Из поэмы Владимира Луговского «Сказка о сне» (написана в 1942-1943 гг. под впечатлением бомбежек Москвы).
Я грудью лег на пыльный подоконник:
Вверху, внизу и посреди была
Лишь серо-синяя пустая бездна —
Ни улиц, ни домов, ни мостовой,
Ни облаков, ни дна, ни горизонта.
Мне не хватало воздуха, и сердце
Уже неслось огромными прыжками.
Тогда возникла медная луна,
И поперек нее прошли поспешно
Три шарика — какие-то планеты
Иль спутники — и, добежав до края,
Исчезли, чтобы снова появиться
Через мгновенье в левой части диска.
Так продолжалось быстрое круженье
В беззвучии таком непостижимом,
Что даже звона не было в ушах.
Давно я это знал, и все же страшно
Мне стало в ту минуту, и не очень
Хотел я смерти.
— Вот и все, мой милый.
Простимся, время кончилось.
Гляди!
Там, в глубине иль вышине, не знаю,
Проплыли тени птиц, иль самолетов,
Иль демонов на сероватых крыльях,
Безмолвно, тускло, будто возвращаясь
С бомбардировки отдаленных звезд.
Передний взмыл и начал подниматься.
Она метнулась быстро к ночнику
И выключила свет.
— Я опоздала,
Они нас увидали! Мы одни
Еще остались, остальные люди
Уже ушли. Теперь налей вина! —
Все десять самолетов шли к зениту.
Вся комната была в далеких вспышках
Неведомо откуда долетевших
Зенитных выстрелов, совсем неслышных,
Стаканы звякнули, вино вскипело кровью.
Мы сразу оглянулись. На тарелках
Еда лежала. Кот, слегка ощерясь,
Глядел в окно. Зеленые глаза,
Как блюдечки, катались возле носа.
Лежало платье в мягких очертаньях
Уюта и бессилья. Но подушки
И скомканные простыни хранили
Следы тепла, любви, разлуки. Жадно
Я выглотал вино и задохнулся.
-- За эту землю, —
так она сказала
И выпила до капли, — за тебя,
За этот дом, последний во вселенной!
Нужны мы были или нет?
Нужны!
Но даже если ничего не будет
От нас, и в прах рассыплется планета
Через секунду, и померкнет свет,
Пусть миллиарды будущих веков
Услышат на других кругах вселенной,
Что жили мы, любили мы, владели
Всем мирозданьем в горестном мозгу,
Что все прощала я, но не прощала
Предательства и горечи его,
Что это грех последний и бесплодный!
Ударили раскаты труб. Луна
Подернулась седым летучим пеплом.
Над нами шел косяк машин.
— Пора! —
Она стояла рядом, не дрожа
От холода иголок межпланетных.
— Бросай стакан!—
она сказала,
я
Далёко бросил голубой стакан,
И он поплыл, сверкая в легких гранях,
К трем спутникам мертвеющей луны.
Прижался кот к ее босым лодыжкам.
Лицо ее так дивно изменилось,
Как будто в нем запела вся земля,
Уже летящая холодной сажей
Бог знает где.
Но грубо на стене
Смеялся Петр победным складом губ,
Тяжелой государственной улыбкой,
Не верящий на свете ничему.
Он приоткрыл глаза. Все почернело.
Продолговатая густая тень
Мелькнула сверху вниз, сирена взвыла,
Переместилась плоскость потолка.
— Любимый, вот последняя минута!
Жизнь беспредельна. Я не верю в смерть.
Мы, люди, в мире не напрасно жили.
Грешно мы жили, вдохновенно жили.
Во имя человечества будь твердым.
И если будет память, не забудь!
Но память будет, будет, будет, будет! —
Снаряд прошел безмолвно, словно рыба,
Сквозь потолок и пол и преисподню.
И все обрушилось.
И вспыхнул свет.
И трубы, трубы, трубы заиграли
Серебряную Шуберта «Форель».
цитировать