Почему-то у меня с детства сложилось странное мнение, что Щедрин — всего лишь автор злобной и смешной сатиры, не более. Но после прочтения «Головлевых» внезапно осознала, что он — вполне себе «большой» писатель, уровнем и серьезностью ничуть не уступающий Достоевскому.
«Головлевы» — история, своим трагизмом ФМ ничуть не уступающая, но при этом, если задуматься, даже более страшная. В конце концов, драмы в духе Достоевского в жизни встречаются, слава богу, довольно редко, да и характеры такие — тоже. А драмы в духе семейства Головлевых — сплошь и рядом. И счастлива та семья, в которой ни один член ее в какие-то моменты не играет роль «Иудушки», который на словах весь елей, а будешь помирать, так стакан воды не подаст.
«Головлевы» — это история несчастной семьи. Точнее даже не несчастной, а несчастливой — потому что несчастными себя чувствовали далеко не все, а уж несчастливыми в этой семье были все до единого, от первой жертвы до последнего подлеца Иудушки, которому, как ни странно, тоже досталось (такие очень долго выплывают, когда вокруг все остальные тонут, но в итоге накрывает и их). Все началось со властной матери четверых детей, которая троих благополучно сжила со свету, а четвертый так хорошо выучился ее науки, что сжил со свету ее самое — при этом до последнего сохраняя благообразную личину сыновьей почтительности. Вся история — начиная с матери и ее брака с пьяницей и тряпкой, и заканчивая печальным финалом актерской карьеры внучек — удивительна и поучительна одновременно. Казалось бы, но не может же быть такого, чтобы небедные люди (дворянского рода, с неплохими поместьями) в таком количестве, все до единого не просто пошли по плохой дорожке, а закончили самым худшим образом из всех возможных. На восемь человек — три самоубийства, и это еще те, кто «вырвался» из этой ужасной жизни с наименьшими потерями.
Самое сложное — обяснить, что, собственно, в головлевской жизни столь ужасного. Сначала — жесткая, властная и нелюбящая мать, потом — елейный подонок «Иудушка», младший сын, никому не делающий зла напрямую, но ловко пьющий изо всех кровь украдкой. Казалось бы, ничего особенно ужасного, не смерть, тюрьма и яма, вполне можно было бы с этим справиться, но практика как раз показывает, что ко злу внутри семьи люди оказываются особенно не подготовлены, беззащитны перед ним. С другой стороны, этот проклятый век дворянских трутней, «сначала на забаву, а потом на убой». В наше время человеку достаточно вырваться из-под крыла такого семейства и начать самому устраиваться в жизни, найти себе компанию по душе — и можно спокойно жить дальше. Но ведь эти трутни ничего сами не могут и не умеют, мысль и «честном труде», посетившая было из всех детей только двух внучек, обернулась для них так, что лучше б дома в деревне сидели. Потому что в 1860-х для бедной дворянки без связей и опыта никакого «честного труда» еще не было, только «бесчестный», увы. Вот и начнешь задумываться о пользе революции. Кстати, еще о нашем обществе «равных возможностей» — точнее, конечно, менее неравных. С одной стороны, есть шанс, что Головлевы, кроме матушки Арины Петровны, в нем сошли бы на нет еще быстрее. С другой стороны, Арина Петровна могла бы развернуться по полной и, но ее детям и внукам это вряд ли помогло бы.
Получается, самое жуткое, что с переменой времени «головлевские» проблемы никуда не деваются. Проблемы семей, в которых не просто нет любви между членами семьи, а ни у кого из них ни разу в жизни ее не было. Проблемы людей, которые живут по привычке, механически, движимые каким-то застарелым и давно не актуальным расчетом. Проблема пошлости, наконец. «Пошлость имеет громандую силу; она вседа застает свежего человека врасплох, и, в то время как он удивляется и осматривается, она быстро опутывает его и забирает в свои тиски». Кто никогда не пасовал перед скандалящими тетками, лезущими без очереди, перед грозными гардеробщицами, перед ханжеским лицемерием, прикрытым маской дорбродушия, кто никогда не думал, что проще уж уступить, чем «связываться». Главное — потом убежать достаточно быстро, пока это уступничество не завело далеко.
цитировать
свернуть ветку