Ричард Тирни. Пламя Мазды (Симон из Гитты 2)

О рассказе «Пламя Мазды»

Симону не удалось отдохнуть после событий предыдущего рассказа. Ранней осенью 27 года н. э. он снова сталкивается с неприятностями в «Пламени Мазды» (впервые опубликованном в первом и единственном номере журнала «Дитя Ориона» за май-июнь 1984 года).

Хотя Тирни и говорит, что «своим колоритом этот рассказ гораздо больше обязан Э. Р. Эддисону, чем гностицизму» (в письме от 1 июня 1984 г.), гностицизм в нём выглядит вполне правдоподобно. Не меньшее внимание уделяется здесь и зороастризму, великой дуалистической религии древнего Ирана. Зороастризм часто считают одним из важных корней гностицизма. В частности, Рихард Рейценштейн («Эллинистические мистические религии: их основные идеи и значение»), приводит веские аргументы в пользу прямой связи между иудаизмом и зороастризмом, сформировавшейся во время вавилонского/персидского изгнания, перешедшей в еврейскую апокалиптику и гностицизм (см. также Норман Кон, «Космос, хаос и грядущий мир: древние корни апокалиптической веры», 1993). Сходство между зороастризмом и манихейским гнозисом третьего века особенно поразительно, поскольку оба они представляют собой дуализм Света и Тьмы, согласованный с противостоянием Добра и Зла.

Мазда, давший имя рассказу является главным божеством пророка Зороастра (или Заратустры, или Зардушта). Обычно его называют Ахура Мазда, «Мудрый Господь» или «Князь Света». В данном качестве он, по-видимому, представляется тождественным ведическому богу Варуне. Зороастр, ведический жрец в Иране, отверг божеств (дэвов) ведического брахманизма как дьяволов и восстановил верховенство Мудрого Господа Варуны, сохранив ведических Митру и Атара (Агни) в различных подчинённых качествах.

Мы также слышим призыв демонического существа по имени Аздахак. Ази Дахака — отвратительный дракон в древнеиранской религии —

Даруй мне такую удачу,

О добрая, мощная Ардвисура Анахита,

Чтобы я победителем стал над (чудовищем) Ази Дахака,

Имеющим три пасти, три головы, шесть глаз,

Обладающим тысячью сил,

Созданным на погибель мира праведности (Арты)*

* Авеста, Гимн Ардвисуре, Яшт 5, IX:34. Перевод И. С. Брагинского, ранняя редакция 1972 г.

Этому могущественному существу было дано править миром в течение тысячи лет, после чего герой Феридун заточил его в глубокой яме. Таким образом, Аздахак вместе со своим адским повелителем Ариманом, по-видимому, был главным вдохновителем еврейского и новозаветного превращения Сатаны из слуги Бога в его заклятого врага, особенно как это отражено в Откровении 20:1-3. Так же, как у гностиков библейский Яхве был принижен до надменного демиурга, давшего Тору Моисею, так и Аздахак описывается, как составитель Торы и основатель Иерусалима. И наконец, персонаж «Тысячи и одной ночи» Афрасиаб с его лодкой, полной демонов, на которую Лавкрафт ссылается в «Безымянном городе», является частью мифического цикла об Аздахаке.

Другие рассказы цикла:

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 The Blade of the Slayer (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. The Throne of Achamoth — осень 32 года

6. The Drums of Chaos (роман) — весна 33 года

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. The Soul of Kephri — весна 34 года

9. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

10. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

11. The Curse of the Crocodile — февраль 38 года

12. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1

13. The Secret of Nephren-Ka

14. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

15. The Dragons of Mons Fractus — осень 41 года

16. The Wedding of Sheila-Na-Gog — день летнего солнцестояния 42 года

17. Ричард Л. Тирни, Глен Рахман The Gardens of Lucullus (роман) — осень 48 года

18. The Pillars of Melkarth — осень 48 года

19. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение)

Пламя Мазды

Ричард Тирни

I

О, леди дивная, в одеждах из лучей

Красы своей — глаза глубоки, как

Проёма два во тьму бездонную ночей

На крыше храма — в её тёмных волосах

Сокрыт восторг, и ум вознёсся в эмпирей,

Представив эти очертанья; в небесах

Горят улыбки; и звучит любовный глас, влекущий,

Живых существ любых, чудесный, всемогущий.

Перси Биши Шелли. «Ведьма Атласа». Пер. М. Гюбрис

— Магия, — сказал Досифей, — это всего лишь метод, с помощью которого Разум Мира побуждает себя изменять свои собственные образы. И каждый человек, обладающий Истинным Духом, является частицей великого Мирового Разума. Следовательно...

— Хватит! — вскричал Симон, поднимаясь. Он стоял, дрожа, прикрыв глаза одной рукой, а другую вытянув вперёд, словно пытаясь ухватиться за что-то неосязаемое.

Лектор — худощавый мужчина в одеянии самаритянского мага — наклонился вперёд с выражением озабоченности на лице. То же самое сделали и двое других присутствующих в полутёмной, освещённой факелами комнате — коренастый лысеющий мужчина в одеянии римского патриция, и мальчик лет одиннадцати. Парнишка носил такую же коричневую мантию, украшенную символами, как и лектор, а на правом плече у него сидел большой, чёрный как смоль, ворон.

— Что такое? — спросил Досифей. — Говори, Симон. Мои слова пробудили что-то в твоём разуме?

Тот, кого назвали Симоном, на мгновение замолчал, унимая дрожь. Это был высокий молодой человек атлетического сложения, его лицо, удивительно запоминающееся благодаря высоким скулам, казалось, имело сходство с лицами говорившего и одиннадцатилетнего мальчика. Он был одет в тёмную тунику и сандалии с высокими ремешками. На боку у него висела в ножнах сика, изогнутый гладиаторский нож.

— Твои слова... — пробормотал он странно напряжённым голосом. — Они вызвали образ, видение...

Юноша пристально смотрел на него; ворон на его плече беспокойно подёргивал крыльями. Приземистый римлянин наклонился вперёд, разинув рот. Досифей выпрямился, лицо его стало серьёзным.

— Видение? Расскажи мне о нём, Симон.

— Я видел женщину. — Симон рассеянно откинул назад чёрную чёлку, падавшую на его широкий лоб; она тут же вернулась на место. — Молодая женщина с волосами и глазами тёмными, как ночь. И всё же, как и ночью, в её волосах и глазах мерцали звёзды...

Он замолчал и наклонился вперёд, задумчиво глядя на тыльные стороны своих ладоней.

Досифей, старый самаритянин-колдун, поднялся и улыбнулся.

— У тебя было истинное видение, Симон из Гитты, — спокойно сказал он. — Мне очень редко доводилось быть свидетелем подобного. Несомненно, ты Истинный Дух, как я и подозревал.

Симон не ответил; он поднял голову и уставился перед собой, словно пытаясь уловить исчезающий образ; затем с выражением разочарования на лице повернулся к Досифею.

— Скажи мне, наставник, кем она была?

Досифей спокойно смотрел на Симона, но в его взгляде была печаль.

— Она жертва, Симон, та, кого ты должен убить. Я говорил тебе, что это видение может прийти к тебе, и вот оно пришло.

Симон задумчиво нахмурился.

— Такая милая... — пробормотал он.

— Нет! — Досифей выпрямился во весь рост; астрологические символы, украшавшие его тёмную мантию, казалось, почти светились, а его суровое лицо сделалось суровым, как у древнего пророка. — Не думай так. Укрепи свой разум и своё сердце, Симон, ибо её смерть поможет осуществлению нашей мести Риму — мести, которой все мы так долго ждали.

Симон энергично потряс головой, словно пытаясь прийти в себя, затем выпрямился, как ныряльщик, выскакивающий из глубины вод на чистый воздух.

— Что? Ты, Досифей, говоришь, так, словно эта женщина — моё видение — действительно существует.

— Она существует. — И снова в глазах Досифея на мгновение промелькнула печаль. — Она здесь, в доме нашего покровителя, сенатора Юния. — Он коротко кивнул в сторону толстого лысеющего римлянина. — А теперь...

Симон мрачно нахмурился.

— Ты говоришь, что она — та, кого я должен убить?

— Именно! — воскликнул Досифей, и его глаза внезапно вспыхнули мрачным фанатизмом. — И ты должен убить её, Симон, потому что твоя ненависть к Риму так же велика, как и наша. Разве не римляне убили твоих родителей в их доме в Самарии, когда они не смогли заплатить налог? И разве не Рим сделал из тебя раба, гладиатора, чтобы ты сражался и проливал кровь ради его развлечения, пока мы с моим покровителем Юнием наконец не освободили тебя через два года?

Симон уставился в пол; его руки, прижатые к бокам, дрожали.

— Ты помнишь! — продолжал Досифей напряжённым голосом. — И ты отомстишь — ты и все мы. Отомстишь Риму! Послушай, Симон! — Самаритянин-колдун наклонился вперёд, его глаза напряжённо сверкали. — Рим — это величайшее зло во всём сущем мире. Ты испытал это зло на себе, но не знаешь, откуда оно исходит. Сейчас я расскажу тебе. Магия, как я уже говорил, — это способ, с помощью которого Мировой Разум изменяет себя, и каждый Истинный Дух — частица этого Разума. Каждый из нас, сидящих в этой комнате, является такой частицей, Симон. Хорошенько обдумай сказанное, ибо это означает, что ты являешься частью души Высшего Бога.

— Что за чушь? — спросил Симон. — Если я — частица этого божественного разума, то почему у меня нет его могущества?

Досифей поднял руку.

— Послушай. Высший Бог стоит над материальностью, но давным-давно Он попал под власть злого демиурга Ахамота, которого древние персы называли Аздахаком, а стигийцы Азатотом. Так был создан Тот, кто страдал от боли и ограничений материи во многих плотских телах... и потому мы здесь. Итак, Рим — последнее и самое чудовищное земное проявление Ахамота, но на духовном плане он также повелевает Первобытными богами, чьи приспешники пронизывают всю материю вселенной с намерением причинить как можно больше боли. Эта боль возносится к звёздам как духовная энергия, питающая Первобытных богов и, в конечном счёте, самого Ахамота.

Симон задумался над словами Досифея. Он думал обо всей той чудовищной ненужной боли, которую испытал и свидетелем которой был в своей жизни: об убийстве его родителей римскими сборщиками налогов, о своём жестоком порабощении и обучении в качестве гладиатора, о недавнем колдовском разрушении арены, на которой он сражался, и последовавшей за этим гибели многих тысяч зрителей…

И всё же, конечно, разговоры Досифея о чудовищных богах не могли быть ничем иным, как дикими фантазиями. И почему, недоумевал Симон, самаритянский чародей приложил столько усилий, чтобы спасти его? Неужели только для того, чтобы несколько месяцев прятать в подвалах дома сенатора Юния?

— Я уже как-то говорил тебе, Симон, — сказал Досифей, словно прочитав его мысли, — что я чувствовал: ты — избранник судьбы. Мои прорицания подтвердили это. Ты не только Истинный Дух, но и один из Высших — один из величайших осколков души Того, кто был разделён, а затем пойман Ахамотом в ловушку в созданном им материальном мире. Ты хмуришься от сомнений, Симон, но послушай меня. Ты действительно воплощение Единого. И теперь ты ощущаешь присутствие своего духовного двойника, Другой — ибо лишь только вчера в этот самый дом была доставлена девушка, в которой содержится одна из частиц Её великой души.

— Ты с ума сошёл? — пробормотал Симон, свирепо глядя на Досифея.

— Я долго искал её, — невозмутимо продолжал волшебник, — с помощью заклинаний и прорицаний, а также шпионов, нанятых нашим покровителем, сенатором Юнием. — Он снова кивнул в сторону дородного римлянина, сидевшего на бочонке с вином, с суровым выражением на грубоватом лице.

— Это также стоило немалых денег, — сказал Юний, — но в конце концов мы нашли её в ионийском городе Эфесе. Она дочь рабыни и её благородного хозяина. Её зовут Елена, и сейчас она живёт в верхних комнатах моего дома. Досифей рассказал мне, что похитить её было непросто, потому что её отец начал испытывать к ней кровосмесительную склонность и не желал принимать никаких денежных предложений. К счастью, нанятым нами похитителям это удалось прежде, чем его похоть была удовлетворена, ибо Досифей сказал мне, что для жертвоприношения, которое мы должны совершить, подходит только девственница.

— Жертвоприношение? — Симон стоял лицом к лицу с римским сенатором. По какой-то причине его кулаки были сжаты так сильно, что руки дрожали. Затем он почувствовал, как худая рука Досифея легла ему на плечо.

— Симон, настало время оповестить тебя о твоих обязанностях. Сенатор Юний, не позволите ли вы мне поговорить наедине с моим учеником?

— Да. — Римлянин поднялся на ноги. — Разъясни ему всё хорошенько, чтобы он мог внести свой вклад в избавление Рима от его угнетателей. Я немало заплатил тебе за твои колдовские знания, Досифей, и ты хорошо справился со своей задачей. Ещё немного усилий, и мы, возможно, увидим, как жестокие тираны будут свергнуты, а республика восстановлена.

С этими словами он повернулся и поднялся по каменным ступеням, ведущим из подвала.

— Можно нам с Карбо остаться? — спросил мальчик, на плече которого сидел ворон.

Досифей кивнул.

— Да, Менандр. Это поможет тебе продвинуться в обучении. Пойдём со мной, и ты тоже, Симон.

Он снял с подставки факел и повёл их в дальнюю часть подвала. Там была небольшая комната, совершенно пустая, если не считать большого кубического каменного блока в центре и статуи из серого камня за ним.

— Именно на этом алтаре, Симон, ты совершишь жертвоприношение.

Симон уставился на статую, которая была чуть меньше четырёх футов в высоту и казалась совершенно обычной — одетый в тогу римлянин с поднятой рукой и лавровым венком на голове.

— Это не что иное, как изображение императора Тиберия, — проворчал он. — Ты хочешь, чтобы я принёс ему жертву?

— Успокойся, Симон. Не ему, а против него. Когда ты совершишь ритуал и вонзишь свой фракийский кинжал в сердце жертвы, оскорблённые боги возмутятся и поразят Тиберия молнией, как в древности поразили царя Гостилия. Тогда Сеян, которого поддерживают сенатор Юний и многие другие, придёт к власти и восстановит старый республиканский порядок. Правлению тиранов придёт конец.

Симон вздрогнул при упоминании Сеяна, который, по слухам, пользовался полным доверием Тиберия и был одним из самых могущественные людей в Риме. Теперь он знал, откуда Юний брал деньги для финансирования своих дорогостоящих предприятий.

— Ты играешь по-крупному, — сказал Симон. — Как тебе удалось убедить этих могущественных римлян, что твоя магия их не подведёт?

— Подвела ли она тебя, Симон? Я отправился в Парфию и привёз оттуда меч Спартака, который позволил тебе сразить самого сильного гладиатора Рима. Это действие высвободило магию, которая разрушила огромный амфитеатр в Фиденах и унесла жизни почти пятидесяти тысяч обезумевших от крови римских зрителей. Это было твоё первое жертвоприношение, Симон, и оно принесло радость всем, кто ненавидит Рим и его гнёт. Настало время для твоего второго жертвоприношения, и его результаты будут ещё более значительными, ибо оно свергнет само правительство Рима, и все покорённые народы восстанут, освободившись от его ига.

— Ритуал могущества, — пробормотал Симон. — Удар моей руки заставит освободить от Рима многие земли, в том числе и нашу? Но для этого я должен вонзить свой клинок в грудь невинной девушки... Послушай, Досифей, откуда ты можешь знать такие вещи?

— Я много странствовал, — сказал самаритянин-волшебник, — и многому научился. Я привёз меч Спартака из Парфии, чтобы ты мог нанести им удар по Риму. Но этот меч был не единственным предметом, который я доставил сюда. Посмотри, — он указал на серую статую Тиберия за каменным алтарём, — я приказал высечь это изображение из скалы горы Завалон, на которой жил Заратустра, первый великий пророк, осознавший, что этот мир является ареной борьбы между добром и злом. Заратустра боролся со злом до самого конца, пока наконец не был повержен мечами человеческих слуг Аздахака Жестокого. Однако Мазда, Владыка Света, продолжает жить, и ты, Симон из Гитты, Его последнее частичное воплощение и защитник. Именно ты вскоре нанесёшь удар от Его имени.

Симон почувствовал, что у него голова идёт кругом. Он оглядел подвал, обратив внимание на сырые каменные стены и полы, винные бочки и амфоры, паутину и деревянные балки, освещённые факелом в руке Досифея — всё, что могло бы ему помочь сохранить связь с прозаической материальной реальностью.

Внезапно Симон повернулся к Досифею лицом.

— Ты сумасшедший! — прорычал он. Затем развернулся и выбежал из комнаты, пересёк подвал и поднялся по ступенькам, которые должны были вывести его наружу, в сады сенатора Юния, к чистому дневному свету.

Никто не остановил Симона, когда он поспешно вышел из сада на узкую, вымощенную булыжником улочку, поскольку перед этим ему часто разрешали выходить наружу, чтобы купить необходимые товары или пройтись для разминки.

Он быстро шагал по ней несколько минут, пока вдруг не вспомнил, что сейчас на нём нет маскировки. Остановившись, провёл рукой по своему выбритому лицу. Впервые с тех пор, как он оказался в доме Юния, Симон вышел на улицу без искусственной бороды и усов, чтобы скрыть свою личность, не говоря уже о плаще с капюшоном...

Он пожал плечами и продолжил свой путь. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он сражался на арене в Фиденах — арене, которая обрушилась, убив большинство собравшейся на ней многотысячной толпы зрителей. Симон не беспокоился о том, что его узнают; это было маловероятно. Кроме того, теперь у него были другие поводы для размышлений.

Он бесцельно брёл вниз по северо-восточному склону Целийского холма, по узким и извилистым улочкам. Район был смешанным; особняк сенатора Юния являлся лишь одним из нескольких роскошных особняков в этом районе, но здесь также было много домов среднего и низшего класса. Рим, как уже успел отметить Симон, представлял собой смесь чрезмерного богатства, крайней бедности и всего, что находилось между ними, и столь различные элементы, казалось, не прилагали особых усилий, чтобы отделиться друг от друга.

Он приблизился к подножию холма, где кончался жилой район, затем свернул на узкую улицу Меркурия и продолжил свой путь. До него доносились хриплые голоса торговцев и попрошаек; запахи пота, навоза, перезрелых фруктов и мяса, словно мокрая ткань, липли к лицу в этот тёплый предвечерний час. Улица Меркурия! Как они посмели назвать этот грязный переулок именем бога, не боясь быть наказанными за своё богохульство?..

Симон повернул налево, на более широкую улицу Субура, затем поспешил дальше, пока наконец не достиг менее убогого района и вышел на открытое пространство, окружённое величественными храмами с колоннами и правительственными зданиями — грандиозную площадь Форума. Как всегда, Симон остановился, поражаясь тому, что видели его глаза. Независимо от того, как часто перед ним представали эти сверкающие стены и колонны, он не мог не испытывать благоговейного трепета; независимо от того, как сильно он ненавидел Рим, Симон понимал, что он действительно был владыкой мира.

Он двинулся дальше, заметив слева, между храмами, белые далёкие портики особняков и дворцов на склоне Палатина — святыни римской знати, словно яркие жемчужины, утопающие в окружающей зелени. Перед ним возвышалось самое величественное сооружение города — храм Юпитера, могущественнейшего из всех римских богов, возвышающийся среди внушительного величия колонн на вершине крутого Капитолийского холма.

— Рим! — пробормотал Симон, чувствуя, как при этих словах в нём поднимается ненависть.

И всё же он продолжал подниматься по извилистой тропинке и многочисленным каменным лестницам, которые вели на вершину Капитолийского холма, пока, наконец, не оказался на широких ступенях, ведущих к колонному портику храма Юпитера. Под ним раскинулся Рим, окутанный дымкой влажного воздуха, смешанного с дымом бесчисленных кухонных очагов. На западе, как раз над южным гребнем Яникула*, садилось солнце — красновато-огненный шар без лучей; на восток надвигались огромные массы облаков — высокие подсвеченные ватные валы, и Альбанские холмы под ними терялись в глубокой тени. В воздухе чувствовалось приближение дождя.

* Один из холмов Рима, на западном берегу Тибра.

Симон поднялся по лестнице, но затем, почувствовав нежелание входить в храм идолопоклонства, повернул налево и пошёл вдоль украшенного колоннами портика, пока не достиг его края. Под ним уходил вниз обрыв Тарпейской скалы, с которой сбрасывали бесчисленных преступников, врагов Рима. На мгновение ему показалось, что эта пропасть, уходящая вниз, затягивает его, как тёмная, вечно голодная пустота. Зарычав, он отвернулся. Облака надвигались, темнея в безмолвном величии; внизу по извилистой тропе двигалась небольшая группа верующих с белым тельцом, предназначенным в жертву Капитолийскому Юпитеру...

И вдруг Симону показалось, что в сгущающихся облаках он заметил чьё-то лицо — то самое лицо, которое он смутно увидел в своём воображении в сумрачном, освещённом факелами подвале сенатора Юния всего час назад.

— Ваал! — выдохнул он. — Что это?

То было лицо женщины, безмерное в своей огромности, казалось, нависающее над ним, над всем миром. И в то же время оно было нежным, эфемерным — чем-то, способным проходить через любую преграду, но при этом могущее исчезнуть от слишком резкого движения. Каким-то образом он знал, что видит облака и ничего больше, что никто другой во всём великом городе Риме не мог видеть того, что видел он, и в то же время знал, что то, что он видит, было великой Реальностью, а Рим — не более чем грёзой.

— Я знаю тебя, — пробормотал Симон.

И я знаю тебя.

Эта мысль прозвучала в его сознании мощно, как отдалённый раскат грома, и в то же время мягко, как шёпот любимого человека в душистой темноте. По мере того, как солнце садилось, облака становились всё темнее. Их волнистые складки были похожи на завитки тёмных локонов, поблёскивающих в тусклом свете тонких свечей; их светлые места напоминали черты лика прекрасной богини цвета слоновой кости, а две области тени походили на озёра, полные звёзд, мерцающих из самых отдалённых пространств космоса: тёмные зеркальные озёра, похожие на глаза…

— Я знаю тебя! — внезапно воскликнул Симон, простирая руки, словно проситель. — Я видел тебя, всего час назад, в своём воображении, в подвале Юния...

Сказав это, он почувствовал себя глупцом. Слова резко прозвучали в воздухе — слишком реальные, слишком осязаемые, — и, разумеется, облака были всего лишь облаками, расплывающимися, изменяющимися...

И тут ему показалось, что он снова слышит голос, более отчётливо, чем когда-либо:

Я знаю тебя, Симон из Гитты; я знаю тебя целую вечность. Ты забыл меня, а я тебя; но мы никогда по-настоящему не забываем друг друга. Целые эпохи мы были заключены во времени и материальности, но без нас не было бы ни времени, ни материальности. Я — Гера, а ты — Юпитер, да, тот самый, которому поклоняются эти римляне здесь, на этом мрачном холме. Я — рождённая из пены Афродита, а ты — Гермес, бог магии, который некогда заключил меня в объятия и покорил своими чарами. А когда-то я была Еленой, а ты — тем, кто обнял меня и любил, в то время как стены Трои были взяты штурмом и разрушены. Часто мы любили друг друга и разлучались с тех пор, как появился этот мир, и теперь мы снова сближаемся. Услышь меня, Симон из Гитты...

Надвигающиеся облака вскипали и теряли свою форму. Поднялся ветер. Симон в отчаянии закричал:

— Что я должен делать? Скажи мне! Скажи мне!

Ты должен быть честен, Симон, честен со мной и с самим собой…

Над головой сгустились тучи, сверкнула молния, и начали падать крупные капли дождя. Вдали прогремел гром. Симон закричал; его отчаяние искало имя, и язык нашёл его.

— Елена! — закричал он. — Елена!

И тут разразилась буря. Симон оторвал ладони от своего лица и понял, что плачет. Завеса на мгновение приподнялась, открыв виды на немыслимые пейзажи — космические воспоминания о власти и удовольствии, страстном желании и любви.

Елена!

Снова закрыв лицо руками, Симон, спотыкаясь, спустился по ступеням храма. Прогремел гром и полил дождь. Погрозив кулаками пылающему небу, Симон поспешил дальше, спотыкаясь, часто поскальзываясь в грязи, проклиная богов и спрашивая себя, не сошёл ли он с ума.

II

Вот, я вижу, я вижу тебя вдалеке,

Ты как статуя в нише окна предо мной,

Ты с лампадой агатовой в нежной руке,

О, Психея, из стран, что целебны тоске

И зовутся Святою Землёй!

Эдгар По, «К Елене». Перевод К. Бальмонта

Он обнаружил, что стоит у кирпичной стены, хватая ртом воздух, и лишь смутно помнит, что бежал через множество улиц и переулков. Очевидно, гроза прошла так же быстро, как и началась, потому что дождь больше не лил, а небо немного прояснилось. Его волосы и туника промокли насквозь, сандалии и ноги были забрызганы грязью. Оглядевшись, он увидел, что снова находится на узкой улице Меркурия.

— Гермес, бог магии, — пробормотал он, — спаси меня от безумия! — Какие заклинания наложил на меня Досифей? В каком злодейском обряде он хотел заставить меня участвовать? Действительно ли эта... эта женщина живёт в настоящее время в доме сенатора Юния? Я должен знать!

К этому времени он уже восстановил дыхание — несмотря на последние недели сравнительного безделья, тренировки Симона в бытность гладиатором наделили его большим запасом жизненных сил. Он быстро зашагал дальше по лабиринту узких улочек и переулков, пустынных из-за недавнего ливня. Затем он поднялся по тропинкам, которые вели вверх к жилым домам на Целийском холме, и побежал трусцой. Солнце уже село, но небо прояснилось, и было ещё достаточно светло, чтобы он мог видеть дорогу.

— Стой! Держите его!

Симон остановился и, обернувшись, увидел, что на него надвигаются трое мужчин. В руках у них были длинные шесты с железными наконечниками и короткие мечи на боках. Увидев их богато украшенные плащи и туники, Симон догадался, что это не обычные городские стражники, а скорее наёмники, которых часто нанимали некоторые богатые горожане для патрулирования своих кварталов.

— Чего вы хотите? — спросил он.

— Не груби нам, — рыкнул один из мужчин. — Мы хотим знать, почему ты носишься по улицам с ножом на боку. Ты кого-то ограбил или ты беглый раб?

Симон сердито нахмурился.

— Я не вор и не раб.

— А ты можешь это доказать?

Сунув руку в мешочек на поясе, Симон вытащил сложенный пергамент и протянул ему. Гвардеец взял его, развернул и, прищурившись, внимательно вгляделся в текст.

— Что здесь написано? — подозрительно спросил он.

— Это вольная грамота от моего бывшего хозяина, сенатора Юния. Я его вольноотпущенник.

Стражник вернул пергамент.

— То, что ты говоришь, может быть правдой, — сказал он. Теперь его тон был чуть менее воинственным. — Но лучше быть точно уверенным в этом. Идём с нами. Чтец нашего патрона проверит твою грамоту и скажет нам, действительна ли она.

— Я... я спешу, — проговорил Симон, засовывая пергамент обратно в сумку.

— И что? Ты вызываешь у меня подозрения! — Стражник сделал знак двум своим товарищам. — Окружите пса! Постараемся внушить ему немного вежливости, прежде чем...

— Клянусь Палладой! — внезапно воскликнул один из них, занимая положение, позволяющее ему лучше видеть лицо Симона. — Это он — гладиатор, который сражался в Фиденах, когда арена была разрушена колдовством! Я был там — мне едва удалось спастись!

Симон взревел и нанёс удар; его кулак врезался в лицо ближайшего стражника, который без звука рухнул на мостовую. Быстрый, как пантера, он пригнулся и развернулся, едва успев избежать смертельного удара посоха второго стражника; острое лезвие его сики, уже зажатой в руке, пронзило шею охранника. Симон завершил свой разворот, и мужчина упал с предсмертным бульканьем.

Оставшийся стражник повернулся и, отбросив свой посох и вопя от ужаса, понёсся вниз по булыжникам большими нелепыми скачками.

Симон выругался. На улицах были люди, и он не мог преследовать этого человека. Он быстро спрятал свой фракийский нож и поспешил дальше по узким улочкам, надеясь, что теней сгущающихся сумерек будет достаточно, чтобы укрыть его от погони.

— Он сбежал! — гневно воскликнул Юний, когда они с Досифеем стояли в перистиле дома сенатора. — Несколько моих рабов видели, как он убегал.

— Нет, он не сбежал, — спокойно заверил его Досифей, — и вскоре вернётся к нам, после того, как придёт в себя. Помимо чувства благодарности к нам, он связан заклинаниями подготовительных ритуалов, которые мы провели.

Неподалёку от них стоял юноша Менандр. Тревога и сомнение на его лице смешивались с любопытством, когда он слушал говоривших. Ворон, всё ещё сидевший у него на плече, тоже, казалось, прислушивался, настолько пристальным был взгляд его глаз-бусинок.

— Ритуалы. — Юний медленно покачал головой. — Так много ритуалов, и теперь ты говоришь, что нужно выполнить последний. Я знаю, ты можешь призвать на помощь великие силы, Досифей, ибо слышал, как весь Рим говорил о разрушении амфитеатра в Фиденах. И всё же иногда я сомневаюсь, действительно ли ты знаешь, что делаешь.

— В чём же твои сомнения, добрый Юний?

Римлянин задумчиво нахмурился.

— Эта девушка, которую, по твоим словам, нужно принести в жертву. Она никому не причинила вреда. Неужели нет другого выхода?..

— О да, мы свершаем нелёгкое дело. Но помни, Юний, что Тиберий и его приспешники ежедневно без числа убивают невинных, а его легионы угнетают все провинции и народы. То, что мы собираемся совершить, может показаться тебе мерзостью перед ликом всех богов. Что ж, так и есть, и это заставит богов нанести удар! Когда жертва будет принесена перед образом Тиберия, оскорблённые Силы, пребывающие над Сферой Ахамота, направят вниз свои гневные молнии, дабы поразить императора, где бы он ни находился.

— Пусть они достигнут своей цели! — прогремел Юний. — И всё же я рад, что мне не нужно присутствовать на церемонии. Скажи мне честно, Досифей, следует ли ожидать какой-либо опасности?

— Нет, если всё пройдёт хорошо. И всё же было бы неплохо, если бы ты со всеми домочадцами удалился в подвалы на время церемонии и был готов в случае необходимости покинуть дом через потайной ход.

— В самом деле? — Юний нервно потёр свой тяжёлый подбородок толстой рукой. — Расскажи мне всё, чародей. Ничего не утаивай.

— Вероятность опасности очень мала. Звёзды расположены как должно и все подготовительные ритуалы к этому моменту выполнены безупречно. Однако если что-то пойдёт не так во время самого жертвоприношения, Силы могут вмешаться. Тогда Атар, огненный слуга Великого Мазды, пробудится и выйдет из четырёхмерной Варены, возглавляя свои пламенные легионы в поиске источника наших обрядов, чтобы уничтожить своих врагов, привязанных к земле последователей Аздахака Нечистого. Так, по крайней мере, писал древнеперсидский жрец огня Останес...

— Довольно! — пробормотал Юний. — Хотя то, что ты говоришь, выглядит странным, я повидал слишком много, чтобы сомневаться. Я буду следовать твоим указаниям.

— Хорошо. А теперь пошли кого-нибудь из своих самых крепких рабов в подвал. Прикажи им принести каменный алтарь и статую и установить их здесь, в перистиле, рядом с бассейном. Близится закат, и я должен совершить последний подготовительный обряд, точно в тот момент, когда огненный символ Мазды скроется за горизонтом. Менандр, ты и Карбо можете помочь мне, если хотите...

Повернувшись к юноше, Досифей обнаружил, что его молодой ученик исчез. Они с вороном незаметно выскользнули из перистиля.

Менандр остановился на верхней площадке мраморной лестницы. Дом сенатора Юния был, пожалуй, самым большим на Целийском холме, и его верхние покои обещали оказаться такими же просторными, как и нижние; однако за все те долгие недели, что он прожил здесь, юноша ни разу не отважился их исследовать. Теперь же ощущение тревоги взяло верх над его любопытством.

Ворон на его плече беспокойно зашуршал перьями и тихо каркнул:

— Куа!*

* Qua – туда (лат.).

— Успокойся, Карбо, — прошептал Менандр. — Мы не найдём её, если нас схватят и вышвырнут вон...

Говоря это, он свернул за угол, в проход, ведущий в длинный, освещённый факелами зал, и увидел двух дюжих стражников, стоявших по обе стороны закрытой двери в противоположном конце. Стражники тут же заметили его. Они не походили ни на рабов, ни на солдат, подумал Менандр, но были стройными и крепкими, как профессиональные бойцы. На каждом был тёмный плащ и туника, а на бёдрах они носили короткие мечи.

Один из них шагнул вперёд и посмотрел на Менандра сверху вниз. Юноша почувствовал укол страха, когда лицо мужчины исказилось в зловещей кривой усмешке.

— Убирайся, коротышка! — прорычал он. — Здесь никому не позволено находиться.

Менандр поспешно повиновался. Через мгновение он уже был на выходе из зала и спускался по лестнице.

— Должно быть, там они её и держат, Карбо, — пробормотал он. — Пойдём посмотрим, сможем ли мы это выяснить.

Он прошёл через затенённый атриум и через одну из боковых дверей вышел в узкую полоску сада, затем вдоль стены направился к задней части дома. С приближением заката вокруг начало понемногу темнеть. Пройдя некоторое расстояние, Менандр остановился и посмотрел вверх. Наверху находилось освещённое окно, но пространство между домом и окружавшей его стеной было невелико, и юноша не мог отступить достаточно далеко, чтобы как следует разглядеть комнату.

— Карбо, не мог бы ты взлететь туда, пожалуйста? — прошептал он. — Подлети и посмотри, там ли она.

Ворон расправил свои большие крылья, тяжело захлопал ими и взлетел к окну второго этажа. На мгновение он задержался у подоконника, затем развернулся и, хлопая крыльями, опустился на прежнее место.

— Ты видел её, Карбо?

— Ита!* — каркнула птица, кивая головой.

* Ita — так (лат.).

Менандр кивнул.

— Хорошо. Возвращайся наверх и жди меня.

Когда птица подчинилась, юноша ухватился за перевитые виноградные лозы, которые поднимались по неровной стене дома к выступу, разделявшему два этажа. Решив, что они выдержат его вес, он начал проворно карабкаться вверх и через минуту оказался прямо под окном. Он осторожно поднял голову над подоконником и заглянул внутрь. Юноша увидел маленькую меблированную комнату, освещённую подвешенными масляными лампами. Единственной её обитательницей была молодая темноволосая женщина, которая полулежала на кушетке и, по-видимому, спала.

Чувствуя, как сильно бьётся сердце, Менандр перелез через подоконник; ворон снова уселся ему на плечо. Мгновение юноша стоял молча, глядя на спящую. Он понял, что она была моложе, чем ему показалось вначале, вероятно, всего на несколько лет старше его самого — девочка, не более того. Её спящее лицо в мягком свете лампы казалось необыкновенно красивым, и Менандр внезапно почувствовал к ней сострадание.

— О, Карбо, — прошептал он, — мы не можем позволить им сделать это!..

Внезапно в комнате слегка потемнело. Менандр повернулся к окну и с облегчением увидел, что это всего лишь облако, заслонившее часть угасающего дневного света. Он высунулся из окна. Дул прохладный ветерок, и с востока с удивительной быстротой надвигалась громада облаков. Вдалеке под ней сверкали молнии, на короткие мгновения освещая далёкие холмы и стены близлежащих домов. Прогремел гром, приглушённый расстоянием. Небо потемнело ещё больше, и хотя задний угол особняка частично закрывал Менандру обзор, он чувствовал, что буря минует Целийский холм и, скорее всего, разразится над Форумом, Палатином и великим храмом Капитолийского Юпитера.

— Симон! Симон!

Страх пронзил Менандра, когда он услышал крик девушки. Он обернулся и увидел, что она сидит на диване, дико уставившись в пространство. Затем её взгляд остановился на нём; она вздрогнула от неожиданности и открыла рот, словно собираясь снова закричать. Менандр торопливо шагнул вперёд, приложив палец к губам.

— Пожалуйста, не надо, — прошептал он.

— Кто... кто ты такой?

— Меня зовут Менандр, а это Карбо. Мы хотим быть твоими друзьями, но ты должна позволить нам помочь тебе. Скажи, почему ты выкрикнула имя Симона?

Девушка с сомнением посмотрела на ворона, затем снова на странного парня в мантии чародея.

— Почему? Ты знаешь Симона?

— Да. Он мой товарищ по ученичеству и друг. Он бы тебе понравился. Я бы хотел, чтобы он был здесь и помог нам.

Девушка уставилась в пол и слегка нахмурилась.

— Мне приснилось, что я в опасности, но рядом был кто-то, кто мог бы мне помочь — кто-то, кого я знала давным-давно. Я разговаривала с ним. Его звали Симон, но я знала его и под многими другими именами. Я... я не могу вспомнить... Видение исчезает так быстро...

— Скажи мне, как тебя зовут?

— Я Елена, из дома Продикоса в Ионии. — В голосе девушки звучала горечь; она подняла глаза на закрытую дверь, и в них был страх. — Эти два негодяя, которые стоят здесь на страже, похитили меня и привезли сюда. Теперь я боюсь за себя даже больше, чем в доме моего отца и господина. Скажи мне, Менандр, что со мной будет? Почему я здесь?

— Я не могу тебе сказать, нет времени. Но Симон поможет нам, я знаю, он поможет. Не бойся. А теперь я должен уйти. Я украду для тебя немного денег, чтобы ты смогла уехать подальше от Рима и найти хороших людей, с которыми можно было бы жить, а я найду Симона и приведу его сюда, и мы оба поможем тебе сбежать.

С этими словами Менандр повернулся к окну и полез наружу. В последний раз он взглянул на девушку с карниза, перед тем, как начать спускаться по виноградным лозам. На её прекрасном лице отразилось изумление и надежда.

— Будь осторожен, Менандр, — взволнованно прошептала она.

Затем она вернулась к своему ложу, стараясь спокойно сидеть и ждать, чувствуя нарастающее напряжение, которое вскоре обещало стать мучительным.

Симон остановился в тени узкой улочки, тяжело дыша после бега в гору. Он заставил себя несколько мгновений постоять неподвижно, прислушиваясь, пока его дыхание не утихнет, а сердцебиение не успокоится. Звуков погони не было слышно, и всё же ему показалось, что с той стороны, откуда он пришёл, доносится отдалённый смутный шум, похожий на множество сердитых голосов. Симон выругался. Волки были встревожены, но он надеялся, что они не найдут его след.

Ещё несколько шагов, и он оказался у задней стены сада Юния. В сумерках едва получалось разглядеть калитку. Она была открыта. Это было необычно, учитывая поздний час, и Симон предположил, что охранникам было приказано оставить вход открытым до его возвращения, и они, вероятно, ждут теперь внутри.

Затем он услышал тихое монотонное пение. Симон решил, что это, наверное, Досифей совершает свой последний подготовительный ритуал в перистиле, где ожидали жертвоприношения статуя и алтарь. Несколько слов, которые он уловил, были персидскими и непонятными для него, но он не раз слышал имя Аздахак, и содрогнулся, вспомнив, что оно означало. Несмотря на свою ненависть к Риму и благодарность Досифею, Симон почувствовал, как его охватывает отвращение, и понял, что никогда не сможет принять участие в готовящемся богохульстве.

— Елена! — пробормотал он. — Если я не сошёл с ума и ты действительно здесь, они не получат тебя для своих целей!

Он осторожно обогнул ворота и поспешил за угол стены в узкий переулок. Здесь тени были ещё гуще. Какое-то время Симон осторожно пробирался вдоль стены к фасаду особняка. Внезапно он услышал лёгкий шорох перьев прямо над собой; затем сверху послышалось:

— Симон! Симон!

Вздрогнув, он узнал низкое гортанное карканье. Подняв взгляд, Симон увидел большую птицу, сидевшую на стене, силуэт которой вырисовывался на фоне темнеющего неба.

— Карбо! Что ты здесь делаешь? Будь ты проклят, неужели Досифей поручил тебе следить за мной?

Птица покачала головой.

— Менандр! Менандр! — прокричала она.

Симон присел, затем подпрыгнул и ухватился за верх стены. Легко подтянулся и перелез через неё, а затем мягко спрыгнул на землю внутри. Ворон слетел вниз и уселся ему на плечо.

— Куа! — прокаркал он, указывая клювом на ближайшее окно верхнего этажа. — Куа!

— Что это, Карбо? Что там?

— Элан!

— Элан — «свет»? — пробормотал Симон, нахмурившись в непонимании. Затем он воскликнул: — Подожди! Ты имеешь в виду Елену?

— Ита!

Внезапно в окне показался свет, и Симон увидел, что это масляная лампа, которую держала в руке стройная молодая женщина, слегка перегнувшаяся через подоконник. Казалось, она прислушивается или пытается вглядеться в темноту. Её лицо, обрамлённое длинными локонами, которые были темнее самой ночи, казалось бледным в свете лампы; в глазах, широко раскрытых, как бы от лёгкого беспокойства, отражался огонёк, как в тёмных озёрах.

Симон ахнул. Это была она!

Затем, неподвижно скорчившись в тени стены, он обнаружил, что одними губами произносит её имя, но так тихо, что даже ворон на плече не услышал его.

— Менандр? Карбо? — Голос девушки был чуть громче осторожного шёпота. — Это вы?

Симон не мог ни пошевелиться, ни ответить, но Карбо, издав негромкое карканье, взмыл вверх и опустился на подоконник рядом с молодой женщиной, которая, казалось, испытала некоторое облегчение, увидев его.

— Скорее, Менандр, — проговорила она, глядя вниз вдоль стены.

Сделав над собой усилие, Симон стряхнул с себя охватившее его очарование, которое удерживало его в неподвижности, и поспешил к стене дома. Он быстро вскарабкался на подоконник. Для его тренированных мышц это не составило труда, но он почувствовал, что лозы слегка подались, и понял, что они смогут выдержать только его одного, но не больше. В следующее мгновение он перемахнул через подоконник и встал на выложенный мраморными плитками пол.

Женщина отошла к центру комнаты и смотрела на него пристально, но без страха. В её взгляде, казалось, было странное удивление. Теперь, с такого близкого расстояния, Симон разглядел, что это вовсе не женщина, а девушка, возможно, не старше пятнадцати лет, и всё же он чувствовал, что она существовала на земле ещё до появления народов и стран. Хотя он знал, что никогда в жизни не видел её, казалось, что ему была знакома каждая чёрточка её прекрасной фигуры и лица.

— Ты! — тихо пробормотал он. — Ты!..

— Симон! Я знала, что ты придёшь.

Она поставила лампу на низкий столик, подошла к нему, и Симон двинулся ей навстречу. Странные противоречивые чувства охватили его. Он ощущал ликование и страх, переплетённые в одно целое, и каким-то образом это было правильно; чувствовал себя владыкой, близящимся к покорению мира, и в то же время бессильным просителем, приближающийся к алтарю Единого, чьё одобрение придаст могуществу Владыки единственную цель и смысл...

Затем он внезапно обнаружил, что держит в своих объятиях молодую стройную человеческую девушку, и она рыдает у него на груди, отчаянно цепляясь за него, как за скалу во время шторма.

— О, Симон! Кто я? И кто ты?

— Я не знаю, — сказал он успокаивающе. — У меня было видение о тебе...

— И ты мне приснился. Симон, кто мы такие?

Он отстранил её от себя, нежно положив руки ей на плечи, и заглянул в её тёмные глаза. Он не ответил, потому что в этом не было необходимости. В тот момент показалось, что их разумы каким-то образом слились вместе, но не в единении, а в глубоком взаимопонимании. Он всегда знал её, а она его, и так будет всегда, на протяжении всех будущих циклов великой Иллюзии Перемен, потерь и обретения друг друга в мечтах о любви и боли, ужасе и экстазе, вплоть до окончательного Единения в конце времён...

Затем видение исчезло, но понимание осталось, и Симон знал, что девушка поделилась с ним всем этим.

— Как странно! — пробормотала она. — И всё же мы всего лишь люди — мужчина и женщина. Как это может быть, что все вещи имеют свой единственный смысл в нас и через нас?..

— Я... я не знаю, Елена. Колдун Досифей говорит, что некоторые люди являются Истинными Духами — частицами божественной души, застрявшими в ловушке материального мира, созданного безумным демоном Ахамотом.

— О, Симон! То, что ты говоришь, несомненно, правда, потому что я слышала, как жрицы Артемиды в Эфесе говорили о таких вещах...

— Подожди, послушай!

Елена замолчала, внезапно испугавшись напряжения в голосе Симона, а затем услышала через окно отдалённый гул множества сердитых голосов.

III

Я вино жизни расплескал сполна,

Моя душа мертва, как гиблая пустыня,

Где всё хорошее, увы, пропало зря,

И знаю я, что суждено в аду мне сгинуть,

Когда придёт за мною ночью Сатана

Оскар Уайльд «E tenebris»*

* Из тьмы (лат.). Название — парафраз 117 псалма Давидова: «...воззвал я, Господи», а также 24 псалма «К тебе, Господи, возношу душу мою...»

Симон быстро повернулся к окну, затем шагнул к нему и выглянул в ночь.

— Они собираются... Думаю, они идут сюда. Тот проклятый стражник! Мне не следовало упоминать сенатора Юния...

Елена, поспешившая к нему, прислушалась к гулу множества голосов — будто где-то в отдалении собиралась толпа. Ворон, сидевший рядом с ней на подоконнике, зашевелился и тревожно каркнул. Она рассеянно погладила его, и тот затих, словно успокоившись.

— В чём дело, Симон? — Её голос был тихим, но встревоженным.

В этот момент, прежде чем он успел ответить, дверь комнаты с грохотом распахнулась. Симон и девушка резко обернулись. В комнату вошли два стражника со зверскими лицами, а между ними...

— Досифей! — прорычал Симон. Его фракийский кинжал, уже вытащенный из ножен, задрожал в руке.

Волшебник посмотрел на него, затем перевёл взгляд на Елену. На его суровом лице снова проступила тень печали.

— Я предвидел, что ты появишься здесь, Симон. Ты должен пойти со мной. Пришло время.

Симон мрачно покачал головой.

— Я многим обязан тебе, Досифей, по сути, своей жизнью. И всё же я выпущу твои кишки на этот пол, прежде чем совершу твоё проклятое жертвоприношение!

— Это бесполезно, Симон. Ты обязан служить Аздахаку из-за обрядов, в которых ты принимал участие. Взгляни.

Волшебник-самаритянин сделал шаг вперёд, и Симон увидел на его вытянутой ладони угольно-чёрный предмет, размером и формой напоминающий голубиное яйцо. На нём виднелись очертания какого-то странного существа — чудовищного создания с головой дракона и двумя змеями, свисающими с его плеч вместо рук. Симон почувствовал сильное отвращение, хотя и удивился тому, как ему удалось с первого взгляда разглядеть детали столь миниатюрной фигуры.

— О Аздахак! — воскликнул Досифей. — Призови теперь своего слугу!

Овальный предмет выпрыгнул из руки чародея с такой скоростью, что Симон даже не успел среагировать, когда он угодил ему прямо в лоб!

Мгновенно волна леденящей боли пронзила его, заставив упасть на колени. Симон закричал, но когда он это сделал, боль уже исчезла. Он чувствовал, как что-то прилипло к его лбу, словно огромный холодный клещ. Его охватил ужас; он потянулся, чтобы убрать это, но обнаружил, что руки не слушаются его.

— Встань, Симон, — сказал Досифей.

Он так и сделал. В его тёмных, глубоко посаженных глазах светилась ненависть, когда он посмотрел на колдуна. Он попытался шагнуть вперёд, но не смог. Ярость и отчаяние охватили его, когда он осознал, что полностью подчинён воле Досифея.

— Симон! — услышал он крик девушки, увидел, как она подбегает к нему с выражением ужаса на лице, почувствовал, как она порывисто бросилась к нему, протянув руки. — Симон!

Досифей кивнул двум стражникам, которые немедленно шагнули вперёд, грубо схватили девушку за руки и потащили её, бьющуюся и кричащую, из комнаты. Симон отчаянно сопротивлялся сверхъестественной силе, которая удерживала его, но не мог пошевелить ни единой мышцей.

— О, Симон! — пробормотал Досифей, и в его старых глазах теперь ясно читалась печаль и боль. — Как же ты, должно быть, ненавидишь меня! Я чувствую твою ненависть, твою ярость, как проклятые души чувствуют жгучий огонь Мазды за свои грехи. И всё же пожалей меня, Симон, потому что это тяжкое дело. Я должен это сделать. Мне хотелось бы самому умереть под твоим ножом, вместо этой прекрасной и невинной девушки, ибо я с радостью отдал бы свою жизнь, чтобы уничтожить римскую тиранию, которая душит мир! Но этого невозможно; только убийство Высокой Души её Родственником может побудить разгневанных богов поразить объект поклонения. Пожалей меня, Симон, потому что Истинный Дух во мне, как и в тебе, устремлён к этой девушке, которая должна умереть, и хотя и ты и она должны страдать от боли и трагедий, это искренние страдания, которые в конце концов трансмутируются в другие вещи. Но я, принимая участие в этом жертвоприношении, должен, в конечном итоге, отправиться в Преисподнюю и там вечно терпеть пламя Мазды. — Лицо Досифея вновь сделалось суровым. — Я готов вынести это и многое другое, чтобы обречь Тиберия и его жестокую империю на гибель и тем самым освободить все народы от римского ига! Идём, Симон, настало время жертвоприношения.

Медленно, неуклонно, Симон последовал за своим ненавистным наставником в освещённый факелами коридор, охваченный любопытством и неистовством, но не имея сил ослушаться

А позади, в пустой комнате, послышался шелест перьев — Карбо зашевелился в темноте, которая делала его невидимым, расправил крылья и сорвался с подоконника в ночь.

Менандр тихо крался по подвалам особняка, удивляясь тому, как тут всё изменилось. Факелов было зажжено больше, чем обычно, но вещей, принадлежавших ему, а также Досифею и Симону, не было в их обычных комнатах.

Войдя в помещение, где раньше стоял алтарь и статуя, он обнаружил, что оба этих предмета исчезли. В центре пола зияла квадратная дыра — очевидно, алтарь скрывал её ранее. В одном углу лежал большой свёрток из плотной парусины. Юноша приблизился и увидел, что на нём лежит несколько листов пергамента, прижатых сверху большим пожелтевшим свитком. Последний он узнал, потому что Досифей однажды сказал ему, что это такое: «Sapientia Magorum» древнего персидского жреца огня Останеса.

Он положил его и пергаменты на пол и осмотрел свёрток, развязав один из шнурков и слегка развернув ткань. Как он и подозревал, там было много других свитков, флаконы и инструменты для гадания — магические принадлежности Досифея, — а также одежда и несколько других предметов, принадлежавших ему и Симону. Юноша полностью развязал его, и обнаружил, что мешочка с деньгами, который он искал, там нет.

Он поспешно завязал свёрток. Очевидно, Досифей намеревался покинуть особняк Юния этой же ночью. Когда он взял свиток в руки, тот слегка развернулся. Он взглянул на него, но обнаружил, что не может прочесть чужой почерк, и поспешно свернул его заново, положив обратно в свёрток. Досифей, вспомнил он, сказал, что это сборник чудовищных тайных заклинаний, читать и пытаться использовать которые опасно даже для адептов.

Он поднял пергаменты, чтобы положить их поверх свитка, и в этот момент заметил, что они были написаны на греческом — этот язык он был обучен понимать почти в совершенстве, как свой родной арамейский. Он сразу узнал почерк Досифея, очевидно, это был перевод или доработка свитка Останеса.

Пусть только тот колдун, чьё сердце свободно от сомнений и страха (гласила надпись на самом верхнем листе пергамента), произносит имя Аздахака, того Злодея, который по своей собственной испорченности вверг сущность в хаос материальности. И тогда пусть он принесёт в жертву перед образом своего врага того, кто является его собственным Истинным Духовным Двойником; после чего разгневанные боги обрушат свой гнев на объект поклонения. Однако пусть тот, кто приносит такую жертву, остерегается, какими бы возвышенными ни были его мотивы, ибо выполнение ритуалов подготовки, приведённых ранее, приведёт к тому, что приспешники этого Злотворца соберутся вместе, подобно тому, как стервятники слетаются на падаль. Тогда жизнь чародея окажется в большой опасности, если только он не подготовился к бегству сразу же после совершения жертвоприношения. Если же жертвоприношение не будет совершено после подготовки, тогда опасность для чародея возрастёт ещё больше, ибо в этом случае это событие приведёт к тому, что огненные приспешники Атара, правой руки Ахура Мазды, явятся, чтобы отомстить слугам Аздахака. В это время и в этом месте все, кто служат Злу, непременно погибнут. И все невинные, которые будут с ними, тоже погибнут, если только среди них не найдётся неиспорченный Истинный Дух, который будет горячо взывать к Атару...

Внезапно за дверью послышались шаги. Менандр поспешно отложил пергаменты, затем обернулся и увидел дюжину мужчин и женщин, толпившихся в дверях. Он узнал их, поскольку все они были рабами или вольноотпущенниками сенатора Юния. Почти все несли завёрнутые в ткань свёртки.

— Скорее! Скорее! — говорил высокий старик, шедший впереди, в котором Менандр узнал Амброния, домоуправителя Юния. — Идите по туннелю — он благополучно приведёт вас к заброшенному святилищу Целия Вибенны. Оттуда вы должны отправиться в доки Эмпория*, где ваша госпожа и остальные ждут на борту корабля, который доставит нас всех в поместье нашего хозяина в Антиуме**. Спускайтесь скорее. Но погодите — вы, двое, Гвидо и Азеллус, заберите свёрток с писаниями проклятых чужеземных колдунов. Он должен быть в этом углу. Ах! — воскликнул он, начав было разглядывать Менандра, стоявшего рядом с этим свёртком, а затем быстро двинулся к нему.

* Эмпорий — торговый и складской портовый район.

** Антиум — город в Лациуме, на побережье Тирренского моря, в 70 километрах южнее Рима.

— Юный чародей, твой хозяин ищет тебя! Он велел мне, если я найду тебя, передать, чтобы ты уходил из этого дома вместе с остальными. Он присоединится к тебе позже.

— Но... куда я должен идти? — спросил Менандр.

— По туннелю, с этими людьми — последними из дома Юния. Мы с моим хозяином скоро присоединимся к вам, если только злые манипуляции твоего хозяина в скором времени не приведут к уничтожению всех нас.

— Мой хозяин не злой! — горячо возразил Менандр.

— И мой тоже, — сказал Амброний. — Однако я боюсь, что разум сенатора Юния охвачен безумием, которое принёс в этот дом твой наставник Досифей.

— Разве это безумие — ненавидеть Рим? Разве Рим не сделал тебя рабом?

Глаза старика вспыхнули болью и яростью. Он отвёл взгляд, поднял руку, словно для удара, но затем опустил её.

— Юний — лучший из всех, которых ты когда-либо знал. Будь его воля, ни один человек не был бы ни хозяином, ни рабом! Но почему я стою здесь и спорю с молокососом? Иди с остальными по туннелю и жди нас на корабле, согласно приказу твоего хозяина. И кстати, о нём — он попросил меня принести это.

С этими словами Амброний схватил свитки и пергаменты с верхней части свёртка и поспешно вышел из комнаты.

Большинство рабов уже спустилось по чёрной лестнице. Они прошли в отверстие и исчезли в потайном туннеле. Остались только двое — юноши ненамного старше самого Менандра, одетые в лиловые туники. Они быстро подхватили завёрнутый в парусину свёрток и начали спускаться через отверстие.

— Поторопись, парень, — крикнул один из них, когда он скрылся из виду.

Менандр поспешил к отверстию и посмотрел вниз. Двое молодых рабов только что достигли дна шахты, глубиной около десяти футов, освещённой двумя факелами. Один из рабов окликнул его:

— Следуй за нами, самаритянин.

Он снял с подставки факел; затем, вдвоём таща свёрток, оба исчезли в горизонтальном туннеле.

— Я... я иду, — крикнул Менандр вниз в шахту.

Однако вместо того, чтобы последовать за ними, он вскочил и побежал обратно через подвалы к лестнице, ведущей в перистиль, где, как он знал, должен был состояться чудовищный ритуал жертвоприношения.

Симон стоял перед каменной глыбой, служившей алтарём, сжимая в правой руке обнажённый фракийский кинжал. На этом камне лицом к нему сидела Елена; небесно-голубая туника казалась тёмной на фоне бледной кожи. Её глаза были расширены от страха. В душе Симона бушевало яростное отчаяние. Больше всего на свете ему хотелось избавить эту девушку от уготованной ей участи, наброситься на двух стражников со зверскими лицами, которые держали её за тонкие руки, и убить их, схватить своего наставника Досифея за худую шею и почувствовать, как она хрустит под пальцами, как гнилая палка.

— Симон, время пришло.

Это был голос Досифея — ненавистного Досифея, перед которым он когда-то чувствовал себя в долгу. Симон увидел, что старик приближается; он протягивал руку, в которой был зажат тяжёлый кошелёк.

— Возьми это, Симон. Здесь деньги — столько, сколько тебе понадобится. После сегодняшнего вечера ты должен покинуть Рим. Выжившие в Фиденах запомнили тебя и, несомненно, найдут и убьют, если ты останешься; но с этими деньгами и вольной от Юния ты можешь свободно путешествовать. Я позаботился о том, чтобы ты отправился в Парфию, за пределы римского владычества, и занялся там изучением магии под руководством мага Дарама в Персеполисе.

С этими словами он наклонился вперёд и привязал мешочек к поясу Симона.

— Подождите! — произнёс один из охранников, державших Елену. — Когда нам заплатят? Мы хорошо тебе служили. Потребовалось немалое мастерство, чтобы похитить эту девушку и привезти её сюда.

Досифей на мгновение недовольно нахмурился, но затем кивнул.

— Да. Тебе тоже заплатят — сразу после ритуала.

— Нет, Досифей, им следует заплатить сейчас!

Досифей повернулся к говорившему и увидел, что это был сенатор Юний, высокий и суровый, в тоге, расшитой символами его должности.

— Этим людям сейчас заплатят, — повторил Юний. — Я сам это сделаю, после чего они пойдут своей дорогой. Я решил, что в моём доме не будет человеческих жертвоприношений.

Досифей свирепо посмотрел на него.

— Ты с ума сошёл? — прошипел он.

— Нет, — покачал головой Юний, взглянув на девушку, сидевшую на жертвенном алтаре, затем снова перевёл взгляд на Досифея. — Но я думаю, что я был безумен, когда согласился на это. Я ненавижу Рим так же сильно, как и ты; мы оба пережили потерю близких, причиной которых был он. Но послушай, должны ли мы осквернять руки ради достижения своих целей, как это делали тираны времён Августа? Должны ли мы стать такими же, как они, забирая жизни невинных людей, чтобы уничтожить их? Если так, то в чём наше преимущество перед ними?

— Ты сам не знаешь, что говоришь! Я разъяснял тебе…

Юний коротко кивнул.

— Ты сказал мне, что могут произойти ужасные вещи, если мы не доведём этот ритуал до конца. Я верю тебе. Но сейчас я прошу тебя отменить всё это и использовать свою магию, чтобы предотвратить любые возможные плохие последствия. Не все римляне лишены чести, Досифей, даже в эти дурные времена, когда приспешники Тиберия заставляют граждан шпионить друг за другом и отдавать своих собратьев палачам. Я знаю, что римская политика отвратительна, но теперь понимаю, что колдовство ещё более отвратительно. Останови это, Досифей.

— Если б это было возможно! — Досифей яростно затряс головой, как будто ему было больно. — Я знаю, что твоя Истинная Душа, как и моя, стремится к этой девушке. И всё же мы не должны проявлять страх. Уже слишком поздно поворачивать назад. Даже сейчас злые приспешники Аздахака должно быть, собираются вокруг нас...

— Я не чувствую здесь никакого зла, — перебил его Юний, — кроме того, что связано с ритуалом, который ты собираешься провести. Откуда ты можешь это знать?

— А откуда ты можешь знать, что эти существа не собираются здесь? Чувства смертных притуплены. Останес был величайшим магом древней Персии в своё время, он хорошо знал, о чём писал. Я не знаком с природой приспешников Аздахака, за исключением того, что о них говорят, как о самых мерзких и порочных существах, когда-либо существовавших в этом мире; но я точно знаю, что они собираются вокруг нас даже сейчас. Наши ритуалы привлекли их сюда, и огненные слуги Господа Мазды придут, чтобы уничтожить слуг Аздахака — а вместе с ними и нас, если жертвоприношение не будет совершено и тем самым не перенаправит гнев богов с нас на объект поклонения.

— Тогда нам всем нужно уходить отсюда как можно быстрее, — сказал Юний. — Туннель...

В этот момент из подвала появился старый Амброний. Он подошёл к Досифею и протянул ему свиток и несколько листов пергамента.

— Вот то, что ты хотел, самаритянин.

Досифей кивнул и сунул свиток в карман своего изукрашенного символами одеяния.

— Амброний, иди в дом, — сказал Юний, — и убедись, что все лампы и факелы погашены. Мы все немедленно покидаем это место.

Когда старый раб покинул перистиль, Юний снова повернулся к самаритянину-чародею.

— Я твёрдо решил, Досифей, что мой дом не должен стать ареной для мерзких человеческих жертвоприношений. Этим наёмным мужланам я выдам причитающееся, а девушку отпущу на свободу. Я возьму её к себе в дом, если она пожелает стать служанкой моей жены. А тебе, Досифей, хорошо заплатят

— Глупец! — Досифей отступил на шаг и поднял руку, словно собираясь произнести заклинание. — Неужели ты так легко откажешься от свержения тирании Августа? Я не стану этого делать!

Он поднял один из пергаментов, держа его на вытянутой руке перед своим лицом, и заговорил:

— Услышь меня, великий Ангра-Майнью, повелитель зла! Пришли ко мне своего величайшего слугу, Того, Кто создал все материальные миры! Взываю к Тому, Кого называли многими именами: Ахамот, Азатот, Азилут, Аздахак...

— Нет!

Досифей обернулся на резкий крик и увидел Менандра, стоящего недалеко от отверстия в полу, ведущего в подвалы. На лице юноши был заметен страх и беспокойство, смешанное с решимостью.

Досифей мрачно нахмурился.

— Сопляк! Почему ты не покинул этот дом с рабами Юния?

На лице юноши отразилась обида от необычной резкости, прозвучавшей в голосе его наставника, но прежде чем он успел ответить, послышалось тяжёлое хлопанье крыльев.

— Каве!* — прокричал ворон, опускаясь в перистиль, освещённый факелами. — Каве!

* Cavé — «берегись». Также «подземелье» (лат.).

Птица описала круг над пространством между колоннами и бассейном, прокричав это слово ещё несколько раз, а затем опустилась на плечо Менандру.

— Карбо! — воскликнул Досифей. — Возникла какая-то опасность? Ответь!

В этот момент в перистиль вбежал старый Амброний.

— Огромная толпа окружила дом! — воскликнул он. — Они уже карабкаются по стенам сада и колотят в дверь атриума. Они кричат, требуя Симона из Гитты.

Пока Амброний говорил, все в комнате услышали нарастающий гул множества сердитых голосов за пределами дома — ропот, который быстро перерос в гневный рёв.

— Я прослежу за этим, — сурово сказал Юний. — Пойдём, Амброний.

Они вышли из перистиля и поспешили в атриум в передней части дома. Досифей последовал за ними, но остановился у двери.

— Пойдём, Симон, — сказал он, подзывая к себе. — Мне может понадобиться твоё боевое мастерство. Остальные останутся здесь.

Симон отвернулся от Елены и алтаря и поспешил за своим наставником, поражённый, что может свободно двигаться. Очевидно, для него не существовало никаких ограничений, пока он подчинялся воле Досифея.

Когда они вчетвером собрались в атриуме, раздались громкие удары. Множество кулаков и дубинок стучали по стенам. К счастью, наружные двери, были заперты на два массивных деревянных засова. Из-за них доносились приглушённые крики:

— Отдайте нам гладиатора! Отдайте нам Симона из Гитты!

— Подонки! — пробормотал Юний. — Как они посмели ворваться в мой дом? Они хотят встретиться со мной лицом к лицу? Тогда пусть они это сделают и выслушают моё мнение о них.

— Не открывай дверь, — предостерёг Досифей, опасаясь, что патрицианское негодование его покровителя вот-вот выльется в неразумный поступок. — Если тебе так нужно поговорить с ними, то делай это хотя бы из окна верхнего этажа, откуда ты сможешь наблюдать за ними и лучше оценивать их настроение.

Юний бросил на него сердитый взгляд, но затем кивнул. Старый Амброний поспешно вывел их троих из атриума и повёл вверх по лестнице на второй этаж, а затем к окну, выходящему на главный вход. Симон, замыкавший шествие, часто пытался развернуться, но не мог.

Наконец все они остановились перед широким окном. Амброний распахнул ставни, и они выглянули наружу.

— Симон из Гитты! — гремела толпа. — Симон-гладиатор! Симон-чародей! Отдайте его нам!

Симон взглянул вниз на бурлящую толпу, заполонившую узкие улочки и проулки, на густую мешанину факелов, полных ненависти лиц и угрожающе поднятых кулаков. Их были сотни — нет, тысячи — и становилось всё больше. Толпа — римская толпа — жаждавшая мести, жаждавшая крови.

— Отдайте нам Юния! — скандировали они. — Отдайте нам предателя Юния! Отдайте нам предателя и его колдовское гнездо!

Симон взглянул на Досифея и увидел в его глазах ужас, похожий на собственный. Он оглянулся на толпу — скандирующую, кричащую толпу римлян, размахивавшую факелами и кулаками, мечами, дубинками и ножами — ту же самую толпу, которая вопила от ликования, когда он сражался за свою жизнь на арене. По краям толпы он уже видел группы мужчин, врывающихся в дома поблизости, чтобы грабить, насиловать и убивать.

— Они сошли с ума! — вскричал Юний.

Толпа, заметив четверых, выглядывающих из окна, заревела вдвое сильнее. В комнату полетели камни, стрелы, комья земли. Симон и Досифей инстинктивно отпрянули; Амброний схватил своего хозяина за плечи и оттащил его от окна, затем поспешно закрыл ставни на засов. Удары множества тяжёлых предметов эхом отдавались от защитных досок.

— Отдайте нам Симона-колдуна! — доносились приглушённые крики толпы. — Отдайте нам предателя Юния!

— Безумие! — пробормотал потрясённый Юний.

— Да! — На лице Досифея забрезжил проблеск понимания. — Безумие — и зло! Я должен был догадаться — ибо что может быть более мерзким и порочным на этой земле, чем римская толпа? Это приспешники Аздахака, неосознанно привлечённые сюда сотворёнными заклинаниями. И теперь они жаждут крови и развлечений, словно на арене. Быстрее назад, в перистиль! Ты, Амброний, следи за передними входами. Мы должны завершить жертвоприношение, а затем сбежать через туннель, пока сюда не ворвалась эта безумная орда.

IV

Если дуновенье,

Что эти горны страшные зажгло,

В семь раз мощней раздует, распалит

Для нас предуготованный огонь,

И притаившееся в вышине

Возмездье длань багровую опять

Вооружит, чтоб пуще нас терзать,

И хляби ярости Господней вновь

Отверзятся, и хлынет пламепад

С Гееннских сводов, — жгучий, жидкий жупел,

Обрушиться готовый каждый миг

На наши головы, — и что тогда?

Мильтон. «Потерянный Рай». Перевод А. Штейнберга

Когда они вчетвером поспешно спустились вниз, Симон снова почувствовал отчаяние от бессилия. Ему до боли хотелось сорвать холодный зловещий талисман, прилипший к его лбу, и вонзить свой клинок в спину Досифея. Но он не мог сделать ни того, ни другого. Свободны были только его мысли, но не физическое тело.

Через минуту они снова были в перистиле, за исключением Амброния. Симон увидел, что Елена, бледная и слабая, стоит на коленях на полу; стражники, стянув с неё тунику так, что она осталась обнажённой выше пояса, подняли её на ноги, затем, по жесту Досифея, уложили спиной на холодный камень алтаря, подготовив к удару ножа. Позади них стояла серая статуя Тиберия, в мерцающем свете факелов её мрачное лицо было скрыто тенью. Ярость всколыхнулась в Симоне с удвоенной силой; он почувствовал, как бешено колотится его сердце, а в голове стучит так, словно она вот-вот взорвётся. Без особого интереса он заметил стоявшего неподалёку Менандра, на юном лице которого читались страх и озабоченность, а на плече тёмной тенью сидел ворон.

— Хорошо, — пробормотал Досифей. — Теперь ритуал...

— Нет! — воскликнул Юний. — Мы должны бежать через туннель. Прекрати это безумие, Досифей, пусть Тиберий и проклятая римская чернь делают, что хотят!

Досифей, не обращая внимания на сенатора, воздел руки и снова начал произносить чудовищное заклинание:

— Услышь меня, великий Ангра-Майнью, Повелитель зла...

Юний почувствовал холод, парализующий страх; каким-то образом он ощутил, что в противовес его воле действовали могущественные сверхъестественные силы, и остановился в сомнении. Симон тоже почувствовал это, а затем испытал ещё больший ужас, когда его рука с ножом начала подниматься. Досифей произносил нараспев варианты ужасного имени Силы, и Симон понял, что ещё через мгновение он будет вынужден вонзить лезвие сики в грудь девушки.

— ...Азилут, Аздахак...

Менандр тоже испытал ужас, но в тот же миг вспомнил слова, которые прочитал на пергаменте. Изо всех сил надеясь, что верно выполняет требование, он закричал во весь голос:

— Атар!

Симон почувствовал, что его рука замерла. Досифей прекратил распев, в его глазах мелькнул страх. Казалось, воздух наполнился невероятным напряжением.

Внезапно ворон спрыгнул с плеча Менандра.

— Атар! — пронзительно закричал он, бешено хлопая крыльями по перистилю. — Атар! Атар! — Затем, без предупреждения, он прекратил своё безумное кружение и спикировал вниз, прямо на голову Симона. Симон ахнул, услышав, как тяжёлый клюв Карбо с лязгом сомкнулся на тёмном яйце, прилипшем к его лбу, и почувствовал, что его срывают, словно грецкий орех с ветки. Затем он услышал, как птица вспорхнула и хрипло каркнула, выпустив из клюва неведомое создание, и оно плюхнулось в бассейн перистиля.

Симон взревел от ярости. Он был свободен! Он мгновенно нанёс удар, к которому его подталкивала воля Досифея, но вместо того, чтобы пронзить грудь Елены, острое лезвие фракийского ножа глубоко вонзилось в сердце одного из её похитителей!

— Нет! — закричал Досифей.

Сражённый гвардеец, не издав ни звука, рухнул на плиты. Второй страж тут же отпустил Елену и отскочил назад, выхватывая свой короткий римский меч. Симон, воя от ярости, перемахнул через упавшую девушку и алтарь и бросился на него. Два клинка со звоном ударились друг о друга, посыпались искры. Наёмный похититель отступил ещё дальше, его глаза внезапно расширились от страха, когда он почувствовал силу противника, с которым столкнулся. Несмотря на то, что он был опытным бойцом, страж не провёл два года на арене, сражаясь за жизнь, как Симон. И он ни разу не сталкивался с такой яростью противника.

— Юний! — взвизгнул гвардеец. — Досифей! Отзовите вашего пса!

В это мгновение Симон сумел обойти защиту своего врага, и опасный фракийский клинок рассёк плоть на животе, заскрежетав по позвоночнику. Похититель тяжело рухнул на каменный пол, хрипя в предсмертной агонии, из огромной раны хлынул поток крови.

Симон развернулся и присел, словно ожидая появления ещё одного врага, крепко сживая окровавленный нож, готовый нанести удар. Сквозь багровую пелену он увидел, что остальные в ужасе смотрят на него: Юний, молодой Менандр, на плече которого снова сидел ворон, Елена, едва цепляющаяся за алтарь, и…

— Досифей!

Голос Симона превратился в низкое шипение, когда он произнёс это имя. Затем, сверкнув тёмными глазами, как охотящийся зверь, он двинулся вперёд.

Внезапно в этот момент по дому разнёсся оглушительный грохот. На мгновение все застыли, как стояли, их взгляды обратились к фасаду дома, откуда донёсся этот раскатистый грохот. Затем раздался ещё один, смешанный со звуком раскалывающегося дерева.

В перистиль вбежал Амброний.

— Толпа врывается в дом! — закричал он. — Они сделали таран, чтобы разбить главный вход. Мы должны бежать!

— Каве! — пронзительно закричал ворон. Симон мельком увидел его — летящий чёрный комок перьев — как раз в тот момент, когда он спикировал в проём, ведущий в подвалы. Мгновение он стоял в нерешительности, не зная, бежать ли ему к Елене или поразить Досифея, как намеревался. Старый чародей, к его удивлению, смотрел вверх, на звёзды, которые мерцали в открытом перистиле.

— Карбо знает! — воскликнул он. Они идут — приспешники Аздахака! Поторопитесь все, туннель — наш единственный шанс!

Симон, взглянув вверх, увидел в зените скопление множества жёлтых огней, которые были ярче обычных звёзд. Казалось, что они кружились, становились ярче, приближались. Затем он услышал шаги, опустил взгляд и увидел, как Досифей и Менандр исчезают в подвале. Юний и Амброний помогали Елене подняться на ноги, поторапливая её к лестнице.

— Симон! — крикнул Досифей, исчезая из виду. — Скорее!

Со стороны фасада особняка донёсся треск ломающихся дверей, и по рёву и неразберихе, которая сразу же за этим последовала, Симон понял, что толпа ворвалась внутрь. Раздался ещё один грохот, на этот раз из короткого коридора, ведущего в сад за домом. Через него в перистиль тут же хлынула разношёрстная орда — мародёры с дикими глазами, размахивающие камнями, дубинками и ножами.

Симон схватил короткий меч одного из своих поверженных врагов и бросился к отверстию, через которое только что скрылась Елена и остальные.

— Это он! — закричал один из незваных гостей. — Это Симон-гладиатор, Симон-колдун!

Симон прыгнул в отверстие подвала, приземлился на третьей ступеньке, вытянул руку и ухватился за кольцо тяжёлой крышки люка, которая упиралась в стену. Она медленно, со скрипом, подалась на своих ржавых петлях. В неё врезался брошенный кирпич, едва не задев его голову. С неистовым проклятием Баалу он навалился на неё всем своим весом; давно не использовавшиеся петли поддались, и огромная плита с грохотом встала на место.

Симон скатился вниз на несколько ступенек, его меч и кинжал зазвенели рядом с ним по камням, прежде чем он смог остановить своё падение. Пошатываясь, он поднялся, подобрал своё оружие и возблагодарил Баала за то, что не был ранен их клинками. У подножия лестницы он увидел, что остальные смотрят на него снизу вверх. Тяжёлая плита над ним сотрясалась от сильных ударов.

— Поторопитесь! — крикнул Симон, присоединяясь к ним. — Им не потребуется много времени, чтобы найти способ взломать эту дверь. Погодите, возьмите с собой все факелы. Не облегчайте им задачу.

Через несколько минут все они собрались в маленькой комнате, где зиял вход в туннель. Над головой слышались приглушённые крики и топот бесчисленных ног, когда толпа ворвалась в особняк сенатора Юния, грабя и разрушая его. Затем крики стали громче, приобрели раскатистый характер, и Симон понял, что дверь подвала была взломана.

— Все в туннель! — рявкнул он. — Погасите факелы, которые вам не нужны, и заберите остальные.

Они быстро подчинились. Досифей пошёл первым, за ним Амброний, который остановился, чтобы помочь Елене спуститься, когда Юний опускал её сверху. Вслед за сенатором спустился Менандр, но юноша остановился, вцепившись в железные поручни, и обеспокоенно посмотрел на Симона.

— Где Карбо?

— Насколько я его знаю, он уже на другом конце туннеля, — сказал Симон. — Тебе тоже лучше пойти туда. Поторопись, остальные уже начинают.

— Симон! Ты не идёшь?

— Разумеется, иду. Пошёл, чёрт возьми!

Менандр нырнул в шахту, выхватил из крепления последний горящий факел и поспешил по туннелю.

Симон отвернулся от дыры и посмотрел на тёмный дверной проём, ведущий в подвалы. Шум голосов нарастал; толпа, очевидно, ощупью пробиралась вниз по лестнице. Вскоре у них появятся свои собственные факелы, и тогда они ворвутся в это место, жаждая крови, опустошая запасы вина и еды, выискивая женщин для развлечения — изнасилования...

И они найдут туннель, потому что каменный алтарь, который когда-то скрывал его, был перенесён в перистиль. Они найдут его слишком быстро, чтобы остальные смогли спастись — и Елена тоже, — если только он, Симон, не останется, чтобы защитить тоннель. Защитить его и забрать с собой на верную гибель всех проклятых римлян, каких только сможет...

Суматоха усилилась, и он заметил свет далёких факелов. Симон быстро повернулся, чтобы бросить свой факел в шахту, надеясь, что его ещё никто не заметил, и обнаружил, что он освещает седое лицо, высунувшееся из дыры.

— Досифей! — выдохнул он. — Что за чертовщина?..

— Не выбрасывай свой факел, — настойчиво сказал старик. — Он тебе ещё понадобится. Это искра огня в море тьмы.

— Убирайся отсюда! — прорычал Симон. — Ты собрался привести римлян к остальным?

— К Елене, ты хочешь сказать. Не бойся, потому что она и остальные со всех ног бегут по туннелю. Я сказал им, что вернулся за тобой, но мы-то оба понимаем... Есть вероятность, что мы здесь погибнем.

Симон занёс свой римский короткий меч, словно собираясь нанести удар, но затем опустил его, увидев, что Досифей даже не попытался защитить свою убелённую сединами голову. Глаза чародея были печальными и озабоченными.

— Дай мне свой факел, Симон, — сказал он. — Это наш единственный шанс спастись или, по крайней мере, задержать наших врагов на время, достаточное для того, чтобы Елена и остальные смогли сбежать.

Из дальних уголков подвала донеслись крики и проклятия, и Симон понял, что уже слишком поздно — они увидели свет его факела. Он быстро сунул его в поднятую руку Досифея, затем повернулся лицом к дверному проёму, одновременно вытаскивая свою сику.

— Тебе лучше иметь козырь в рукаве, чародей! — прорычал он, держа наготове по клинку в каждой руке.

Послышался приближающийся топот множества бегущих ног, крики, сердитые голоса. Затем в дверном проёме появились фигуры вооружённых людей, которые пытались прорваться внутрь. Их глаза горели яростью; позади них двигалась толпа с искажёнными ненавистью лицами, размахивающая факелами, ножами и дубинками.

— Отдайте нам Симона-гладиатора! — безумно кричали они. — Отдайте нам Симона-колдуна!

Двери хватало для прохода только двух человек, и Симон встретил первых из них сталью, умело парируя, нанося рубящие и колющие удары. Один упал, смертельно раненый ударом меча в живот; другой отскочил назад, внезапно испугавшись, но толпа снова толкнула его вперёд, и он тут же умер на острие сики. Симон взвыл от безумной ярости, размахиваясь и нанося удары; дубинка сильно ударила его по левому плечу, а остриё ножа задело бок, но ещё трое его врагов упали, залитые кровью. Копьё разорвало ему тунику и рассекло сбоку грудную клетку; он взревел и нанёс ответный удар, раскроив мечом оскаленное лицо. Внезапно его охватило неистовое ликование; если ему суждено умереть, то он предпочёл бы погибнуть именно так, сражаясь и убивая римлян до самого конца.

— Атар! — внезапно услышал он крик Досифея. — Приди, о, великий слуга Мазды!

Дубинка ударила Симона по левому запястью, заставив его выронить короткий меч. В тот же миг его фракийский нож перерезал жилы на шее нападавшего, но толпа продолжала напирать.

— Приди, о, слуга Мазды, приди со своим очищающим огнём!

Внезапно зал наполнился вспышкой ослепительного белого света, выплеснувшегося из дверного проёма возле Симона. В этот момент его ближайшие враги, казалось, стали белыми, как мел, настолько интенсивным было сияние. В толпе раздался пронзительный крик, и она попятилась назад. Симон украдкой оглянулся и увидел, что факел в поднятой руке Досифея полыхает яростным бело-голубым светом, а глаза старика плотно закрыты, и тут же снова отвернулся, чтобы не ослепнуть. Его враги всё ещё отступали от дверного проёма. Затем, вместе с их испуганными криками, он услышал множество приглушённых отдалённых воплей, по-видимому, доносившихся с этажа выше, а также оглушительный топот множества ног, как будто огромная толпа в ужасе бросилась врассыпную.

— Приди, великий Атар! — вскричал Досифей. — Принеси гибель приспешникам Аздахака!

Симон заметил, как в дальних уголках подвала, за факелами, пламенем и оружием, которым размахивала толпа, усиливается свечение. Казалось, что вход в подвалы осветился, как будто открывалась дверца огромной печи. Из задних рядов толпы донеслись крики ужаса, но самые первые снова начали вырываться вперёд.

— Отойди в сторону, Симон, быстро! — крикнул Досифей.

Симон инстинктивно отскочил в сторону от дверного проёма. Тут же мимо него, подобно метеору, пронёсся белый слепящий свет — Досифей швырнул зажжённый магическим образом факел через дверь в толпу. Оглушительный вопль ужаса внезапно вырвался из более чем сотни глоток.

Симон увидел, как Досифей поманил его к себе, а затем исчез в шахте. Он поспешил к её краю, убирая сику в ножны, затем оглянулся и увидел, что весь подвал за дверью залит ослепительным белым светом. Каждый факел в руках толпы пылал, превращаясь в нечто, казавшееся извивающимся чудовищным разумным существом из пламени, в то время как в отдалении сияние из входа в подвал стало ярче, и стекало вниз по лестнице, подобно потоку раскалённой стали. Толпа неистово металась, визжа от боли и ужаса, словно проклятые души, внезапно оказавшиеся в ловушке преисподней.

Симон прыгнул в шахту, в спешке едва не зацепившись за железные поручни. Когда его ноги коснулись дна, он услышал, как Досифей торопливо шагает по горизонтальному туннелю, и поспешил за ним. Вокруг царила кромешная тьма, особенно густая после яркого пламени, которое Симон видел наверху.

— Поторопись, не останавливайся, — услышал он крик Досифея. — Нам грозит большая опасность от слуг пламени.

— Будь ты проклят, мы споткнёмся и провалимся в пропасть в этой темноте! — прорычал Симон.

— Нет. Туннель прямой и ровный. Юний сказал мне, что он был построен много веков назад, когда Целийский холм был укреплён против галлов и этрусков. Он приведёт нас к святилищу Целеса Вибенны — надеюсь, за пределами толпы. Оттуда мы сможем спуститься к подножию холма, а затем к Эмпорию, где нас ждёт лодка Юния, которая доставит нас всех в Антиум. Но поторопись!

В течение нескольких минут Симон шёл так быстро, как только мог, касаясь вытянутыми руками обеих стен и слыша, как чуть впереди шаркает и пыхтит Досифей. Затем ему показалось, что он начал слабо различать окружающее. Оглянувшись, он заметил, что туннель позади них начал наполняться зловещим свечением.

— Спаси нас Мазда! — выдохнул Досифей, когда увидел свет. — Быстрее, Симон! Беги!

— Что это?

— Один из огненных слуг Атара. Он искал то место, с которого я его вызвал, и теперь следует за нами!

Симон снова оглянулся и увидел, что огромный шар пламени заполняет дальний конец тоннеля. Он сразу же начал становиться ярче и увеличиваться в размерах. Воздух наполнился странным гудением и потрескиванием.

— Скорее! — крикнул Досифей.

Ещё несколько шагов, и они оказались в конце туннеля. Симон ясно видел его в угрожающем сиянии позади них. Старый Досифей задыхался, спотыкался.

— Я не могу выбраться отсюда, Симон. Быстро поднимайся и задвинь плиту на место. Эта штука не может пройти сквозь камень.

Симон увидел, что квадратное отверстие находится на одном уровне с потолком туннеля. Он легко подпрыгнул и подтянулся; лёжа плашмя на полу он свесился вниз и схватил Досифея за тощую руку. Свечение в коридоре усиливалось, гудение становилось громче.

— Люк, Симон! — выдохнул старый чародей. — Это твой единственный шанс. Оставь меня.

Собравшись с силами, Симон приподнял своего наставника и грубо перетащил его через край ямы, а затем вскочил на ноги. Каменная дверь на древних петлях, точно такая же, как в перистиле Юния, распахнулась. Из ямы лился белый свет. Симон навалился на дверь всем весом; под ногами он видел тоннель, в котором заполыхали языки ослепительного пламени, и слышал, как гудение переросло в сердитый визг.

Затем дверь со скрежетом поддалась и с грохотом встала на место. Вокруг мгновенно воцарилась темнота. Снизу донеслось приглушённое гудение, которое показалось Симону жужжанием роя чудовищных ос, попавших в ловушку. Камень, на который всё ещё опирались его руки, казалось, внезапно потеплел; он поспешно встал и отступил назад.

Досифей зашевелился и приподнялся в темноте. Когда глаза Симона привыкли к полумраку, он увидел, что они находятся в неглубоком естественном гроте, передняя часть которого была украшена колоннами и перемычками. Рядом с ними стояла каменная статуя человека почти в натуральную величину, в древнеримском воинском одеянии. За ней виднелось ночное небо, тёмное, но подсвеченное мерцающим сиянием.

— Скорее, Симон, — выдохнул Досифей. — Опасность ещё не миновала. Существо поднимется по туннелю и выйдет из подвалов, а затем вернётся сюда. Мы должны быть далеко отсюда, когда это произойдёт.

Они поспешили покинуть маленькое святилище и спуститься по ступеням на узкую улочку, а затем направились прочь от мерцающего света, который, как они знали, исходил от горящих домов дальше по склону холма. Толпа не доходила до этого места, но они могли слышать неподалёку её крики ужаса. Случайные вспышки света рассеивали темноту, но Симон подавил искушение оглянуться. Он знал, что с небес спускаются нечеловеческие сущности — создания огня и мести, пришедшие очистить землю от злого колдовства и уничтожить мерзких слуг Аздахака.

Они бежали по тёмным узким переулкам, Симон почти всё время нёс своего старого наставника на руках. Людей попадалось мало, а те немногие, которых они встречали, не обращали на них внимания, поскольку их взгляды были прикованы к распространяющемуся огню на холме.

Наконец убегающие остановились, переводя дыхание, на аллее у подножия Палатина, откуда им открывался вид в том направлении, откуда они пришли, — и когда они оглянулись, оба вскрикнули в благоговении. Вся верхняя половина Целийского холма была охвачена ревущим кипящим пламенем, а над тем местом, где раньше находился особняк Юния, роились и метались сверкающие сферы света — целые сотни. Они пикировали, опускались и взмывали ввысь. Повсюду, к чему бы они ни прикасались, вспыхивали новые пожары.

Издалека доносились приглушённые звуки — ужасные звуки гибели тысяч людей, когда весь холм был окружён пламенем и поглощён им. На мгновение Симона охватил трепет ужаса, он забыл о своей ненависти к Риму, который убил его родителей и превратил его в жестокого раба на арене. Умирали римляне, но не только разъярённая, беспринципная толпа или жестокие стражники-садисты, которых он слишком хорошо знал. Умирали люди — хозяева и рабы, патриции и рабочие, торговцы и уличные мальчишки, женщины и дети — и не важно, какими добрыми или злыми они были, огонь уничтожал их всех.

— Пламя Мазды, — пробормотал Досифей, — очищающее землю от мерзких приспешников Аздахака.

Симон повернулся к нему и увидел, как в старых тёмных глазах отражается пламя далёкого ада. Досифей почувствовал взгляд своего ученика, повернулся к нему и заметил, что рука Симона сжимает фракийский нож, словно собираясь выхватить его.

— Ты говоришь, что эти римляне — приспешники Нечистого, — напряжённо произнёс Симон. — Если так, то разве не являемся мы такими же его приспешниками, да и всё остальное человечество тоже? И если это так, то разве не порадует Мазду, самого Владыку Света, картина того, как мы, мерзкие существа, убиваем друг друга — как я собираюсь убить тебя в этот самый момент?

Досифей вздохнул.

— Тогда бей. Мне всё равно, потому что я устал. Я сильно заблуждался, думая, что к высшему благу может привести малое зло, что несправедливость по отношению к одной рабыне может избавить миллионы людей от несправедливости Рима. Что ж, боги распорядились по-другому, и я со всеми моими планами потерпел крах. Но прежде чем ты сразишь меня, Симон, подумай вот о чём: мог бы Владыка Света быть доволен, если бы ты убил Елену, как я в своём невежестве желал этого?

Симон вздохнул, как и Досифей, затем мрачно покачал головой.

— Не бойся за свою жизнь, старый наставник. По какой-то причине я больше не могу ненавидеть тебя. Но что теперь станет с нами? И с Еленой?

Досифей задумчиво нахмурился.

— Елена будет в безопасности с сенатором Юнием в его доме в Антиуме. Мы тоже отправимся туда, ненадолго, но потом, если, я всё ещё буду твоим наставником, нам придётся покинуть Рим и искать убежища в Парфии. Менандр и Карбо тоже пойдут с нами, но ты должен оставить Елену здесь.

— Я не могу! — сердито сказал Симон, но, казалось, он почувствовал на себе руку судьбы.

— О, Симон, прости меня! — Глаза старого чародея внезапно наполнились печалью, даже страданием. — Однажды мне тоже пришлось потерять ту, что была двойником моего собственного Истинного Духа. Римляне убили её. Но ты — ты можешь уйти отсюда, зная, что твой духовный двойник всё ещё жив и будет ждать твоего возвращения в этой жизни, а не в следующей. Боюсь, моя ошибочная магия свела вас двоих прежде, чем это было угодно богам, и теперь вам придётся расстаться на время. Потому что если ты не покинешь Рим, Симон, мстительная толпа вскоре снова разыщет тебя. Только с течением времени ты можешь оказаться здесь безвестным.

Симон чувствовал, что это правда. Он снова оглянулся на Целийский холм, где тысячи людей гибли в распространяющемся пламени, затем посмотрел вверх, туда, где на чёрном небе равнодушно сияли звёзды. Рои сияющих сфер теперь быстро удалялись к зениту, тускнея и исчезая — их работа была выполнена...

При виде их Симон почувствовал, как по его телу пробежал холодок. Он знал, что скоро снова увидит Елену и что вскоре перед ним откроется жизнь, полная путешествий, познания и свободы, и всё же ощущал, что все его чувства окрашиваются в мрачные тона. Чудовищные сущности сражались за власть над вселенной, стремясь разлучить Истинных Духов или воссоединить их с Владыкой Света, и он знал, что это знание всегда будет мешать ему обрести обычное человеческое счастье или удовлетворённость. Он был предан Вечной Борьбе.

— Тогда пойдём в Эмпорий и Антиум, — сказал Симон, помогая спотыкающемуся Досифею идти по тёмным улицам. И ни один из них больше не оглянулся назад, туда, где вздымались языки пламени, мстительно сверкавшие в темноте ночи.