По случаю открытия Андреем Мешавкиным ameshavkin и Андреем sham библиографии Дирка Уили на главной странице сайта, помещаем фрагмент мемуаров писателя и редактора журналов Фредерика Пола, где он тепло вспоминает своего друга Дирка
Фредерик Пол
Да будет фэндом
(глава из книги мемуаров)
https://fantlab.ru/edition164398
В начале был Хьюго Гернсбек, и Хьюго сотворил «Удивительные истории».
В полноту времени, года за три, Депрессия опустошила страну, а «Удивительные истории» одним махом лишились хозяина; тогда сотворил он «Захватывающие истории о чудесах неба» (Air Wonder Stories) и «Захватывающие истории о чудесах науки» (Science Wonder Stories), посмотрел на них и понял, что чего-то не хватает; тогда объединил он их единой плотью и нарёк «Захватывающие истории». И посмотрел Хьюго на доходы от продаж и долго дивился их ничтожности. И явился ему Глас Свыше и рёк: «Хьюго, забей себе читателей»; тогда сотворил он «Лигу научной фантастики». Так возник Фэндом.
Не будь Лиги, её непременно стоило выдумать. Час пробил. На заре тридцатых любители фантастики томились в одиночестве. Нас было мало, и каждый сам по себе. Нашлись, правда, активисты, которые не сидели сложа руки: выискивали адреса товарищей по разуму в колонках «Письма читателей» и устраивали мини-клубы по переписке, но самые крупные из них насчитывали максимум десяток участников. В основной же массе мы чувствовали себя песчинками в холодном, враждебном мире. Толпы непосвященных не просто игнорировали научную фантастику, а презирали её.
Перед Гернсбеком стояла непростая задача — продать товар, который интересен лишь единицам, а большинству не нужен и задаром. Если нельзя привлечь новых читателей, всегда можно рассчитывать на случайных, кто будет изредка покупать выпуск-другой. Другое дело, что Гернсбек хотел ежемесячных продаж, руководствуясь элементарной арифметикой. Если семьдесят процентов читателей, которые берут по три журнала в год, заставить покупать каждый номер, выручка увеличится втрое. Хьюго уже мысленно снимал сливки. Оставалось придумать что-то действительно этакое, поскольку к началу тридцатых Депрессия добралась и до журналов. Даже научно-фантастических. Кризис пережили всего трое, но и они стремительно сокращали тиражи, снижали цены и периодичность изданий. В 1933 прекратили свое существование «Поразительные истории» (Astounding stories), и на какое-то время НФ-журналов осталось всего два. (Спустя несколько месяцев «Стрит и Смит» выкупили «Поразительных» у издательской группы Клейтона и возобновили тираж). Гернсбеку Лига сулила верный источник дохода и возможность поддерживать читательский интерес.
Футурианцы, 1938
Нижний ряд: Дирк Уайли, Джон Мичел, Айзек Азимов, Дональд Уоллхейм, Герман Левентман.
Средний ряд: Честер Коэн, Уолтер Кубилиус, Ф.Пол, Ричард Уилсон.
Верхний ряд: Сирил Корнблат, Джек Гиллеспи, Джек Робинс.
Снимок сделан у Ф.Пола дома, незадолго до Рождества. Картину на стене нарисовал Джонни Мичел
Фанатам же она сулила Рай на земле. Едва услышав благую весть, я бросился записываться. Не смущал даже номер — 490. Голова шла кругом при мысли о четырёхстах восьмидесяти девяти единомышленниках. Для контраста — лично я встречал максимум двоих. Нам обещали филиалы во всех крупных городах, обзор свежих новостей клуба в каждом номере, кучу друзей по переписке. Одним словом, праздник! Хьюго уверял, что к нам присоединятся участники из других стран. Чего стоит перспектива обсуждать «Космических гончих МПК» Эдварда Смита или «Пробужденного» Лоуренса Мэннинга с уроженцем Англии или Австралии! А уютный междусобойчик с теми, кто понимает все эти «машина времени», «лазерные винтовки», и не смеется над ними! Чего стоит одно только знакомство с людьми, которые не считают научную фантастику хламом!
Но, откровенно говоря, хлама в ней хватало.
Хоть я и посвятил жизнь научной фантастике, нравилось мне в ней далеко не всё. То, что нравилось, западало в душу всерьёз и надолго, но это составляло весьма скромный процент от общей массы написанного и опубликованного. Лучше всех по этому поводу высказался Тед Старджон в одноименном Законе: «Девяносто процентов научной фантастики — полная ерунда. Как и девяносто процентов чего угодно».
Джон Кэмпбелл называл себя величайшим экспертом в области плохой фантастики, поскольку сталкивался с ней чаще, чем кто–либо. Звание он честно заслужил тем, что каждую неделю, на протяжении тридцати четырех лет, прочитывал порядка восьмидесяти рукописей, присылаемых в редакцию «Поразительных историй» — рекорд, который при жизни Кэмпбелла не удавалось побить никому. Теперь, когда Джон упокоился на издательских небесах, я вправе перенять его титул. Не скажу, сколько именно научной фантастики прочитал, но если считать всё — книги, журналы, рукописи и прочее — получится свыше 5х108 слов. Итого, полмиллиарда, в два раза больше, чем издательства Соединенных Штатов публикуют за год.
Однако при всём при этом мне и сейчас попадаются вещи, которые крепко берут за душу и не отпускают. По крайней мере, до тех пор, пока не дочитаю, а если история действительно стоящая, то и многим после. (Что хорошо в хорошей научной фантастике, помимо удовольствия от чтения, так это мысли, которые она внушает читателю на протяжении несколько дней, а то и месяцев). Поскольку читал я много, такое случается не часто, но всё же случается. Есть ещё новые идеи, чтобы осмыслить, и новые горизонты, чтобы освоить.
Но в самом начале тридцатых мне, зеленому юнцу, да и большинству любителей фантастики, все идеи были в новинку. Откровение следовало за откровением. Свежие впечатления наслаивались на революционные открытия.
Возможно, не все концепции «Захватывающих историй о чудесах неба» и «Поразительных о сверхнауке» были так новы и свежи, как нам казалось. Заимствований тогда хватало (как, впрочем, и сейчас), просто некоторые читатели, и я в их числе, по наивности не могли их распознать.
Не важно. Пусть сатирики заимствовали у Вольтера, приключенческие авторы подворовывали у Верна, а гуманисты черпали вдохновение из «Правдивой истории», пусть источники иногда отдавали душком, а концепции — вторичностью, ничто не могло испортить нам ощущения новизны. Сейчас это называется синдром Стартрека. В плане научной фантастики сериал, мягко скажем, слабенький. За три сезона ни одной новой идеи, ничего, о чем бы уже не писалось в НФ книгах или журналах (причем на порядок лучше!). Однако число его зрителей превысило сорок (!) миллионов. И большинство никогда не видели ничего подобного. Даже не помышляли о жизни на других планетах, путешествиях во времени и пространстве, не задумывались о том, как другие цивилизации могут походить (отличаться) на нас, пока не увидели по ящику пресловутый сериал. Всё это стало для них настоящим Откровением. Для них. И для нас, но на пару десятилетий раньше. В особенности, для меня.
Когда испытываешь такое, руки чешутся от желания поделиться — христиане-подвальники, шепчущие Евангелие в мерцающем свете лампад — поэтому семена Лиги упали на благодатную почву. Мы были готовы, ещё как!
К сожалению, Лига не спасла «Захватывающие истории». Читатели объединились, однако новобранцев не привлекли; а те, что стали единым фронтом, и без того покупали каждый выпуск. Худо-бедно журнал просуществовал ещё несколько лет, все эти годы увиливая от кредиторов и урезая — иногда подчистую — зарплату авторам, но под конец декады его перекупила совершенно аморальная контора «Триллинг групп».
Пусть Лига не оправдала надежд Гернсбека, для нас, любителей предаваться тайному пороку фантастики, она стала настоящей отдушиной. Кельи уступили место Фэндому, который со временем перерос в массовые оргии с суффиксом «кон», где тысячи фанатов со всего света собираются, чтобы чествовать НФ.
Впрочем, с парой братьев по разуму мне довелось познакомиться многим раньше.
С первым мы вместе учились в восьмом классе школы номер девять в Бруклине. Сразу скажу, что класс был очень дружным — общий страх сближал крепче всяких уз. Наша учительница, Мод Мэри Мальмен — вылитая гарпия под три метра ростом — ко всему прочему обладала фасеточным зрением мухи. Даже если один глаз смотрел на доску, другой уголком неотступно следил за мной. Она сама хвасталась. И я верил, верил каждому слову. Но только поначалу. Потом смелость вернулась. Под конец четверти я научился с самым сосредоточенным видом грезить наяву, а одним скучным майским днём даже ухитрился написать свой первый рассказ прямо на уроке английского. (Помню только, что про Атлантиду, и что получилось из рук вон плохо).
С Оуэном Джорданом мы сидели за соседними партами и жили в соседних домах. Вместе возвращались из школы, заглядывали друг к другу в гости, чтобы сыграть в шахматы. Оуэн и поведал мне про журнал, о существовании которого я не догадывался — «Поразительные истории». На обложке первого номера, полученного от приятеля, красовалась иллюстрация к роману Артура Дж. Бёркса «Могучий человек-обезьяна». По наивности (или от безнадёги) прочитал я одну «Обезьяну» и сразу отдал журнал назад. Оуэн моментально указал мне на ошибку: оказывается, весь выпуск был посвящен НФ. К сожалению, наша дружба оборвалась с окончанием средней школы, когда я поступил в Бруклинский техникум.
Научную фантастику, действительно интересный мне предмет, старшеклассникам не преподавали. Науку как таковую — тоже. Жаль, наверное — вдруг из меня получился бы физик или астроном. Оставалась Высшая техническая школа Бруклина, где обучали естественным наукам (а где наука, там и фантастика). Вдобавок, заведение было престижным, без вступительных экзаменов туда не брали, что очень льстило моему двенадцатилетнему самолюбию.
По тем временам Бруклинский техникум был чуть ли не единственным, кто быстро готовил молодых специалистов. В 1932 году здание для alma mater только строилось, поэтому занятия проводили в обшарпанных школах и даже на заброшенной фабрике с бруклинской стороны Манхэттенского моста, где сосредоточилась основная масса лабораторий и мастерских.
На втором семестре меня поселили в первом корпусе — он же бруклинская школа номер один, возведенная, судя по всему, ещё в Гражданскую войну. (Если не в Пуническую). Такого убожества я не видел ни до, ни после. Вечно неработающие, грязные туалеты. На стенах бурые разводы от неремонтируемых труб. Отопление — одно название. Стоял февраль 1933, холод был жуткий. К счастью, мучения мои продлились недолго: ясным морозным утром меня перевели в пятый корпус — вполне приличное здание рядом с детской площадкой, всего в шести кварталах от прежнего жилья. В обед занятия шли в главном корпусе — той самой заброшенной фабрике у магистрали на Флэтбуш-авеню, где уши закладывало от грохота проезжающих мимо грузовиков. Через несколько дней я заметил, что вместе со мной среди грузовиков лавирует моего роста худенький паренёк в очках — очень похожий на меня, только симпатичней, и тоже фанат НФ. Звали его Джозеф Харольд Докуайлер. Имя не нравилось ему категорически, и позже он сменил его на Дирк Уайли.
Мы с Дирком стали классическими лучшими друзьями. Нас роднили схожие, но не одинаковые интересы, возраст, уровень развития. На пару мы открыли для себя прелести девчонок, курения, выпивки, чтения и научной фантастики. Если диаграмму личности Дирка наложить на мою, совпадут почти все ключевые точки. За исключением моей страсти к политике и общественной жизни, которую Дирк не разделял, и его страсти к оружию и машинам, чуждой мне совершенно.
Дирк жил в Куинс-Виллидж, в часе езды от техникума. Мы оба были единственными детьми в семье. Оба не общались с соседскими ребятами. Росли в схожей семейной обстановке, то есть, сами по себе. Оба собирали Коллекцию.
Наличие коллекции — первый клинический признак Фэндома. Вторым считалась Тяга к писательству; этот симптом у нас с Дирком присутствовал в полной мере. Всё это выяснилось буквально в первую неделю нашего знакомства. Мы сразу поняли, что станем лучшими друзьями. Так и случилось. И продолжается до сих пор.
Повзрослев, мы женились на двух лучших подругах, и были свидетелями друг у друга на свадьбе.
Хоть мы и учились в одном классе, школа нас почти не занимала. Основное образование шло извне. Во многом из-за самого техникума — учебное заведение, конечно, прекрасное, но не для нас. Специальность выбирали после первого года обучения, как итог в тринадцать лет я решил связать себя с химией — дикая глупость, не спорю. (Через год я «развязался» и забрал документы). Но случались и приятные моменты. Например, практика, когда мы работали на станках, заливали расплавленный чугун в специальные формы. Словом, не скучали. Лабораторные по химии и физике были занимательные, математика — в меру сложной, а остальное — пустой тратой времени. Будучи завзятыми читателями, мы с Дирком проглатывали все учебники в первую неделю семестра, а после маялись от скуки. И только внешний мир не переставал удивлять.
Мне сказочно повезло родиться в эпоху, когда все блага лучшего города на свете были под рукой. Искренне сочувствую поколению семидесятых. Ребята, вы торчите в рафинированных пригородах, а настоящую жизнь видите только из окон автомобиля, когда мамочки везут вас в город. В моем же распоряжении были целые улицы — что само по себе прекрасно — и подземное царство метро.
Из всех видов общественного транспорта метро, пожалуй, самый совершенный. Обожаю его во всех проявлениях: от скрипучих вагончиков Будапешта до сверкающих экспрессов Торонто. Московский метрополитен поражает красотой. Лондонский — скоростью. Парижский — контрастом суперсовременных и давно забытых технологий. Но ничто не сравниться с первой любовью, а мое сердце с детства отдано нью-йоркской подземке. В дни моей юности вожделенный билет стоил пять центов. Никеля хватало, чтобы доехать от Бронкса до Кони-Айленда или от Флашинга до Уолл-стрит. Но ребенок, склонный к благородному риску (вроде тюрьмы и электрического стула), мог сэкономить. В шесть лет я научился пролазить через запасной выход на станцию Авеню Эйч и бесплатно катался по всей линии Би-эм-ти (Бруклин-Манхэттен). Поездка к друзьям в Шипшэд-Бэй не стоила мне ни цента: взбираешься по насыпи, оттуда аккуратненько через третий рельс, и ты на платформе! На Кингс-Хайвей, куда мы переехали, тоже была насыпь — в плане перелезть тоже раз плюнуть. Путь на остановку «Седьмая авеню», что у Великой армейской площади, лежал через турникет. Взрослый там не протиснется, а вот худосочный парнишка — запросто. Из всех главных линий, на Би-эм-ти были самые слабые кордоны, на Ай-ар-ти — наоборот. Впрочем, ничто не мешало доехать по Би-эм-ти до Куинса, где обе линии пересекались, а уже оттуда ступить на запретную тропу Ай-ар-ти. И всего-то за час времени.
Для обособленных от метро пунктов назначения существовал свой бесплатный вид транспорта — трамвай. Правда, подземке он проигрывал по всем пунктам. Трамвай не убережёт от непогоды и случайного падения. Плюс, вечный риск нарваться на контролера. Другое дело метрополитен — едешь себе спокойно, и никакой билет не нужен. Город казался бесконечным полем для исследований, и я с шести лет заделался первопроходцем.
Катался на халяву я не всегда. Иногда хотелось прогуляться пешком. Случался у меня такой каприз в духе классического миллионера, который отпускает лимузин с шофером, а сам отправляется на променад. Прогулка — лучший способ узнать город. Вот почему я чувствую себя как дома в Лондоне и чужаком в Лос-Анджелесе. На протяжении почти всей старшей школы моим верным спутником-первооткрывателем был Дирк Уайли.
Бывало, наши открытия выходили за рамки географии. В недрах Коллекции приятеля, под стопками «Удивительных историй» и романами Эдгара Райса Берроуза скрывалось чтиво совершенного иного сорта. «Пикантные истории Запада», «Парижские ночи» — словом, мягкая порнушка, которая воспламеняла мои неискушенные подростковые железы. В благодарность я сводил Дирка на его первое бурлеск-шоу со всеми вытекающими для желёз последствиями.
Мне такие шоу были не в новинку, невзирая на юные годы. Лет в пять родители взяли меня в «Оксфордский бурлеск», на пересечении Атлантик и Флэтбуш-авеню. Я не смеялся над комиками в мешковатых штанах, ничего не понял в стриптизе, но душу грела внезапная принадлежность к миру взрослых. Связь с «Оксфордом» не прерывалась всё мое детство. Когда меня перестали брать родители, я выждал время, и начал ходить туда сам, а чтобы скрасить томительное ожидание, катался в ближайшее кафе-мороженое, где собирались хористки. С толстым слоем грима под глазами, они потягивали содовую и любовались своим отражением в зеркальных стенах.
На втором году обучения нас перевели в новый, недавно отстроенный корпус техникума. Помню, мне он казался верхом совершенства! Выстой в пять или шесть этажей, с тренажерным залом на крыше, чистенькими лабораториями (не чёта фабричным!), просторным конференц-залом с отличной системой вентиляции и новейшим оборудованием, и даже собственной радиостанцией. Прямо через дорогу раскинулся парк Форт-Грин, до оживленного центра города было всего пять минут ходьбы. Разумеется, мы с Дирком не могли противиться такому искушению, и каждый день отправлялись туда посмотреть бурлеск-шоу, киношку, или просто прогуляться.
Буквально пару слов о Бруклине. Тогда он ещё не стал крепостной провинцией Нью-Йорка, а был полноценным его конкурентом. И не сдал позиций даже после официального объединения. Бруклин мог похвастаться собственной бейсбольной командой («Доджерс»), шикарными библиотеками (нью-йоркские рядом не стояли, за исключением той, что на Пятой авеню), парками (набив руку на Центральном парке Манхэттена, Фредерик Лоу Олмстед сотворил настоящий бруклинский шедевр — Проспект-парк), музеями, зоопарком. Универсальные магазины — «Намм», «Лёзер», «A&S» — ассортиментом превосходили нью-йоркские «Мейси» и «Гимбелы» и почти не уступали им размерами. Были в Бруклине свои премьерные кинотеатры. Чего стоил «Бруклин Парамаунт» — мраморный храм кинематографа, затмить который смог лишь «Радио Сити Мьюзик Холл». Фултон-стрит насчитывала даже парочку серьёзных драматических театров с программой не хуже, чем в Бостоне или Чикаго. Громкие бродвейские постановки шли там сразу после сезона в Нью-Йорке, а иногда и перед, чтобы заранее проверить реакцию публики и не оплошать в мегаполисе (*примечание в конце статьи). Все эти блага цивилизации — магазины, шоу, бурлески, парки, спортплощадки — вот они, совсем рядом, только руку протяни. Если Бруклин вдруг приедался, в запасе всегда был Нью-Йорк. Мы частенько путешествовали вдоль Ист-Ривер, потом вверх по Бродвею до Юнион-сквер, а оттуда — прямиком в книжные развалы на Четвертой авеню. Куда там школе! За её пределами мы активно познавали внешний мир.
А мир стремительно менялся.
Пускай в стране по-прежнему царила Депрессия, буквально через две недели после нашего с Дирком знакомства пост президента занял Франклин Делано Рузвельт, тогда же пошли разговоры о «Новом курсе». Всё общество стояло на пороге чего-то нового. Наука тоже. Про относительность и расширяющуюся вселенную теперь говорили не только в НФ журналах, но и по радио. Казалось, весь мир разделяет наше неуёмное увлечение научной фантастикой. Никого уже не удивляли самолеты, хотя каких-то пару лет назад, заслышав рокот в небе, домохозяйки бросали все свои дела и высовывались поглазеть на это чудо техники. Появились дирижабли, Эмпайр-стейт-билдинг — огромный небоскрёб площадью в полквартала с причальной мачтой для аэростатов (или для Кинг-Конга). С нами в техникуме учился парнишка, который уже успел полетать. Серьёзно! Настоящий пилот с удостоверением и лётными часами, он рассказывал про невидимые вертящиеся лопасти — один неверный шаг, и тебя превращают в лапшу, — рассказывал про опасные посадки в грозу и туман. Мне сразу захотелось собственный самолёт — такой, с ласточкиным хвостом или в форме сердца, словно сошедший со страниц «Захватывающих историй». Вот бы приятель утёрся! Мечты, мечты… А разве не мечта то, чем он занимался каждую субботу на Флойд-Беннет-Филд?!
Мир с небывалым оптимизмом смотрел в будущее. Особенно мы с Дирком. Особенно в свете научной фантастики. Как только стало известно о Лиге НФ, мы оба отправили заявку и буквально со следующей почтой получили открытку, подписанную Джорджем Гордоном Кларком, первым участником Лиги, как он себя отрекомендовал. Кларка уполномочили основать первый филиал, и меня пригласили на торжественную встречу номер один.
Ехать пришлось целый час, еще и на ночь глядя, но ни за какие сокровища я не отказался бы от поездки.
Когда Дж. Г. Кларк основал Бруклинскую Лигу НФ, он понятия не имел, во что ввязывается.
На тот момент ему было хорошо за двадцать. Официально трудоустроенный, с Коллекцией, на фоне которой даже дирковская казалась туфтой (**примечание в конце статьи). Кларк ухитрился не только собрать все возможные выпуски НФ-журналов, но и сохранить их в первозданном виде. Попадались там и «особые» дубликаты выпусков. Например, номер «Удивительных историй» с типографским браком на обложке, когда из-за сбоя тонера жутким образом расплылись цвета. Ещё у Кларка была гигантская библиотека научно-фантастических книг и любительских журналов, о которых я в жизни не слышал.
Вряд ли Кларк сильно обрадовался перспективе нянчиться с малолетками, которые откликнулись на его приглашение. Мы были младше минимум лет на десять. Особенно Артур Селикович — доходяга-вундеркинд, в тринадцать уже поступивший в Политехнический институт Ренсселера. На момент вступления в Лигу ему едва стукнуло одиннадцать. Первое, что мы сделали на первом собрании — избрали Кларка председателем. Ну а кого ещё? Кларк был старший по званию (участник номер один как-никак), зал заседаний тоже его. Иногда мы собирались в его библиотеке в подвальчике (где нам разрешалось потрогать Коллекцию, но только под чутким контролем хозяина), иногда — в арендованном классе ближайшей школы. Ближайшей, разумеется, для Кларка. Остальным, чтобы доехать, приходилось часами трястись в метро.
Убей не помню, чем мы занимались на этих сборищах. Скорее всего, помнить особо нечего. Ну, зачитывали протокол, вносили поправки в регламент — вот, наверное, и всё. Потом нам пришло в голову выпустить собственный журнал. Меня сразу назначили редактором (тут не последнюю роль сыграло наличие у меня дома пишущей машинки). Если не ошибаюсь, это был мой первый опыт публикации.
Давно не брал в руки «Бруклинского репортера» — вряд ли там есть, что читать, — но по тем временам у меня дух захватывало от восторга. Наконец-то мои слова услышат читатели по всей стране! (Самих читателей было немного, но всё компенсировала обширная география). Посторонние люди присылали письма с откликами на мои творения. Именно «Бруклинскому репортёру» я обязан знакомству с Робертом Лаундесом. Сначала мы общались по переписке, поскольку Роберт жил в Коннектикуте, а туда на метро не доедешь. Тем не менее, мы быстро подружились, нашли общие интересы (современная музыка) и завели новые: он подсадил меня на Бодлера, Малларме и Гюисманса, а я его — на Джеймса Брэнча Кейбелла.
На самом деле, мы, юные фанаты научной фантастики, на собраниях хотели говорить только о ней, и ещё о мире. Однако с Правилами регламента особо не разгуляешься, поэтому у нас вошло в привычку устраивать встречи после встречи. Отсидев положенный час, мы прощались с духовным лидером и строем шагали к станции. А по пути заворачивали в кафе-мороженое. У заведения было три плюса: неформальная обстановка, крем-сода и никакого Дж. Г. Кларка. Словом, там мы снова чувствовали себя детьми. Единственный минус — заканчивались официальные встречи слишком рано. В силу возраста родители запрещали нам шататься по ночам. Хотя особо много мы не потеряли.
До сих пор не понимаю, зачем было устраивать такую нудятину. Почему никто не додумался пригласить на встречу кого-нибудь из писателей? Послушать живого автора — это удовольствие почище оргазма, даже для Кларка. Классик или нет — без разницы, кто-то да пришёл бы. Узнай о проблеме Хьюго Гернсбек, лично бы выслал авторский десант в надежде повысить продажи.
Сам я не сообразил по наивности. Не думал, что писатели живут рядом с простыми смертными. Где именно они живут, я вообще представлял довольно смутно. Большинство наверняка виделись мне на том свете, вместе с Марком Твеном, Вольтером и прочими классиками, а ныне живущие — в домах с мезонином на лоне природы, земном аналоге небес. И всё же, почему идея с писателями не пришла в голову никому из старших?
В конечном итоге чудо свершилось, и нас посетили два Настоящих Фантаста.
Маститыми авторами они не были. Лично я про них не слышал вплоть до момента знакомства. Явились гости не для того, что рекламировать «Захватывающие истории», ни в коем случае! Звали их Джон Б. Мичел и Дональд А. Уоллхейм.
Мне в мои четырнадцать они казались настоящими гигантами. Не в физическом плане, конечно. К слову, с внешними данными нам всем не повезло. (Всё-таки в теории Найта о заморышах есть доля истины). У меня всё начиналось неплохо, но буквально за несколько дней до увлечения научной фантастикой я решил искупаться в бассейне отеля «Сент-Джордж», знаменитом своими интерьерами и морской водой, и там сиганул с вышки — хотел проверить, смогу ли достать до дна. Достал. Правда, ценой переднего зуба. И лет тридцать потом щеголял золотой фиксой, пока меня не пристыдил очередной стоматолог (*** примечание в конце статьи). Та же беда была у Боба Лаундеса. Кларка портил слишком агрессивный вид. Сирил Корнблат на тот момент был толстым коротышкой. Джек Гиллеспи смахивал на ирландского жокея. Уолтер Кубилюс отличался гренадёрским ростом при весе в сорок пять килограмм. Мы рано поняли, что покорять мир будем точно не внешностью.
У Мичела и Уоллхейма были жуткие проблемы с кожей, а у Дональда — ещё и свои тараканы в голове, которые заставляли его смотреть на других свысока. Он всегда носил с собой зонтик, в разговоре с собеседником вечно косил в сторону, ехидно улыбался, а в моменты раздумий почёсывал нос. Джонни был циником-самоучкой, и разговаривал соответственно. Дональд ограничивался сухими короткими фразами. Оба чертовски умны. И плюс, взрослее нас всех, даже Кларка. Джонни на пару лет старше меня, а Дональд на пару лет старше его. (Ему уже стукнуло девятнадцать). Но не это главное. Публикация в профессиональном НФ-журнале — вот что заставляло нас благоговеть и почти преклоняться перед ними. Джонни отличился, выиграв конкурс: его сюжет взял за основу довольно известный литератор — Клиффорд Саймак, если не ошибаюсь. Дональд пошёл ещё дальше и написал рассказ «Человек с Ариэль», который потом напечатали.
Вот что влекло их к нам. Обида. Хьюго Гернсбек не платил авторам. Только ценой огромных нервов Джонни удалось выбить свои пять долларов, Дональд получил лишь часть обещанных денег. В Бруклинскую Лигу НФ их привела жажда справедливости и месть.
Про издательскую подноготную я слушал, разинув рот. Потрясающие впечатления (не считая научной фантастики, разумеется), даже секс мерк на этом фоне. Уж не знаю, какие иллюзии я строил насчет авторских гонораров. Наверное думал, если думал вообще, что сразу после публикации правительство — или другое уполномоченное лицо — выдаёт писателю безлимитную чековую книжку, чтобы тот пользовался ею на своё усмотрение.
После сорока лет общения с издателями, по сравнению с которыми Хьюго — просто образец щедрости, у меня наконец сложилось четкое 3-D представление о ситуации. Гернсбек был не одинок. Авторов ущемляли многие издатели. Причина — элементарная математика, где Х — доходы, а Y — расходы. Если Х ≥ Y, всё хорошо. Но как только Х становится меньше Y, возникает проблема. Это как пытаться заткнуть одиннадцать пробоин в днище десятью пальцами. Если нельзя оплатить все счета, кому платить в первую очередь? Правильно — тем, кому чревато не заплатить. Во-первых, себе, чтобы хоть как-то продержаться. Во-вторых, типографии, в противном случае следующий номер не напечатают, и ты останешься не у дел. В-третьих, поставщикам бумаги, чтобы было на чём печатать новый номер. Дальше идут налоги, аренда, коммунальные услуги. И только потом очередь доходит до писателей.
Да, система абсолютно безнравственная, но какая есть. Понятно, что без авторов она просто умрет, но вот ведь загвоздка — автор пишет не ради денег, а ради публикации. Конечно, деньги нужны всем и всегда, но скромный, да ещё и с задержками гонорар отпугнет лишь немногих литераторов. И тут же им на смену явятся миллионы, без преувеличения миллионы, энтузиастов, готовых продать родных сестер в Буэнос-Айрес ради одной единственной публикации, причем на некоммерческой основе.
Да, работы профессионалов наверняка принесут больше прибыли, нежели макулатура, которая приходит в редакцию пачками. Однако иногда бывает не до жиру. Выбирая между посредственными (но доступными) вещами и пустыми страницами, поскольку известные авторы больше не хотят работать бесплатно, что вы предпочтете? Скорее всего, скрепя сердце, первое. Иначе и на ваше место найдется энтузиаст, готовый заполнить вакуум.
Сразу оговорюсь — не все издатели такие. Более того, в издательских кругах деловую этику блюдут тщательней, чем где-либо. Но случалось и наоборот, причем даже в лучшие времена. В Депрессию и вовсе царил суровый закон природы, где каждый сам за себя. Журнал «Поразительные истории» платил авторам щедро и аккуратно. Журнал «Поразительные истории» прогорел в 1933 году. «Удивительные» и «Захватывающие истории» были менее щепетильны, и здравствуют до сих пор.
Интересно, сколько Гернсбек наварил на авторском альтруизме. Наверное, не много — несколько тысяч, даже не десятков. Однако и денег в научной фантастике крутилось мало. В середине тридцатых выходило всего три журнала с периодичностью раз в два месяца. По моим подсчетам, за год все три платили авторам в совокупности тысяч пятнадцать. С учетом псевдонимов, печатались тогда человек пятьдесят. Получается, что те, кто кормил нас, изголодавшихся фанатов, своей прозой, сами кормились на шесть долларов в неделю.
Всё это я мог подсчитать заранее, если бы захотел. Но я не хотел. Даже в мыслях не было.
Слушать мудрость, льющуюся из уст Джонни Мичела и Дона Уоллхейма, было как стоять на вершине горы с сандалиями в руках и внимать Гласу из горящего куста. Я не верил своему счастью, и мечтал приобщиться к святыне.
Дома я делился новоявленным Писанием с Дирком, который проклинал родителей, переехавших в Куинс-Виллидж, так далеко от Бруклинской Лиги НФ в Бей-Ридж, и строил планы, как выбраться на встречу вместе со мной. Мы выбирались. Садились у ног гуру то в одном кафе, то в другом, и пока растворялось мороженое в крем-соде и оседала пена в молочном коктейле, крепло наше желание стать похожими на своих кумиров.
Когда Джонни и Дональд пригласили нас в крестовый поход против несправедливости, мы не мешкали ни секунды. Дональд хотел, чтобы участники Лиги вырвались из-под гнёта и основали собственные клубы, дабы отвоевать независимость у Злого гения и разоблачить его перед всем миром. Чем больше шума, тем лучше. Мы горели идеей отомстить Гернсбеку. Пусть подумает и сделает выводы. Или застрелится. Или лишится права называться человеком. А можно всё вместе. Так началась эпоха научно-фантастических междоусобиц.
*) Мне довелось посмотреть «Скандалы Джорджа Уайта 1934 года» ещё до того, как они попали на Бродвей. Не сказать, что я большой фанат Уайта, но афиши обещали элемент научной фантастики — что-то про встречу землян с марсианами. Разумеется, получилось банально до оскомины, зато песни удались на славу. Наверное, никто, кроме меня сейчас уже не помнит слов «Парень, что так любит тебя». Хорошо, я успел посмотреть постановку в Бруклине — на Бродвее она с треском провалился.
**) Про мою вообще стыдно говорить. Книг и журналов у меня хватало, а вот места, куда их ставить — нет, за исключением кухонных полок, где литература теснилась вперемешку с кастрюлями и посудой. Вообще, странно. В детстве не помню дома никаких книг, кроме своих. Отец читал исключительно вестерны. Мать — почти ничего, что тоже странно: дамой она была весьма начитанной, знала многие стихи наизусть и даже как-то подрабатывала редактором в детском журнале «Сент Николас». (Славное было время! Мама постоянно приносила домой детские книги для рецензирования). Настоящим же книжным шкафом я обзавёлся только в пятнадцать.
***) Ещё у меня были прыщи. Не много, но большие и на самых видных местах. В частности, на носу. Сначала из-за угла появлялся прыщ, потом уже я. Дональд называл его моим вторым носом. Такой душевный человек!
=================
И чуть далее, в главе седьмой:
«Немецкое наступление в Арденнах с треском провалилось. Дальше — сумбур и ничего интересного.
Вот только я не знал, что в Арденнах найдут скорую смерть двое моих друзей. Их не застрелили, не ранили. Дирк Уайли повредил спину, выпрыгнув на ходу из грузовика. Травма оказалась серьёзной, вылилась в туберкулёз позвоночника, и в 1948 Дирк умер. Сирил Корнблат надорвал сердце, тягая тяже-ленный автомат по Арденнским лесам, и в результате через несколько лет скончался от гипертонии.»
Перевод А.Петрушиной
цитировать
свернуть ветку
