Ся Цзя «Сон в вечное лето»

Показалось, что эта история очень перекликается с «Недосягаемым для тебя времени», но если та была про «дельфина и русалку», живущих в разном ритме, то «Сон в вечное лето» — это история про бабочку и гору.

Путница, путешественница во времени, — та самая бабочка. Её жизнь — это серия ярких, отчаянных вспышек в разных эпохах. Бессмертный — гора. Неподвижная, вечная, меняющая лишь свои одежды-леса за тысячелетия.

Они встречаются. Более того — они встречаются много раз. В этом главная магия и главная боль рассказа. Путница прыгает сквозь века, как сквозь страницы книги, и в каждой главе находит его под разным именем, но с одним и тем же неугасимым огнём сознания внутри. Она любит — или пытается понять — не одного человека, а целую мифологию, воплощённую в одном лице. Она любит:

· Сяошаня («Маленький Веер») — императора Шуня, чья добродетель была так сильна, что ветер следовал за его веером, даря прохладу летом и тепло зимой. Он — сама гармония, власть как служение миропорядку.

· Лаонуна («Старый Крестьянин») — божественного Шэньнуна, испытателя трав и изобретателя плуга. Он — труд и знание, основа цивилизации, кормящей себя своими руками.

· А Яня — реформатора Шан Яна, строителя жёсткой правовой машины царства Цинь. Он — закон и порядок, безжалостный каркас государства.

Снова пришлось гуглить для понимания, но это ключ к главному чувству рассказа. Бабочка касается то цветущего склона (Шунь), то каменной породы (Шан Ян), то целебного источника (Шэньнун) — и всё это одна Гора. Она видит части. Он же, бессмертный, глядя на её короткую, по его меркам, жизнь, видит целое. Для него все её прыжки — один миг, один долгий «сон в вечное лето».

И здесь — та же щемящая струна, что звучала в «Недосягаемом...». Они оба — пленники своего времени. Она — пленница его быстротечности и фрагментарности. Он — пленник его бесконечности и тотальной цельности. Их встреча — это не диалог, а перекличка эхо: её эхо разлетается по разным ущельям, его эхо приходит из всех времён сразу.

Форма рассказа под стать этой идее: она не линейна, а калейдоскопична. Каждая встреча — отдельная миниатюра, залитая то светом древнего лета, то сумерками эпохи реформ. А вместе они складываются в портрет не любви, даже не дружбы — встречи-узнавания. Узнавания в лице одного — всей истории своей цивилизации. И осознания, что быть её мимолётной частью — это и есть единственная форма вечности, доступная бабочке.

История оставляет ощущение тихой печали. Они не могут быть вместе. Она живёт в спутанной, но последовательности «тогда и потом». Он живёт в «всегда».