Нам ещё долго предстоит оценивать новую повесть Евгения Лукина. Такую вещь невозможно понять сходу, ещё не раз в мыслях будем возвращаться к прочитанному и открывать для себя новые грани лукинского таланта. И не раз ещё будем (я, во всяком случае, буду) перечитывать небольшую повесть с огромным внутренним наполнением.

Слой первый, доступный не только человеку, но и любому боту: Евгений Лукин написал очередную сатиру на наше общество. Не люди, а типажи: главный герой -- рефлексирующий интеллигент, стерва-жена, браток, босс с замашками мелкого олигарха, и даже непременный персонаж анекдотов -- тёща... Сюжет бодренький, поэтому автору следует высказать пару комплиментов и поскорей забыть повесть, которая почему-то вызывает чувство дикомфорта. Такое же чувство вызывал у современников «Ревизор» Гоголя.

Слой второй, открывающийся при внимательном прочтении... А ведь каждый, все без исключения типажи, в какую-то минуту вдруг поворачиваются к читателю человеческим лицом. Все от олигарха до тёщи оказываются вдруг живыми людьми со своими мучительными проблемами. И читатель замирает поражённый: полно, вас ли я видел, только что, страницу назад? Или все вы прятались за маской бота, а теперь безупречная автоматика отказала... Сатира оборачивается драмой.

А потом постепенно соображаешь, что главный герой, с которым мы так привычно и удобно ассоциировали себя, оказывается наименее человечен из всех. Он с лёгкостью принимает всё, что проделал бот (или обстотятельства, если угодно). Выгнали с работы -- ладно. Перреженили, не спросясь -- тоже ладно. Только и способен на истерику, с вырыванием микрофончика из-под языка. Да и вообще, что он сделал? Ни-че-го! Евгений Лукин ясно говорит: произошёл передел собственности. Из рук одной группочки в лапки другой, точно такой же. Переделать что-либо, вовсе не значит сделать новое. То есть, вновь мы приходим к торжеству бота, но на более глубоком уровне. Торжество геликософии, развитие (вернее, отсутствие развития) по спирали. Развитие -- ничто, улиткообразная кривая -- всё!

История русской литературы насчитывает не слишком много столетий, литература китайская или западно-европейская возрастом куда почтенней. Но в девятнадцатом веке Россия дала миру таких гениев, каким позавидует любая культура. И теперь мы не знаем, что делать с доставшимся духовным наследием. Нынешние дутые властители дум даже изобрели новый термин: постмодернизм. Постмодернисты непрерывно обращаются к русской и зарубежной классике, их произведения полны аллюзий и скрытых цитат. Но, не умея распорядиться всем этим богатством, представители современной Большой Литературы (болитры), занялись по выражению критика Золотусского «расстрелом классики». В наиболее обнажённом виде читатели Фантлаба могут видеть этот дешёвый приёмчик в рассказе Сорокина «Конкретные» (впрочем, говорят, что и «Голубое сало» написано в том же ключе). В ту же дудку дуют Пелевин, Евгений Попов, Ерофеев, а в поэзии -- Кибиров (я называю только самых талантливых постмодернистов, владеющих словом и действительно умеющих писать). Невольно вспоминается ньютоновское: «Мы видим дальше, потому что стоим на плечах титанов». Хотя что там видят представители болитры? Мне они представляются голубями, усевшимися на бронзовый монумент и срущими на головы предшественников. «Джунгли нас заметили!»

Евгений Лукин не пытается влезть на головы великих, он стоит вровень с ними. Чуть выше или ниже -- это судить потомкам. Если нужно, Евгений Юрьевич прекрасно пользуется аллюзией и скрытой цитатой («Там за Ахероном»), когда нужно, открывает кавычки и преспокойно даёт цитату прямую. Но он никогда не глумится над предшественниками, ему это незачем. «Ревизор» Гоголя и «Война и мир» Толстого органично дополняют друг друга и под пером Лукина образуют новую сущность, равновеликую предыдущим. Гоголь — Толстой — Лукин... -- каков ряд? А ведь так оно и есть, хотя, мне кажется, ряд несколько иной: Гоголь — Салтыков-Щедрин — Лукин... недаром первая книга, которую герой повести перечитал за лиловой завесой: «Письма к моей тётушке».

Впрочем, что-то я расписался; такое только в некрологе прилично. Автор жив, автор работает, русская литература жива, как бы ни пытались сожрать её конкретные представители болитры.

А под конец, чтобы не заканчивать на патетической ноте, забавное наблюдение: как разные авторы пользуются одним и тем же источником. Вы думаете Леонид Сиротин первый в нашей фантастике доктор геликософии? Первым был доктор Парплеус из романа Святослава Логинова «Земные пути». Кстати, там же упоминается и наука дактилономия. А в недавно появившихся в интернете «Словарных рассказиках» всё того же Логинова помимо геликософии видим плагиаторов (торговцев рабами) и шофёров (разбойников с большой дороги). И там же -- источник всего этого великолепия, он же, родимый, «Словарь иностранных слов«! Только год издания у Логинова другой.

Фантастика шестидесятых была переполнена героями, возвращающимися из дальнего космоса. Гремели оркестры, произносились речи, принимались гордые позы и юные девушки сходу влюблялись в непреклонных первопроходцев. Одинокий всхлип героя Стругацких: «Здравствуйте, потомки», -- не мог заглушить всего этого официоза. Встреча героев перешла границы банальности и стала отдавать пошлостью. В этих условиях рассказ «Ручей на Япете» не мог не появиться. После его публикации огромный пласт пошлости исчез из нашей фантастики, а рассказ, исполнивший хирургическую функцию, продолжает жить, прекрасно читается сегодня и будет читаться ещё долго.

Кстати, для меня рассказ носил и впредь будет носить название «Ручей на Япете». Всяческих «Встреч» в фантастике, что собак нерезанных, а «Ручей на Япете» -- один.

Перед нами один из тех рассказов, что создали образ советской научной фантастики, не стыдно его перечитывать и в наше время. «Скажи что-нибудь умное, и я тебя опровергну» -- не каждому дано так написать. Рассказ куда более сложен, чем кажется большинству. Наивно было бы видеть в отарках злую, невежественную толпу: отарки интелектуалы до мозга костей и такие же индивидуалисты. Наивно было бы видеть в них чужой разум: всякий разум сформировался в ходе эволюции, истинно разумное существо способно на куда более широкий спектр чувств, нежели голый интеллектуализм. А мертворождённое дитя безответственного эксперимента не способно нести ничего, кроме смерти, и автор это прекрасно показал.

Написал однажды Л. Каганов, как в Москве тигрёнок проживал, врачевал он социума раны, тем, что нечисть всякую жевал. В битве за жиры и углеводы, восполняя дефицит белка, хищник ел мерзавцев и уродов; а хороших он не ел пока.

И читая про его обеды, ланчи, полдники и шашлыки, каждый знал: мы превозможем беды лёгким мановением руки.

Странно, что на эту вещь нет ни одного отзыва. Хотя, было бы ещё более странно, если бы отзывы здесь появились. Это же не рассказ, не фантастика, это даже не эссе -- продукт вялотекущей мысли. Это исповедь, истерика поколения, которое вдруг обнаружило, что у него украли жизнь. Нас действительно осталось немного, приходя в родительскую субботу на кладбище, видишь, сколько вокруг надгробий, под которыми лежат сверстники. А те, кто остались, они уже не шумят. Вот и нет отзывов, кто станет писать отзыв на эпитафию самому себе?

Здесь всё правда, от первого до последнего слова, а лично для меня -- правда сугубая. Я ездил в те же стройотряды, учился в том же университете, пел те же песни, что и автор, и надеялся совсем не на ту жизнь, что мне позволили провлачить. Я читал в стенгазете филфака первые рассказы студента Михаила Веллера и помню их до сих пор. Мы, на химфаке тоже зарубили выдвинутую парткомом кандидатуру на пост секретаря комитета комсомола, а потом стоически получали собачьи распределения. Мы верили в коммунистические идеи и ненавидели власть партийцев. Да что там... прочитайте эту вещь. Не надо писать отзывов, просто прочитайте и постарайтесь понять.

Конёк-Горбунок -- любовь на всю жизнь. Я ещё не умел читать, но положив на колени огромнейшую книгу с рисунками Конашевича издания 1953 года, старательно «читал» эту сказку, водя пальчиком не столько по строкам, сколько по картинкам. При всяком новом прочтении открывались новые тайны и смыслы, места, которые прежде читал на полном серьёзе вдруг наполнялись авторской усмешкой. Некоторые места просто становились понятны: что значит, «получать деньги счётом», что такое «белоярое пшено», на каком-таком «мосту» должен провалиться похититель коней, что значит «наградить кого-то шапкой»... Ведь детская сказка на деле является энциклопедией русской жизни XV-XVII веков. Мне уже давно не нужен текст, я помню сказку от корки до корки, но всё равно, время от времени беру ветхую, чуть живую книгу, на которой вырастает уже третье поколение детей, и, глядя в лица внуков, читаю любимые строки. Или просто, в тысячный, наверное, раз рассказываю сказку самому себе:

Ты, коль так сказать примерно,

Сослужил мне службу верно.

То-есть, будучи при всём,

Не ударил в грязь лицом.

Когда-то, кажется, во втором классе, то есть, в возрасте не слишком отличавшемся от возраста Чука и Гека, я читал эту повесть и по тем давешним воспоминаниям выставил повести восьмёрку. Сейчас, проглядывая гайдаровский трёхтомник, решил повесть в памяти освежить, а то вдруг что напутал. Оказалось, нет, не напутал. Но как много я не понял в прочитанном! И самое главное, что взявшись пролистывать страницы, я принялся читать и не оторвался, пока не прочёл всё целиком. Дело было этой ночью, вроде бы спать надо, а я читал, восхищаясь умением Аркадия Петровича сказать нужное слово. Теперь осталось ту давнюю восьмёрку переправить на десятку. Детские книги, которые перечитываешь в старости, достойны такой отметки.

Безусловно лучший рассказ Аркадия Гайдара. Автор показывает себя тонким психологом и замечательным лириком. Здесь нет ни барабанной дроби, ни громогласных призывов. Есть жизнь. И, как это бывает только в очень хороших рассказах для детей, «Голубая чашка» адресована и взрослым тоже, причём взрослые читают рассказ совершенно иными глазами, чем дети. «Крысы из чёрных дыр», жаждущие разбить голубую чашку счастья у папы и у дочки абсолютно разные. Но нет ни малейшего сомнения, что они будут разорваны «на сто миллионов лохматых кусков».

Рассказ совершенно сознательно написан как полемический по отношению к «Перестарку» братьев Стругацких. У Стругацких Таймыр» добрался своим ходом до Земли, и, если бы не вмазался в радиотелескоп, вполне мог бы оказаться незамеченным. Владимир Михайлов в пику Стругацким написал свой «Ручей на Япете», где героев встречают, но, ожидая героев, не сумели встретить людей. Кир Булычёв полемизирует и со Стругацкими, и с Михайловым. В рассказе есть на это прямое указание, один из героев говорит, что, вот прилетим к Земле и по недомыслию врежемся в радиотелескоп. Но концовка у Булычёва самая человечная. В ней нет ничего пафосного, ничего специфически совкового. Это просто хороший рассказ о настоящих людях, которые непременно будут в любую эпоху.

В 1864 году великий педагог Константин Дмитриевич Ушинский издал книгу для обучения младших школьников чтению. Книга называлась «Родное слово», и с 1864 года она выдержала великое множество изданий. В книгу были включены адаптированные отрывки из Библии, отдельные стихотворения и басни русских поэтов: Пушкина, Крылова, Дмитриева, русские народные сказки в обработке Ушинского, в том числе такие знаменитые, как «Колобок» и «Репка». Но больше всего было текстов, написанных самим Константином Дмитриевичем. При этом в предисловии, обращённом к учителям, Ушинский пишет, что ему принадлежат все тексты, где не указан источник, откуда они взяты. Таким образом знаменитая, считающаяся народной, сказка «Курочка Ряба», на самом деле написана Ушинским.

В течение более чем сорока лет сказка без изменений перепечатывалась в хрестоматии «Родное слово» и лишь в 1911 году через сорок лет после смерти Ушинского издатели изменили название сказки (до этого она называлась «Золотое яичко»), а также три-четыре слова в самом тексте и поставили сверху пометку: «Русская народная сказка». Конечно, за это время родилось и выросло два поколения русских людей, учившихся по знаменитой хрестоматии, и неудивительно, что сказка Ушинского стала воистину народной. Та же судьба постигла и забавную присказку «Федул, что губы надул?» -- также считающуюся народной.

Есть и иные подобного рода случаи. Так в начале 50-х годов XX века одно из советских издательств выпустило сказку Виталия Бианки «Хвосты» в переводе на фарси. Спустя десять лет этнографическая экспедиция из Великобритании записала эту сказку и опубликовала в качестве народной. Думаю, подобного рода признание не может оскорбить автора, но всё же, правду следует знать.

И под конец история не столько смешная, сколько печальная. В 2014 году в МГИМО проходила научно-практическая конференция, и там некая доктор филологии доказывала, что образ золотого яичка есть отголосок древнейшего космологического мифа. Ссылалась она при этом на сказку «Курочка Ряба», записанную Афанасьевым в двух схожих вариантах. Прямо скажем, вряд ли Ушинский имел в виду космологические мифы, а что касается Афанасьева, то в его сказке никакого золотого яичка и в заводе нет. «Снесла курочка яичко: востро, пестро, костяно, мудрено». И раскокали это яичко с первой попытки, после чего внучка с горя удавилась, куры начали летать, вереи хохотать, а поповы дочери коромысла изломали. Как видим, ничего похожего на современную сказку в записи Афанасьева нет. Имени безграмотной профессорши я сообщать не буду, хотя опубликованные тезисы хранятся у меня дома. Но самый факт такой работы показывает потенциальную глубину падения высоколобой критики.

Хотите знать, как пишутся сказки? Так вот, здесь вы этого не узнаете. Здесь можно узнать, как сказки рассказывают. Сказочник, затаённо улыбающийся своим взрослым мыслям, рассказывает историю малышу, замершему от восторга и удивления. Помните семерых белых медведей, что поджидали девочку Женю на полюсе? Первый -- нервный, второй -- злой, третий... если бы сказку сочинял писатель, он остановился бы, подобрал эпитет, который наращивал бы качества медведей вплоть до невыносимого ужаса. Но сейчас мастер выступает не писателем, а сказочником. Нет времени на подбор самого точного слова, слушатели ждут, но зато видны их глаза и ожидание, и страх, уже зарождающийся. И тогда на едином дыхании безо всякого перерыва возникает медведь в берете. Ужас сменяется гротеском, который готов прорваться смехом. И медведи идут уже не ужасные, а потёртый, следом помятый, от которых надо убегать с визгом и хохотом.

И концовка. Не надо ничего всеобъемлющего. Достаточно настоящего доброго дела, масштабы которого доступны детскому уму. Добрый сказочник рассказывает сказку, глядя в детские глаза, и потому в словах его нет ни грана фальши.

Уж этот рассказ известен всем, имя унтера Пришибеева давно стало нарицательным. Но есть тут одна особенность, на которую не часто обращают внимание. При сравнивании российского и западно-европейского законодательств, обычно указывают, что на западе законы запретительные, а у нас -- разрешительные. То есть, западный закон запрещает те или иные действия, а что в законе не указано, то разрешено. У нас же наоборот, чего нет в законе, то запрещено, а закон разрешает те или иные действия. Так вот, это неверно. Российский закон -- указывающий. То, чего нет в законе, запрещено, но то, что есть, вовсе не разрешено. Граждане не могут пользоваться своими правами, а обязаны исполнять то, что в законе прописано. И унтер Пришибеев прекрасно это понимает. Вернее, не понимает, а чувствует на уровне инстинкта. «Нешто в законе сказано, чтобы народ табуном ходил?» А вот пропишут этакое в законе, и будем ходить табуном, пешим по конному, а унтер Пришибеев начнёт командовать: «Ать-два!» А покуда: Расходись! Не толпись!

Какое счастье, что в школьные годы я сумел уклониться от обязательного прочтения «Евгения Онегина«! Школа прекрасно умеет отвращать от чтения. Сидел бы сейчас дурак-дураком и морщил нос при виде величайшего произведения. А так, впервые прочёл «Онегина» в двадцать лет и с тех пор читаю постоянно. Читайте и перечитывайте, но только по душевной склонности. Великое не терпит принуждения.

Я не рассматриваю эти тексты как стихи. Я не рассматриваю их даже как тексты песен. Это сами песни и есть. Я не разделяю их по альбомам, не коллекционирую записи. Я не утверждаю, что это гениально, да и не считаю их гениальными. Я просто слушаю эти песни, когда на душе хреново, и жить становится чуточку легче. Мне кажется, этого более чем достаточно, чтобы выставить им самую высокую оценку.

Вызывает интерес и такой ещё разрез: какую оценку можно поставить произведению, которое знаешь наизусть и цитируешь постоянно, и в грустную, и в весёлую минуту?

Трилогия Яна одно из тех произведений, которые определили наше представление о собственной истории. Романы трилогии написаны так убедительно, что даже ошибки или сознательные неточности автора (а в таком эпическом полотне без них не обойтись) теперь воспринимаются как историческая правда. Хорошо это или плохо? Думаю, что хорошо, ибо книги Яна порождают гордость за дела предков и не рождают злобы и ненависти к тем, кто был когда-то их противниками. Пользоваться этими книгами в качестве исторического учебника, конечно, не рекомендуется, а вот читать их обязательно.

Страшно. Лишение сна — одна из самых бесчеловечных пыток. Прописано всё со знанием дела, как только врач может. И вдвойне страшно от обыденности происходящего. Не знаю в мировой литературе ничего более жуткого, нежели этот крошечный рассказик.

С детства знаю эту вещь наизусть и частенько читаю её сам себе. Значит, несомненная десятка. А вот понимание её разительно отличается от того, что нам внушали в школе. То, что Сокол – апологет драки ради драки, вполне очевидно. В случае его победы ничего бы не изменилось, вместо Сокола пал бы с неба Коршун с разбитой грудью в крови на перьях. Сокол – фигура примитивная и неинтересная.

Иное дело Уж. Прежде всего, видим, что он не стал вредить опасному Соколу, даже пытался помочь. Но это так, первый уровень восприятия. Дальше «Уж долго думал». Он не отбросил априори безумные речи Сокола, он, бескрылый, попытался взлететь! Большего подвига невозможно представить. Сегодня потомки Сокола по-прежнему летают, не поднимаясь выше того, что очертила им природа, а мы, бескрылые потомки бескрылого ужа взлетаем к звёздам. «Безумству храбрых поём мы славу!»

Ох, сколько двоек огрёб я в восьмом классе за такое понимание «Песни о Соколе», но и сегодня я с лёгким презрением отношусь к пернатому драчуну и с великим уважением к мудрому змею.

Стёр свой первый, торопливо написанный отзыв, и пишу другой, более продуманный и подробный.

Основная задача фэнтези -- удивлять читателя. Всё остальное вторично и не обязательно. Но вот беда, сколько времени может удивляться человек? Полчаса, от силы -- час. А сколько страниц можно прочесть за это время? Вряд ли, больше ста. Получается, что произведение, относящееся к фэнтези, должно быть рассказом или короткой повестью. Кстати, в русской классике дело так и обстоит, фэнтези -- всегда короткая повесть. Многочисленные фэнтезийные романы последних десятилетий, в лучшем случае, представляют собой романы любовные, приключенческие, исторические и даже этнографические, а фэнтезийная составляющая служит лишь для антуража, и в концу книги уже совсем не важна. В худшем случае, бездарный автор размазывает придуманный рассказ до четырёхсот страниц, так что из двух терминов: «фэнтези» и «размазня», получается нечто под названием «фэнтезня».

Так я и полагал, что романов-фэнтези существовать не может, пока Марина и Сергей Дяченко не доказали, что я ошибался. Каждая главка этого романа приводит нас в новый, удивительный и волшебный мир. Иной размазыватель фэнтезни на материале любой их дяченковских глав, слепит толстенный роман, да ещё и не один, а Марина и Сергей с непредставимой щедростью дарят всё новые и новые миры: «Держите, у нас много!» Кому-то такая щедрость может показаться чрезмерной, а потребителя поп-арта, живущего не удивлением, а узнаванием, она и просто испугает. Что же, на то и фэнтези, удивительное всегда пугает. Но тот, кто жаждет необычного, пойдёт вслед за авторами, и не будет обманут.

Где-то ко второй половине книги читатель понимает, что поиски Искры, которыми занят Варан, это погоня за собственной тенью, но то, что было бы важно для романа приключенческого, не суть важно для фэнтези; процесс погони куда важнее итога.

Роман небывалый, удивительный, гениальный роман. Очень жаль, что нельзя выставить десятки каждой из глав, а потом просуммировать и выставить итоговую оценку всей книге. Утешает то, что книгу можно прочесть два, четыре, десять раз. При повторном прочтении она не теряет своей свежести.

Читайте и перечитывайте.

Гимн науке и человеческому всемогуществу. Наверное, такое могло быть написано только в шестидесятые годы, когда верили, что естествознание и учёные могут всё. И в то же время книга напрочь лишена барабанного энтузиазма, перед героем стоят не столько научные, сколько нравственные проблемы, решать которые ничуть не проще, нежели делать открытия на стыке информатики и биохимии. Антураж книги может устареть и , в значительной степени, уже устарел, её нравственный заряд -- вечен.

Просто удивительно, что кто-то мог поставить этому четверостишию меньше десятки. Ведь это наше детство, и пока есть на свете малыши, мячик будет плыть по речке.

С этим стихотворением связано относительно недавнее воспоминание. Осень, ноябрь, холодно. У края берега — наледь. И девочка лет четырёх, рыдающая от того, что мальчишки, проходившие мимо, зафигачили её мячик на середину пруда. Я не колебался ни секунды. По повелению Агнии Барто, разделся и поплыл за мячиком. Вручил его зарёванной красавице, натянул на мокрое одежду и побежал домой. И не простудился, и не заболел, и всё было так, как должно быть.

Что же, не один я оказывается был возмущён чудовищной историей, рассказанной Александром Дюма, не только мне хотелось переписать «Трёх мушкетёров», воздав подлецам по заслугам. Юлия Галанина сделала это, за что ей огромное спасибо. Юлия Галанина прекрасно сумела показать всю скверну «людей, которые кичатся своим благородством, но вешают жён, словно падаль, на деревьях без суда и следствия. Людей, которые заявляют, что кроме чести и гордости, у них ничего нет, а лезут в постель к женщине, без тени сомнения выдавая себя за другого человека, вмешиваясь в чужую любовь и изменяя своей. Людей, что охотно живут за счёт женщин, будь они прокуроршами или герцогинями, но всё равно считают их грешными созданиями, стоящими куда ниже благородных кавалеров». Я долго колебался, девять или десять баллов ставить Юлии Галаниной, но эта филиппика решила дело в сторону десятки.

Теперь иное. Вообще говоря, не принято выносить полемику по поводу книг в отзывы, но некто Nemo_RR появился на Фантлабе только для того, чтобы написать несколько ругательных строк об этой книге и исчезнуть. Причём, воспользовался он моим любимым приёмом: разобрал ошибки и ляпы на самой первой странице. Но как он их разобрал?

«Тогда не было слова инструкция!» -- кричит рецензент, выставив десяток восклицательных знаков. -- Брехня. Слово «инструкция» известно во французском языке с 1398 года, причём именно в том значении, как употреблено у автора.

«В то время не было понятия МАНИКЮР!!» -- продолжает бесноваться критик. -- Брехня. Понятие маникюр было уже у древних египтян. А что касается слова «маникюр», то в романе оно не употребляется ни разу.

«Какого секретного агента?» -- господин Немо никак не может успокоиться, вероятно оттого, что не знает, что понятие «Секретный агент» возникло в начале XVII века.

«Все дамы ездили на лошадях», -- с этим утверждением и я, и Юлия Галанина согласны. И если бы наш доморощенный Зоил дочитал до страницы 37, то он узнал бы, что такое дамское седло, как на нём ездят, и чем чревата такая езда. Не стоит путать нынешних лошадниц и знатных дам веков минувших.

«АВТОР!!! Где вас учили русскому языку? ПРЕПАРШИВО — найдите хоть в одном словаре!» -- Критик! Где вас учили русскому языку? Откройте словарь Даля статью об употреблении предлога «пре-« с прилагательными, прочитайте её, а потом извинитесь перед автором.

«неожиданно полетело колесо — АВТОР!!! Куда ПОЛЕТЕЛО??? Вы в курилке байки травите, или книгу пишете?» -- Критик! Возьмите любой достаточно полный словарь старофоранцузского языка (XVI-XVII веков) и попробуйте перевести слово «se casser». А после этого травите байки о своей грамотности.

Вот так случается, когда воинствующий неуч берётся поучать профессионального историка.

И всё-таки, есть и у Галаниной ужасный ляп, только не на первой странице, а на второй. По словам Галаниной, Д'Артаньян ехал на оранжевой кляче, которая впоследствии была названа апельсиновой и даже мандариновой. Мандаринового цвета французы не знают, а оранжевый и апельсиновый у них -- у них обозначается одним тем же словом. Но дело даже не в этом. Некогда мне довелось видеть рыцарских гасконских коней. Такого коня, даже самого старого и дряхлого невозможно назвать клячей. Это чудовище, тяжеловоз. Копыта его величиной с человеческую голову, мохнатые ноги, что сосновые стволы, грудь шириной с городские ворота. Ведь ему надо везти рыцаря в полном облачении. Это не конь, а верховой мастодонт. А теперь вообразите на спине этого монстра тощего гальского петушка. Рошфору было отчего рассмеяться. Но главное, цвет. Эти чудища преисподней были не оранжевыми, а яично-жёлтого, цыплячьего цвета. Не помню, как определил этот цвет сам Дюма и его переводчики, но французы, видавшие этих коней воочию, несомненно хохотали вместе с Рошфором. Буду надеяться, что при переиздании Юлия Галанина выправит эту непростительную ошибку.

Когда читаешь повесть Николая Амосова «Записки из будущего», невозможно избавиться от ощущения, что это дополнительные главы к его книге воспоминаний «Мысли и сердце». Та же неторопливая обстоятельность, глубокое знание материала, привычка каждый вопрос рассматривать со всех сторон. Та же ответственность лирического героя за друзей, учеников, за всех окружающих. Автор, врач-кардиолог, уникальный специалист, спасший тысячи людей, и реальная ответственность за всех, кто рядом, смотрит и со страниц фантастической повести. Неважно, что повесть Николая Амосова заканчивается там, где иные разухабистые сочинения только начинаются. Читатель получает главный урок: прорыв в будущее доступен только настоящему человеку.

Ни до, ни после Генриха Альтова никто не осмеливался писать так. Как и полагается легенде, рассказ очень патетичен. Однако автору удалось избежать фальшивых нот, и рассказ читается до сих пор, как гимн человеку-победителю.

Одна из жемчужин в творчестве Александра Грина. Именно с лёгкой руки мастера в нашу фантастику вошёл образ домового, страдающего за людей, сохраняющего верность умершим теням и заброшенным зданиям.

Забавно, что главный герой, увидав домового, на всякий случай делает охранный знак -- «джеттатуру». В шестидесятые годы, когда рассказ был прочитан впервые, я воспринимал эту фигу как забавное,давно забытое суеверие. А сейчас эти суеверия снова выползли на свет, так что не зря Грин подметил смешную чёрточку рассказчика.

Но, главное, конечно, не в этом. Главное история людей, живших в разрушенном доме, и не умерших до сих пор, ибо их загадка продолжает мучить домового. Существо, умеющее чувствовать цветок и слышащее, как поют камни, не способно разбирать знаки сердца и, значит, вечно будет стоять перед тайной. В этом оправдание странного, казалось бы, совмещения простенькой любовной истории и фэнтезийного зачина. Мне приходилось слышать, будто рассказ этот распадается на две слабосвязанные части. Так вот, это не так.

И нет на этих страницах стандартной «истории любви и предательства». Рассказ и все его герои чисты перед людьми и самими собой. И все несчастны. Очень чистый и печальный рассказ.

Илья Варшавский ворвался в литературу, подобно метеору, озарив разом весь, ещё не слишком большой мир русской фантастики. Число написанных им рассказов лишь немного не дотягивает до сотни, и среди них нет ни одного пустого, написанного неясно зачем. Илья Варшавский умел парадоксально мыслить и не боялся ничего, ни в жизни, ни в творчестве. Он писал, ориентируясь исключительно на свой талант, без оглядки на традиции, литературные школы, цензуру, так что некоторые его произведения в советское время так и не увидели свет. Но и того, что появлялось из печати, было довольно, чтобы читатель, раздобыв новую антологию или альманах, начинал чтение с рассказов Варшавского. Рассказы смешные и серьёзные, едкие пародии и произведения, открывающие новые направления в фантастике, все они объединены личностью автора, его аналитическим умом и бесконечной интеллигентностью. Ни разу автор не впал в пошлость, не написал хотя бы строки, которую можно было бы характеризовать, как общее место. Кое-что, очень немногое, начинает потихоньку устаревать, но лучшие рассказы продолжают сиять немеркнущим светом.

Сборник «Тревожных симптомов нет» включает не все крошечные шедевры Ильи Иосифовича Варшавского, но то, что туда вошло, безусловно, заслуживает неоднократного и внимательного прочтения. И дело не в том, что, составляя сборник, Илья Иосифович знал, что это его последняя книга. Он просто не умел халтурить; так и не научился этому искусству. Поэтому книга в целом, за прошедшие десятилетия ничуть не устарела, да и не может устареть.

Кто ещё не читал -- прочтите непременно. Вы узнаете об отечественной фантастике много нового и интересного.

Светлая, пронизанная солнцем повесть. Ощущение молодости буквально бурлит в ней, и лишь потом, анализируя прочитанное, соображаешь, что раз Сода-Солнце участвовал в Отечественной войне, то, к моменту действия повести ему уже под пятьдесят. Но такие люди не стареют, недаром в образе Сода-Солнце так много перекличек с Антуаном де Сент-Экзюпери. Иной раз кажется, что Сода-Солнце исчезает в самые неподходящие моменты, когда он всего нужнее. Это не так. Он сделал главное, пробудил живое чувство, не дал успокоиться, дальше человек всё сделает сам. А Сода-Солнце продолжит свой полёт.

Вздумал сейчас классифицировать мой любимый рассказ и потерпел ужаснейшее фиаско. Рассказ оказался философским и наполненным психологизмом, юмористическим и сатирическим одновременно, В нём явно проглядывают пародийные моменты, а уж штерновскую иронию никуда не деть. Рассказ авантюрно-плутовской, со множеством интриг, разумеется, приключенческий, социальный и антивоенный. И это всё один и тот же рассказ Бориса Штерна. Гениальная вещь! Кто ещё не читал, я вам завидую, вам предстоит читать этот рассказ впервые.

Один из редчайших случаев, когда мне не важно, как написан рассказ (хотя язык у Биленкина всегда на уровне), и неважно, что сюжет предсказуем. Для меня главное то, что это рассказ обо мне.

«Он был не болезненней других ребят, но сдыхал на стометровке, не мог подтянуться на турнике, плакал, пытаясь одолеть шведскую стенку. Нет, ему были доступны длительные физические нагрузки, такие, как ходьба на большие расстояния. Дело было в другом. На мотор, пока он не разработался, ставят ограничитель. А вот в его организме такой ограничитель был поставлен навечно. Он не был способен на усилия резкие, требующие большого выхода энергии, как привёрнутый фитиль не способен на яркое пламя. Сверстники снисходительно презирали его за слабость, а учителей физкультуры он доводил до бешенства. Если врачи стоавят диагноз мальчишке «здоров», если парень ноормально сложен, то какое он имеет право, позоря их, мешком висеть на канате?! Физкультура была кошмаром детства и юности Севергина. При виде брусьев, колец он трясся, как осуждённый на пытку. «Чемпион. чемпион!» -- кричали ему ребята в этих пропавших потом и пылью физкультурных залах. И он заранее мертвел, зная, каким смехом они встретят его нелепый, позорный прыжок через козла».

Здесь всё правда до последнего слова. Я мог (да и сейчас могу) целый день грузить трёхпудовые мешки с зерном или картошкой, но не способен вырвать штангу в семьдесят кило, мой рекорд на стометровке -- 18 секунд, а в высоту в юности я брал 70 сантиметров. Бесконечная череда издевательств и унижений... ненавижу физкультуру! И вот, в 1971 году (я ещё был студентом, хотя физкультура была уже в прошлом) выходит сборник «Ночь контрабандой» и в нём рассказ «Давление жизни». Как жаль, что я не читал его прежде! Но и тогда он помог мне жить и выжить. Я не урод, я просто не такой, как прочие попрыгунчики. И когда-нибудь это скажется.

Так оно и оказалось. Сегодня мои одногодки уже не бегают стометровок, а ходят (кто жив) вальяжно, а зачастую и с палочкой. А мне по-прежнему в удовольствие пешая прогулка на двадцать вёрст или велопробег километров на сто, если, конечно, не гнать, а ехать со скоростью 20 километров в час.

А что касается возможности выжить на Марсе, об этом Дмитрий Биленкин уже всё написал.

Известнейшее стихотворение, его надо просто знать наизусть, какой тут может быть отзыв? И всё же, есть в нём одна строка, которая не давала мне покоя лет пятьдесят назад. К какому дяде обращается племянник с просьбой рассказать о Бородинском бое? А ведь стихотворение издано в 1837 году, через 25 лет после знаменитой битвы. Солдатская служба в ту пору как раз продолжалась двадцать пять лет, да и потом солдат оставался в армии, просто переводился в инвалиды. Так что, новобранец в ту пору вполне мог встретить ветерана, участвовавшего в Бородинской битве. И как ещё один рядовой мог обратиться к другому рядовому, старшему его на четверть века? Дядя, и никак иначе. Таков простой секрет первой строчки великого стихотворения.

Новогодняя песенка настолько прочно вошла в народную память, что даже в советскую пору сохраняла строки: «Везёт лошадка дровенки, а в дровнях мужичок...» Не согласовывался мужичок с образом передового колхозного крестьянства, но против памяти народной не попрёшь. Хотя, в некоторых изданиях мужичка меняли на старичка. А сегодня каждый поёт и будет петь, как считает нужным.

С Новым Годом!

Странное впечатление от романа. Для нас Грибоедов — великий писатель, автор бессмертной комедии, а в книге мы видим именно вазир-мухтара, дипломата, политика, озабоченного чем угодно, но не проблемами литературы. А ведь собственно говоря, так и было, Грибоедов — гениальный дилетант, то немногое, что он написал помимо «Горя от ума», оставляет довольно убогое впечатление, хотя и одной комедии более чем достаточно, чтобы вписать имя вазир-мухтара золотыми буквами в историю нашей литературы. А вот каков был Александр Сергеевич вне литературы, в личной и общественной жизни, отныне и навсегда мы будем судить по тыняновскому роману. Прекрасны и главы, посвящённые Персии. Особенно впечатлила меня сцена, в которой «несчастные» русские полонянки отказываются признать былое родство и возвращаться на родину, где их не ждёт ничего, кроме нищеты и позора. Чтобы написать такое в тридцатые годы, нужно было обладать немалой смелостью.

Всего-то семь строчек, а какая бездна контекста! Слепок поколения, того, что ещё ходило в трофейных куртках. Время уходит, и скоро понадобится многостраничный комментарий для желающих понять, о чём это вздыхает автор.

Написал две строки отзыва и тут же получил минус от кого-то из лаборантов. Значит, и впрямь народились уже читатели, которым требуется подробный комментарий к мимолётному воспоминанию Виктора Астафьева. Что же, вот вам комментарий.

Только что кончилась война, вернулись уцелевшие мужчины, и оказалось, что их куда меньше, чем женщин. Слишком многие невесты и жёны не дождались своих солдат. Каждый из вернувшихся, как бы ни был он побит и поранен, нашёл свою судьбу, но далеко не каждой из ожидавших, привалило это счастье. Недаром секретарь редакции даёт себе столь противоречивую характеристику: «Будь я не потаскан и свободен...»

Второе и главное -- странная фраза одинокой женщины: «Чаще печатайте на обложках вашего журнала виды нашей Родины, может быть, это поможет моему мужу вернуться ко мне». Кто-то недалёкий решит, что сбежал муж к другой женщине, благо, есть из кого выбирать. Но причём тогда виды Родины? Виктор Астафьев не тот человек, чтобы впусте слова черкать. По здравому размышлению, вывод может быть только один: не вернулся солдат с войны, и похоронка в дом не приходила. Вот и ждёт, не жена, и не вдова, ждёт и надеется. А на что можно надеяться по прошествии десятков лет? Уже вернулись те, кто попал в плен, а потом были загнаны сталинской охранкой в лагеря только за то, что в плену были. Теперь остаётся надеяться, что в сорок пятом испугался солдат возвращаться в советскую неволю, поддался на уговоры американцев, остался там, на Западе. Поэтому и просит женщина: Чаще печатайте на обложках виды нашей Родины, может быть, заболит от этих картин солдатское сердце, заноет душа, и он вернётся домой, к тем, кто ждёт его, надеясь вопреки всему.

В 1970 году такие вещи нельзя было писать открытым текстом, можно было лишь вздохнуть и сказать немногое тем, кто понимает без слов. А мне сейчас понадобился втрое больший объём, чтобы разъяснить это человеку, выставившему минус.

Пойдёшь с малышнёй в лес за ягодами, неважно, за земляникой, черникой или малиной, и сами собой начинают произноситься слова волшебного заклинания: «Одну ягодку беру, на вторую смотрю, третью примечаю, а четвёртая мерещится». Конечно, надолго волшебства не хватает, но оно придаёт смысл ягодной охоте. Думаю, нет в нашей стране ни единого человека от четырёх до восьмидесяти четырёх лет, кто не знал бы этих слов: «Одну ягодку беру, на вторую смотрю...»

Сказать по совести, ни разу я не читал таких рассказов. Сюжет и прост, и неказист, но слышен в строчках стали свист. Что начиналось как забава, преобразилось в бой кровавый. Отныне шуткам места нет, перед судьбой держи ответ. И растерявшийся читатель понять не может: перед ним -- рассказ, рифмованный некстати или войны минувшей дым.

Прежде всего, перед нами не рассказ, а, пусть не слишком длинная, но повесть. И поэтому в ней не может быть единой идеи, общей соли. Попытка создания души человеческой несомненно удалась, именно в этом состоит основное фантастическое допущение. Стихов писать искусственный Пушкин, конечно не стал бы, стихи есть полёт вольной души, а мы видим душу живую, но скованную. Ей остаётся вызов, дуэль и смерть. Но, заметьте, последнее, что делает, уже не машина, а заключённый в ней разум, это проверка родословной Басманова, ведь картель может посылаться лишь равному по происхождению. Окажись Басманов смердом, его, наверное, попытались бы отхлестать по щекам.

Трагедия пленённого гения это лишь одна, хоть и самая эффектная линия повести. Вторым, а вернее, первым персонажем является сам Басманов. С первого взгляда он похож на традиционного героя шестидесятников, этакий анчаровский Сода-Солнце, который приходит и уходит сам по себе. Так и слышатся строки песни: «Уходишь -- Счастливо! Приходишь -- Привет!» Но если Сода-Солнце, исчезая, оставляет в душах неуспокоенность, то после столь же нелогичных поступков Басманова остаётся ощущение, что тебя отхлестали по щекам. Сода-Солнце делал для других, Басманов -- для себя, недаром он Басманов -- потомок кровавого опричника, тюремщика Грозного царя. Только такой человек мог решиться на эксперимент с пленённым гением и довести его до конца.

Третьим главным героем маленькой повести является... нет, не рассказчик, который есть лицо страдательное, а Пушкиногорский заповедник. Местность, в которой, не жалея затрат, сделали «всё как при Поэте». Покосы, снопы выдерганного роботами льна, которые никому не нужны в двадцать третьем веке, стерильные пруды, в которых не найти даже личинки комара, расставленные там и сям замшелые валуны с высеченными на них строками Пушкина. Мёртвая выхолощенная местность. Недаром единожды появившаяся в повествовании директор заповедника, так похожа на призрак. Этой женщине и её сотрудникам не нужен живой поэт, им необходим набальзамированный мертвец. Удивительно, но опричнику Басманову нужен живой Пушкин, синтетические муки его не устраивают!

Есть в повести и ещё немало линий не столь рельефно прочерченных, но от того не менее важных. Это и идея любви к некрасивой женщине, чрезвычайно важная для творчества Ольги Ларионовой, это и мелкий талантишко, паразитирующий на таланте великом. Наверняка есть что-то ещё, что я пропустил, хотя только что перечёл повесть в третий раз, медленно, по десятку страниц в день, а потом неделю размышлял, прежде чем написать этот отзыв. А если прочесть повесть с налёту, скользя небрежным взором, то несомненно «рассказ покажется слишком длинным, перегруженным и откровенно скучным».

Но минус автору последней строчки я ставить не буду. Может быть, человек ещё вернётся к повести и перечтёт её другими глазами, заодно отыскав многое, чего не увидел я.

Одна из вершин отечественной фантастики, органично сочетающая серьёзное и смешное. Чтобы написать эту небольшую повесть, нужно досконально знать нашу историю и уметь вычленять из подлинных текстов и событий смешное. Смех Михаила Успенского ничуть не напоминает американскую ржачку, юмор положений. Далёк он и от холодноватого английского юмора. Это типично наш, русский смех, перемешанный не с фарсом, но с трагедией. Жизнерадостный юмор скомороха, которого сейчас потащат на дыбу, запоздалая расплата битых гудошников с тишайшим царём. Впрочем, отмщенье смехом не бывает запоздалым, тем более, что слишком многое из того, на что обрушиваются бичи писательской сатиры, живо до сих пор. Вроде бы никто не носит кафтанов и не кричит «слово и дело государево», а по сути ничто не исправилось: те же временщики, те же соколы тайного сыска, то же повальное пьянство и всеобщий бардак. Разве что помойные ямы стали глубже и воняет из них гадостней. Но зато, там где прежде исправлял нравы лубок и скоморох, теперь старается Михаил Успенский. Спасибо ему за это.

Рассказ впервые опубликован в журнале «Техника -- молодёжи» весной 1988 года (№№3-4), а написан, конечно, много раньше, поскольку в те времена рассказы пробивались в печать годами. Это первое фэнтези, написанное на русском языке. До «Волкодава» и перумовского «Кольца тьмы» -- ещё несколько лет. Так что не могло здесь быть ни стандартных атрибутов фэнтези, ни влияния Желязны, который ещё не был переведён. Из всех произведений в стиле фэнтези к 1988 году были переведены только адаптированный для детей «Хоббит» и первая часть «Властелина колец», с которыми у «Стража Перевала» нет никаких перекличек. Рассказ можно обвинять в чём угодно, но только не в подражании. Некому было подражать.

Когда осенью ко мне в дом приходят полёвки и начинают шуршать за обоями, я их не трогаю в память о мышонке Пике, чьими приключениями зачитывался в детстве.

С раннего детства сохранилось воспоминание, что это рассказ о какой-то ужасно интеллигентной кошке, которая к концу рассказа умерла. По этой, последней причине я не перечитывал рассказа в нежном возрасте, а потом вырос из детгизовской серии «Книга за книгой», и тем более не перечитывал рассказа. И вот сейчас, перечитал и ахнул. Так вот откуда я знаю, что осёл умное животное, а гусь -- прекрасный семьянин! Вот откуда мне известно, что кошка способна вылечить заболевшего хозяина! Значит, не прошло даром чтение забытого рассказа. Казалось бы забыто всё, но главное врезалось в память намертво. Ещё при чтении взрослыми глазами порадовал прекрасный юмор, смешные поучения девочке Нике. В пять лет я воспринимал их именно как нравоучения и готов был осуждать Нику, которая жуёт дедушкины рукописи, вместо того, чтобы внимательно слушать. Сейчас, когда я сам дедушка, я оцениваю эти строки совершенно иначе. Таково великолепное свойство хороших произведений для детей: взрослым они тоже интересны, но читаются совершенно иначе, чем детьми.

И есть в рассказе ещё один момент, ради которого я и взялся писать длинный отзыв. Александр Куприн рассказывает, как он работает по ночам. «Царапаешь, царапаешь пером, вдруг не хватает какого-то нужного слова. Остановился.» Ведь мы все читали это в детстве! Почему же не запали эти слова в самое подсознание столь многим из пишущих? Остановись, задумайся, прочувствуй, дождись самого нужного слова! «Серебряного слова», -- как называл его Владимир Орлов. Нет, гонят, спешат, аж клавиатура дымится. Вот и не приходят к большинству авторов «ладные, уклюжие слова», и фразы строятся однообразно, как на заевшей патефонной пластинке.

Господа, мы наследники великой литературы. Нам есть у кого учиться. Нам должно быть стыдно плохо писать. И нам должно быть невмоготу читать дрянные тексты. Перечитайте маленький детский рассказ русского классика. Там для взрослых говорится не об интеллигентной кошке, но об истинной интеллигентности.

Когда книга по-настоящему талантлива, она не устаревает. Читал и перечитывал в детстве, перечитывал в юности, и с прежней радостью перечитываю сейчас. Архаика? -- ничуть не больше, чем в «Острове сокровищ»; зато и увлекательности ничуть не меньше. Но там, где у Стивенсона видим исключительно приключения тела, у Беляева находим соразмерное сочетание приключений тела и духа. Борьба идёт не только за жизнь и сокровища, но и за правду, человеческое достоинство, свободу.

Современная критика свысока поругивает Александр Беляева. Конечно, у писателя есть проходные произведения, давно и прочно устаревшие. Но ведь судим не по ним. Человека, написавшего «Остров погибших кораблей» из литературы уже не вычеркнешь.

Рассказывают, что «Крылья Гарпии» -- самый первый фантастический рассказ Георгия Гуревича, написанный ещё в конце сороковых годов. Когда молодой автор принёс своё произведение в редакцию, он услышал: «Писать следует научно, а не о крылатых девках». Как раз в ту пору шли гонения на космополитов, был окончательно запрещён Александр Грин, так что Георгий Гуревич почёл за благо последовать совету и принялся писать о человеках-ракетах и стремительных тополях. «Крылья Гарпии» он сумел опубликовать лишь через двадцать лет. Георгий Гуревич -- один из немногих писателей, сумевших оторваться от теории ближнего прицела и найти себя в новой фантастике, но ничего подобного «Крыльям Гарпии» ему уже не удалось создать.

Как всегда у Лукина: смешно, смешно, а потом плакать хочется. И великолепнейшая параллель: тупой, производственный половой акт с холёной тёткой из наркологии и трепетное раздевание рубанком найденной на улице досочки. Воистину, «нам секса не надо, работу давай!»

Забавно, что и Булатов, и Алексей Толстой повторяют чуть не слово в слово текст сказки в обработке Ушинского, увидевший свет в 1864 году. Сам Ушинский в сборнике «Родное слово» сообщает, что «Колобок» народная сказка, а автору хрестоматии принадлежит лишь обработка. Причём в сказке и следа нет модных ныне толерантности или гуманизма. Колобок испечён для того, чтобы его съели, и он будет съеден. Интрига состоит лишь в том, кто именно съест колобка. Воистину, народная сказка.

Несчастные наши школьники под видом этой пьесы изучают на уроках литературоведения длиннейшее и скучнейшее сочинение господина Добролюбова, и «луч света в тёмном царстве» навяз у отечественного читателя в зубах. А на самом деле пьеса стократ умней и неоднозначней её унылого толкования. Достаточно перечитать (не пересмотреть, а именно перечитать, чтобы чужое толкование не было грубо навязано) пьесу, перечитать внимательно, вникая в каждое слово, и вдруг оказывается, что и Тихон не так прост, ведь в отсутствии мамаши он не только пьёт, но и, прежде, чем пойти в запой, устраивает дела по купеческой части. И Катерина вовсе не мятущаяся личность, а истеричка, изначально склонная к суициду; ведь это не первая её попытка утопиться. И даже будь Кабаниха чуть не матерью родной, а Тихон любящим мужем, Катерина всё равно нашла бы с чего утопиться, просто по причине сенсорного голода. Неразвитость чувств поражает у всех персонажей пьесы, единственное действующее лицо, одарённое живой душой, Кулигин, изобретатель перпетуум мобиле. Недаром автор навязал ему это увлечение, показав тем самым, что Кулигин тоже безнадёжно искалечен окружающим бытием. Нет в этом царстве луча света, только аспиды ползают, да блазнят взор пятна трупной плесени. А Добролюбов ищет в этом болоте какие-то идеалы. Впрочем, он и в староверчестве искал революционность.

А пьеса диво как хороша.

Ещё одна знаменитейшая народная сказка, которую мы знаем исключительно в обработке Ушинского. Текст после обработки стал так хорош, что любая мама, не говоря уже о бабушках, помнит его наизусть и рассказывает малышам, слова не перепутав. Так и должно писать для детей. Даже если бы Константин Дмитриевич не был великим педагогом, он заслуживал бы нашей благодарности как великий сказочник.

PS. Когда дело доходит до классификации, что ставить в графе «Общие характеристики»? Я написал: «Покорение, освоение чего-либо». Во всяком случае, этапы освоения репки прописаны в подробностях.

Какое было гениальное произведение, если читать издания тридцатых годов! История о том, как советские работники гостиниц проучили хамоватого расиста:

...трубку берёт и кричит в телефон:

Шесть-тридцать шесть, тридцать восемь! Астория?

Можно ли вызвать швейцара Григория?

Слушай, Григорий, наверно сейчас,

На автомобиле приедут от нас

Трое туристов по имени Твистер —

Это отчаянные скандалисты.

Ты говори им, что нет номеров.

Понял, Григорий? Так будь же здоров.

Шесть-тридцать шесть-тридцать девять! Италия?

Можно ли вызвать швейцара Виталия?

Слушай, Виталий, сейчас... И так далее.

А потом вмешалась проклятая толерантность, из стихотворения исчезли лучшие строки, и вся интрига обратилась в свою противоположность, вместо урока, преподанного расисту, появилась печальная история человека, неосторожно отказавшегося от интуристовской брони. Стихотворение было испорчено напрочь.

Но я-то с детства читал его в первоначальной редакции, в этой редакции помню его и ей ставлю десятку, которой совершенно не заслуживает нынешний кастрированный текст.

Вот это действительно повесть: спокойный, повествовательный стиль, никаких тебе ахов и взвизгов, никакой трагедии на пустом месте. Неторопливый рассказчик ведёт беседу, и читатель видит этого рассказчика, о котором практически ничего не сказано, но с которым мы давно и хорошо знакомы. Слушая Ивана Петровича Белкина, читатель переживает за его героев, тоже ведь хороших людей, но знает, что дело обойдётся без ненужных злодейств, так или иначе, трудности разрешатся самым человеческим образом. В русской литературе нет ничего спокойней и чище.

А какая концовка, вы только вчитайтесь! Она уничтожает уже готовую мелодраму, оставляя одну жизнь. Так просто и чисто дано писать только величайшему гению.

Мучительный рассказ. Именно то, что называется смех сквозь слёзы. И самое печальное, что ничто в нашей жизни не изменилось. По-прежнему подворовывают смышлёные мужички, приближая большие несчастья, и даже каторга им не впрок.

Стихотворным произведениям, которые помню наизусть, я традиционно ставлю десятки, хотя и редко пишу отзывы на них. Но эта басня занимает особое положение. Едва ли не каждая её строка стала крылатым выражением и используется у нас дома в самых разных ситуациях. «На дОбычу стремится», «Но делу чтоб придать законный вид и толк», «Ах, чем я виноват?», «Как смеешь ты, наглец, своим нечистым рылом...», -- проще процитировать всё целиком. Воистину, эта басня жемчужина среди жемчужин.