Очень интересный материал напечатан в рубрике «Наука и НФ» – интервью, которое Мацей Паровский/Maciej Parowski взял у Марии Оферской/Maria Oferska – ведущего редактора серии «Biblioteka Myśli Wspólczesnej/Библиотека современной мысли» (она же “±∞”) в издательстве «PIW (Państwowy Instytut Wydawniczy)». Интервью называется:
ТИГЕЛЬ ИДЕЙ
(Tygel idei)
Мацей Паровский: Что такое – «научное мировоззрение»? Существует ли всеобщее согласие относительно значения этого термина?
Мария Оферская: Этим термином сейчас уже не пользуются – это «догматическая» категория, связанная с марксизмом. Существуют верифицированные или не верифицированные научные теории, гипотезы – в естественных науках; рождаются новые направления в философии, социологии и психологии. А об едином, сплоченном мировоззрении, синтезирующем научные взгляды, относящиеся к природе нашего мира, человеку, истории человеческого общества – уже никто всерьез не говорит.
Мацей Паровский: А как обстояло дело с этим четверть века назад, когда вы начинали издавать популярную серию “±∞”? Не шла ли тогда речь о популяризации классовой науки в развивающемся социалистическом обществе?
Мария Оферская: Я не могу ответить на этот вопрос, потому что веду эту серию лишь с 1981 года. Однако, проанализировав список изданных позиций, можно сказать, что серия создавалась в результате именно осознания существенных пробелов в нашей литературе, и одним из ее основных положений было устранение этих недостатков. В те времена открывались новые возможности для науки и культуры, а молодые люди языков не знали, да и за границу тогда ездили гораздо реже, чем теперь. То есть издателю нужно было выбрать самое ценное из продуктов современной научной мысли и решить, с какого исторического момента отсчитывать недобор и чем заняться в первую очередь. Исходным положением BMW – и ныне актуальным – был подбор работ, помогающих решению самых существенных и самых насущных проблем современной культуры, современного сознания. При этом мы сделали ставку не на научно-популярную литературу (в этом специализировались серия «Omega» издательства «Wiedza Powszechna» и серия «Problemy» издательства PWN), а на эссеистику.
Эссе – это вдохновляющая форма, побуждающая к критическому мышлению, самостоятельной работе. Печатать оригинальные тексты, а не их пересказ и обсуждение – таков был принцип. Поэтому физику у нас представляли Гейзенберг/Heisenberg и Вейцзекер/Weizsäker, футурологию – Тоффлер/Toffler, социобиологию – Уилсон/Wilson, философию – Ясперс/Jaspers, Хабермас/Habermas,
Хоркхаймер/Horkheimer, Гадамер/Gadamer, культуру – Элиаде/Eliade, Кайуа/Caillois. Это, разумеется, только примеры.
Мацей Паровский: Однако некоторых работ, содержавших ответы на воистину важные вопросы, вам напечатать все же не удалось. В списке серии до сих пор не хватает произведений таких, считавшихся прежде неблагонадежными, мыслителей, как Поппер/Popper, Арендт/Arendt, Кестлер/Koestler, Маслоу/Maslow…
Мария Оферская: Вы правы, но сейчас цензурных ограничений уже нет. Да и раньше, в шестидесятых-семидесятых, цензурный натиск на научную литературу был слабее, чем в пятидесятых годах. При желании издатель, «манипулируя» в худшем случае предисловиями и послесловиями, мог доставить на польский книжный рынок те или иные запрещенные мысли, идеи, декларируя критическое к ним отношение. Читатели понимали и принимали условия этой игры. В пору военного положения цензурные требования ужесточились. Но давайте не будем возвращаться в прошлое. Это было и ушло. В нашей новой ситуации читатели ищут ответы на новые вопросы, требуют помощи в интерпретации новых тревожных проблем. Нужно внимательно наблюдать за переменами в науке, за ходом современной научной мысли, чтобы отбирать для издания самое существенное. Ну и, разумеется, не упускать из виду того более старого, что ныне открывается вновь.
Мацей Паровский: Вроде изданных год назад политических и социокультурных эссе Шпенглера/Spengler, автора знаменитого «Заката Европы».
Мария Оферская: Хороший пример. Оказывается, что замечания, сделанные Шпенглером при анализе немецкой и европейской ментальности, которому он подверг их несколько десятилетий назад, вновь актуальны в отнесении к нынешних явлениям и процессам. Я полагаю, а скорее даже уверена в том, что Шпенглер будет востребован не только в Польше. Это явление определенной «общности интересов» относится не только к нашему и, беря шире, не только к европейскому кругу. Американский социолог Роберт Мертон/Robert Merton сказал, что новые мысли, новые направления, новые идеи рождаются одновременно в разных странах и средах. Я просматриваю издательские каталоги разных стран и вижу совпадение переводов хотя бы тех же немецких философов Ясперса и Хабермаса.
Я наблюдаю также за тем, как развиваются споры вокруг философии, примером тут может послужить полемика относительно позиции Хайдеггера, его кратковременной покорности фашизму. Мы входим здесь в сферу аксиологии в науке и философии. Касаемся проблем обязанности и долга, а также измены и интеллектуальной коррупции клерков, по определению Бенды/Benda. Двадцатый век сводит счеты сам с собой, говорит о прошлом в категориях борьбы добра и зла, лишь теперь открыто признает, что у нас за плечами остались долгие десятилетия тоталитаризмов, преступлений, бессмыслицы и страданий. В «BMW» выйдет книга Цезария Водзиньского/Cezary Wodziński «Heidegger i problem zła/Хайдеггер и проблема зла» -- первая на эту тему в нашей стране.
Мацей Паровский: Можно, наконец, говорить всю правду. Можно сравнивать, сопоставлять Гитлера со Сталиным и Лениным – один другого стоили, учились взаимно друг у друга. Можно, даже нужно в интеллектуальном смысле, критично отнестись к революции, утопии, а позитивно, допустим, к идее консерватизма или правизны… Но нужны ли такие интеллектуальные ревизии? Люди перестали интересоваться культурой, наукой, духовным долгом, исследованиями прошлого. Во главе всего настоящее, а в нем – массовые развлечения.
Мария Оферская: Вы, несомненно, во многом правы. Всему этому сопутствуют вдобавок -- во всяком случае, у нас -- бесплодность, мелочность литературной и научной жизни. Нам все еще не хватает деловой, предметной критики, добросовестного рецензирования, честной полемики, в которой не обливали бы грязью людей с другими взглядами. Я вижу в этом психологические последствия нашей трудной жизненной ситуации, остатки сформировавшейся ранее ментальности. Но это не только польская проблема. Весь мир как-то заблудился, оторвался от традиций, ушел от истоков, захлебнулся техникой, утратил чистоту критериев, люди чувствуют амбивалентность своей ситуации. Человек становится податливым на простейшие предложения, его философией становится лозунг: как можно меньше неприятностей, как можно больше удовольствий за минимальную цену. Минимизация ценности собственного усилия, стремление ухватить уже готовое в каждой области деятельности – это явления мирового масштаба.
Мацей Паровский: И я бы не сказал, что это идет людям во благо.
Мария Оферская: Да, конечно. Тревожность, неуверенность – повсеместные характерные ощущения. Я читала недавно в «New York Herald Tribune» дискуссию литераторов, публицистов, историков культуры – там шла речь о том же. Собственно, они спорили, правда ли то, что книга, литература – умирает. Интересный спор, особенно если принять во внимание тот вывод, к которому они в конце концов пришли: пока мы будем жить, пока будет существовать человеческая любознательность, книги будут писаться, печататься, покупаться и читаться.
Мацей Паровский: Из Нью-Йорка все видится иначе, чем из Варшавы?
Мария Oферская: Вот, надо надеяться на то, что это не так. Несмотря на дестабилизацию книжного рынка, рост цен, плохую систему распространения, ограничение индивидуальных возможностей, у нас существует определенная категория читателей, в особенности молодых, которые интересуются культурой, цивилизационными достижениями, наукой и готовы этот свой интерес оплачивать. Эта группа снизила свою численность (судя хотя бы по продажам книг серии «BMW» -- некогда продавался тираж 20-30 тысяч экземпляров, сейчас в пределах 3 – 10 тысяч), но не исчезла. Я смотрю на ситуацию глазами определенного поколения, сформированного помимо всего прочего и нашей серией, которое все еще держится и не желает отказываться от своих запросов. Если пауперизация общества будет приостановлена, то эта группа наверняка расширится. Если нет…
Мацей Паровский: Я, пожалуй, даже знаю, чем таких людей можно было бы привлечь. Момент ныне переломный, как бы перенесенный из учебника истории или фантастических эпопей Азимова или Хайнлайна, когда одна эпоха сменяется другой. Когда дезинтеграцию должна сменить интеграция на более высоком уровне. Мир сбрасывает старую кожу, многие из сегодняшних интеллектуальных тенденций и явлений мимолетно определяются через отрицание прошлого. Поэтому говорят о постмодернизме, о постструктурализме. Наше время -- эпоха постсовременная, постиндустриальная, посттоталитарная, посткоммунистическая… Я слышал даже о постфеминизме, более, вроде бы, открытом, чем традиционный феминизм, поскольку он не сводит отношения между женщиной и мужчиной к ожесточенной борьбе двух классов-полов. Может быть, стоит активно участвовать во всех этих переменах, формировать их?’
Мария Оферская: Забавно, я тут вспомнила: Умберто Эко/Umberto Eco сказал недавно, что у каждой эпохи был свой постмодернизм. В культуре действительно коренятся механизмы, приспосабливающие человеческую жизнь к восприятию «шока будущего» без утраты нашей связи с наиболее важным. Но действительно, почти весь ХХ век человек живет с предчувствием конца, упадка. Новым явлениям не хватает точного определения. Невозможность всеобъемлющего критического осмысления действительности приводит к ощущению утраты, потере доверия к фундаментальным ценностям и идеям; у нас нет видения устраивающего всех общественного порядка, мы не решили проблему свободы, проблему равенства, да и с проблемой братства дела обстоят не лучше. После Второй мировой войны мир еще более усложнился, стал еще более неоднозначным, люди терзаются противоречивыми чувствами при решении политических, социальных, религиозных, культурных вопросов. Мы пытаемся, вслед за Эко, видеть в этом переходный период. Но, возвращаясь к Польше, следует сказать, что здесь ситуация особенно тревожная. Наши трудности отгораживают нас от мира – развитие науки, свободное пользование культурными достижениями тормозится нехваткой средств.
Мацей Паровский: Но некоторые люди читают книги. По моим наблюдениям, усилия серии BMW в построении польского общественного сознания сосредоточиваются на трех направлениях. Во-первых, вы показываете новые, переломные тенденции: “Parabole i katastrofy/Параболы и катастрофы” Рене Тома/R. Thom, “Sociobiologia/Социобиология” Уилсона/E. O. Wilson, “Nauka i zjawiska nadnaturalne/Наука и сверхъестественные явления” Тейлора/Taylor, “Punkt zwrotny/Поворотный пункт” Ф. Капры/F. Capra, “Z chaosu ku porządkowi/Порядок из хаоса” И. Пригожина/I. Prigogin и И. Стенгерса/I. Stengers… Далее идет интеллектуальный пересмотр идей, к которому я отношу, например, новую интерпретацию Фрейда, некогда плохо переведенного американцами (Б. Беттельгейм/B. Bettelheim “Freud i dusza ludska/Фрейд и человеческая душа”), “Upadek idei postępu/Упадок идеи прогресса” З. Краснодембского/Z. Krasnodębski, раскрытие механизмов ирреальности, в чьих недрах функционировала польская наука (Е. Лютыньский/J. Lutyński “Nauka i polskie problemy. Komentarz sociologa/Наука и польские проблемы. Комментарий социолога”)… И, наконец, мы имеем интересное предложение взглянуть по-новому на подзабытое старое. То есть, мы вслед за Беттельгеймом/Bettelheim говорим о важности и значительности сказки, заново открываем Шпенглера, вместе с Катажиной Рознер (K. Rozner “Hermeneutyka jako krytyka kultury/Герменевтика как критика культуры”) пытаемся воссоздать то, что содержали в древности произведения культуры и философские, трактаты обедненные нашими нынешними научными взглядами… Три этих способа, как мне кажется, складываются в общий план преодоления духовного и ментального кризиса.
Мария Оферская: Наверное, так оно и есть, хотя отделить новое от старого, пересмотр от открытия стоит мне гораздо большего труда, чем вам. Например, Капра, автор “Поворотного пункта”, внедряет в науку идеи Востока – отнюдь не новые, принадлежащие более старым, чем наша, цивилизациям – и, опираясь на них, подвергает сомнению некоторые непоколебимые доселе научные парадигмы, доказательства, демонстрируя элементы уж вовсе фантастического воображения. “Социобиология” Уилсона, в свою очередь, продолжает старый спор о человеческих началах – какое из них главнее: духовное или физическое? Что определяет наши начинания: духовные решения или биологические детерминанты? С. Гульд/S.J. Gould в книге “Niewczesny pogrzeb Darwina/Несвоевременные похороны Дарвина” позволяет себе высказать сомнения, относящиеся к теории эволюции, но в основном защищает ее не только остроумно, но и с юмором. Том (R. Thom “Parabole i katastrofy”) – действительно формулирует новую и рискованную теорию, применяя математические методы для рассмотрения нынешнего общественного положения и объяснения свойственных ему катастроф. Кшиштоф Помян/Krzysztof Pomian, хоть и спорит с Томом, называет его вторым Декартом… В общем, вы правы – мы работаем в той области, где неустанно рождаются новые мысли, где припоминается и заново интерпретируется то, что излишне поспешно было отброшено или забыто. Мы не избегаем спорных, противоречивых теорий. Хотим дать читателям возможность осмотреться и выбрать.
Мацей Паровский: Это кризисное состояние неуверенности и поиска имеет в себе нечто притягательное. Я помню, как когда-то о науке говорили совершенно иначе – как о передаче суммы знаний или даже вбивании этой самой суммы в тупую ученическую голову. Как о бесспорном нудном каноне, снабженном к тому же штемпельком политической правильности. А теперь – теория Тома, например, покоряет своим эксцентрическим поэтическим обаянием и поражает нахальством бунтарской прокламации.
Мария Оферская: Действительно, с этой точки зрения ситуация выглядит более красочной, попросту фантастической. Заметнее войны между научными школами. Мы чаще признаемся, что наука прихварывает (Б. Диксон/B. Dixon “Nie igra sie z nauką/Наука – не игрушка”), что и она часто становится объектом абсолютно ненаучных мифологизаций, мистификаций. Мы говорим также теперь, что не существует объективного исследования, объективной гипотезы – верование, философское или религиозное, оказывают большое влияние на позиции и установления ученых. Наука не является чем-то изолированным, совершенно объективным, бескорыстным.
Мацей Паровский: Мы также знаем, что не получаем и не получим от ученых всего на свете. Существует нечто, что может дать нам лишь настоящий Поэт. Настоящий Философ. Настоящий Жрец. Искренний Шут…
Мария Оферская: Да, хотя ученые, мы ведь знаем их, и эти роли, эти области деятельности попытаются освоить, кодифицировать, систематизировать. Они, например, уже частично освоили и систематизировали… фантазию. Большинство знакомых мне ученых, людей интеллектуально развитых, не гнушаются ни фантастикой, ни научной фантастикой. Напротив, они признают, что фантастика развивает воображение, формирует и обостряет чувствительность, высвобождает интуицию, привлекает внимание к тому существенному, которое мы, увязшие в повседневности, можем проворонить. Фантастическое творчество, идущее временами против течения обыденных знаний, наперекор здравому смыслу и строгой логике, может сыграть воистину бесценную роль в отношениях между людьми. И в развитии научной мысли. Я видела, что многие ученые имеют и читают научно-фантастические книги.
Мацей Паровский: А я, пожалуй, не сумею назвать ни одного писателя или критика НФ, у которого не книжной полке не стояли бы несколько книг серии «±∞». Спасибо за беседу.
P.S. Трудно, а пожалуй, и вовсе невозможно объяснить, чем были в свое время для нас, знакомых с современной (не марксистской) философией лишь по университетскому курсу «Критика буржуазных и идеалистических философских учений», невзрачные (на первый взгляд) книги этой серии. Как это ни банально повторять, они были воистину окном в большой мир. Таких книг на английском или, там, на французском,-- тогда было днем с огнем не сыскать, а книги на других языках?.. Что-то не припомню, чтобы мне попадалось хоть что-то подобное на чешском, немецком, болгарском, румынском языках. Так что огромное спасибо пани Марии и ее коллегам. Разумеется, до нас доходило не все, но уж то, что доходило, читалось… И еще как читалось! Надо сказать, что эта замечательная книжная серия выходит в свет до сих пор. В ее общем списке около трех сотен томов, оформление стало несколько более ярким, но содержание серии выдерживается в том же, заданном уже многие десятилетия назад, ключе. И дай Бог здоровья и многих лет жизни всем тем, кто продолжает радовать читателей новыми ее томами. W.