История частной жизни. Т. 1. От Римской империи до начала второго тысячелетия.

История частной жизни. Т. 1: От Римской империи до начала второго тысячелетия М.: Новое литературное обозрение, 2014

Что меня во французских учёных всегда удивляло – это умение организовывать крупные межавторские проекты, многие из которых оказываются просто эпохальным событием в историографии. Нет, в России такие тоже есть, ничего не скажешь, и многие из них весьма хороши, но чаще всего именно французские многотомники оказываются наиболее известными и любопытными. Например, «Fare L’Europa», подарившая нам множество фундаментальных работ.

Есть и более специфические проекты. Вот, например, интересный долгострой под названием «Histoire de la vie privee», создаваемый с 1985 по 1999 года, который изначально проталкивали Жорж Дюби (1919-1996) и Филипп Арьес (1914-1984), настоящие мастодонты школы «Анналов», авторы многочисленных и интереснейших исследований по истории европейской культуры. «История частной жизни», в противовес глобальным обобщений по стратам, классам, и уж тем паче – цивилизациям. Очень в духе их направления: показать, как жил простой человек, простой, обычный человек в обычной, самой рутинной своей жизни – то есть того, собственно, что составляет самый массив исторического времени. Слово «prive», вынесенное составителями в заглавие, в данном случае прямо-таки наталкивает на мысль о противопоставлении его «social», «общественному», и это действительно так. По словам самого Дюби, главная задача серии – показать человека вне общественных отношений, в кругу семьи, в крепких стенах собственного дома, где он мог быть самим собой, и устанавливать свои законы, пусть даже и имеющие изначальный импульс от общества. То, что может показаться нам нелепым, много значит для наследников европейских традиций, ведь вся их история – это попытка отделения индивида от общества, создания атомарной личности либо атомарных ячеек социума. Возможно, изучение частной жизни позволит историкам понять, какие формы принимало это «отчуждение» в более ранние времена, что за ним стояло, и какие психологические изменения наступали с ходом веков?

Первый том, подготовленный историками, вышел в 1985 г., через год после смерти Арьеса, которому так и не суждено было увидеть первых результатов своих трудов, как с грустью вспоминает Дюби. По задумке, первый том укладывался в эпоху до столь любимого французами «L’am mil», «тысячного года», включая в себя и раннее средневековье, и античность. Нелёгкую задачу курировать столь обширную эпоху возложили на плечи профессора Коллеж де Франс Поля Вейна, одного из самых маститых античников Франции, известнейшего специалиста по истории Римской империи. Историк привлёк к работе разношёрстную группу специалистов из самых разных университетов, включая, кстати, и Принстон с другого берега океана. Каждый из разделов, написанный рабочей группой, представляет из себя маленькие монографии, «вещи-в-себе», и о каждом из них стоит поговорить отдельно.

Поль Вейн, здравствующий и поныне, написавший первый раздел, личность во многом примечательная. Историк римского мира, с самого детства увлекавшийся археологией, не имел чёткой принадлежности к какой-либо группе историков. К школе «Анналов» изначально он относился весьма скептически, однако сблизился с ними в 1970-е гг., что позже вышло в полноценное сотрудничество с Дюби и Арьесом. Его глава посвящена традициям частной жизни в Римской империи: греков именитый историк предпочёл опустить, поскольку, по его мнению, римская цивилизация имеет свои корни именно в эллинистической цивилизации, и является её продолжением. Не будем обсуждать, насколько это концепция правдоподобна, у Вейна она просто есть… Скажу лишь, что, скорее всего, жизнь античного полиса всё же имеет свою самобытность, поскольку сама структура римского мира отличалась от обычного политического строя Греции. Но ладно.

Вторая детерминанта заключается в дистанцированности историка от Рима. Pax Romana – не Европа в современном понимании, считает Вейн, это особая, совершенно самобытная культура, не менее экзотичная, чем восточные общества. Он предлагает искать в ней инаковое, особенное, а не то, что соединяло бы её с современностью, создавая иллюзию родства.

Здесь Вейн высказывает свою концепцию «человека гражданского», человека, чья частная жизнь была подчинена от начала до конца вполне определённым общественным нормам. Вообще, автор так разошёлся, что его «глава» занимает практически три сотни страниц, то есть, по сути, является монографическим исследованием. И неудивительно: Вейн старается проследить весь путь человеческой жизни, от самого рождения до смерти. Казалось бы, он изучает историю семьи: но эта семья разрастается в Риме до невиданных широт, охватывая огромные пространства жизни. Связи с многочисленными семействами, общественными группами, многочисленные рабы и вольноотпущенники, клиентела – всё это впитывало, вписывало, даже «забивало» человека в структуру общества. Он в принципе не мог себя чувствовать свободно, поскольку все его действия, и даже сексуальная жизнь, получали свою оценку у окружающих. Очень емкий и прекрасно написанный раздел сообщит нам и о браке в римскую эпоху, и о более чем сложных социальных и юридических отношениях между людьми и стратами, которые они образовывали, о тех сложных «габитусах», которые активно навязывало римское общество всем своим субъектам.

Итак, первое: перед нами человек гражданский, общественный.

Для того, чтобы спаять две эпохи, античную и средневековую, был приглашён именитый англо-американский историк Питер Браун, спец по Поздней Империи, активно прорабатывающий антропологические методы. Это и придало второй главе особый окрас: историк должен был показать, каким образом произошло смешение двух радикально противоположных мировоззрений в частной жизни, как «человек гражданский» стал «человеком духовным». В эпоху со II по VI век изменилась сама структура римского общества, считает Браун, город-полис-урб/цивитас сменился Церковью, и частная жизнь человека, его «Я» оказалось в окружении совсем иной реальности, нежели раньше.

Водораздел проходит в ту эпоху, когда христианство становится обширной «мировой» религией на территории Империи, став не просто одним из многочисленных культов автохтонного населения, а особой, невиданной по своим масштабам и формам структурой. Христианство было новой структурой сознания, противопоставлявшей себя всем иным обществам – оно провозглашало новый строй, без разделения на ячейки, объединение всех людей в единую, большую семью. Строгость порядка, морали, отрицание сексуальности – всё это весьма серьезно отличало христианскую этику от этики «языческой», и образовывало иное организующее начало – Церковь. По мнению Брауна, этот структурный элемент возник на густом замесе тяжёлого быта Поздней империи, на фоне растущей бедности, и в городах появляется фигура епископа, человека, который занимает всё больше места в умах горожан. Их привлекает к новому институту невиданные ранее ощущения – ощущение собственной греховности и страх смерти, точнее – расплаты за неправедную жизнь в этом мире. Смерть становится основополагающим элементом в мировоззрении человека, души покойных занимают огромное место в общественной иерархии, и человек ощущает свою жизнь придатком к будущему Загробному Сущему. Однако, даже разделившись на «церковь» и «мир», люди стремились к большему уединению и отторжению от плотского: так родилось монашество.

Второе: превращение гражданского человека в духовного. Должен сказать, что Браун не акцентирует своё внимание на мирянах, его интересует именно новые структуры сознания, привнесённые христианством, что он и описывает.

Третий раздел, написанный Ивон Тебер, профессиональным археологом, стоит особняком. В отличие от всех прочих глав, это не общий очерк частной жизни, это скорее узкопрофильное исследование, интересное, в основном, своей методологией интерпретации. Тебер копает в Северной Африке, Тунисе в основном, частные виллы и городские дома. Согласно тексту Витрувия об архитектуре, дом человека был тесно связан с его социальным статусом, и был неким образом «освящён» общественной системой. Однако не всё так просто: жилищные комплексы служат своеобразной иллюстрацией проявления человеческого «Я» в истории, проливает свет на его повседневную жизнь.

В чём заключается метод Тебер? Dоmus – сложная структура, которая никогда не имела строгих правил организации. Мы знаем, что дом всегда имел помещения, которые несли «общественный» характер, скажем, приёмные, однако в нём можно вычленить и частные уголки, не переназначенные для чужого взгляда. Вычисление подобных мелочей всегда индивидуально, от раскопа к раскопу, и здесь основным источником служит планировка, так как всегда был уклон от принятого типажа. Второй источник – фрески и мозаики, различные декоративные финтифлюшки, много говорящие о порядках в семье и их вкусах. Это могли быть портреты предков, сюжеты из легенд, элементы украшений. Однако Тебер вскрывает в жилищной архитектуре то, что называет принципом «амбициозности»: руководящими приёмами, которые характерны для различных уровней римских социальных страт. Несмотря на то, что историк пытается вычислить определённый уровень индивидуальности социальных ячеек, конечный вывод делает о значительной зависимости построения домов от принятых общественных норм. Однако стоит заметить, что Тебер исследует дома знати, которые всегда были людьми публичными и плотно влитыми в общественные отношения.

Третье: человек в рамках своего дома. Частное частично сливается с общественным, до такой степени, что становится сложно выделить частное.

Четвертый раздел согреет душу любому медиевисту, так как рассматривает полтысячелетнюю эпоху между фактическим распадом Империи и 1000-м годом, так называемую эпоху Раннего Средневековья. Этот раздел написан Мишелем Рушем, известным специалистом по истории Галлии и Франкского государства. Что определяет контекст частной жизни этой эпохи, спрашивает нас историк? Исчезновение власти. Хиреют и сходят на нет гражданские порядки городов. Теперь вся Галлия – сплошное пространство частной жизни, и в то же самое время, именно на её основе строится и жизнь общественная. Жизнь пакуется в рамки малых групп, леса наступают на плодородные поля, дикая природа и не менее дикие люди обступают очаги цивилизации. Варварские правды, обычаи кровной мести говорят нам, с одной стороны, о важности сплочения микрогрупп, с другой – о жестокости противостояния с внешними коллективами. Смерть – незваная, но частая гостья у этих людей, причём даже самых знатных. Руш, также, как и Браун, описывает мир борьбы мировоззрений, борьбы за завоевание места в душах людей. Сила наступающих германских племён, была в их страшной жизни, которая делала каждого мужчину воином, каждую женщину – прежде всего матерью. В основе их воззрений, пишет историк, лежала религия страха. Местная галло-римская церковь дала им религию надежды, восприняв в ответ языческие представления, касающиеся брака и семьи, приняв и правила автономной личности, в противовес сугубой коллективности изначальной христианской общины.

Четвёртое – распад античного гражданского общества, торжество частной жизни и её переорганизация, переструктуризация, в данном случае, рассмотренная на примере Франкского государства.

Последний раздел посвящён совсем иному региону – Византии. Его автором является известная во всём мире византинистка Эвелин Патлажан, пионер в области применения методов школы «Анналов» на материале греческого Средневековья. Сложный регион, сложное время, глубоко специфичные и неравномерно распределённые источники, слаба археологическая изученность – с этим всем пришлось иметь дело учёному. Поэтому она сосредоточилась на времени, содержащем наиболее атрибутированный в науке материал, X-XI вв. Это продолжение Римского общества, которое мы прекрасно видели в разделе Поля Вейна – семейная жизнь, регламентированная социальным, доминировала и в это время… по крайней мере, в рамках высших слоёв. Но особенно важно для Патлажан показать жизнь монастырскую, в том числе – и частно-монастырскую, в пределах своего дома. Именно здесь, как кажется исследователю, наиболее ярко проявляется частное как таковое, хоть даже и не выходящее за рамки принятых общественных отношений.

Пятое: византийское общество ещё крепко, и по прежнему саморегулируется в своих рамках. Но частное пробивает свои ростки, пусть даже незаметно, и исподволь.

Итак: от общественного человека – к религиозному. В Западной Европе – от общественной жизни к частной и обратно, по новым законам. Парадокс? Боюсь, авторам как-то не получилось частную жизнь от общественной. Они связаны друг с другом тесными узами. В конечном счёте выходит, что описанные общества складывались индивидами и микроячейками, которые искали возможность сообщения и объединения друг с другом. История частной жизни оказалась неизменно структурной частью социального, его воплощением в малой группе. Группа историков, конечно, пытается вычленить «риватное» как таковое, но оно неизбежно в их исследованиях является тем или иным проявлением общественных норм. Индивидуальность, с их точки зрения, существовала на протяжении всех этих веков. Всё дело в её проявлении…

В общем, первый том, безусловно, удался. Историки подошли к делу весьма ответственно, и написали яркие, содержательные очерки, которые, что редкость для коллективных монографий, стараются поддерживать общую линию сюжетов. А если учесть, насколько лёгким языком она написана, то вполне подойдёт и для всех любителей истории, поскольку авторы, придерживаясь так называемого «французского» стиля, писали в более популярной манере. Для медиевиста здесь надеется немало интересного материала, особенно в плане интерпретации и освещения проблематики, а для античника или византиниста она ещё более ценна, так как в этих подразделах далеко не так распространены методы исторической антропологии.