Из старого блокнота. Часть очередная.

Раскапывая завалы написанного когда-то и даже опубликованного, наткнулась вот на это. Чуточку подредактировала — и вот Кажется, это писалось года четыре назад, не меньше. Поначалу казалось — как давно... А потом — всего четыре года и прошло, разве время? В чем-то я изменилась, мыслю по-другому... А то, что было — оно интересно тем, что было. Вот так просто.

Зима в нашем квартале, в шестьдесят шестом, как все его называют, была особая. Почти деревенская. Не по-городскому тихая. Знаете, как пахнет деревянный дом зимой? Обложенный снегом извне и протапливаемый изнутри. У него совершенно особый запах. Так же, как и у утреннего морозного воздуха. Это ни с чем не сравнимое сочетание мерзлого снега и горящих дров в чьей-нибудь печке, тонкой струйкой дыма выходящих из трубы на крыше… Где-то подаст голос собака и твоя, спохватившись и загремев цепью, ответит ей хриплым лаем, почти не вылезая из будки…

Утро. Так тихо, что внутри дома чувствуешь себя словно в ледяной пещере. А снаружи – снаружи весело искрится и скрипит под ногами свежий снег. И солнце – такое яркое, что слепит глаза. Изредка тишину нарушит стая галок, галдящих где-то в вышине. До сих пор, как их увижу – вспоминаю зиму. Ту зиму, нет, те зимы, которые остались далеко-далеко в моей памяти.

Новый год… Новый год пахнет хвоей, мандаринами и старыми игрушками, извлекаемыми всякий раз из большой коробки, стоявшей в сенях. Там был дед Мороз, которого каждый год ставили под елку, а в мешок ему закладывали сладости. И их можно было найти. Это так здорово, получить подарок от самого деда Мороза. И таинственно. Еще зимой мы ходили в парк, что на Металлурге. Там ставили две, три… нет, целых шесть огромных елок! И они стояли там все новогодние праздники, все школьные каникулы… Яркие огни в ранние январские вечера, катания на лошадях вокруг покрытого льдом озера, горки, карусели, детвора… Мороз щиплет щеки, одежда уже ледяным колом стоит, а ты все просишь: «Еще чуть-чуть, еще немного». А перед сном – зимние сказки с голубых пластинок, вырезанных из журнала «Колобок», музыка новогодних снежинок и каша «дружба» со смородиновым вареньем…

Любим мы назад оглядываться. А ведь иногда и интересно. Мой прапрадед Михаил, говорят, недюжинной силы был мужчина. Настоящий сибиряк, богатырь — два с лишком метра ростом, широкоплечий, здоровенный как медведь. К животинкам жалость имел. Бывало, едет на груженой телеге, остановит посреди дороги лошадь: «Устала, милая? А ну-ка, отдохни». И… впрягается вместо нее да тащит телегу с грузом на себе. Пока лошадь не отдохнет. «Отдохнула? Ну, теперь давай ты». А однажды лошадь увязла в болотной трясине. Всей деревней голову ломали, как беднягу вызволить. Веревками цепляли, лошади тащили – ни в какую. Крепко увязла. А Михайло в одиночку на руках ее вынес. Вызволил…

А еще был мой прапрадед неисправимый романтик. Иначе и не скажешь… Возле деревни цыгане остановились табором. Приглянулась Михаилу одна цыганочка – молодая, красивая. Только вот цыгане – народ строгий, свою девицу за чужака не отдадут, как ни проси. А Михаил и не просил. Пришел и забрал ее. Выкрал. И разбавил кровь вольных казаков жгучей цыганской кровью… Другой мой прадед, это уже ближе, с непривычным для русского уха именем Эрнст, потому как латыш, в далекую Сибирь попал за дела политические. И надо же было так случиться, что именно здесь латышский коммунист, которого занесла нелегкая из Риги в такую даль, встретил свою судьбу. Красавицу Катерину, дочку церковного старосты. А отец у Кати строгий: кто такой, и знать не знаем, дочь не отдам. Венчаться-то как – инославный ведь, да и зовут – сразу и не выговоришь. Ради нее, ради любимой стал Эрнст Андреем, выполнил строгие условия старосты. Какой шаг! О таком ведь только в книжках пишут… Да… Были люди… Способны ли сегодняшние мужчины на безумные поступки ради нас, слабых и хрупких? Или перевелись на земле романтики, горячие сердца и сильные руки? А может, просто любовь к себе, собственный комфорт и спокойствие пересиливают все прочие чувства? Избаловали мы вас, изнежили, и сами превратились в сильный пол. Грустно сказал Ницше, а ведь в точку: самая лучшая, самая глубокая любовь скорее добивает, чем спасает. Это он про нас, про женщин. Добили мы вас, изничтожили. И некому теперь нас носить на руках, петь серенады под окном, дарить цветы просто так, без повода, быть рядом не только когда ей весело, но и когда грустно и хочется плакать… Печально, что мы стали чужими друг другу… А может, не перевелись еще романтики?..