«В некотором царстве, нектаром текущем государстве, на самом краю света, в лето не то в это, не то в то, в некогда сущем Онтоне-граде, при свите, при полном параде жил царь».
Нет, это не царь, который на вид сморчок, башка с кулачок. Этот царь, Макс-Емельян, написан лет на двадцать пять раньше. И был он «Не зол, не бурбон, не турок, не перс. А только один как перст». Знакомые интонации? Знакомый ритм? Ну да, ну да.
И не знать про ентого самого царя Макса-Емельяна мой любимый и очень талантливый Леонид Филатов не мог. Даже если бы он не читал вышедшую в начале шестидесятых сказку Семена Кирсанова «Сказание про царя Макса-Емельяна», студент «Щуки» Филатов никак не мог пропустить гремевший на всю Москву одноименный спектакль, который Марк Розовский поставил в студенческом театре «Наш дом» в 1968-м году.
Нет-нет, я обожаю «Федота-стрельца», знаю его наизусть страницами, но мне обидно за того, кого академик Михаил Гаспаров назвал создателем русской рифмованной прозы.
Вот послушайте:
«А что цвет не твой и портрет не твой,
не казни за то — делать нечего,
царь наш батюшка, если нет чего».
«Тридцать было жен у царя, и всё зря.
В королевах ходила испанская донна, лицом хоть куда! Звать Терёза, тверёза и молода. А нет плода!
За Терезою — польская краля Ядвига, молоко да клубника, захмелеешь, узря. И зря.
А за ней австриячка была — Фредерика, станом оса. Русская царевна Федора, в два кулака коса. Итальянская Леонора, что твоя лоза, персиянка Гюрза, Кунигунда была, Розалинда — инда счет потерял Емельянушка-Макс.
Так-с».
«Ван-Брон его за зипун, а мужик обернись да плюнь, Питирим его за портки, а тот его пяткой ткни, Освинясь бы схватил за лапоть, да боится мундир заляпать. Факт — срывает торжественный акт» — скажи вам, что это потерянные строки из «Федота-стрельца», нетрудно было бы поверить, не так ли?
И ещё один маленький шедевр — зарифмовать царевичей и Гуревичей, да ещё и сделать их нарицательными:
«Чтоб пеклись на печи
новые царевичи,
эх, дайте почин,
скрипачи гуревичи!»
Ну, филатовское «Пров ел плов» просто взято отсюда:
«царь Андрей пребывал в хандре,
царь Василий глядел, чтобы яйца носили,
царь Касьян составлял пасьянс,
царь Лазарь на него мазал,
царь Пров ел плов,
царевна Фелица помогала коровам телиться,
царь Герасим был несогласен,
царь Пахом баловался стихом,
царь Цезарь был цензор,
царь Савва вкушал сало,
царь Ерофей на дуде корифей,
царь Федор был лодырь,
а царь Кирилл всех корил».
В следующем перечислении царей — последний идёт немым приветом в будущее:
«царь Федот оказался не тот».
А игру слов такого уровня мало кто мог сплести. Кирсанов мог. Слушайте, до чего роскошное цыканье:
«Сатисфакция нужна, конфискация нужна, строго доискаться и — применить все санкции, и не очень цацкаться с теми самозванцами, а поправших принципы, ставших псевдопринцами — затравить зверинцами, исколоть трезубцами и внести презумпцию: спаржу их продукции отобрать и сожрать до последней унции. Это в нашей функции.
Никуда не денутся! Есть юриспруденция! Хоть Фемида и стара, зверь — не старушенция!»
И финалы обеих сказок (вернее, «Сказания» и «Сказа») — рушатся монархии во славу власти народа, и нам описывают пир на весь мир с участием рассказчиков. Филатов ограничился скромным «Был и я на том пиру, ел зернистую икру». Видимо, понимая, что ему не переплюнуть кирсановское:
«И я там был, самолично «Столичную» пил, и по усу текло, и в рот попало, стало в душе тепло, лобызался я с кем попало, от жены мне за то попало, влез я потом на стул, думал, да вдруг уснул, сижу верхом на сазане я, надели на меня колпак, стали в бока толкать, но снилось мне все «Сказание», и Макс-Емельян, и Настя, и Влас, и Левша, и Мастер, и все, кто имел касание...»
И цитировать сие «Сказание про царя Макса-Емельяна», написанное выросшим в Одессе (а где же еще?!) Самуилом Ициковичем Кортчиком, ставшим замечательным русским поэтом-футуристом, учеником Маяковского, Семёном Исааковичем Кирсановым, можно бесконечно. Чего, к сожалению, не происходит. Не цитируют, не читают. Да и знают ли оригинал? Или разменяли его на пусть хорошую, но копию?
Ян Каганов.
цитировать