Финиш, ясный сокол!

(вместо эпиграфа)

Привет. Зовут меня Иван, по прозвищу Тейлкиллер. Убийца сказок, по-вашему. Вы в своих землях о таких не слышали, а мы есть и нас много. Что? Может ли сказка умереть? Говорят, «сказ о их деяниях живет в веках». Или злодеяниях. Или глупостях. Ну а всё, что живо, может умереть. А раз может умереть, то и убить можно. Как? Выдумку обычно убивают правдой, а сказку реализмом. Да, я много умных слов знаю, я же тейлкиллер.

Я не стал бы браться за этот текст, поскольку всякий энтузиазм к роману Андрея Рубанова «Финист — ясный сокол» растворился уже по ходу чтения полгода назад, но найденное в телефонных заметках коротенькое введение — пожалуй даже не введение, а зачин — показалось забавным и остроумным, и я подумал, жаль будет, если оно пропадёт. Дело не в том, что книга плохая, она не плохая — она просто скучная и непонятно для какой аудитории написана. Причин на то две.

Первая и главная — язык. Весь немаленький роман — на минутку, без малого 600 страниц — написан монотонным и неторопливым, если не сказать медлительным и посконным слогом, призванным, видимо, стилизовать прозу современного писателя Рубанова под те самые «изустные побывальщины». В начале это работает — отчасти потому что в начале это воспринимается ещё свежо, читатель не устал от подобного, отчасти — потому что первый герой — глумила, т.е. скоморох Иван — соответствует выбранной манере. Но когда дальше два других Ивана — оружейник Ремень и изгнанный из летучего города птицечеловек Соловей — начинают излагать свои истории в том же духе, испытываешь некоторые сомнения. Три человека, пусть зовут их одинаково, но из разных — я дико извиняюсь за такой анахронизм — классов при разных обстоятельствах и разных слушателях изъясняются с минимальными различиями — неторопливо, обстоятельно... нудновато пережевывая одну и ту же мысль по нескольку раз (оружейник, правда, сотоварищей несколько опережает — он самый нудный, потому что с одними и теми же мыслями ещё и ходить по одному месту умудряется, чего в фэнтези делать категорически нельзя).

Вторая — девка Марья, главная героиня. То есть, она в сказке-первоисточнике главная героиня, а здесь бродит на периферии большую часть времени, изредка возникая в поле зрения, когда сюжет нужно продвинуть, а наблюдает читатель за мужиками и от лица мужиков. Идея, в принципе, оригинальная — показать великую женскую любовь, несокрушимое ничем чувство, глазами тех, кто по касательной с ним столкнулся (но зацепить всё равно хватило). Только как это обычно бывает с оригинальными идеями... это не работает. Марья вынесена за рамки текста, любовь её вынесена туда же, , поскольку любовь тут — краеугольный камень всей истории, истории-то и не получается! Нет любви, нет веры в Марью\Марье, нет даже возможности поверить, почему же всё-таки Финист лез сквозь двадцать один нож в окно, а Марья стоптала железные сапоги в поисках. Встретились такие, ага, «на рейве под прикольной ешкой» — суть передаю, но там очень близко — и решили никогда не расставаться? Ну... сомнительно, даже если дух времени в расчёт не брать, а с ним и вовсе — невозможно. Куда больше это напоминает похождение ушлой провинциалки, решившей во чтобы то ни стало обеспечить себе московскую прописку \грин-карту и соответственное улучшение жилищных условий, для того охмурившей с целью дальнейшего охомутания наивного, земной жизни не нюхавшего птицечеловека в третьем поколении. Финал в духе малахова с крушением студии — прилагается, да и манера героев адресовать свою часть-монолог широкой общественности тоже подходит.

Вот и выходит, что для чистокровного фэнтези роман Рубанова скучен, для большой литературы — слишком оторвано-аллегоричен, а как постмодернистское переосмысление знакомого сюжета ничего собственно не переосмысляет, разве что Соловья-разбойника и того, самым краешком и без особой фантазии. Условного же малахова можно получить с меньшими затратами сил из тех же номинантов Нацбеста — и, чего греха таить, он будет куда забористей. Такие дела.

Дождевые черви живут вместе с людьми.

Если выкопать яму – они будут ползать по нашим ногам.

У них нет ни глаз, ни ушей, они ничего про нас не знают, в мире червей человека не существует.

Иногда люди являются в мир червей, чтобы раздавить одного, а другого разорвать на две части и посмотреть, что будет.

Так же и в ином мире – вокруг нас живут те, для кого мы так же понятны и забавны, как для нас понятны и забавны дождевые червяки.

Для мира деревьев люди – всё равно что боги.

Дерево никак не способно защититься от человека: когда он хочет, он срубает берёзу. Когда хочет – выращивает яблоню.

Но при этом, признавая власть человека, дерево живёт своим отдельным древесным бытованием: пьёт воду, растёт, укореняется, цветёт, даёт плоды – очень сложно, насыщенно живёт дерево, и если человек (его бог) ни разу не придёт и не явит свою власть – дерево так и проживёт свои столетия, ничего не зная о людях.

Точно так же и живут на свете существа, для которых мы – деревья, неподвижные и немые, зеленеющие по весне, плодоносящие осенью и голые зимой.

Один из нас может быть дубом, выросшим в дремучей чаще и никогда не слышавшим человеческого голоса.

Другой может быть вишнёвым деревом, которое заботливо высадили на солнечном склоне холма и поливали каждый день тёплой водой.

Мы не понимаем сущности тех, кто высаживает нас и взращивает, рубит и сжигает. Так же, как дерево не понимает сущности человека.