А вот пишет уважаемый мною Лев Пирогов:
Улицкая — Быков — Прилепин и не примкнувший в силу неуживчивости характера Иванов пригряли на смену Мамлееву — Сорокину — Маканину (и примкнувшему к Маканину Масодову). Стало хуже. Была нежить, черепа по полям катались — холодно, но красиво: надежда была. А стало — банка с растворимым кофе на полочке. Фрёкен Фру, шевеля ляжками, потянулась к полочке и привнесла в русскую литературу стабильность.
Вова, говорил издатель Ал-др Терентьевич писателю С., ты не пучься. Не пучься, говорил, Вова, порвёшь штаны. Им насрать на твою многокомнатную квортиру на гоголевском проспекте. Наши самые лучшие квартиры говно по сравнению с их квартирами. Наши самые лучшие машины — говно по сравнению с их. Единственное, чем ты, Вова, можешь соблазнить этих соблазнительных дядь и тёть, это русское безумие, Вова.
Но Вова (писатель С.) устал от своего «кака, пися», душа бельмастая возалкала спасения, и он стал секвестировать матюки. Написал приличные романы про лёд и путь-бро, почесал квартиру на гоголевском и ушёл в приличное издательство (по крайней мере, в более приличное, чем). Это была отмашка. Писатель Евдоким «Не трожь мои трусики» Прищепа тоже начал восхождение к высотам стабильности с этого символическога акта: кинуть пифию-Терентьевича ради издательства, в котором «предисловие напишет сам Быков».
Нам нужна великая литература, а им нужна великая Россия, чтобы пожить.
Есть своя сермяжная правда в словах Пирогова, определенно есть...
цитировать
свернуть ветку