ズロヒムの死
Легенда о Зулохиме и Ахироне, давно позабытая человечеством, родилась в ту таинственную эпоху, когда над миром сияло первозданное солнце, и уходит корнями в глубокую древность. Сохранилось предание, что в те времена, когда человечество ещё не полностью забыло свою историю, множество странных явлений и призрачных фантазий нарушали покой этого мира, и после того, как благодатный континент Валузия раскололся на куски, из морских глубин поднялись новые земли. На далёком северном континенте, возникшем на её руинах, среди суровых, таинственных ледников и раскинувшейся тёмной пустыни, рождались эпические сказания, которые продолжали безмолвно и гордо сиять, даже когда мир погрузился в пустоту эпохи всеобщего забвения и ничтожества. Древние боги желали, чтобы эта бесконечная, великолепная грёза доилась вечно. Я — вечный странник, очарованный той землёй, рассказчик её причудливых эпосов. Я изложу сию историю как истину, бывшую наяву, так, как рассказывали эти предания в стародревней Гиперборее, в пышных чертогах королей, блистающих многоцветными мраморами, и на вершинах гордых, вековечных хребтов, подпирающих небеса, где прозорливые маги, взыскующие таинств бездны, созерцали грёзы о первозданных временах.
I
Молодой учёный Ахирон, покинувший Фарнагос, столицу Гипербореи, и в поисках новых знаний направлявшийся на восток, в Занзонгу, забрёл на зловещий луг, усеянный нагромождениями странных мегалитов. После того как его любимый конь, измученный долгим путешествием, взбесился и пал, учёный терпеливо преодолевал оставшееся расстояние пешком. Однако он не достиг желанной цели, и к тому времени, когда первобытное солнце, излучающее тусклый свет, садилось на западе, вокруг путника сгустилась необычайная тьма, наполненная ужасом. Поэтому Ахирон принялся искать способ переночевать в сём неописуемом месте. Дабы избегнуть опасностей, вплетённых в трепет ночного мрака, Ахирон высматривал безопасную пещеру или сень гигантского древа — любое прибежище, где можно было бы спокойно провести ночь. Чёрный, как эбен, туман, полный затаённой злобы, не ведал жалости к юноше, застилая взор зловещей густой чернотой, укрывая всё окружающее той же вязкой скверной, что окутывает вершины Эйглофианских гор.
Поиски Ахирона, пытавшегося выжить в этой мгле, завершились, когда он наткнулся на таинственные руины. Нагромождения базальтовых и гранитных глыб, походивших на дряхлые, истлевшие мумии, источали ауру чуждого мира, словно где-то здесь лежал порог, за коим открывалась иная реальность. Древние руины, внушая трепет и необъяснимое отвращение, в то же время манили юношу, подобно сладострастному и опасному зову соблазнительной ведьмы, чьи чары одновременно пробуждают страх и порочное желание. Когда Ахирон прикоснулся к древним, покрытым патиной, гигантским бронзовым дверям, тяжёлые створки легко отворились, словно только и ждали искателя знаний. В то же мгновение окружавшие его зловещие мегалиты будто безмолвно расступились перед ним, точно соглашаясь принять незваного гостя в свои пределы, и Ахирон почувствовал на себе пристальные взгляды уставившихся на него из тьмы тенеподобных сущностей, в призрачных глазах коих пылал жадный, плотоядный интерес. На вздымающихся к почерневшему небосводу богато украшенных обелисках теснились загадочные иероглифы, так и не раскрывшие свои тайны людям на протяжении долгих эпох, и причудливая вязь узоров, похожих на наскальные рисунки наших далёких предков в пещере Альтамира, исполненных с безупречной и жуткой геометрической точностью. Однако поскольку внимание Ахирона было сосредоточено на том, что скрывалось в недрах руин, он прошёл мимо, так и не открыв для себя эти сокровенные древние знания.
Когда он проник в их глубины, где стоял тяжёлый запах сырой земли, его поглотила почти осязаемая тьма, а всё пространство того помещения, где он оказался, было пропитано торжественно-мрачным духом глубокой древности. Точно заморский сказитель, перебирающий струны кифары, извлекая из неё завораживающую мелодию, неведомая сила, таящаяся в бездне сгустившейся тьмы, источала зов некоей безымянной сущности, за коим таилось нечто зловещее, неся с собой вязкое, гнетущее предчувствие — словно в мерзком змеином логове копошились неведомые гады, чьё незримое шевеление порождало первобытный ужас. Ахирон, вспомнив, что у него есть светящаяся сфера, способная рассеять тьму, пробудил её силу, и тусклое сияние озарило пространство подземелья. Всё вокруг напоминало внутренность невообразимого купольного города древности, высеченного в скале в форме безупречного круга. Единственной странностью, нарушавшей этот порядок, была лестница, ведущая в нижнюю крипту, зиявшая провалом входа, чьи двери были распахнуты, будто специально заманивая исследователя вглубь. В кромешной тьме лестница отчётливо подчёркивала глубину чёрной бездны, уходящей в земные недра. Учёный Ахирон, движимый подсознательным желанием и любопытством, которое всегда управляло исследователем изнутри, забыл о своей первоначальной цели и смелым шагом направился прямо к ней. Лестница была достаточно широкой для того, чтобы по ней мог пройти человек, и уходила вглубь, сужаясь, точно шахтный туннель. Ахирон быстро спустился по ней. Затем перед взором учёного предстал огромный подземный зал, ещё более обширный, чем верхнее помещение, где располагался вход. К удивлению искателя, в этом подземном чертоге время не пощадило почти ничего, за исключением едва уцелевших остатков внешних стен, обрушившихся под бременем неисчислимых веков, и нескольких сиротливо стоящих колонн, всё ещё поддерживающих своды, напоминая о былом величии сего места. Древние гранитные столпы покрывала сеть трещин, похожих на паутину, и было истинным чудом, что они, изъеденные временем, всё ещё выдерживали вес исполинского сооружения.
Побродив по залу с любопытственным, полным энтузиазма взглядом, Ахирон обнаружил ещё одну лестницу, уводящую на ещё более глубокие уровни подземелья. Здесь царила совершенно иная атмосфера; дух её разительно отличался от того что он ощутил на первой, всего несколькими минутами ранее. Она скрывалась в углу внешней стены зала, словно желая остаться незамеченной, и резко сужалась; было в ней что-то изначально чуждое и порочное, будто само её естество подверглось некоему зловещему искажению. Казалось, что эта узкая лестница вела в саму преисподнюю, подобно зловонным туннелям, источившим подножье горы Вурмисадрет, чьи глубины полны невыразимой скверны. Рискуя жизнью, любознательный Ахирон попытался направить в зев лестницы светящуюся сферу, но не сумел ничего рассмотреть в глубине; бездна, словно некий непостижимый кошмар, свившийся кольцами, подобно исполинскому змею, отшвырнула жалкий свет обратно, и лишь мертвенная, гнетущая тишина стала ему единственным ответом.
Углубившись в самое сердце беспросветных подземных руин, исследователь Ахирон словно очнулся; наваждение отступило, и он наконец вспомнил об истинной цели своего рискованного поиска, ради которой пустился в этот гибельный путь. Неизвестность, ожидавшая впереди, почти сумела сломить его дерзкое природное любопытство. Впервые за всё время азарт Ахирона пошатнулся, словно натолкнувшись на неодолимую преграду из чистого первобытного страха. Вернувшись к окружавшей его реальности, Ахирон ощутил, как в нём пробуждается прагматичный ум просвещённого мужа, пришедшего сюда из великолепных столичных городов Гипербореи. Трезвый рассудок, прежде подавленный древним мраком, почти забытый в пылу странствий, вновь возобладал над ним, вытесняя первобытный страх перед бездной, заставляя смотреть на окружающие ужасы взглядом исследователя, а не жертвы. Тлетворная слабость души оборачивалась лишь примитивным страхом перед неведомым, тяжким бременем опускаясь на плечи, сковывая движения подобно железным кандалам. На какое-то время им овладела презренная нерешительность, и молодой гиперборейский учёный остановился на месте с пустым выражением лица, как у лунатика. Но стоило Ахирону окончательно решиться повернуть назад и уйти от лестницы, ведущей в бездну, как в тот самый миг, когда он собирался сделать первый тяжёлый шаг прочь, из лестничного чрева дохнуло сыростью, заставив его вновь замереть на месте. Этот зловещий порыв влажного сквозняка, подобно липкому ночному туману, обволок его, настойчиво увлекая юношу в бездну, окончательно смутив и без того измученный разум. В необычной окружающей атмосфере ощущалось давление, намного превосходящее прежнюю тяжесть воздуха. Таинственная мощь закручивалась бесконечными спиральными вихрями, подобно исполинскому водовороту, и сам воздух, застоявшийся здесь с незапамятных времён первозданного хаоса, содрогался в такт этому потустороннему ритму. Ахирон был не в силах бежать, как ни хотел этого. В этот момент его охватило ни с чем не сравнимое чувство восторга и ужаса, и некое позабытое, но до странности знакомое ощущение, подобно смутным воспоминаниям, веками дремавшим внутри, неудержимым потоком хлынуло вовне из самых глубин его естества. Это новое чувство обволокло его разум, как липкая грязь, и даже блестящий ум Ахирона, со всеми его знаниями и проницательностью, привыкший к строгому анализу, оказался бессилен постичь истинную природу сего чувства, захлестнувшего душу.
Решительным шагом спустившись по лестнице, он обнаружил ещё одно помещение, походившее на комнату. Это зловещее место было ничем иным, как давно заброшенной, затерянной в вечности древней усыпальницей, столь стародавней, что она превратилась в памятник самому времени, покрытый толстым слоем многовековой пыли. Се был подземный склеп, где время замерло неисчислимые эпохи назад, затянутый плесенью и паутиной, густо оплетавшей каждый его дюйм. Он был очень тесным, вырезанным в камне в форме квадрата с нечеловеческой аккуратностью и мастерством, внушающим невольный трепет. Вне себя от волнения, тяжело дыша, Ахирон растерянно размахивал сферой, пытаясь определить истинную природу того неведомого зова, что терзал его душу из самой глубины сего склепа. И тогда его взору предстала картина, полная безмолвного отчаяния; это походило на финал саги о брошенном на произвол судьбы покойнике — воплощённая трагедия существа, обречённого на погибель по какой-то непостижимой и несправедливой прихоти судьбы. Главным героем этой сцены был скелет, брошенный без погребения. На короткое время у Ахирона закружилась голова от того, что оказалось перед его взором. Груда скелетных костей была столь истлевшей, что казалась жалким прахом, готовым рассыпаться в пыль от легчайшего касания. Мысль о том, что он рисковал, жизнью, пробираясь сквозь руины, чтобы узреть эту нелепую шутку мертвеца, постепенно наполнила Ахирона тем отчаянным чувством утраты, которое прежде подталкивало этого учёного мужа к уединению добровольного самоизгнания, подальше от развращённого, поглощённого развлечениями цивилизованного человечества. Он снова ощутил себя одиноким интеллектуалом, чей поиск истины разбивается о пустоту — будь то пустота жизни современных гуляк или пустота древних гробниц. Вопреки всей своей воле и гордости Ахирон теперь с горечью думал о том, насколько было бы лучше, если бы он повернул назад, сохранив остатки надежды, нежели стоял теперь над прахом своих ожиданий. Если бы в тот роковой миг он нашёл в себе силы отступить, то сейчас — он знал это наверняка — его чувства уже растворились бы в благодатной неге сна. Но вместо этого его ждало лишь холодное бодрствование среди пыли и древнего тлена. Ахирон чувствовал, как его оставляют последние силы. Это было тошнотворное изнурение, знакомое лишь тем, кто стал жертвой постыдного и нежеланного соития с демоном сна — словно некое незримое отродье против воли выпило его соки и, осквернив тело, оставило после себя лишь ядовитую истому и пустоту. И вскоре молодой гиперборейский книжник, волоча налившиеся свинцом ноги и пребывая в глубочайшем унынии, двинулся обратно тем же путём, по которому пришёл. Уже на выходе из усыпальницы Ахирону почудилось, будто пустые глазницы брошенного черепа пристально уставились ему в спину, словно безмолвно повествуя о трагедии, сокрытой за пеленой бесконечных эпох, разыгравшейся здесь в начале времён.
II
В кромешной ночи Гипербореи, когда луну скрыли густые облака, Ахирон с трудом обнаружил небольшое углубление среди мегалитов. Гранитная расщелина, куда едва мог протиснуться человек, была зловеще влажной, как кожа рептилии, но измученный философ рухнул в неё и быстро уснул, как жертва, подстреленная из арбалета. К счастью, хотя небо было покрыто чёрными тучами, на него не обрушился свирепый ливень южных субтропиков, их тех, что выпадали на долю наших предков до их прихода в Гиперборею, и время для него текло незаметно и приятно. Вдали в джунглях слышался рёв гигантского зверя, а в бескрайнем небе носились жуткие чудовищные птицы. Таинство тёмной ночи, в которой переплетались реальность и грёзы, было обыденным явлением для Гипербореи; оно стремительно погружало искателя в пучину видений.
Однако сон, который пришёл к Ахирону в эту ночь, не был из числа тех, которые видят обычные люди — в самой сути своей он нёс нечто чуждое и потустороннее. Подобно слабому факелу, освещающему сырую мглу первобытной пещеры, его смутно мерцающее сознание вдруг явило перед ним видения небывалой чёткости, словно то был сон безумца, ослеплённого роскошным сиянием самоцветов, вкраплённых в стены храма Фарнагоса. Учёный не мог не испытывать благоговейного удивления от реалистичности этих видений, так отличавшихся от смутных картин обычного сна. Но ещё более поразительным было то, что его тело в этом сне не принадлежало человеку: по воле неких причудливых законов оно претерпело искажение, превратившись в тулово покрытой чешуёй твари. Это существо имело уродливую внешность, походя на кобру с длинным туловищем и короткими конечностями ниже того, что можно было бы назвать шеей. При каждом вдохе оно издавало шипящий звук, а раздвоенный язык так и мелькал во рту, выдавая природное коварство существа. Всё тело было скользким и влажным, как у неведомого существа первобытной Земли.
Ахирон, который был знаком с туманными древними мистическими знаниями, пробрался сквозь путаницу далёких воспоминаний и сумел понять, кем он сейчас является. Это открытие повергло его в истинный ужас. В этом сне уважаемый учёный Гипербореи предстал в образе не кого иного, как змеелюда, грозного порождения изначальных веков, чей род господствовал на планете в эпоху единого праматерика и, как говорилось в старинных людских преданиях, сгинул навсегда в незапамятные времена. Однако в этой метаморфозе что-то было не так. Хотя Ахирон и чувствовал необъяснимое неудобство от пребывания в непривычном теле, он почему-то не ощущал к нему того абсолютного омерзения, которое должен был бы испытывать человек. Напротив, он начал проникаться смутным, таинственным чувством единения, казавшимся ему вполне естественным. То было проявление сверхчеловеческого, отрешённого разума, выходящего за рамки всякого здравого смысла, суждение, которое словно подтверждало немыслимый факт: когда-то в прошлом он действительно был змеелюдом.
Учёный Ахирон был знаком с разрозненными эпосами невообразимой древности, которые сохранились в истории Гипербореи. В них рассказывалось о великих первобытных войнах, происходивших в умопомрачительной бездне времён, и описывался кровавый конфликт между человечеством и змеелюдьми. Человечество и змеелюди извечно пребывали в состоянии яростного противоборства, и эти предания, хранящие память об истоках человеческого гнева и первобытной вражды, были почти утрачены для истории, пока их не извлекли на свет великие чернокнижники прошлого в своих поисках сокровенной мудрости.
Ахирона снова охватило отрешённое трансцендентное замешательство. Его разум отказывался постичь, каким образом он, чьё естество было неразрывно связано с человечеством, принял обличье змеелюда — существа, к которому люди извечно питали лишь глубочайшее отвращение. Разум учёного, утратив былую стойкость, почти низвергся в пучину помешательства. Обливаясь холодным потом, проступавшим сквозь чешуйчатый покров, он слепо шарил вокруг тремя колышущимися, дряблыми пальцами. Его рептильная рука, казалось, коснулась чего-то прочного. Ощутив под пальцами твёрдый камень, он обернулся и увидел те самые мегалиты, которые ранее стояли полуразрушенными и накренившимися. Сейчас же они гордо возвышались футов на тридцать, выстроившись аккуратными прямыми рядами, торжественно и грозно высясь над равниной в своём непоколебимом величии. Охваченный острым ощущением чего-то ранее виденного, Ахирон содрогнулся от надвигающегося зловещего предчувствия. Взглянув на гранитные монолиты горящими, налитыми кровью глазами змея, он увидел, что по всей их поверхности тянулись загадочные древние иероглифы, которые он не заметил раньше, выглядевшие как некое торжественное и грозное откровение. Как ни странно, Ахирон смог прочесть эти геометрические письмена. И он больше не сомневался, что автором этих просвещающих надписей был он сам — древний змеелюд, в чьём чешуйчатом теле ныне пребывал молодой учёный.
Причудливое совпадение ощущений, возникшее в самых тёмных глубинах восприятия, связало его разум с надписями на древнем монолите, стоявшем перед ним; и в этом единстве открывалась вся полнота истины об этом месте и всем происходящем. К тому же — и это поражало более всего — в сих надписях была запечатлена вся хроника первобытных эпох: от возникновения первой империи змеелюдей, расцветшей двести пятьдесят миллионов лет назад, до падения гиперборейских царств под натиском нового человечества. И всё это сопровождалось подробнейшими летописными датами с точностью бесстрастного хронографа. Также в некоторых местах этой каменной летописи, среди туманных и тревожных недомолвок, словно сделанных с опаской, можно было разобрать слова о высокоразвитых разумных существах, прибывших на Землю из межзвёздных бездн, и о зловещих секретах зарождения человеческого рода. Однако более всего внимание Ахирона привлекло слово в самом конце надписи, напоминавшее чьё-то имя. Там, в самом финале хроники, каллиграфическим, твёрдым почерком учёного змеелюда было высечено лишь одно краткое слово Зулохим. Ахирон предположил, что этот Зулохим, вероятно, и был тем самым змеелюдом, который в незапамятные времена вырезал иероглифы древнего знания на монолитах мегалитической гряды. Змеелюд Зулохим по какой-то причине выбрал этот отдалённый уголок мира, дабы увековечить в камне безмерную историю Земли.
Вскоре в сознании Ахирона начали всплывать смутные воспоминания, предположительно принадлежащие самому Зулохиму. Эти воспоминания, от которых не было спасения, несли в себе нечто такое, что оскверняло само естество человеческого разума и грозило ввергнуть дух учёного в пучину безумия. Однако Ахирон, отринув страх, решил заглянуть в эту бездну воспоминаний. В памяти, подобно следам от падающих метеоритов, начали всплывать ослепительные видения изначального мира. Вызывая мучительное головокружение, они возвращались с пугающей чёткостью и реализмом, обладая жуткой, почти осязаемой достоверностью. В этот миг Ахирон наконец смог заглянуть в сокрытую доселе от него жизнь самого Зулохима.
Зулохим родился в Валузии и жил в цилиндрической башне, возвышающейся над северной базальтовой пустыней. Он был выдающимся учёным и магом империи. Хотя Зулохим предпочитал уединение из-за своего стремления к тёмным знаниям, говорили, что его могущество было столь великим, что он мог бы подчинить своей воле всю северную часть Валузии. Однажды Зулохим, благодаря своим глубочайшим познаниям в цитологии, добился поразительного результата, превосходящего человеческое понимание. Это был странный метод почти постоянной регенерации его собственных клеток, что позволяло великому змеиному магу выйти за границы их природного жизненного цикла и обрести способность жить на протяжении практически бесконечных веков.
После этого Зулохим отправился в долгое путешествие с оставшимися товарищами и нашёл далеко на севере гиперборейский континент. Зулохим и его спутники, выискивая образ своей прежней родины и вспоминая о ней на горе Вурмисадрет, сложенной из базальта и чёрного гнейса, поселились в этой области. Здесь цивилизация змеиных людей вновь начала процветать, достигнув высокого уровня науки и интеллекта. Многоопытный Зулохим всегда пребывал подле своих собратьев, наблюдая за их расцветом и величием, но оставался лишь сторонним созерцателем, исполненным суровой и бесстрастной торжественности. Устремив искрящийся интеллектом взор на безмерное течение времени и вечно меняющийся лик земного мира, Зулохим однажды вознамерился собрать воедино всю ту поразительную летопись времён, свидетелем которой ему довелось стать. Он собирался записать всю земную мудрость и знания на лучшем базальте, добытом в недрах горы Вурмисадрет.
Однако перемены нагрянули внезапно. Яростный рёв сотрясающих землю армий, несущих в себе первобытную жажду убийства, захлестнули равнины Гипербореи. Эпоха рептилий подходила к концу. Новое человечество, переправившееся через море с южного континента, вторглось в Гиперборею и безжалостно продвигалось через её плодородные поля и густые джунгли. Там, где проходили люди, оставалось зловонное месиво из крови и грязи, подобное следу исполинского червя, терзающего саму плоть земли.
Достигнув владений змеелюдей у подножия горы Вурмисадрет, человеческое воинство с яростью хищного зверя набрасывалось на каждое обнаруженное их убежище, не оставляя от пещерных поселений камня на камне, методично и беспощадно стирая их жилища с лица земли. Перед лицом врага змеелюди оказались неспособны ни воззвать к былому могуществу своей магии, ни взяться за длинные копья, которые когда-то грозно сверкали под штандартами Царя Змей. Массовое истребление, учинённое людьми, было варварским и крайне быстро приносило результаты. Там, где змеелюди пытались им противостоять, на них наваливалась человеческая волна втрое большей численности, и крепкая чешуя рвалась, точно папирус, под ударами стальных мечей. Змеиный народ Гипербореи был вырезан почти под корень. Спаслись лишь те немногие, кто сумели бежать в подземные чертоги Вурмисадрет — в обитель прародителей всего живого, одно упоминание о которых внушало людям священный ужас
Когда первая волна захватчиков обрушилась на гроты Вурмисадрет, Зулохим находился далеко на востоке континента, пробираясь сквозь густые незнакомые джунгли, чтобы получить образцы тканей катоблепасов, птеранодонов и прочих причудливых существ, обитающих в Гиперборее. Успешно добыв нужный материал, учёный змей-чародей призвал с иного плана бытия крылатое магическое существо, на спине которого отправился в обратный путь. Однако когда он вернулся к пещерам горы Вурмисадрет, Зулохим не поверил своим глазам. Картина, запечатлённая в его змеиных зрачках, превосходила по своей дикости всё, что мог вообразить самый свирепый разум его народа, поразив даже его холодный, рептильный рассудок.
Немногие товарищи Зулохима, которых он обрёл в Гиперборее после долгого путешествия, были жестоко расчленены, их тела превратились в бесформенное месиво, в котором уже невозможно было различить даже отдельные части. Изувеченная плоть сложилась в подобие жуткого полотна, написанного безумным художником, и сердце Зулохима захлестнула волна безграничной скорби, низвергнув его в самую бездну предельного отчаяния. Зулохим впервые в жизни издал пронзительный, страдальческий стон, сорвавшийся с сухих змеиных губ. И в этот миг он понял, что сияющая мечта древних эпох навсегда утрачена для реальности.
У Зулохима больше не было причин оставаться здесь. Сдерживая первобытное горе, он поднял своего призванного фамильяра и улетел куда-то, на поиски безопасного места. Пещеры под горой Вурмисадрет стали братской могилой для тех, кто должен был поведать миру о величии давно забытой и ныне окончательно утраченной истории Валузии. Теперь же они были брошены на произвол судьбы, подобно грядущим руинам Комморьома, новой королевской столицы человечества, наполняя воздух лишь тошнотворным смрадом смерти.
Погружённый в эти яркие образы чужой памяти, Ахирон почувствовал неразрывное единство между собой и Зулохимом. Очнувшись от смутных рептильных воспоминаний, Ахирон испытал ещё более сильное наваждение, будто змеелюд Зулохим был не кто иной, как он сам, и это неясное чувство постепенно превращалось в уверенность. Ахирон с неохотой размышлял о том, что когда-то он был наделён тем же естеством, что и явившийся ему во сне змеиный маг. Но никаких доказательств этому не существовало. В сущности, лишь мистическая сила непостижимой синхроничности, сокрытая в пучинах подсознания, была тем единственным, что связывало обоих искателей истины и удерживало их в рамках реальности.
Повинуясь воле Ахирона, пальцы Зулохима вновь коснулись начертанных на монументе знаков. И как ни странно, он почувствовал, что его первоначальное чувство страха и скептицизма исчезает. Мечта Зулохима рухнула, но змеечеловек не сдавался до самого конца. Он вырезал строки иероглифов на гранитном мегалите, записывая свой последний эпос. И сейчас перед человеком высился тот самый менгир. Ахирон, словно заброшенный в древний священный храм змееелюдей, упивался зрелищем тайн и чудес, давно скрытых от человеческих глаз: там, в ночном небе сияли три луны, и змеелюди с обрывистых холмов их истинного и единственного дома взирали на ослепительные просторы открывавшегося перед ними космоса. Затем из-за звёзд прибыли неведомые формы жизни, принеся с собой великое знание, не принадлежащее этому миру. На земле возникла цивилизация, чьи зодчие воплотили в камне абсолютную красоту и геометрический восторг, вознеся свои строения над землёй. Таинственная мудрость пересекла моря. И настал великий покой...
Однако этот покой была безжалостно нарушен зловещим грохотом копыт варварской боевой конницы. Услышав этот звук, растерявшийся Ахирон увидел на западе некое подобие войска. В громовом топоте копыт, оно неслось к нему с устрашающей мощью, неуклонно приближаясь. Замерший от ужаса Ахирон в облике змеелюда, пользуясь всей доступной ему теперь стремительностью рептилии, быстрым змеиным движением юркнул в дверной проём жилища, каким-то чудом уцелевшего среди окружавших руин. Яростный шум становился всё оглушительнее, и оставалось совсем немного времени до того момента, когда незваные гости ворвутся во владения Зулохима. Ахирон поспешно спустился в знакомый ему огромный зал и добрался до квадратного подземного склепа, который видел ранее. В это мгновение разум Ахирона нарисовал перед ним самое страшное зрелище, какое только можно было помыслить. Он дрожал при мысли о жестокостях, которые неминуемо должны были здесь произойти.
Вскоре дверь огромного зала оказалась выбита под звуки человеческой ругани, и отряд вооружённых храбрых воинов без колебаний ворвался внутрь. Ахирон застыл, как человек, осознавший свою судьбу, и просто ждал в подземном склепе в молчании. Бесцеремонные смелые шаги и пронзительный звон железа постепенно приближались. Ахирон, став единым целым со змеелюдом Зулохимом, смиренно ждал своего конца.
Наконец тяжёлые сапоги застучали на лестнице, ведущей в подземный склеп. Спустившись по ступеням, воины выскочили перед Зулохимом, точно звери. Все они были в шлемах, их руки, защищённые наручами, крепко сжимали страшные, хорошо заточенные длинные мечи. Издав боевой клич, предводитель отряда бросился на змеиного мага. В этот момент Ахирон понял, что не может разобрать слов, произносимых людьми. Человеческая брань звучала как ссора обезьян, не имевших разума. В этот момент Ахирон впервые увидел образ человечества глазами змеелюда. В глубинах его надломленной души вскипел источник роковой трагедии; он словно воочию узрел, как великое сияние интеллекта превращается в падающую звезду, а само небо рушится и гаснет, сгорая в пустоте, знаменуя гибель целого мира.
Разум Ахирона, окончательно слившийся с невообразимой мудростью валузийского чародея, стал полностью единым, и страх перед грядущей вечностью смерти исчез. Зулохим прожил слишком долго. Времена, несомненно, изменились за пределами его уединённой жизни. Великий змеиный маг, благодаря своему острому чутью рептилии, давно осознал, насколько быстро и беспощадно сменяются эпохи. И в тот момент, когда ему показалось, что стальное лезвие пронзило скользкую, прочную чешуйчатую кожу змеи, внезапно всё вокруг потемнело, и яркая сцена навсегда ушла в прошлое, как мимолётный сон.
После расправы над диковинным пережитком древнего мира человеческая армия, охваченная диким ликованием, утратила всякую воинскую дисциплину и сдержанность и, следуя импульсу своего безумного, кровожадного инстинкта, принялась разрушать жилище змеелюда. Драгоценные папирусы, находившиеся в огромном зале, вырезанном в базальте, а также различные тайные трактаты, охватывающие тайны генетики, открытые Зулохимом, были сожжены, и знание, которое человечество никогда уже не обретёт, оказалось утрачено навсегда. Флаконы с жидкими алхимическими снадобьями, сочтёнными бесовским варевом, чья мощь превосходила человеческое понимание, были разбиты вдребезги, и разлившаяся вокруг жижа из невообразимой смеси оказалась настолько неописуемо смрадной, что солдат вывернуло наизнанку от этого зловещего запаха, и, охваченные омерзением, они все разом бросились наружу.
Однако воины человеческой армии, выбравшись наверх, тут же переключили своё внимание на гранитные мегалиты, и принялись крушить их двуручными железными молотами, разбивая в прах священные письмена, охватывающую всю историю Земли, созданную Зулохимом, которая стала делом всей его жизни, пока от великих текстов не осталось и следа. Пыль измельчённого гранита поднялась вокруг, попадая в глаза, носы и рты воинов. Воины давились и задыхались от необычайного количества этой пыли. Тогда один из воинов заявил, что им следует немедленно покинуть это злокозненное место, и первым бросился прочь, не оглядываясь.
Воины человеческой армии один за другим поспешно вскочили в сёдла и, пришпорив своих скакунов, пустились в обратный путь, мечтая лишь о том, чтобы поскорее вернуться в родные края. Первый, кто сообщит о блестящей победе, одержанной над монстрами былого мира, будет вознаграждён соответствующим статусом. Воины улыбались, оставляя за собой уничтоженные ими древние руины. Над бескрайними просторами гиперборейского континента ещё долго разносились голоса солдат, перемежаемые грубыми шутками и смехом.
Рядом с раздробленными мегалитами лежал последний осколок таблички, чудом избежавший ударов молота благодаря облаку скрывшей его каменной пыли. Будто последний свидетель трагедии, брошенный в безлюдной глуши, он пристально смотрел в спины уходящим воинам. На этом осколке аккуратной каллиграфической вязью учёного змеелюда было высечено лишь одно слово: Зулохим.
Когда доведённый до отчаяния учёный с трудом разомкнул тяжёлые веки, таинственный сон, окутанный вуалью тайны, не исчез бесследно, всё ещё пульсируя где-то за гранью сознания, бередя душу как остаточный запах какого-то магического эликсира. Образы из мира грёз всё ещё стояли перед глазами юного искателя истины с прежней чёткостью, удерживая в сладостном плену, препятствуя пробуждению от древнего сна, так глубоко смутившего его разум. Когда на землю пролился первозданный солнечный свет, Ахирон с трудом преодолевая слабость, наконец поднялся на ноги. Однако то, что ожидало гиперборейского учёного, не походило ни на что знакомое ему, будь то наяву или в грёзах. Вокруг не было видно ни мегалитов с письменами Зулохима, ни величественных обширных руин с разбитыми куполами и сводами. Окружающий его пейзаж был пустым и чуждым. В душе Акирона не осталось места ничему, кроме подлинного отчаяния и горького чувства утраты. Из зловонных глубин земли, подобно липкому гною, хлынула вековая скорбь давних времён, которой следовало навеки остаться в забвении первобытной эпохи. Но спустя бесчисленные века она вновь предстала перед человеком. Лишь то, что чувствовал некогда древний Зулохим, смогло дожить до этого времени. Древняя, подсознательная тоска, которую испытывал рептильный предок, будет продолжать отзываться скорбью в сознании Ахирона на протяжении всей его жизни, подобно вечно дрожащей плачущей струне. Говорят, что с тех пор никакие удовольствия, изобретённые человечеством, так и не могли исцелить эту печаль Ахирона.
Оправившись от изнеможения и наконец вернув себе способность передвигаться, Ахирон словно в трансе побрёл вперёд, отсутствующим взором глядя перед собой и безучастно топча подошвами сочную зелень трав. Внезапно его нога наткнулась на странный выступ. Ахирон наклонился, протянул руку и нащупал какой-то предмет. Посреди обширного луга, казалось, сама окружавшая атмосфера смотрела на одинокого человека, точно воплощённая насмешка бытия, Ветерок, нёсший в себе отголоски невежественного и тупого человеческого самодовольства, овевал несчастного искателя истины тошнотворно-тёплым дыханием, словно пытаясь утешить его своей низменной и пошлой лаской.
Предмет, который подобрал Ахирон, оказался частью гранитной таблички. То был реликт первобытной эпохи, который, по какому-то невероятному стечению обстоятельств, сохранил своё первозданное состояние, почти не тронутое тленом веков. И всё же, несмотря на свою сохранность, этот предмет нёс на себе печать неизмеримой древности. Каллиграфической вязью змеиного народа на нём было вырезано одно-единственное имя: Зулохим.
Курахиса Суми Предисловие
Забытая доисторическая эпоха. Эссе
Свет из Дома
Истории невезения
Колдовство Иккуа
Орглиас
Наследие Фарнагоса
Мученики
Битва при Зетросе
Перевод В. Спринского