За «Посольский город» взялась исключительно ради двух вещей: обещанных других планет и проблем лингвистики. К обеим темам у меня слабость. Все, что не предложи, прочитаю.
Скажу так, «Посольский город» меня более разочаровал, чем порадовал. Порадовал огромной фантазией, позволившей придумать нестандартное место и время. Но огорчил тем, как все это было реализовано. Но все это исключительно дело вкуса: Чайна Мьевиль «Посольский город»:
Планета Ариэку, о которой пойдет речь, место незаслуженно забытое и не менее незаслуженно непонятое. Конечно, можно сказать, что и запоминать и понимать было нечего, поскольку это та самая далекая провинция, где, кажется, засыпает само пространство-время. О таких, в мягкой интерпретации, обычно говорят «дыра». Есть и более грубое, но достаточно емкое и лаконичное наименование, но вы его и сами знаете, так что не буду его произносить вслух, хотя оно и вобрало в себя все возможные описания подобных мест.
Между тем, позволю себе еще раз заметить: сама планета и все происходящее на ней было незаслуженно забыто и не понято. То ли вечная людская лень заставила жителей замереть в безвременных безопасности и покое, то ли именно в этом месте иссякло наше обезьянье любопытство, закончился завод пружинки, которая толкает нас вперед, то ли просто наступили другие времена, вялые и равнодушные к тайнам, но получилось так, что Послогород стал вовсе не тем, чем должен был бы стать форпост человечества на краю неизвестности.
Как-то не сложилось, может время свершений ушло, и вот перед нами вовсе не передовой отряд тех, кто двигает вперед цивилизацию и мечтает раздвинуть в очередной раз границы Ойкумены, а сонное царство, застывшее в равнодушии к тем чудесам, которые накатывают волнами из окружающего мира. Медленный танец из повторяющихся фигур под повторяющуюся бесконечно музыку неизменности.
В этом танце — два партнера. Застывшие в развитии общества — людей и чужих, внешне разных, но скованных одной цепью из консерватизма и боязни перемен. Так сказать, разговор на два голоса, когда малейшее изменение приводит к непониманию, трагедиям и катастрофам.
В этом плане абсолютно точно передана атмосфера сладкого застоя и ощущение надвигающейся катастрофы. Застывший город, где ничего важного, в сущности, не происходит, где традиции давно заменили и закон, и здравый смысл. Медленное течение времени, густая и вязкая атмосфера неизменности, убивающая инициативу и здравомыслие. И его жители — пассивные созерцатели, медленно и плавно плывущие от рождения к смерти, не слишком привязываясь и любя, не слишком страдая или горюя. Отдающий гнильцой декаданс, предвещающий неизменный крах. Глубокая осень, когда еще вроде бы все идет, как обычно, но увядание чувствуется в каждой детали.
Ну, конечно, социальные законы не отменить — конец наступает: ужас, разруха, бессмысленные жертвы, руины, пепел и все остальные прелести любой революции. Как обычно — до основания, а затем... И тут все вполне достоверно: сначала отрицание, потом действия без обдумывания, отчаяние, опять упорное отрицание очевидного, и горькое похмелье. Все это с всплесками жестокости, показного драматизма и театральности.
Но мне хотелось высказаться не об этой, вполне удачной в своем описании судьбы застывших в неизменности обществ или отдельных личностей при встрече с новым, части книги. А о том фантастическом предположении, которое стало основой для всего сюжета. Речь, конечно, о двойном языке, который описывает только существующее, и любое событие, чтобы стать частью языка должно сначала произойти. И вот тут самое интересное, с моей точки зрения, в романе: как вообще могло зародиться такое общество? Каким образом возникли все те биотехнологические чудеса, которыми так успешно снабжали коренные жители планеты поселенцев? Как вообще возникали и реализовывались новые идеи в подобном обществе, где только на создание сравнения, метафоры, отвлеченного понятия, абстракции — всего того, что необходимо для простого описания задачи — требуются гигантские усилия? Как вообще при таком мышлении — не признающем фантазии, отвлеченности и предположений, застывшем в неизменности и ограниченности — возможно возникновение цивилизации, культуры, социальных структур?
К сожалению, ни на один из этих поистине захватывающих вопросов в романе нет ни то что ответов, нет даже намеков на них. В этом двойном танце, где партнерами стали абстрактность и реальность, нет таких четких фигур, как в более простом и ясном танце двух социумов. А ведь именно эта часть должна задавать не просто ритм, а придать смысл, эмоции и трагизм — все то, что превращает обычное движение под музыку в высокое искусство танца.
Фото: общедоступные ресурсы yandex.ru
цитировать
. Тяжела жисть читателя 
свернуть ветку
