Ли Брэкетт и Эдмонд Гамильтон. Часть I.

Это воспоминания Ли Брэкетт, которые были собраны на основе её беседы с Полом Уолкером (Paul Walker) в 1976 г. и опубликованы в одном из из американских фэнзинов. Привожу в моём переводе.

Каков же на самом деле Эдмонд Гамильтон?

Безусловно, блестящий человек с чрезвычайно широким кругом интересов. Страшно эрудированный библиофил; он может рассказать вам о каждом издании любой книги любой значимости, какой бы малоизвестной она ни была, вышедшей с тех пор, как Гутенберг затеял всё это дело, причём по памяти. У него железная память. Ничего из прочитанного никогда не теряется, а он прочитал почти всё. У него независимый ум, он формирует собственное мнение, на него не производят впечатления господствующие взгляды.

Насколько мне известно, он никогда не терял друзей.

Он очень добросовестно относится к своей работе. Я видела, как он выбрасывал результат многодневного каторжного труда, потому что считал его недостаточно хорошим. Он написал много рассказов, возможно, больше, чем большинство писателей, на заказ, под обложку или для каких-то нужд – такие задания иногда называют халтурой, но я никогда не видела, чтобы он "халтурил", т.е. писал рассказ цинично, небрежно, не угождая себе и не стараясь угодить читателю. Он выкладывается на все сто, а это, на мой взгляд, означает настоящий профессионализм: умение сделать рассказ на заказ и при этом сделать его хорошо.

Он так и не научился правильно завязывать шнурки.

В одежде он не изобретателен (коричневые костюмы, коричневые брюки, коричневый спортивный пиджак, бежевые рубашки, белые для особых случаев, один чёрный костюм для банкетов), но при этом крайне привередлив. Нарядить его куда-то – это хуже, чем снарядить семнадцатилетнюю девушку на её первый выпускной бал.

Он – существо привычки, как кошка. Он расставил мебель, и её ни разу не передвигали. Он не любит убираться в доме, не возражает против разумного количества пыли, но настаивает на аккуратности. Никаких пиджаков, брошенных на стулья, и т.д.

Он любит деревню. Ему не нравятся большие города. Он предпочитает встречаться с несколькими друзьями одновременно, а не по много раз с каждым по отдельности.

Когда мы поженились, он обещал мне, что, хотя мне и придётся тянуть плуг, он никогда не будет ездить на нём. Он никогда этого не делал. Но в саду он не работает, разве что время от времени запускает культиватор, если я его вовремя не поймаю; иногда он не замечает, где кончаются сорняки и начинаются молодые бобы и картофель. Ему нравится косить, и он тратит на это часы. Плотник из него неважный, и в работе такого рода он скорее нетерпелив, чем методичен.

Ему нравится путешествовать, но это должно быть сделано с определенной целью, чтобы увидеть кого-то или какое-то место, представляющее особый интерес. В обычных коротких поездках таким местом неизбежно оказывается книжный магазин.

Не любит есть вне дома. Без комментариев.

Он обладает большим обаянием и прекрасным чувством юмора. Жизнь с ним не была скучной.

***

О двух писателях под одной крышей... Как говорит Эд, ему всегда нужно знать, какой будет последняя строчка рассказа. Он прирожденный гений конструирования. Я же, напротив, всегда работала прямо противоположным образом. Я была большим любителем дебютов, никогда не знала, куда иду, пока не доходила до места, а если пыталась думать наперёд и конспектировать, то просто убивала сюжет. Конечно, у меня накопилось довольно много полурассказов, в которых я сама себя загоняла в угол и не находила выхода. Эта разница в подходах привела к некоторым интересным результатам в нашей первой попытке сотрудничества.

Сразу после свадьбы я получила заказ на роман в издательстве Startling Stories. У меня возникла идея начала, я с головой окунулась в работу, написала три-четыре главы и отдала их Эду на прочтение. "Прекрасно, – сказал он, – а куда ты пойдешь дальше?" Я не имела ни малейшего представления и сказала ему об этом. "Это, – сказал он, – самый проклятый способ написать рассказ, о котором я когда-либо слышал". "Ну, – сказала я, – именно так я их и пишу". Ещё две главы, и я застряла. Наконец я проглотила свою гордость и спросила, что он думает. Он прочитал то, что я написала, и сказал: "Вот где ты ошиблась, здесь, во второй главе. На корабле должен быть дхувиан" (Это был "Меч Рианона", возможно, это была третья глава.) В любом случае, это означало выбросить много тяжёлой работы и начать всё сначала, и мне это не понравилось, но он был прав.

Мы выяснили, что не можем сотрудничать в общепринятом режиме, хотя на протяжении многих лет писали друг для друга. Но работая с ним, читая рассказы друг друга и обмениваясь идеями, я многое узнала о том, как строить сюжет. Отчасти, конечно, толчком послужила простая необходимость. Чтобы прокормиться, нужно было выдать определённый объём работы, а учиться надо было на практике! Сейчас мне не составляет труда набросать план, если это необходимо, хотя обычно я делаю это в голове.

Что касается других аспектов домашней жизни, то одно было понятно с самого начала. Работа – на первом месте. Домашние дела, готовка и прочее – на втором месте. Если бы он потребовал безупречной домработницы, мы бы оба оказались в проигрыше. Нам нравится порядок в доме, но мы не перфекционисты. Требования печатной машинки для нас обоих по-прежнему первостепенны. Ещё одна необходимость – отдельные рабочие кабинеты. Очень важно быть одному. Мы также знаем, что бывает время, когда писатель должен отдохнуть от написания, чтобы дать колодцу снова наполниться, и поэтому мы никогда не подгоняем друг друга.

***

Брэкетты поселились в Новой Англии в 1630 г. и никогда её не покидали. Мой отец родился в Портсмуте, штат Нью-Хэмпшир. Он и его родители переехали в Пасадену, штат Калифорния, примерно в 1890 году.

Дугласы приехали в округ Ольстер в Нью-Йорке около 1725 г. и на протяжении нескольких поколений двигались на запад, оказавшись в конечном итоге в Миссури, а именно в Сент-Луисе, где родилась моя мать. Она и её родители также прибыли в Пасадену около 1890 года.

Оба деда моей матери были миллионерами. Ко времени моего появления на свет всё это кануло в Лету, осталось лишь несколько реликвий в виде предметов мебели, слишком массивных для обычного дома (например, дедушкины часы высотой 14 футов, которые требовали специальных креплений и едва помещались на лестничной площадке маленького пляжного домика моего деда, далеко не похожего на его пасаденский особняк), и некоторые безделушки. Мой дед, Арчибальд Дуглас, был прекраснейшим и замечательнейшим человеком, но его голова была не приспособлена для бизнеса. Хуже всего то, что он доверял людям, а калифорнийские стервятники – уникально талантливая и деловая порода. Его наследство недолго оставалось с ним.

В роду Дугласов к импортированной шотландской крови добавилась кровь коренных американцев (интересно отметить, что шотландцы гораздо лучше ладили с индейцами, чем англичане) – один ирокез в Нью-Йорке, другой сиу дальше на западе. Из двух моих двоюродных братьев Дугласов (есть ещё третий, но он живет в Техасе, и я его никогда не видела) один – песочно-каштановый, голубоглазый и круглолицый, как я. Другой – смуглый и с орлиным профилем.

Мой отец умер во время эпидемии гриппа 18-го года, не дожив трёх недель до моего трёхлетия (я родилась 7 декабря 1915 года в Лос-Анджелесе). Я ничего не помню о нём. Люди, знавшие его, говорят, что он был прекрасным молодым человеком. Судя по его фотографиям, а также по рассказам моей матери и других людей, я очень похожа на него чертами лица и телосложением. Моя мать была хрупкой, милой, маленькой дрезденской куколкой, на которую я не похожа. Мой отец обладал значительным писательским талантом. Я нашла пачку его рукописей через много лет после того, как сама стала писателем... Это было почти сверхъестественно – настолько схожи были наши мысли. Когда он умер, ему было всего 30 лет, и он не успел реализовать свои амбиции, поскольку у него были жена и ребёнок. Он был сертифицированный бухгалтер. Я не унаследовала его умение считать.

Дедушка Дуглас взял нас с мамой к себе, и с тех пор он был для нас родителем. В те годы мы искренне недолюбливали друг друга: он – слишком мрачный и замкнутый, я – слишком дерзкая и непокорная. Я была ужасным ребёнком, сильно избалованным бабушкой и дедушкой Брэкетт, и, когда мне перечили, бросалась на людей с кулаками. Бабушка Дуглас выбила это из меня плоской стороной щётки для волос из слоновой кости, и с тех пор я стала лучше. Вот вам и детская психология! В более поздние годы, когда мы оба смягчились, я стала обожать своего дедушку. У нас были прекрасные отношения.

А вот с матерью, которая была собственницей, зависимой и властной, всё было не так. Пресловутая маргаритка с десятипенсовым гвоздем вместо стебля. Моя учёба в школе была нестабильной, но, тем не менее, неплохой, и я с ранних лет была всеядным читателем. В некоторых областях, наверное, можно сказать, что я сама себя воспитывала. В школе я была достаточно смышлёной, но склонным к задиристости и упрямству, когда мне надоедал какой-либо предмет. Несмотря на препятствия... детские болезни, которых я почти не помню, и переезды с места на место... мне удалось закончить среднюю школу, и пройти за три года четырёхлетнее обучение в старшей школе. Мне предложили стипендию для обучения в колледже, но по разным причинам я ею не воспользовалась.