8. В рубрике «Критики о фантастике» размещена любопытная заметка знаменитой (и почему-то мало интересной для библиографов сайта ФАНТЛАБ) английской писательницы Анджелы Картер/Angela Carter, переведенная ДОМИНИКОЙ МАТЕРСКОЙ/Dominika Materska неведомо откуда и публикуемой здесь под названием:
Со времени своего рождения (или, согласно некоторым <авторам>, уже «с самого начала») слово служило для выражения замыслов и желаний, разъяснения планов и выдачи приказаний. Поскольку мы испокон веков формировали мир вокруг нас, пользуясь языком, легко можно себе представить, что этот мир построен только и исключительно из слов. Но, хотя в начале было слово, оно вовсе не обязательно должно быть в его конце.
Ограничения языка являются ограничениями нашей жизни, однако язык не обязательно вербален по своей природе. Слово погибает, утрачивает способность выражения мысли в том мире, где мысли выражаются сами: обретают форму легко усвояемых, мгновенно потребляемых образов. Слово становится рафинированным искусством, а вавилонская башня, его первое жилище, незаметно превращается в башню из слоновой кости, где слово пребывает в гордыне и одиночестве.
Излияние мысли на бумагу, составление элегантных изысканных предложений постепенно становится старомодным хобби, подобным трудозатратному гравированию на дереве, а само словописание вскоре будет восприниматься как ремесло XIX века – проявление декадентского восхищения творением человеческих рук. Сегодня даже наиновейшая электрическая пишущая машинка несет в себе нечто архаическое, она подобна выкопанному археологами свидетельству времени, в котором люди трудились над словами. Ее клавиатура, контейнер для туши выдают, что словописание в прошлом было связано с обработкой материала, работой целых поколений верных продолжателей дела Кекстона.
Писатель, некогда думавший, что он способен, умело манипулируя старыми словами, создавать новые, фантастические миры, уже не может перевести дыхание. Он утратил силу выражения, остался далеко позади за людьми неонеграмотной эры, восприятие которых формировали средства массовой информации, извергающие из себя непрерывный поток образов, озвученных, правда, но игнорирующих слово как таковое.
Игнорирующих слово, но не сюжетную историю. Каждый вечер коммерческие телевизионные каналы заливают нас потоком хаотических, но связанных друг с другом историй. Эти истории – рекламы – отличаются, однако, от прежних, записывавшихся на бумаге историй тем, что они должны иметь счастливый конец, быть стереотипными и предсказуемыми, словно сказки — весьма конвенционный (насыщенный условиями) жанр, из которого фантастика черпает давно, а временами и творчески успешно.
Рекламы излагают модифицированные версии историй о рыцарях и принцессах, великанах, сапогах-скороходах, волшебных предметах и чудодейственных приспособлениях. Участие слова в этом изложении – минимальное, сводящееся обычно к ритуальной декламации, однако упорное желание творцов реклам довести до нас истины о маргарине, сигарах или стиральных порошках показывает, как можно передать мысль со световой, буквально, скоростью в форме визуальных образов.
Нам нужно выбросить книжки.
К сожалению, вместе с ними мы должны выбросить мифы и сказки и научиться смотреть незамутненным взором на мир, избавленный от слов. Мир, который стал книгой кодов в новом языке, которому мы должны научиться. Мы подобны Адаму неонеграмотного Результата Творения, перед которым стоит задание наименования мира (и всего в мире).
Неонеграмотность вовсе не означает конца литературы, ибо литература – часть истории и только. Слова – не кирпичики, из которых строится литература. Ее строительный материал – мысли, заключенные в образы. Мир – дерево, из которого изваяна литература и которого мы не видим, потому что его заслоняет материализованное на бумаге слово. Где-то перед нами маячит образ неонеграмотной литературной критики, использующий в качестве носителя любой аспект – она станет этикой XXI века.
Жест, знак или образ могут выражать мысль, как делает это слово. Поколения неонеграмотных людей выработают в себе восприимчивость к языку знаков. Будет казаться, что что они перелетают со значения на значение словно птица, не оставляя в воздухе никакого следа перелета.
Ослепленные типографской печатью читатели будут рядом с ними похожими на улиток, пачкающих словесной слизью след дорожки, прокладываемой в поисках смысла. Мерцающие, эфемерные истории эры неонеграмотности нужно будет интерпретировать способами, которых мы еще не способны себе представить, поскольку, хотя воображение не нуждается в подкреплении словами, мы все еще идентифицируем результаты его работы с помощью слов.
Возникнет новая, несловесная грамматика эры неограмотности, позволяющая структурировать эти мимолетные значения. Мир станет все больше и больше напоминать чистую литературу, фонтанирующую подобно нефти, а люди привыкнут интерпретировать все, что их окружает, как сплетение миллиардов пронизывающих друг друга и взаимодополняющих историй.
Под поверхностью этого океана мимолетных значений быть может еще будут заметными остатки давних полусгнивших, полузатопленных историй нашего времени: они будут прослеживаться подобно следам сказки в телерекламе, подобно контурам старого континента, смутно вырисовывающимся под новой картой, начертанной на старом пергаменте. Ибо эти наши истории непрозрачны из-за облепляющих слов, мы видим сквозь них затуманенный, скрытый в дымке мир, навсегда запечатленный в единственном, отраженном стеклом моменте.
А когда мы привыкнем к миру, в котором литература не будет уже чем-то написанным и прочитанным, но станет чем-то переживаемым, слово утонет и опустится на дно океана историй и мы станем такими же, как герои реклам.