Фэйри Великой Литвы

Заспявае нягучна нябачны рот,
Ды застыгне-застогне душа мая —
Цішэй, цішэй, чароўны народ,
Ну нашто вам ізноў патрэбны я?

Ну ці мала яшчэ ўва мне нажоў?
Ну навошта наўкол няспынны спеў?
Што шукаў-не шукаў, я даўно знайшоў,
Што жадаў-не жадаў, я ўсё паспеў.

Антон Францішак Брыль «Чароўны народ»

Антон Францишек Брыль из тех авторов, что тонко чувствуют и понимают традицию и канон в фэнтези. Об этом уже говорил его первый поэтический сборник «Не ўпаў жолуд», а также переводы «Беовульфа» и «Кузнеца из Большого Вуттона». Это же ещё раз доказала новая сказка (именно так она обозначена на титульном листе) автора — «Ян Ялмужна». Своей волшебной атмосферой эта красиво оформленная книжечка на сто страниц напоминает и «Дам из Грейс-Адье» Кларк, и некоторые вещи Дансени, и того самого «Кузнеца из Большого Вуттона» Толкина. И, как и названные произведения, «Ян Ялмужна» по праву может называться настоящей, классической фэнтези — такой, какой она должна быть, неиспорченной модой и коммерцией.

В этой книге есть волшебство, старый замок, благородные князья и рыцари, таинственные лесные паны в своих дворцах под корнями дубов, седьмой сын и дитя бури (причём не один), множество тайн, любовь безродного повара и боярской дочери, игра в загадки, финал, в котором лесной народ отдаляется от мира людей, и многое другое из того, что делает обычную сказку сказкой хорошей.

Причём всё это написано настолько ладно да красиво, что на ум сразу приходит беларуское определение «прыгожае пісьменства». Это также и проза поэта, в которой каждое словце выверено и находится на своём месте. Переводить такое — занятие трудное и, пожалуй, бессмысленное. Ниже я привожу несколько кусочков из сказки в собственном переводе, но понимаю и сам, что они не передают и десятой доли очарования текстом.

Действие происходит в местечке Геранёны, что на Виленщине, в начале XVI века. Ольбрахт Гоштовт, хозяин Геранёнского замка и уже в те годы видный деятель ВКЛ, берёт в помощники своему кухмейстеру Яна, седьмого сына мельника. Через десять лет Ян, которого все называют не иначе как Ян Ялмужна (ялмужна на старобеларуском — это милостыня), сам становится кухмейстером. Да не простым. Он периодически хаживает в лес и общается с «дядюшкой» из лесного народа. Ольбрахт Гоштовт тоже не так прост, как кажется на первый взгляд. То же можно сказать ещё об одном персонаже сказки — Павле Гольшанском, князе и бискупе луцком. Он постоянно говорит загадками и намёками и знает явно больше, чем показывает. Признаюсь, раздел «Размова ля брамы», где Павел в иносказательной форме предостерегает Ольбрахта и даёт ему советы, остался мною по большей части непонятым. Самое «очевидное» место в сказке занимает любовная линия — сватовство Яна к боярской дочери Зофийке. Но есть там ещё одна линия — более «подводная» и более важная. Чтобы про неё рассказать, мне придётся сделать небольшое отступление.

У меня на стене висит плакат с генеалогическим древом великих князей ВКЛ и королей Речи Посполитой. Довспрунг, Миндовг и его сын Войшелк обозначены там как представители «возможной династии Палемонов». Что же это за возможная династия?

Существует красивая легенда о происхождении литовских князей от римлян. Согласно ей, римский нобель и родственник императора Палемон, спасаясь от жестокостей Нерона, вместе с пятьюстами семьями римской знати приплыл на многих кораблях в Балтийское море и высадился в устье Нёмана, назвав эту землю Жмудью и положив начало династии великих князей.

Впервые легенда встречается в хронике Великого княжества Литовского, Русского и Жемойтского в 1520-х годах. Её у меня под рукой нету, зато есть более поздняя хроника Литовская и Жемойтская:

цитата

B той час одно княжа римское, Палямон, Неронов повинный, зобравшися з жоною и детми своими и поддаными, зо всеми скарбы, з которым было o пятьсот от шляхты римской, также з жонами и детми, взявши з собою едного австронома, пошли в окрутах Mopeм, шукаючи собе местца слушного, где бы мелы поселитися и мешкати в покою.
[...]
И так оный немалый час по мору ходячи, пришли в Межиземское море и дошли реки Кисага, a тою рекою в самое море Окиян (мает быти море Балтицкое або Венедицкое), a морем Окияном вышли до устя реки в Корлянского моря, где Немен река в тое море впавши (недалеко от Клойпеды або Ланела, замку велми оборонного пруского), до мора Балтицкого або Венедицкого впадает.
[...]
Идучи рекою Дубасою, нашли над нею горы высокие и дубровы пенкныи, розмаитыми обфитостями наполненыи, и зверу розмаитого рожаю: туров, зубров, лосей, еленей, сарн, рисев, куниц, лисов, белок, горностаев и иншого рожаю зверу, также в рибах великую обфитость и дивных рыб з моря. И посадилися над тыми реками, Немном и Дубасою, и почали ся розмножать, a тое местце межи тыми реками велми им подобалося, и назвали тую землю Жъмонт, от розмноженя.

Легенда эта хоть и притягательная, но совсем не правдоподобная. В наше время историография считает её простой байкой и иллюстрацией идеологических настроений в ВКЛ XVI века. Впрочем, в её историчности сомневались уже в XVIII веке: Карамзин, к примеру, называл известия о римском происхождении литовских князей «баснословными».

Но всегда и везде есть те, кто в легенду хочет верить. На то она и легенда. Тут я снова припомню свой плакат с «возможной династией Палемонов» и упоминания Палемона как предка Гедиминовичей в беларуских учебниках истории (учиться мне посчастливилось в годы национального Возрождения). А в далёком XVI веке Ольбрахт Гоштовт, граф на Мурованых Геранёнах и великий канцлер литовский, сообщают источники, стал инициатором первой развёрнутой редакции беларуско-литовских летописей, которая как раз включала легенду о происхождении литовской знати от римских патрициев. И Антон Францишек Брыль, который делает Ольбрахта Гоштовта ключевым персонажем в своей сказке, тоже хочет верить. А может, хочет сделать для Беларуси-Великолитвы то же, что Толкин сделал для Англии-Великобритании: создать мифологию.

(Далее спойлер)

Пан Ольбрахт Гоштовт уверен, что является потомком Палемона. В башне Геранёнского замка у него есть целая комната, покрытая фресками, что повествуют о бегстве Палемона из Рима. Павел Гольшанский скептически относится к этой истории, считая её сказкой, и перечисляет свои аргументы Гоштовту. Но пан Ольбрахт непоколебим и уверен в своей правоте. Какие же у него на то основания? Ещё в прологе мы видим, что он не простой смертный, он знаком с повадками лесного народа. Но когда Ян Ялмужна напрямую спрашивает об этом своего «дядюшку», тот отвечает: «Нет, пан не нашего рода». Только в предпоследнем разделе Ян догадывается задать правильный вопрос, чтобы услышать в ответ историю.

Палемон приплыл на балтийский берег с семью сыновьями. Седьмой, с искоркой в глазах, рождённый в бурю, углядел тропинку в лес и, пока остальные разбивали лагерь да заботились о еде, побежал по той тропинке, а вскоре оказался в хороводе лесного народа на поляне. Натанцевавшись, испробовав лесной еды и питья, мальчик вышел из лесу и стал звать папу. На крик откликнулся ехавший по дороге Мартин Гоштовт и с тех пор звал мальчонку сыном. Ольбрахт Гоштовт, названный сын Мартина и кровный сын Палемона, танцевал с лесным народом почти полторы тысячи лет...

Такая вот великолитовско-кельтская мифология. Ну и, в завершение, несколько отрывков из сказки:

цитата

— Вот тебе первая загадка, — от этих слов тени разбежались из-под потолка и исчезли все, кроме одной, которая украдкой подползла к старику и легла ему прямо на сердце. А хозяин продолжал: — Одни боятся тишины леса, другие — зависти радных панов. Я к первой привычен, второй пренебрегаю, но есть такое, чего опасаюсь и я. Ответь, повар, чего.

— Тишине радных панов ты бы, пожалуй, обрадовался, — ответил Ян, — а опасаешься, значит, зависти леса.

Пан Ольбрахт согласно кивнул и снова задумался. Во взглядах, которые кидал на Яна Якуб, теперь были одновременно беспокойство и любопытство.

— Слушай вторую загадку, — сказал пан. — Я не жалею, что в среду не воскресенье, и не жалею, что зимой не лето, но жалею каждый день о не меньшей глупости. Ответь, повар, о какой.

Ян отвечал без задержки:

— Ты жалеешь, светлый пан, что твой единственный сын — не седьмой.

Пан Ольбрахт снова кивнул.

— Слушай третью.

* * *

Равен стране властелин, и смерть его — долгое дело. Смерть Александра льётся из дворца, течёт по улицам Вильни, наполняет их до краёв, со звонким цокотом вырывается в ворота. Скоро уже она словит князя в Лиде, схватит его в Ошмяне, упокоит в Вилькомире и Браславе. И каждое место, куда дотянется князева смерть, с этих пор будет само её множить. Во все стороны она разъезжается в возах, наперегонки бежит молодыми ногами и чинно расходится старыми и всё гремит копытами по трактам дальше. Но князь великий. Вот он мёртвый уже в Новогрудке и Менске, а в Берестье и Киеве живой и княжит, и его слово весомое там, как чистое золото. И виленский монах молится за упокой, а киевский за здравие, и временами их уста двигаются в согласии, выговаривая одно имя.

* * *

— Милостивый пан! — так начал Якуб говорить. — Помнишь ли ты, как я первый раз бился при тебе с татарами? Так сильно я махал мечом, что свои меня путали с отрядом, а враги — с двумя.

— Да, — ответил Гоштовт.

— Помнишь ли ты, милостивый пан, как я ездил с твоим письмом в Новогрудок, когда ты стал наместником? Так быстро я вернулся, что отец князя Павла проиграл тебе в споре бочку вина, а сам князь Павел — песню во славу твоей мудрости.

— Да, — ответил Гоштовт.

— Помнишь ли ты, милостивый пан, как я выкрал тебе дракона из Лынтупов? Так крепко я связал его верёвкой из освящённой конопли, что он и крылышком пошевелить не мог, а только носом чмыхал.

— Нет, — ответил Гоштовт.

* * *

— ...Если только в плен к трабским рыцарям попадёшь, дитя, тогда, может, и увидимся.

Ян помолчал, обдумывая услышанное.

— В плен? — спросил он наконец. — Ты же дал мне такую власть в этом краю! Им теперь со мной никак не совладать.

— Это уже как получится, — ответил лесной рыцарь. — Заучить — не хитрое дело, хитрое дело — не нарушить.

Ян взвесил и эти слова, повторил их сам себе, а вслух спросил:

— А если всё же не нарушу? Что, если через год или два вам станет скучно без ваших злых забав? Мне ещё нет двадцати, а прожить я могу долго. До сивых волос мне как до конца света. Что вы будете делать всё это время?

— Мы? Мы аккурат станцуем один танец. Я давно не танцевал. Прощай.