Есть в русском человеке особая черточка. Очень он любит узнавать, как к нему относятся. Это нечто женское, сравнимое с тем, когда супруга крутится в новом наряде перед мужем и спрашивает: «Как я тебе? Хороша?».
Испокон веков мы приглашаем иностранцев, тратимся на угощения. Показываем всё лучшее и ждем похвалы. Только последняя не приходит. Наше радушие и хлебосольство отчего-то расцениваются, как расточительство и бесхозяйственность. И вызывают чаще презрение, смешанное с завистью.
Но статья не об этом. Здесь собраны будут цитаты о России известных во всем мире литераторов. Очень неожиданные высказывания и не совсем, к сожалению, лестные.
Писали о России и Джон Мильтон, и его американский тезка, собрат по перу, Нобелевский лауреат по литературе Стейнбек. И автор прославившейся «Алисы в стране чудес» Чарльз Доджсон. И многие другие. Любопытны впечатления каждого.
«Дневник путешествия в Россию в 1867» Чарльза Доджсона читать и грустно, и смешно. В нем можно найти много обидного, но в то же время и отрадного.
Приятно, что Петербург известный профессор математики из Оксфорда нашёл едва ли не самым чудесным городом (см. цитату ниже). А игру актёров нижегородского драматического театра «по-настоящему первоклассной». И это при том, что сам слыл заядлым знатоком и любителем драматического искусства. А ещё Доджсона восхитили работы русских художников, увиденные им в Эрмитаже:
«Но, возможно, самая поразительная из всех русских картин — это морской пейзаж, недавно приобретенный и еще не получивший номера; она изображает шторм: на переднем плане плывет мачта погибшего корабля с несколькими уцелевшими членами команды, цепляющимися за нее, сзади волны вздымаются как горы, и их вершины обрушиваются фонтанами брызг под яростными ударами ветра, в то время как низкое солнце сияет сквозь более высокие гребни бледно-зеленым светом, который совершенно обманчив, в том смысле, что кажется, будто он проходит сквозь воду.
Я видел, как этот эффект пытались воспроизвести на других картинах, но никому не удавалось это сделать с таким совершенством».
Чья картина так восхитила писателя? Может быть, Айвазовского?..
Не случайно упомянула о Петербурге, о нем создатель «Алисы» пишет:
«Он настолько совершенно не похож на все виденное мною раньше, что я, наверное, был бы счастлив уже тем, что в течение многих дней просто бродил по нему, ничего больше не делая. Мы прошли от начала до конца Невский, длина которого около трех миль; вдоль него множество прекрасных зданий, и, должно быть, это одна из самых прекрасных улиц в мире: он заканчивается (вероятно) самой большой площадью в мире, Адмиралтейской площадью, длина которой около мили, причем б́ольшую часть одной из ее сторон занимает фасад Адмиралтейства».
Впрочем, и Москву Доджсон называет чудесным городом, правда, здесь уже чудится ирония:
«Мы уделили пять или шесть часов прогулке по этому чудесному городу, городу белых и зеленых крыш, конических башен, которые вырастают друг из друга словно сложенный телескоп; выпуклых золоченых куполов, в которых отражаются, как в зеркале, искаженные картинки города; церквей, похожих снаружи на гроздья разноцветных кактусов (некоторые отростки увенчаны зелеными колючими бутонами, другие — голубыми, третьи — красными и белыми), которые внутри полностью увешаны иконами и лампадами и до самой крыши украшены рядами подсвеченных картин; и, наконец, город мостовой, которая напоминает перепаханное поле, и извозчиков, которые настаивают, чтобы им платили сегодня на тридцать процентов дороже, потому что «сегодня день рождения императрицы».
Вообще «Дневник» крайне лаконичен, несмотря на то что Доджсон добросовестно описывает, что ему приходится есть и пить. Кислые щи он не оценил, а вот мороженое нашёл замечательным.
Обиден его финальный полувывод, если его можно таковым назвать. Он неприятен настолько, что хочется тотчас разочароваться в писателе. Но это было бы слишком по-детски, ведь в этом наблюдении, возможно, есть правда, пусть и горькая:
«Было приятно наблюдать, как местность становится все более обитаемой и культурной по мере того, как мы все дальше продвигались на территорию Пруссии: свирепый, грубоватый на вид русский солдат сменился более мягким и вежливым прусским; даже сами крестьяне, казалось, были на порядок выше, в них чувствовалось больше индивидуальности и независимости,— русский крестьянин, с его мягким, тонким, часто благородным лицом, более напоминает мне покорное животное, давно привыкшее молча сносить грубость и несправедливость, чем человека, способного и готового постоять за себя.»
Невозможно сейчас утверждать, что сподвигло писателя вообще отправиться в Россию. Известно лишь, что путешествовал он вместе с другом, и турне было приурочено к 50-летию пастырского служения митрополита Филарета, которое широко праздновалось русской православной церковью.
Сам дневник писался исключительно для себя, издан был лишь десятилетия спустя после смерти Доджсона.
Политик, не поэт
Перескочим теперь на двести лет назад и заглянем в труд культового английского поэта и политического деятеля Джона Мильтона, занимавшего пост правительственного секретаря для латинской корреспонденции при Оливере Кромвеле.
Господи, подумать только, они уже отрубили монарху голову и сделали главным бывшего пивовара, а у нас еще не родился Пётр Первый и царствует его батюшка, Тишайший Алексей Михайлович. К нему-то сэр Мильтон и писал от имени Кромвеля одно из посланий на латыни. Да, как точно сказал в свое время классик: «Что надо Лондону, то рано для Москвы». Насколько позже пришло к нам время таких переворотов. Впрочем, я отступаю от темы. Важны впечатления Мильтона о России, а они, мягко скажем, нелицеприятны и даже возмутительны. Можно ли так говорить обо всем народе, как сказал о русских Мильтон в своей «Московии», изданной уже после его смерти примерно в 80-х годах XVII века:
«Они невежественны и не допускают учения среди себя; величайшая приязнь основана на пьянстве; они величайшие болтуны, лгуны, льстецы и лицемеры, чрезвычайно любят грубую пищу и вонючую рыбу».
А ведь в предисловии Мильтон пишет, что цель его труда в том, чтобы дать объективное и подробное представление о стране, не утомляя читателей излишними описаниями.
Неужели такая оценка столь важна и…объективна?.. Вот ещё одно его наблюдение:
«Нет людей, которые жили бы в большей нищете, как бедные в России: случается им перебиваться не имея ничего, кроме соломы и воды; зимою едят, вместо хлеба, высушенную и сжатую солому, а летом траву и коренья, древесную кору во всякое время считают они лакомством. Многие, однако же, умирают на улице с голода, и никто и не думает помочь им, или даже обратить на них внимание».
Только историки утверждают, что сам Мильтон в нашей стране никогда не был. И языка русского не знал. Что же, видимо, политика в нем было больше, чем поэта.
Ванны и чиновники
Но включим машину времени и перенесемся в 1947 год. Именно в это время путешествовал по Советскому Союзу лауреат Нобелевской премии по литературе Джон Стейнбек. Американский писатель посетил Москву, Сталинград. Побывал на Украине и в Грузии. И оставил искренние впечатления. Он не льстил, что-то вызывало у него жалостливую улыбку и насмешку, а что-то восхищение. Он не писал сентенций. Скорее выразил свои наблюдения, которые и сейчас не потеряли злободневности. Вот несколько довольно размашистых цитат из его «Русского дневника»:
«Мы слышали о русской игре ― назовем ее «русский гамбит», ― выиграть в которой редко кому удается. Она очень проста. Чиновник из государственного учреждения, с которым вы хотите встретиться, то болен, то его нет на месте, то он попал в больницу, то находится в отпуске. Это может продолжаться годами. А если вы переключитесь на другого человека, то его тоже не окажется в городе, или он попадет в больницу, или уедет в отпуск. Одна венгерская комиссия в течение трех месяцев пыталась вручить какую-то петицию, на которую смотрели, как я полагаю, без одобрения, сначала конкретному чиновнику, а затем ― кому угодно. Но встречи так и не произошло. А один американский профессор, блестящий, интеллигентный и добрый человек, несколько недель просидел в приемных со своей идеей студенческого обмена. Его так никто и не принял. И нет способа противостоять этому гамбиту. От него нет никакой защиты, единственный выход ― расслабиться»;
2. «Сложилось мнение, что русские ― худшие в мире пропагандисты собственного образа жизни, что у них самая скверная реклама»;
3.«Наша ванная, а мы прославились по всей Москве, обладая собственной ванной, имела ряд особенностей. Войти в нее было не так-то просто, ― нельзя было открыть дверь и зайти, потому что на пути двери стояла ванна. Кому нужно было в ванную, делал шаг внутрь, заходил за раковину, закрывал дверь и только потом имел возможность двигаться по ванной комнате. Ванна неустойчиво стояла на ножках, и если, сидя в ней, сделать неловкое движение, она подпрыгивала, и вода лилась на пол.Эти отличительные черты нашей ванной подходили ко всем ванным, которые мы видели в Советском Союзе. Может, есть и другие, но нам они не попадались. В то время как все краны текли ― в туалете, над раковиной и в самой ванне, ― все водостоки были практически водонепроницаемы. Когда вы наполняли ванну, то вода стояла, а если вы выдергивали затычку, то это не производило никакого эффекта ― вода оставалась в ванне»;
Джон Стейнбек и Роберт Капа в Москве. 1947 год.Фото: Robert Capa / International Center of Photography / Magnum Photos / East News
4.Грузия ― это волшебный край, и в тот момент, когда вы покинули его, он становится похожим на сон. И люди здесь волшебные. На самом деле, это одно из богатейших и красивейших мест на земле, и эти люди его достойны. Теперь мы прекрасно поняли, почему русские повторяли:
― Пока вы не видели Грузию, вы не видели ничего.
5. Футбол ― самый популярный вид спорта в Советском Союзе, и футбольные встречи между клубами вызывают больше волнений и эмоций, чем любое другое спортивное событие. Во время нашего пребывания в России по-настоящему жаркие споры разгорались только в одном случае ― когда дело касалось футбола. [/b]
Много еще любопытного можно найти в «Русском дневнике» Стейнбека. Как, впрочем, и в произведениях Мильтона и Доджсона. Вызывают большой интерес и записи романиста Мориса Бэринга (1847-1945), который в 1905 году работал военным корреспондентом в лондонской газете «The Morning Post» и освещал события Русско-японской войны. После он напишет несколько книг о России, наибольшую популярность приобретет произведение «Русский народ», изданное в 1911 году.
Вот небольшая подборка из высказываний Бэринга:
«Часто русский испытывает острый страх перед ответственностью, боится начальства, шарахается от всего нового и взирает с опасливой подозрительностью на людей, готовых брать ответственность на себя и обнаруживающих какую бы то ни было самостоятельность. Стоит заглянуть в бумаги любого российского административного учреждения — скажем, волостного правления, — как сразу замечаешь, что они насквозь пропитаны этой чрезмерной осмотрительностью и боязливостью. Обычный русский по природе своей демократ, в хорошем и плохом смысле этого слова. Под плохим смыслом я подразумеваю ту особенность демократического душевного склада, которая внушает русскому пугливую антипатию к любому незаурядному человеку, смело выражающему свое мнение и на деле доказывающему свою нравственную независимость и мужество. Этот контраст между интеллектуальной смелостью и малодушным поведением вполне сообразуется с другим контрастом — между способностью русского к выплескам неистовой энергии и его склонностью бездельничать, полагаться на авось, на laissez-aller, которую он обнаруживает ничуть не реже».
«Политическая свобода не может существовать без дисциплины. А между тем образованный русский из среднего класса, включаясь в борьбу за политическую свободу, отказывался, как правило, пожертвовать даже граном свободы личной, liberté de moeurs, которой наслаждался в большей мере, чем жители любой другой европейской страны, и которая не просто несовместима с дисциплиной, но и прямо побуждает, едва лишь затрагиваются интересы другого, к деспотическому поведению. Нет в мире иной страны, где люди столь полно наслаждаются личной свободой и где liberté de moeurs столь велика; где человек может поступать как хочет, не опасаясь вмешательства или осуждения соседей; где столь слаба нравственная цензура, а свобода абстрактной мысли и художественного творчества не знает пределов».
«Если бы нас попросили выбрать в истории или литературе три типа, совокупно выразивших английский характер, и, положим, мы бы назвали Генриха VIII, Джона Мильтона и мистера Пиквика, — какие три русских типа, также выбранные в истории или литературе, соответствовали бы им и суммарно воплотили характер русский?Я бы ответил так: Петр Великий, князь Мышкин и Хлестаков. И добавил, что почти в каждом русском есть что-то от каждого из них».
Эти слова про политическую свободу кажутся удивительно точными. Известно, что Бэринг хорошо владел русским языком. Многое из того, что он написал о русских, неприятно читать, как неприятно читать любую критику в свой адрес, но его замечаниям трудно отказать в справедливости. Как трудно и отринуть вопрос, а имеет ли кто-либо вообще право на подобные обличения всего народа в целом. Я не могу припомнить ни одной книги русского автора, в которой бы порицался какой-либо другой народ, подмечались недостатки и достоинства с упором на первое. Сама мысль издать такую книгу кажется недопустимой и неэтичной.
Закончу статью скорее положительными словами об «этих русских». Машина времени вернет нас назад, во время революции и становления СССР. Именно в этот период жил и работал в нашей стране французский филолог-славист Пьер Паскаль (1890-1983). Семнадцать лет, проведенных в России, дали ему возможность лучше других узнать здешних жителей.
Вот что он, помимо всего другого, написал в своем личном дневнике, который вел с 1916 по 1927 год, находясь в нашей стране:
«Русский подчиняется не столько закону, сколько влиянию того, кто сумеет завоевать его доверие».
«Русский народ — самый христианский из всех, поэтому для него так соблазнительны социалистические принципы. Русские яснее всех ощущают человеческую слабость и, главное, слабость отдельного человека».
«Черта русского — смирение; на первом месте — недоверие к выскочкам; демократизм русского народа; власть была ему навязана сверху; это что-то вроде покрывающей его крышки».
«Отношение к смертной казни и к войне как к чему-то отвратительному».
«Несмотря на свою покорность и бездеятельность, русские никогда не забывают о том, чего хотят, и никакое внешнее влияние не способно сломить их глубокую спрятанную волю. Разум подчинен душе — совсем не то, что на Западе, где смекалку часто ставят куда выше доброты».
Пожалуй, после этих слов Паскаля можно смело поставить точку. Ведь тех, кто говорил и судил о нашем народе, ещё много, и цитировать можно едва ли не бесконечно. А смысл? Немного утолили любопытство, потратились на чтение чужих умозаключений, не всегда честных, и будет. Время лучше других показывает, какие мы есть.