хотя бы к одному из них её бы направили представители администрации этих городов. Но, нет. Разглядывает она только плохо сохранившийся памятник неизвестно кому (Чек, который должен бы это знать, молчит) в посёлке Огоньки. Между прочим, в этом посёлке действительно существует гора Влюблённых.

«Лучшее, захватывающее, нешаблонное, странное, неожиданное…» такими эпитетами наградили роман коллеги-лаборанты, которым он понравился. Несомненно, вещь перед нами не совсем рядовая. Возможно, даже совсем «не». Но назвать ее неким откровением, или расценить, как новое слово в современной русскоязычной SF, не могу совершенно. Даже инаковости, за которую я обычно добавляю балл, не хватило. Этот самый – седьмой – балл набежал только благодаря печальной философичности финала.

Идем дальше. Посмотрим на премии, полученные «Сахалином…». Из номинантов-финалистов, который роман Веркина опередил, ему, как минимум, не уступают (а я читал не всех конкурентов) «Чужая земля» и «Рунные витражи» (Книга года по версии Фантлаба), «Блудный сын» и «Отражение» (Лучшая отечественная книга от журнала «Мир фантастики»). Так что, остается «Час Быка», вручаемый за «самое социально-ориентированное произведение». Здесь, да, здесь, пожалуй, и не поспоришь.

Как не поспоришь и с тем, что жанров и сюжетных ходов намешано в романе множество, как и стилистических калек с других писателей. Только навскидку, кроме уже упомянутого коллегами Пелевина («В память об этом дне, и чтобы не гневить духов, русские названия городов, рек и островов были сохранены, а всем русским беженцам, уцелевшим в Войне, назначили усиленный паек»), здесь можно найти и вполне себе дивовские нотки («Но шли годы, лета и зимы, тайфуны и туманы, и теперь у префекта ревматизм и люмбаго, у него нет жены и детей, и вся его жизнь прошла здесь, в заботах и мечтах. Постепенно забот становилось все больше, а мечтаний все меньше…»), и турбореализм Лазарчука («Будущее, чтобы состояться, должно отрицать прошлое. То есть, настоящее для нас. И задача практикующего футуролога – определить векторы вторжения грядущего…»), и даже экзерсисы в духе Проханова («…но в метафизическое пространство Империи до сих пор не включены в силу того, что… не были приобретены надлежащим путем – ни завоеваны силой оружия, ни присоединены мощью экономики, ни отторгнуты хитростью дипломатии… сакрально они не могут являться полноценным уделом императора»).

Впрочем, полученная эклектика вполне себе читабельна и любопытна. Как любопытен и смоделированный (пусть исключительно волей автора) мир. Как любопытно ждать, что ждет героев за поворотом, как… Претензия у меня, по большому счету, одна. Даже не претензия. Факт, строго не позволяющий мне оценить роман выше, чем на «четыре с плюсом». (Да и эта оценка – с натягом).

Я имею в виду затянутость, наигранное равнодушие, заунывность повествования. Уже на исходе четверти книги это начинает… не раздражать, нет. Но мешать, путаться «под ногами» и в мыслях. И это ощущение замедленности, тягучести никуда не девается, даже когда спокойную «этнографическую» экспедицию сменяет жесткий, беспощадный квест на выживание. Да, легко допущу, что это плод направленной имитации, что все так и задумано, и что Веркин заслуживает исключительно оваций. Недаром же он устами гг заявляет: «Футурологи – фаталисты. Как и все японцы, впрочем». Но собственные-то ощущения никуда не деть!

Резюме. Вполне приличная книга, которая может понравиться любому поклоннику пост-апа, пост-модерна и т. д. (смотри жанрово-тематический классификатор ФЛ). А может и совершенно не понравится любому поклоннику пост-апа, пост-модерна и т. д… Далеко не тот роман, про который я рискну сказать: обязателен к прочтению

P.S. Предлагаю писателям-фантастам новую профессию персонажей: «боевой футуролог»))).

Странное, неожиданное чтиво, к которому необходимо подготовиться. По количеству грязи, вони и запущенности, царящей на протяжении почти двадцати авторских листов, впечатления можно сравнить с мизансценой германовской культовой постановки «Трудно быть богом». Парадоксально, что к такому сеттингу быстро привыкаешь, и не испытываешь брезгливости.

«Остров Сахалин» невероятно сложен… и очень прост; в нем мало красок и еще меньше эмоций на фоне кричащего реализма, умирающей от стыда и ярости цивилизации. Это роман-репортаж, как редкий, маловостребованный жанр – между памфлетом и антиутопией. Его стиль, провокационный в плане «равнодушного» присутствия автора, в моем понимании сравним с моделью описания путешествий Гулливера на остров Лапуту и страну гуигнгнмов. Только здесь главгером выступает скромная девица, вооруженная не хуже Лары Крофт и проявляющая абсолютное хладнокровие при виде трупов, расчлененки, агонии, судорог умирающих от болезней и насилия. Она может бояться или иронизировать, но не испытывают омерзения от ужаса окружающей вакханалии, ее не смущают разлагающиеся трупы. Миссия Сирени(ГГ) – изучать, анализировать, сопоставлять. Это дикая бессердечная кукла, прошедшая спецподготовку убийца или свихнувшаяся фанатка футурологии? Такими вопросами, возможно, озадачен читатель в моем лице.

Я вновь пытаюсь проникнуться идеями автора, сформировавшего настолько абсурдный социальный конфликт международного масштаба, что невольно веришь во все происходящее, как веришь в две первые мировые войны и кошмарные результаты исторических катаклизмов. Этот мир сошел с ума после катастрофы (техногенной, мутагенной, гонок на выживание… неважно), и лохмотья, обрывки людской массы сосредоточились в условном дальневосточном регионе.

Необычный постап, непривычный в плане отсутствия сверхмонстров, кошмарных чудовищ и постоянного противостояния изуродованной природы и остатков человечества с лихвой унифицирован грязью, болезнями, убогим прозябанием, голодом, возведенным в ранг конфессии. Уродливые проявления отчаяния погибающего разума воспринимаются, как должное, как безусловный итог радикализма всепланетных шалостей.

Шокирован? Скептически усмехаюсь? Подавляю зевок равнодушного читателя?

Или унижен, обескуражен, возмущен?

Нет… все вместе, все чувства одновременно сплетаются и шипят.

Эдуард Веркин долго и старательно специализировался в детских ужастиках, совершенствовал профессионализм на приближающейся к трэшу самобытности пограничного беспокойства. И вот результат: книга, которая никого не оставит равнодушным. Потому что в ней максимально честный прогноз субъективного футуролога.

Роман конечно цепляет, рекомендую к прочтению однозначно .

А теперь НО. Очень много нестыковок , впечатление что начало и конец писались с многолетним интервалом и автор позабыл то с чего начинал и повторяясь описывает некоторые вещи в конце уже по другому чем в начале. Природа и симптомы развития зомби бешенства в начале и конце разные, возраст Чела и время прошедшее после Войны , в холодную зиму император разрешил включить новые только что построенные атомные электростанции(как лампочку ага, щелк и готово) и многое многое другое. Роман явно нуждается в редактировании неувязок ,чистке и правке мелочей после которой абсолютно не потеряет ни капли своей ценности а только ярче засияет на фоне тусклых коммерческих звезд современной литературы.

Не могу назвать роман безупречным. Технически сделано рвано. Начало прям откровенно нудно, с этими общими описаниями. А в конце педаль боевика врублена на полную, и все начало летит в корзину для грязного белья.

Есть несколько цельных эпизодов, которые прям чуждо смотрятся в лоскутном одеяле.

Откровенно натужный юмор по поводу негров. Фабула ходульная в прямом смысле. Ходют и все. Фантдоп — смесь из «Заводной» Бачигалупи, Войны Z, Дороги и еще других известных вещей.

Но между тем. Местами проступает в тексте нить, которая связывает землю и небо. И вот когда эта нить проступает, и начинает звучать от вибрации, то тут и понимаешь, что можно ради этих мест лопатить породу пустого текста.

Начитался отзывов, захотел наконец то отечественного автора в этом жанре оценить. Первую половину книги я откровенно скучал, такой ведь зачин, достойный любой космооперы, но тут одна книга, маленькая, но страницы кончались и все же на 580 из 800 я закрыл книгу. Просто путеводитель по выдуманному миру, очень пространное описание весьма неправдоподобных тюрем, быта и бесконечных

Остров Сахалин у Чехова — место жизни. Пусть убогой, временной или просто каторжной. Наполненной обидой и презрением. Но — небезнадежной. Новый край, в котором когда-то появятся настоящие города. Хотя бы для внуков-правнуков...

У Веркина Сахалин — место дожития и смерти. Сотни тысяч китайцев бегут на остров с материка, но в саму Японию их никогда не пустят, лишь отберут всех здоровых детей.

При некотором сходстве — люди живут на острове временно, устраиваются не навсегда, отказываются думать, что пустят здесь корни — Веркин ставит совсем другой вопрос. И звучит он так: что останется после исчезновения народа? Твоего народа?

Держава и земли? России больше нет, а бескрайние просторы теперь заражены, отравлены и там бродят зомби. Всё будто проклято на веки веков.

Имена? Как от Советского Союза остались названия кратеров на темной стороне Луны? Или как от Рима нам остались сотни слов? Но Веркин безжалостно показывает, что сохранение старых сахалинских названий — это просто фиговый листок, которым другие народы прикроют собственную неблагодарность. И еще это способ не называть японскими именами землю смерти.

Достижения? Вы полетели в космос? Оставшиеся после ядерной войны люди просто не вспомнят, кто первым это сделал. Пусть они сами стремятся к небу и другие планеты становятся чуть не последней надеждой — зачем им память о вас?

Православие? В книге христианство показано настолько гротескно, настолько безнадежно и бессмысленно, что даже не хочется так оставаться в будущем. Мистическая вера становится отравленной и больной, как сахалинская земля, на которой процветают некротические культы. Теплится лишь вера в отъезд — сейчас в Японию, а потом — к звёздам, на космических кораблях.

Твоя кровь будет жить в других народах? Если только останутся дети, и уцелевшие согласятся признавать родство. Голубоглазая героиня помнит о происхождении своей матери. Но таких как она слишком мало в Японии. Да и сегодня, оглянитесь, многие ведь народы задумываются над тем, что Париж это место, где когда-то жили французы...

Твои книги? Поэзия? Идеи? Может они и сохраняться в памяти горстки ученых. Но уцелевшие после ядерной бойни народы переживают вспышку национализма. «Остров Сахалин» рисует предельно милитаристскую, опростившуюся культуру Японии. Осталось мало учёных, еще меньше поэтов. Жить просто тяжело, и очень надо найти постороннего, чужого, которого можно обвинить во всех бедах. После чего унижать и сладострастно презирать. Япония стала той жестокой, отчаянной державой, с которой готовился воевать Аркадий Стругацкий. Слесари, матросы, надзиратели и санитары — зачем им писатели-гайдзины из других эпох? Разве что просвещенный чиновник прикажет подавать чай в подстаканниках. Но это всего лишь каприз бюрократа — чтить обычаи прошлых народов.

Кроме того, чтобы остаться в умах немногих уцелевших после ядерной катастрофы — надо владеть умами людей до её начала. Сегодня дискурсом владеют американцы, потому в романе куда больше англосаксонского, чем русского. Стать античностью для нового мира — третьим Римом для азиатских культур — у русских не факт что получится. Мало мест в умах людей завтрашнего дня, и жестоко дерутся сегодняшние образы за эти места.

Как Парменид, философствуя, отнимал у вещи все качества, оставляя лишь её бытие, так и Веркин отнимает все привычные образы бессмертия народа. И лишь когда исчезает всё преходящее, становится понятно, зачем же понадобился ему парафраз чеховской книги.

В «Острове Сахалине» восемьсот девяносто пятого года издания описаны гиляки. Последние сахалинские аборигены, у которых не осталось ничего, кроме ненависти и дисциплины. Лишь в служении чужим людям, чужим идеям они ещё могут найти себя. Потому используют их для поимки беглых либо для охраны. Им по силам любые ответственные поручения, для выполнения которых не надо знать грамоты.

Русские в романе как гиляки. Главный герой это «прикованный к багру» каратель, заботам которого можно поручить молодую девушку из метрополии. Молодой парень с уже пошатнувшимся здоровьем. Артём убьет десятки людей, но её не тронет — таков приказ. Ещё будет строить столбики из речных камней — каирны — единственный вид искусства, который он понимает. Благородный дикарь, вот кто он такой.

Но русские и не гиляки. После нас остаётся некое свойство души, без которого в мире завтрашнего дня очень плохо. Когда-то наш народ был признанным носителем этого качества, играл свою роль в большом концерте «мировых чувств». Сейчас его не стало — и без русского милосердия невыносимо жить что японцам, что китайцам, что немногим оставшимся американцам.

Нельзя сказать, что бессмертие народа через чувство — уникально. В романе буквально парой абзацев рассказано, как американцы оставили японцам самоиронию. Лучший миноносец империи теперь называется «Энола».

Героиня — милосердна. Она сама не осознает этого, не умеет обращаться с этим своим качеством. Молодая красавица, которой сложно ограждать себя от назойливого мужского внимания. Роман — это её воспоминания, она много где противоречит себе, порою врёт, как очевидец. Впервые Сирень покидает родной дом и привычную академическую среду, чтобы совершить путешествие — оценить будущее Сахалина, его перспективы. У неё с собой отцовский макинтош, пара пистолетов и лучшие рекомендательные письма. Стреляет она без промаха, смотрит на мир не зашоренными глазами и хочет быть порядочным человеком.

Её образ — тоже совершенно не подходит для посткатастрофической Японии. Светлый и строгий, не отягощенный жаждой власти, наживы и умением идти по головам. Он будто пришел из романтического анимэ, которое объявили «фривольной мультипликацией» и уничтожили. Сирень почти ничего не пишет о любви, и очень много о страданиях и смерти. Но рядом с ней люди меньше всего хотят страдать, и пытаются отыскать в себе что-то хорошее, яркое. Не всегда у них получается и она устает заглядывать в раскрывающиеся души.

Фоном для путешествия Сирени становится гибель острова.

То, как героиня пытается спасать людей, кого стремится спасти, какой возвращается из путешествия — ослепшей и облученной, потерявшей свою любовь — показывает, насколько неудобно милосердие, как с ним трудно обращаться.

Как с огнём.

Но разумный эгоизм и сухая рациональная взаимопомощь приводят в тупик. Лучший поэт эпохи окажется на каторге, и умрёт, отказавшись от всего человеческого в себе, обернувшись натуральным зверем. Миллионы людей, оставшихся на острове, власти просто бросят и убьют, опасаясь эпидемии мобильного бешенства.

Так что в мире, где так мало осталось шансов на выживание человечества — невозможно без милосердия. Либо японцы в итоге станут милосердными, и научат их этому воспоминания Сирени, а её внук увезёт с Земли — либо кончатся, как прочие народы, назначая всё новых отверженных, выжигая очередные острова.

Это примиряет надежду на существование человечества с финалом романа, где русских больше нет.

Написано интересно, качественно, с хорошей проработкой характеров и фантастического (постапокалиптического) фона, на котором происходит действие.

Читать стОит, хотя так высоко как его оценили всякими премиями, я бы не стал.

Но твердые 7 роман заслуживает.

Как-то не верил, что могу уже чему-то искренне удивляться! Лучшее, что я читал в этом жанре,пожалуй, с десяток лет!! А случайно узнав,что автор еще и творец «Бога калибра 58», то просто обмер в экстазе. Много всего намешано, но с каким вкусом и претензией. Спасибо!