Баррингтон Бейли «Столпы вечности»

«Философия постстоиков Баррингтона Бейли,

или почему надо фантастически возвращаться к Фридриху Ницше»

Предыдущий отзыв на Баррингтона Бейли я начал отсылкой на Ницше. В случае со «Столпами вечности» я пойду тем же путем, но чуть иным...

Ведь вечное возвращение — идея более древняя, нежели чем псевдо-евангелические заходы одного немецкого филолога. Собственно, как британский фантаст и показывает, вечное возвращение — это идея стоиков. Точнее, по роману и его переводу, «столпников». Последнее, в каком-то смысле, даже точнее, вспоминая этимологию слова «стоицизм» как названия эллинистической философской школы. Но если углубиться еще сильнее, то идея пространственно-временной цикличности — общее место у всех традиционных обществ. Даже у самого, да простят мне мой европоцентризм, уникального из них — эллинско-римского, в котором и сформировалось семя европейской рациональности (пусть и не все с этим согласны). Те ценители интеллектуальной фантастики и литературы вообще, например, кто читал зарисовки и эссе Борхеса на тему времени, вечности и иже с ними, прекрасно об этом знают.

Для Платона и Аристотеля, двух столпов греческой мудрости, какими в «Столпах вечности» предстают мифические основатели столпников, Иоаким и Вооз, мир никогда не создавался, был всегда и все основано на больших космических циклах. Даже к идеальной политии («государству» в наших переводах) Платона мир придет не в будущем, а как бы в возвращенном прошлом (все выведенные Платоном и далее перенятые Аристотелем политические формы зациклины и сменяются в обществе друг за другом). А «перводвигатель» Аристотеля как бы всегда создает мир, а не в христианской временной линейности, которая уже станет средневековой христианской интепретацией аристотелизма. До них ионийские «стихийные материалисты» видели мир теми или иными «первоэлементами», которые то «умножаются и расчленяются», то «объединяются и упрощаются». По самому буддийскому, восточно-мистичному греку (и вместе с тем самому европейскому, ведь «мыслить и быть есть одно» даже важнее «мыслю, следовательно, существую», хотя у французского классика не только про мыслю...), Пармениду, мира как совокупного много вообще нет. К этому он пришел в ходе первого мысленного эксперимента, до сих пор одного из самых сложных для человеческого ума. В конце концов, Гераклит, у которого мир есть Огонь, разумный пламенный эфир, где «война — отец всему», стал самым ярким среди эллинских философов, рационализировавших идею цикличности. Именно от него эстафету в осмыслении цикличности и переняли стоики/столпники.

Извините за философские ретроспективы... это я все к чему? Потому что ставшая некоторым уже банальным культур-феноменом в современности, где отсылки на Ницше есть общее место, идея вечного возвращение основной сюжетный фон, а его нарушение — главный макгаффин «Столпов вечности». Черт, даже в российском постмодерн-рэпе, у Славы КПСС, есть одноименный трек. Другое дело, каким именно образом философские размышления о детерминизме и индетерминизме встроены в повествование Баррингтона Бейли, есть ли там место для Ницше и должно ли было оно там появиться. И насколько представленные конструкции лучше или хуже последних новинок фантастики на бумаге и на экране.

Перед нами далекое будущее. Одна из многих вариаций будущей империи человечества, на этот раз в виде «Эконосферы». Последняя, правда, не далека от своего заката. Как и, возможно, сама вселенная вокруг. Так считает главный герой романа, Иоаким Вооз, столпник, первый скелетон, т. е. человечек с модифицированной нервной системой (и телом вообще). И первый же, кто пережил самую сильную болевую травму в мироздании. Посттравматический синдром преследует его всю жизнь и отягощается его личной философией. Философией стоицизма, которая, по идее, должна излечивать и приносить спокойствие своим носителям, а в итоге приводит нашего протагониста к еще большим мучениям. Ведь Иоаким знает, что он будет переживать ту ужасную боль вечно. Во всех будущих и прошлых вселенных. Но он хочет изменить сам вселенский порядок, чтобы разумный вселенский огонь не допустил мучений Вооза в будущей вселенной. А, может быть, и вобще не создавал ее. На своем пути главный герой встретит скелетон-ку, афериста-предсказателя, богача-коллекционера, секту-сциентистов, агентов Эконосферы и еще много кого, которые приведут Иоакима к сознательному отказу от своего плана, а после... А после к финалу с приличной такой долей недосказанности.

Так или иначе, с недосказанностями или без, о философской подоплеке хочется сказать следующее. Круто, что Бейли так подробно расписывает потенциальную цивилизацию нео-пост-стоиков. Не уделяя, правда, должного времени их психологическим или медитативным практикам, о которых в массовой культуре известно гораздо меньше общих моментов стоицизма. Вместе с тем «Столпы вечности» — это одно из немногих произведений, в котором я бы не стал до конца хвалить андеграундность и отсутствия поп-элементов. Что имеется в виду? Как я уже сказал, Ницше гораздо более поп-мыслитель, нежели чем стоики. Рейтинги упоминания последних на порядки ниже. И вечное возвращение давно стало патентом отца Заратустры. Другое дело, что переосмысление Ницше значения вечного возвращения могло бы стать неплохим поворотом по маршруту сюжетной трансформации Вооза. От принятия вечного вощвращения по стоикам, к его отрицанию и к отрицанию отрицания. А именно двойным отрицанием и предстает интерпретация Ницше данной идеи. Почему?

Для Фридриха знание о вечном возвращении важно не со стороны онтологии, а со стороны этики. Люди его времени, да и нашего, делают и жертвуют чем-то либо ради прошлого, либо ради будущего. Притом что именно будет подразумеваться под данными хронологическими регистрами особого значения не имеет. Нация, утопия, ретротопия, семья, бог или нечто иное. Для Ницше принятие вечного возвращение — это волевое преодоление кажущейся ничтожности своих действий. Какая разница, зачем что-то делать, если все в итоге разрушится? Создадим коммунизм или аристократический род, а первый в итоге умрет в огне взрыва сверхновой, а второй падет от неудачных кровосмешений и разложения нравов. А надо делать ради того, чтобы делать. Делать нечто ради того, чтобы этот момент утвердился в вечности. Чтобы он повторялся бесконечно много раз. Этим философским жестом Ницше, во-первых, преобразует этику в эстетику (жить правильно — создавать из своей жизни произведение вечного искусства), а, во-вторых, преодолевает противоречие между линейностью и цикличностью. Уходит от христианской эсхатологии и от депрессивной стоической мудрости. Разворот Иоакима Вооза к тому взгляду на свою жизнь и мир был бы неплохим окончанием мытарств героя, которое мне показалось несколько скомканным.

Тем не менее «Столпы вечности» все равно советую к прочтению. Отличный пример философского романа в реализации через инструментарий «фантастическо гетто». Победнее пестрота вселенной, чем в «Дзен-пушке», но на уровне зачастую более высоком, нежели в новейшем сай-фай продукте. Вместо множества классныз юморитических зарисовок из «...пушки» же — много интересных драматических и просто стилистически любопытных фраз: «он обитал в болевых дворцах, странствовал по городам цивилизаций, основанных на пыточной технологии»; «крики были похожи на новый язык для нового мира» и т.д. Глаз, правда, зацепился за момент, где эпикурейцы названы людьми в погоне за чувственными радостями и благами... Хотя, на самом деле, уж кто-то, а это не про аскетичных последователей Эпикура, которые превозносят умные, духовные развлечения. С другой стороны, полемика между детерминистами и индетерминистами в «Столпах вечности» — на несколько голов выше чем в недавнем довольно «твердо»-фантастическом сериале «Разрабы». Последний, на мой взгляд, переоценен, но его портит в основном концовка, в не весь остальной массив произведения. Вопрос, насколько сильно выглядит представленная онтология у Бейли среди других авторов о цикличных вселенных — у Шеффилда, Андерсона, Игана, Макдональда и т. д. Хотя само вопрошание спорно. Все-таки Барринтон Бейли создает некоторым образом винтажный сай-фай, осовременивает античных классиков и «одревляет» научно-фантастический дискурс, почти как те молодые люди, которые сегодня уже с седыми волосами, искусственно старили свои джинсы. Классный эксперимент.

Для 80-ых годов прошлого века, когда в жанре фантастики стали появляться «подсосы» и «проплешины» в тематики и направлениях ( предыдущие лет 30 были крайне продуктивными ), многие писатели-фантасты пытались удержаться в топе переходя на обсуждение, как насущных тем ближайшего будущего, так и набиравшего обороты киберпанка. Этот роман Баррингтона Бейли не стал исключением и написан вполне в духе своего времени. Безусловно свой отпечаток накладывает на роман ранняя авторская практика в «новой волне» и совместный труд с Майклом Муркоком, где писатель почерпнул для себя богатый опыт. Бейли постарался быть оригинальным, создав нечто в стиле «космооперный философский киберпанк» , что весьма занятно ! Мне показалась книга несколько сумбурна в плане движения сюжета, ибо лихие приключения главного героя — стопника, кораблеводца (интересное определение!) Иоакима Вооза — переплетаются с многочисленными философскими рассуждениями, как Вооза, так и других заметных персонажей данного романа, что несколько уводит в сторону динамику. Возможно кому-то это покажется ненужным или скучным, но именно там автор находит выход своим идеям и делится ими.

Что касается героя, то он несколько необычен — Иоаким Вооз — человек-эксперимент-первопроходец с кремниевыми имплантами вместо своего скелета, с повышенными чувствами, контролем боли, управлением своего тела с помощью космического корабля-симбиота, который выполняет также часть функций мозга. Люди, которые сделали с ним биологические манипуляции оказались столпниками по вере которых Вселенная будет перерождаться бесконечно количество раз, а значит все боли и падения он будет проходить много раз , в том числе боль своей гибели, в которой он нашел жизнь. Одним словом, в смерти мы находим рождение и жизнь. Его образ автор создал печального, мстительного страдальца, прозябающего во внутренней депрессии и сомнениях, которые его терзают на протяжении всего романа. Не знаю, но возможно автор просто хотел передать душевные переживания инвалида-одиночки наделенного суперспособностями, и от того и страдающего, что он единственный такой на белом свете. Хотя в книге есть и другие «усовершенствованные кибер-люди», которые распоряжаются собой совсем не рационально, предпочитая истинной жизни — смертельные игры и саму смерть. Интересна авторская находка с клонированием, когда люди ищут забвения, дабы снова пробудиться в новом , «свежем» клоне, чтобы продолжить фатальную игру. По-моему, где-то похожая мысль мелькала у Станислава Лема в приключениях Ийона Тихого.

Много и другого интересного постарался изобразить в своем романе Бейли: здесь и космические пираты, и спецслужбы эконосферы ( что-типа космической империи), и тайный религиозный орден, и блуждающая планета с артефактами, и перемещения по времени... Автор мысли широко, что позволяло ему грамотно сцеплять фрагменты многогранной мозаики, что достаточно высоко котирует роман, как незаурядное творческое произведение.

Единственно, что не совсем понравилось, так это концовка. Она несколько смята и оставлена в каком-то философском ключе, когда уже ожидание хэппи-энда сходит в направлении энтропии. Чего он этим добился? Некоторые, возможно, наоборот будут упиваться финалом, но мне же он показался «убитым», хотя в целом книга приятна для ознакомления и заставляет другой раз поразмышлять, что немаловажно в целом, ибо эта книга приносит «пищу для ума», а не является простой «сахарной забавой».

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2aKIwRr)

Хотя с написанной и изданной практически одновременно «The Zen Gun» эту книгу сравнивать все же тяжело  —  уж слишком удачный баланс компонентов новой космооперы найден Бэйли в рецепте тамошнего безумного блюда,  —  я однозначно рекомендую данную работу к прочтению тем, кто, подобно мне, остался в смешанных чувствах после «Света» Харрисона. Дело в том, что «The Pillars of Eternity»  —  это именно то, чем достойна была стать работа Харрисона, если бы автору не взбрело в голову на косую нитку приверстать к «Свету», а затем и всей трилогии о Тракте Кефаучи… мейнстримную линию маньяка Майкла Кэрни и его незадачливой супруги-анорексички Анны, берущую начало в более ранних рассказах. И «Свет»-то невелик по объему, а Бэйли ухитрился небрежным жестом фокусника, посылающего кролика в корсарский рейд по глубинам шляпы, уместить почти все впоследствии затронутые Харрисоном идеи, от киборгизированного калеки-командира лучшего в Галактике корабля до звероголовых нелюдей с планеты артефактов, на полутора сотнях страниц. Как обычно для этого автора, продолжения не последовало. Отсюда и проистекает известный недостаток книги: даже при богатом и несколько старомодном языке она слишком стремительна и оттого чуть уступает работе Харрисона стилистически, но подробная спецификация персонажей никогда не представляла для Бэйли, склонного небрежно разбрасываться идеями, особого интереса, и все необходимые детали их психологии сверх намеченного широкими мазками фона он предоставляет домысливать читателям; на пространстве средней его книги условные Питер Гамильтон или Конни Уиллис едва успели бы расписать ручку, а что уж говорить про переход к основному действию.

Небольшой но весьма емкий роман, написанный в жанре философской космооперы. Хотя, по правде говоря, такое классификация весьма и весьма условная. Все элементы космооперы налицо, но налицо также и квазифилософские размышления о вечности, о возможной богоподобности человека, о боли и любви, повторяемости Вселенной и еще о многом. Главный герой — одиночка, страдалец, творец и мститель, и все в одном флаконе, материальная оболочка которого истерзана от самого рождения. Порой даже кажется, что Баррингтон Бейли издевается над читателем, предлагая ему сагу об открытии, и одновременно эпос о человеческой извращенности. В романе немало любопытных фантастических допущений, несколько примитивная интрига, характерная как для классиков фантастики, так и для новой волны, не портит впечатления, а скорее придает драматической истории некую шекспировскую или, быть может, даже гринуэйскую театральность. Ну и, конечно, есть эффектная концовка. Читать стоит.