На статью Ариадны ГРОМОВОЙ «Золушка» первым откликнулся Борис ВОЛОДИН (настоящая фамилия – ПУЗИС). Он работал тогда в «Литературной газете» и даже некоторое время, как и Всеволод РЕВИЧ, возглавлял отдел науки в ЛГ. В 1966 году РЕВИЧ перешел ответсеком в «Советский экран», а ВОЛОДИН в первом номере «Химии и жизни» за 1967 год уже числился членом редакции этого журнала: здесь с его предисловиями и послесловиями выходили рассказы Станислава ЛЕМА, Джона УИНДЕМА, Кейта ЛОМЕРА и других. В 80-е годы был составителем и членом редколлегии научно-художественного альманаха «Пути в незнаемое».
Борис Генрихович родился 26 мая 1927 года. В 1943 году поступил в Литературный институт им. М. Горького (дата не ошибка — в конце 41-го, в Алма-Ате, четырнадцатилетним он сдал экстерном экзамены за среднюю школу). 8 января 1944 года арестован, и, проведя больше года в Бутырке, 20 апреля 1945 года был осужден военным трибуналом по политическим статьям 58-10 и 58-11 к шести годам исправительно-трудовых лагерей (реабилитирован 13 июля 1957 года). Был отправлен в Норильлаг, но после двух лет отсидки стал жить в городе Иваново в качестве пораженца в праве на проживание в столицах. Здесь окончил исторический факультет Ивановского педагогического института, позже — лечебный факультет 2-го Московского медицинского института им. Н.И. Пирогова. С 1956 года работал участковым врачом в посёлке дома отдыха "Пахра" (ныне — Троицкий административный округ Москвы. Входит в состав поселения Щаповское), затем работал акушером-гинекологом в одном из московских родильных домов. С 1960 года занялся литературной деятельностью. Автор ряда книг. Умер 11 августа 2001 года в Москве.
Борис ВОЛОДИН. Где же здесь главное слово?
В «Литературной газете» 1 февраля 1964 года была опубликована статья Ариадны Громовой «Золушка». Золушкой автор статьи образно называет нашу научно-фантастическую литературу. По словам А. Громовой, критические статьи о фантастике: а) либо носят в лучшем случае характер довольно поверхностного обзора, б) либо выглядят обычно дилетантски беспомощными, в) либо выглядят порой грубо заушательскими. Четвертого не дано. Сама же научно-фантастическая литература освободилась как от профанации науки и литературы, так и от сползания к «юношескому» популяризаторству, приправленному для «большей удобоваримости приключениями».
Понадеемся, что наши заметки не попадут в группу «в».
Действительно, если ограничит поле своего зрения последними повестями братьев Стругацких, юмористическими «Четырьмя четырками» Н. Разговорова, рассказами А. Днепрова, С. Гансовского, И. Варшавского и других авторов, чьи произведения вошли в тщательно составленные сборники издательства «Знание» или «Молодая гвардия», даже если прибавить к этому книги С. Лема и И. Ефремова, то окажется, что к читателю идут лишь произведения, в которых авторы стремятся «решать коренные проблемы эпохи, то проецируя их в будущее, то изменяя компоненты настоящего».
Кстати, наши толстые журналы не всегда теперь «считают ниже своего достоинства ... печатать фантастику» — как сетует А. Громова. «Майор Велл Эндью...» Л. Лагина – в «Знамени», «Солярис» С. Лема – в «Звезде» свидетельствуют об известном повороте. Но вот беда – «продукция» этим не ограничивается.
Вот один из тех «образцов», которые автор «Золушки» сочла ныне не существующими.
... Героя звали Мир (сокращение от Владимир).
Мир решил написать стихи , «волнующие, важные для всех людей», — целую поэму «Первый день творения»:
Величием равные богу,
Люди видом и станом,
Звездной дорогой
Мы пришли к Урану.
До этого он писал о любви.
В международных альманахах XXIII века стихи героя печать отказывались. Многоопытный 170-летний редактор сказал: «Мальчик, ты пишешь о том, что ты влюблен в Марусю или Виолу... Ты расскажи не о Виоле, о любви расскажи такое, что интересно всем людям...» Наконец, одно стихотворение все-таки опубликовали в «Лунных известиях» (№ 24 за 2227 год):
Издалека блестит Луна, как золотой бокал,
Вблизи она черным-черна – планета черных скал.
В твоих глазах голубизна, походка так легка,
Но я боюсь: ты как Луна, блестишь издалека.
В «Лунных известиях» редакторы были менее требовательны. «Золотой бокал» показался им образом свежим и точным, не наполненным патокой.
«В тот исторический день Мир записывал все детали. Записал, что он проснулся в семь утра, и записал, что ел на завтрак: свежие абрикосы, синтетическую говядину и чай витаминизированный».
Вслед за героем подробности «исторического дня» распиливания планеты Уран на части записал и писатель Георгий Гуревич, автор рассказа «Первый день творения». Он тщательно воспроизвел звучавшие в голове Мира стихи, образы и сравнения («Это Мир подобрал сравнения за нас. Он всегда подбирал сравнения, глядя на что-нибудь» — шепнул писатель читателям). Из цитируемого видно: главным для Мира была красивость его сравнений.
В окошке видны четыре луны,
Четыре кривых ятагана...
Но один из «ятаганов» — Миранда – выглядела еще и как «золотая вишенка», а другой – Оберон – как «апельсин на черном бархате». На некоторое противоречие между формой апельсина и янычарской сабли Мир, говоря языком двадцатого, а не двадцать третьего века, начихал. А вместе с ним эту процедуру произвел и автор рассказа писатель Георгий Гуревич.
В двадцать третьем веке, как засвидетельствовал мысленно туда пропутешествовавший писатель, даже кибы – кибернетические устройства передавали информацию, конечно же, только в красивых словах. Киба, опускавшаяся на Уран, вещала девичьим голосом, «глубоким и бархатистым»:
«Наконец-то я прозрела! Вижу тусклый бордовый свет, мягкий такой свет бархатного оттенка. На Ариэле я видела у одной девушки такое платье – вишневого бархата...» Вот так! Красиво?.. И без тени иронии.
... Приходится согласиться с А. Громовой: к фантастике, действительно, на протяжении многих лет прикладывалась иная мерка, чем к произведениям прочих жанров. Из трех составляющих название жанра слов подчас меньший вес имело последнее – «литература». Эпитеты «научно» и «фантастическая» были чем-то вроде индульгенций. Используем старый пример, чтобы не распылять внимание читателя. Чересчур гипотетическое определение природы тяготения, данное Георгием Гуревичем в «Первом дне творения», редакторы сочли «допустимым», ибо рассказ – «фантастический». Безвкусную «красивость» «окупила» «научная проблематика». Плохие стихи были подарены герою, а редакторы XX века оказались куда менее требовательными, чем редактор предвидимого автором рассказа альманаха будущего. Рассказ опубликован в книге «Пленники астероида» (Детгиз, 1962) и в сборнике «В мире фантастики и приключений» (Лениздат, 1963), причем соседство с «Солярисом» С. Лема особенно оттеняет его «достоинства».
Но поговорим еще об одном виде произведений, который, по-видимому, можно назвать «фантастикой со взломом».
... Путешествие на планету Уам по милости ташкентского писателя С. Волгина («Звездный бумеранг», Гослитиздат УзССР, 1963) доверчивые любители фантастики проделали, подвергнув свою жизнь риску, ибо воздух на планете Уам более жидкий, чем на земле. Жизнь же, несмотря на это, там истинно райская. Во всяком случае, в том смысле, как представляет себе райскую жизнь ее описатель. Всю работу за тамошних людей исполняют тюти – прехорошенькие куклы-роботы с зелеными, как у радиоприемника, глазами. Им даже ничего не надо приказывать, только подумай: «надо то-то и то-то», и тютя все исполнит, даже потанцует, если лень самому.
Все люди на Уаме – обликом они походи на нас – трезвы и добропорядочны. Есть, правда, там свой грешник: прикладывается частенько к местному алкогольному напитку, но ведь то уамский художник-абстракционист! А все прочие ведут себя хорошо: много заседают, публично каются в ошибках, летают на антигравитационных машинах и поют классические романсы: «Я вас любил, любовь еще быть может, в моей душе угасла не совсем...» — ведь уамцы (или уамляне) с расстояния в пять световых лет издавна принимают передачи земных радиостанций и с интересом слушают про наше житье-бытье...
Первый уамский космический корабль, посланный к Земле, в районе Сихотэ-Алиня сгорел, как метеорит. Во втором тоже произошла накладка с атомарным двигателем. Однако космонавты, которые «рассчитывали на интеллектуальный контакт, обмен информацией», успели в познавательных целях украсть в Ташкенте верблюда, пару овец, двух спящих семиклассников – Володю и Агзама, вместе с кроватями, а заодно и американского туриста Паркера, который, конечно, в отличие от мальчиков, вел себя на чужой планете плохо, пил водку и приставал к уамским женщинам...
Появление на читательской орбите 105 тысяч экземпляров «Звездного бумеранга» — таково название сего поистине «фантастического» произведения – можно было бы сравнить с катастрофой космического плана. Однако, если нельзя предотвратить взрыва «сверхновой» звезды (на данном этапе развития науки, конечно), то появление первозданно невежественных «бумерангов» предотвратить можно. Просто к произведениям научно-фантастического жанра должны предъявляться столь же высокие требования, как и к любым иным произведениям прозы.
А. Громова права, ратуя за самое широкое обсуждение проблем научно-фантастического жанра, за разработку теории советской научной фантастики. Но, разбираясь в обширном литературном хозяйстве нашей научной фантастики, ничего нельзя оставлять незамеченным. И нельзя забывать, что из трех слов, которые составляют название этого жанра, главное слово – литература.
«Литературная газета» № 19 от 13 февраля 1964 года, стр. 3.
цитировать